Принцесса в розовом

Воскресенье, 4 мая, 2 часа ночи

Ну вот и все. Все кончено. Моя жизнь кончена.

Хочу поблагодарить всех, кто поддерживал меня в эти трудные времена: маму (до того, как она превратилась в колышущийся двухсотфунтовый [47] сгусток гормонов, начисто лишенный мочевого пузыря); мистера Дж., который честно пытался спасти мою успеваемость; и Толстяка Луи — просто за то, что он существует, пусть он и совершенно бесполезное существо по сравнению с животными из «Этих удивительных домашних питомцев».

А все остальные пусть идут лесом. Потому что все остальные, кого я знаю, подлейшим образом сговорились довести меня до сумасшествия, чтобы я стала как Берта Рочестер [48].

Возьмем, к примеру, Тину. Она объявляется на пороге, хватает меня за руку, тащит в мою комнату, где гости оставляют верхнюю одежду, и тарахтит:

— Мы с Лин Су все продумали. Лин Су отвлечет твою ма­му и мистера Дж., а я объявлю, что мы будем играть в «Семь минут в раю». Когда очередь дойдет до тебя, тащи Майкла в кладовку, целуйся с ним и, ко­гда он будет уже весь гореть от страсти, спроси про выпускной.

— Тина!

Ух как я разозлилась! И не только потому, что ее план показался мне совершенно дурацким. Но блеск для тела — вот что вывело меня из себя. Да-да! Она намазала блеском ключицу. Ну как так? Я этот несчастный блеск даже купить никак не могу! А если бы и купила, у меня бы не хватило крутости намазать им ключицу. Нико­гда. Потому что я унылище.

— Мы не будем играть в «Семь минут в раю», — отрезала я.

Тина сникла:

— Но почему?

— Потому что это вечеринка для фриков! Боже мой, Тина! Мы же все фрики. Какие нам «Семь минут в раю»? Такие игры для людей вроде Ланы и Джоша! А фрики играют во что-нибудь вроде «Спунс» или, может быть, «Легкий как перышко — твердый как дерево». Но никаких игр с поцелуями!

Тина уперлась рогом: мол, фрики ОЧЕНЬ ДАЖЕ играют в игры с поцелуями.

— Потому что если не играют, — заявила она, — то как, по-твоему, они делают маленьких фрикушат?

Я предположила, что маленьких фрикушат они делают в тишине своих фриковых домов после фриковых свадеб, но Тина уже не слушала. Она бросилась в большую комнату здороваться с Борисом, который, как выяснилось, подошел еще полчаса назад, но, поскольку не хотел быть первым гостем, тридцать минут топтался внизу, в вестибюле, — читал меню китайских ресторанчиков, которые курьеры просовывают под дверь.

— А Лилли где? — спросила я у Бориса. Я-то думала, они придут вдвоем: как-никак встречаются и все такое.

Но Борис ответил, что в последний раз видел Лилли еще днем, на протестном марше.

— Она шагала во главе колонны, — поведал он, стоя у фуршетного стола (который в обычной жизни служит нам обеденным) и запихивая в рот «Читос». Оранжевая посыпка в каких-то невероятных количествах застревала в скобках на его зубах. Это зрелище, весьма отвратное, странным образом завораживало. — Выкрикивала речевки в мегафон. А больше я ее не видел. Я остановился купить хот-дог, потому что проголодался, а они как-то все прошли мимо и исчезли.

Я объяснила Борису, что в этом и есть смысл марша: люди идут и не дожидаются тех, кто остановился купить хот-дог. Борис, похоже, слегка удивился, чему я, в свою очередь, удивляться не стала: ведь он из России, где всякого рода марши много лет были под запретом, ну кроме маршей во славу Ленина и т. п.

Так вот. Следом пришел Майкл и принес диск с музыкой, который мы вставили в проигрыватель. У меня, кстати, мелькала мысль: может, попросить его группу сыграть у меня на вечеринке? Ведь они так рвутся выступать. Но мистер Дж. сказал: ни в коем случае. Мол, он и так достаточно огребает от Верла, нашего соседа снизу, из-за своих барабанов. Целая группа может довести Верла до ручки. Верл ложится спать каждый вечер ровно в девять ноль-ноль, чтобы встать до рассвета и приступить к наблюдению за соседями напротив: по его глубокому убеждению, их прислали на Землю инопланетяне, чтобы следить за нами и обо всех наших телодвижениях докладывать на родину, — все это в рамках подготовки к межпланетарной войне. Как по мне, люди, живущие напротив, на инопланетян не тянут, но зато они немцы, так что, в общем-то, понятно, с чего Верл на них взъелся.

Майкл, как водится, был до невозможности хорош собой. Ну ПОЧЕМУ он ВСЕГДА так потрясно выглядит? По идее, я должна бы уже привыкнуть к его внешности, ведь мы видимся практически каждый день… и даже по несколько раз на дню.

Но каждый, абсолютно каждый раз, ко­гда я его вижу, мое сердце делает сальто. Словно он подарок, который я вот-вот разверну, — что-то в этом роде. По ходу, я совсем поехала кукушечкой на почве любви. Поехала-поехала.

В общем, Майкл включил музыку, начал прибывать народ, все слонялись по комнате, обсуждая марш и вчерашний показ «На краю Вселенной», — все, кроме меня, ведь я не приобщилась ни к тому, ни к другому. Так что я просто бродила между гостями, забирала у них куртки (хотя на дворе май, на улице свежо) и молилась, чтобы всем было весело, чтобы никто не засобирался раньше времени домой или не услышал, как мама рассказывает любому, кого поймает, о том, как у нее уменьшился мочевой пузырь…

Тут позвонили в дверь, я пошла открывать и обнаружила на пороге Лилли — да не одну, а с темноволосым парнем в кожанке.

— Привет! — воскликнула Лилли, вся такая оживленная и возбужденная. — Думаю, вас надо представить друг другу. Миа, это Джангбу. Джангбу, это принцесса Дженовии Амелия. Мы называем ее просто Миа.

Я ошеломленно таращилась на Джангбу. Не потому что Лилли без спросу притащила его ко мне на вечеринку, вовсе нет. А потому что она, кхм, обнимала его за талию. Да она почти висела на нем, черт возьми! А у меня в соседней комнате Борис, ее парень, которого Шамика учит электрик слайду [49]…

— Миа, — сказала Лилли, с раздраженным видом переступая порог, — скажи хоть «привет», не молчи.

Я пробормотала:

— Ой, извиняюсь. Привет.

Джангбу поздоровался в ответ и улыбнулся. Он и ВПРАВДУ был красавчик, Лилли не соврала. И даже, честно говоря, гораздо красивее бедняги Бориса. Вообще, как ни больно это признавать, быть красивее Бориса совсем несложно. Но не за внешность же Лилли его любит. Борис — музыкальный гений, а гении — уж мне ли не знать, я ведь тоже с гением встречаюсь! — на дороге не валяются.

К счастью, ко­гда я предложила Джангбу снять куртку, Лилли все-таки отцепилась от него, давая раздеться. Так что, ко­гда Борис наконец увидел свою подружку и подошел поздороваться, ничего дурного он не заметил. Взяв куртки Джангбу и Лилли, я словно во сне побрела в свою комнату. По пути я наткнулась на Майкла, который с улыбкой спросил:

— Ну как, все отлично?

Я только головой покачала:

— Ты их видел? Твою сестрицу и Джангбу?

Майкл бросил взгляд на новоприбывших:

— Нет. А что?

— Да ничего, — пробормотала я. Меньше всего мне хотелось, чтобы Майкл сорвался на Лилли, как Колин Хэнкс в «Вирусе любви» срывается на свою младшую сестру Кирстен Данст, ко­гда видит, как она целуется с его лучшим другом. Потому что хоть я и не замечала нико­гда, чтобы Майкл питал в отношении Лилли какие-то собственнические чувства, но, уверена, это лишь потому, что она всю дорогу встречалась с Борисом, а Борис — его друг и дышит ртом. Ну правда, если парень твоей младшей сестры дышит ртом да еще и на скрипке играет — волноваться не о чем. А вот красавчик шерпа, которого только что поперли с работы… тут все может обернуться иначе.

Так не скажешь, но вообще-то Майкл очень взрывной. Однажды мы с Лилли выходили из Charlie Mom’s [50] на Шестой авеню, и дорожный рабочий свистнул нам вслед. Так вот Майкл бросил на него то­гда весьма угрожающий взгляд. Только драки на вечеринке мне не хватало!

Но все-таки Лилли взяла себя в руки и ближайшие полчаса к Джангбу не липла. Все это время я пыталась побороть уныние и влиться в общее веселье — особенно ко­гда народ стал приплясывать под макарену, которую Майкл чисто по приколу добавил в плейлист.

Жалко, что, кроме Time Warp и макарены, больше нет танцев, которые знают все. Помните, как в фильмах вроде «Это все она» и «Свободные» — все в одно и то же время начинают исполнять один и тот же танец? Вот было бы круто, если бы что-нибудь подобное произошло, скажем, у нас в столовой! Только представьте: директриса Гупта вещает по громкой связи, важные объявления зачитывает, и вдруг кто-нибудь врубает Yeah Yeah Yeahs или еще какую группу, и мы начинаем танцевать на столах.

В стародавние времена все знали одни и те же танцы… менуэт, например, и т. п. Жалко, что сейчас все не так, как в стародавние времена.

Хотя, конечно, ходить с деревянными зубами и болеть оспой мне неохота.

Словом, только-только дело пошло на лад и я стала дурачиться и даже получать от этого удовольствие, как вдруг Тина такая:

— Мистер Дж., у нас кола кончилась!

А мистер Дж. такой:

— Как так? Я же сегодня утром купил семь упаковок!

Но Тина продолжала настаивать, что колы больше нет. Потом-то я выяснила, что она спрятала все запасы в детской. Но это потом. А сейчас мистер Дж. поверил, что мы и правда все выпили.

— Ну ладно, сбегаю в «Гранд-Юнион» [51] и куплю еще, — сказал он, надел куртку и ушел.

Тут Лин Су поинтересовалась у мамы, можно ли посмотреть ее слайды. Сама художница, Лин Су точно знала, чем завлечь маму, тоже художницу, — пусть даже во время беременности она бросила писать маслом и теперь работает только с яичной темперой.

Как только мама утащила Лин Су в спальню смотреть слайды, Тина сделала музыку погромче и объявила, что мы будем играть в «Семь минут в раю».

Народ возбудился — на предыдущей вечеринке, где мы все собирались (дело было у Шамики), ни про какие «Семь минут в раю» даже речи быть не могло. Мистеру Тейлору, отцу Шамики, всякими «кола кончилась» и «можно посмотреть ваши снимки?» голову не заморочишь. Он человек суровый. В углу у него лежит бейсбольная бита, которой он ко­гда-то пробивал хоум-раны [52] — «в назидание» парням, с которыми встречается Шамика: мол, имейте в виду, на что я способен, если кто-то дурно обойдется с моей дочерью.

Так что объявление про «Семь минут в раю» навело шороху. Не тронуло оно только Майкла. Майкл не большой фанат КПК [53] и, как выяснилось, совсем не фанат обнимашек в темноте. Когда Тина, хихикая, захлопнула за нами дверь встроенного шкафа, мы остались в обществе зимних курток, пылесоса, тележки для грязного белья и моего чемодана на колесиках. Тут-то Майкл и сообщил, что ничего не имеет против того, чтобы побыть со мной в неосвещенном замкнутом пространстве, однако его раздражает, что под дверью все подслушивают.

— Да никто не подслушивает, — возразила я. — Слышишь? Там опять музыку врубили.

Врубили, это была чистая правда.

Но в общем и целом я была с ним согласна. «Семь минут в раю» — дурацкая игра. Ну правда, одно дело — миловаться со своим парнем. И совсем другое — делать это в шкафу, притом что все, кто остался снаружи, знают, чем вы там занимаетесь. Ощущения не те.

В чулане была кромешная тьма — я собственную руку у самых глаз не видела, а уж Майкла и подавно. Плюс запах такой себе. Это, конечно, из-за пылесоса. Прошло уже немало времени с тех пор, как кто-то — то бишь я, потому что мама нико­гда об этом не помнит, а мистер Дж. наш пылесос вообще не понимает, мол, модель слишком древняя, — вытряхивал мешок, и он был под завязку забит рыжей кошачьей шерстью и ошметками наполнителя для кошачьего туалета, которые Толстяк Луи любит гонять по полу. Поскольку наполнитель был ароматизированный, в чулане отдавало сосной. Но сосна была изрядно вонючая.

— Нам что, реально семь минут тут торчать? — поинтересовался Майкл.

— Ну да, — ответила я.

— А если мистер Дж. вернется и нас здесь застукает?

— Наверно, он тебя убьет.

— Понятно, — отозвался Майкл. — Ну пусть от меня останутся хотя бы приятные воспоминания.

Он обнял меня и принялся целовать.

Не скрою, тут я переменила свое мнение: похоже, «Семь минут в раю» не такая уж дурацкая игра! И даже весьма увлекательная. Темнота, Майкл, прижимающийся ко мне всем телом, его язык у меня во рту и все такое… Наверное, оттого, что ничего не было видно, обоняние у меня как-то само собой обострилось, и я ясно почувствовала, как пахнет его шея. Пахла она потрясно, гораздо лучше мешка от пылесоса. От этого запаха мне прямо захотелось на него запрыгнуть. Других объяснений я не вижу. Мне правда хотелось запрыгнуть на Майкла.

Но запрыгивать я все-таки не стала — ему бы вряд ли это понравилось, да и вообще, неприлично как-то… плюс, честно говоря, все эти куртки изрядно сужали пространство для маневра. Я оторвалась от его губ и сказала — не думая в этот миг ни о Тине, ни об Ули Дериксон, ни вообще о том, что я делаю, а просто-напросто поддаваясь пылкому порыву:

— Кстати, Майкл, что насчет выпускного-то? Идем мы или нет?

На что Майкл со смешком ответил, скользя губами по моей шее (хотя, наверное, вряд ли он ее нюхал):

— Насчет выпускного? Ты чего, с дуба рухнула? Выпускной — еще больший идиотизм, чем эта игра.

Я вывернулась из его объятий и сделала шаг назад, наступив на клюшку мистера Дж. Но мне было все равно — в таком я была шоке.

— В смысле?

Если бы не кромешный мрак, я бы сейчас вглядывалась в лицо Майкла, судорожно пытаясь найти признаки того, что он валяет дурака. Но в нынешнем положении я могла лишь изо всех сил напрягать слух.

— Миа, — сказал Майкл и снова попытался меня обнять. Для человека, который считает «Семь минут в раю» форменным идиотизмом, он явно малость увлекся. — Ты шутишь? Я не из тех, кто ходит на выпускной.

Но я дала ему по рукам. В темноте их, конечно, попробуй разгляди, но промахнуться было трудно. Кроме Майкла, вокруг были только куртки.

— Что значит — ты не из тех, кто ходит на выпускной? — осведомилась я. — Ты в двенадцатом классе. Ты заканчиваешь школу. Ты по-любому идешь на выпускной. Все так делают!

— Ну да, — сказал Майкл. — Все делают кучу нелепых вещей. Но это не значит, что я тоже буду так делать. Ну ты чего, Миа? Выпускные существуют для Джошей Рихтеров.

— Да неужели? — отчеканила я. Тон у меня был очень холодный, мне самой показалось, что даже чересчур. Но это, наверное, оттого, как чутко они всё воспринимали в отсутствие способности видеть. Уши мои, в смысле. — А что же в ночь выпускного делают Майклы Московицы?

— Не знаю, — ответил Майкл. — Может, мы лучше еще… того?

Того — это он про обжимания в чулане. Я даже ответом его не удостоила.

— Майкл, — проговорила я своим самым королевским тоном, — я серьезно! Если ты не идешь на выпускной, что намерен делать вместо этого?

— Не знаю, — отозвался Майкл. Кажется, он был искренне огорошен моим вопросом. — Может, в боулинг сходим?

В БОУЛИНГ!!!!!!!!!!!!!!! МОЙ ПАРЕНЬ ХОЧЕТ ПОЙТИ В БОУЛИНГ ВМЕСТО ВЫПУСКНОГО!!!!!!!!!!!!!!!

В его организме есть хоть грамм романтики? Должен же быть, раз он подарил мне подвеску со снежинкой… подвеску, которую я теперь ношу не снимая. Разве это может быть один и тот же человек — тот, кто преподносит такие подарки, и тот, кто предпочитает вместо выпускного переться в боулинг?

Он, похоже, почуял, что я восприняла это предложение в штыки, потому что зачастил:

— Миа, послушай! Давай начистоту! Выпускной — это пошлятина. Надо отвалить кучу бабок за прокат пингвиньего костюма, в котором даже стоять неудобно, потом отвалить еще кучу бабок за ужин в каком-нибудь пафосном месте, где кормят в разы хуже, чем в «Лапшичной Сона № 1». Потом тащишься в какой-нибудь спортзал…

— В «Максим», — поправила я. — Ваш выпускной будет в «Максим».

— Да плевать, — ответил Майкл. — Так вот, ты туда тащишься, грызешь черствое печенье, танцуешь под отвратнейшую музыку в толпе людей, которых на дух не переносишь и не хочешь видеть больше нико­гда…

— Это ты про меня? — Я почти плакала, так мне было обидно. — Ты не хочешь больше меня видеть? В этом все дело? Хочешь закончить школу, слинять в колледж и забыть обо мне навсе­гда?

— Миа, — сказал Майкл. Тон у него заметно изменился. — Конечно же нет. Я не тебя имею в виду. Я имею в виду людей вроде… ну, вроде Джоша и его дружков. Ты же знаешь. Что с тобой такое?

Но я не могла объяснить Майклу, что со мной такое. Потому что со мной было вот какое: в глазах стояли слезы, в горле — ком, и из носа, по-моему, уже текло. Я вдруг ясно осознала, что мой парень совершенно не собирается идти со мной на выпускной. И не потому что вынашивает план пригласить вместо меня более популярную девицу — как Эндрю Маккарти из «Милашки в розовом». А потому что мой парень, Майкл Московиц, тот, кого я люблю больше всех в мире (если не считать моего кота), человек, которому я навеки отдала свое сердце, просто не хочет на СВОЙ СОБСТВЕННЫЙ ВЫПУСКНОЙ БАЛ!!!!!!!!!!!!!!

Честно, не знаю, как бы все обернулось, если бы Борис в этот миг не рванул дверь шкафа с воплем:

— Время вышло!

Может, Майкл услышал бы, как я хлюпаю носом, и спросил бы, в чем дело. Прижал бы меня любовно к себе, и тут, уронив голову на его широкую мужскую грудь, я бы дрожащим голосом открыла ему всю правду.

А он бы нежно поцеловал меня в макушку и сказал: «О, дорогая, я же не знал!..» — и поклялся бы на том же самом месте сделать все, буквально все что угодно, чтобы мои глаза снова засияли. И если мне так хочется на выпускной, значит, черт возьми, пойдем на выпускной!

Но ничего этого даже близко не случилось. Майкл заморгал от яркого света, поднял руку, прикрывая лицо, и, естественно, не разглядел, что мои глаза полны слез, а из носа наверняка течет рекой… хотя все это, конечно, совершенно не подобает принцессе, а про реку из носа я, может, и вовсе выдумала.

Да и я почти забыла про свое горе — так меня потрясло то, что произошло дальше. Лилли заорала:

— Моя очередь! Моя очередь!

Все расступились, она молнией бросилась к шкафу…

Только вот рука, за которую она ухватилась, — рука человека, в чьем обществе она вознамерилась провести свои «Семь минут в раю», — была не белая мягкая рука скрипача-виртуоза, с которым последние восемь месяцев Лилли украдкой целовалась по-французски во всяких темных закутках, а в воскресенье по утрам ела димсам. Рука, за которую Лилли ухватилась, принадлежала не Борису Пелковски, который заправляет свитер в брюки и дышит ртом. Нет, рука, за которую Лилли ухватилась, принадлежала не кому иному, как Джангбу Панасе — уборщику посуды, настоящему шерпе и просто красивому парню.

В комнате повисло ошеломленное молчание — ну если не считать завываний Sahara Hotnights [54] из стереосистемы. Лилли втолкнула в шкаф опешившего Джангбу и юркнула за ним. А мы остались, растерянно моргая и не зная, что делать.

По крайней мере, я не знала, что делать. Бросила взгляд на Тину и по ошарашенному выражению ее лица поняла, что она тоже не знает.

А вот Майкл, похоже, знал. Он сочувственно похлопал Бориса по плечу и сказал:

— Облом, дружище, — а потом хапнул целую горсть «Читос».

ОБЛОМ, ДРУЖИЩЕ?????? Так вот что говорят парни, ко­гда видят, что сердце друга только что вырвали из груди и швырнули об пол?

Я поверить не могла, что Майкл такой джентльмен. В смысле, а как же психи имени Колина Хэнкса? Почему он не распахнет дверь шкафа, не вытащит оттуда Джангбу Панасу и не исколошматит его до кровавого месива? Лилли, черт побери, его младшая сестра! Неужели он не испытывает ни грамма собственнических чувств?

Напрочь позабыв свои страдания из-за выпускного — похоже, жгучее желание Лилли слиться в поцелуе с каким-то левым типом вместо собственного парня так меня потрясло, что все прочие чувства притупились, — я шагнула к Майклу, стоявшему возле фуршетного стола, и выпалила:

— И это все? Больше ты ничего делать не будешь?

Он вопросительно воззрился на меня:

— Ты о чем?

— О твоей сестре! — воскликнула я. — И о Джангбу!

— А что я, по-твоему, должен сделать? — осведомился Майкл. — Вытащить его из шкафа и избить?

— Ну как бы… — смешалась я. — Ну как бы да!

— С какой стати-то? — Майкл отхлебнул «Севен Апа» вместо отсутствующей колы. — Мне без разницы, с кем моя сестрица запирается в шкафу. Если бы на ее месте была ты, я бы этого типа, конечно, отделал. Но это же не ты! Это Лилли. А Лилли много раз доказывала, что в состоянии позаботиться о себе сама. — Он протянул мне миску с «Читос». — Чипсов не хочешь?

Чипсов! Как вообще в такой момент можно думать о жратве?

— Нет, спасибо, — отрезала я. — Но неужели же тебя совершенно не волнует, что Лилли… — Я запнулась, не зная, как продолжить. Майкл помог мне.

— …втрескалась по уши в красавчика, спустившегося с Эвереста? — Майкл покачал головой. — По-моему, если кто-то тут и жертва, то скорее Джангбу. Бедняга, похоже, еще не разобрался, как его судьба приложила.

— Н-но… — прозаикалась я. — А как же Борис?..

Майкл покосился на Бориса, который, обхватив голову руками, рухнул на кушетку. К нему подскочила Тина и попыталась сестринской лаской утишить его боль: мол, Лилли просто хочет показать Джангбу, что́ настоящие американцы хранят во встроенных шкафах. Даже мне ее заверения показались малоубедительными, хотя я вообще-то очень внушае­ма. Например, на командных дебатах мне все­гда кажется, что права именно та команда, которая в данный момент выступает, — и неважно, что именно выступающие произносят.

— Борис справится, — сказал Майкл и окунул чипсину в соус.

Я отказываюсь понимать мальчиков. Просто отказываюсь. Слушайте, если бы МОЯ младшая сестра заперлась в чулане с Джангбу, я бы рвала и метала. И если бы на носу был МОЙ выпускной, я бы из кожи вон лезла, лишь бы раздобыть билеты, пока их все не раскупили.

Но, видимо, не все люди как я.

Больше никто ничего сделать не успел: распахнулась входная дверь, и вошел мистер Дж., обвешанный пакетами с колой.

— А вот и я! — объявил он, поставил пакеты на пол и начал расстегивать ветровку. — Я еще льда прихватил. Подумал, что он тоже скоро кон…

Мистер Дж. осекся на полуслове. Потому что открыл шкаф и обнаружил там милующихся Лилли и Джангбу.

На том вечеринка и закончилась. Мистер Джанини, конечно, не мистер Тейлор, но вольностей тоже не терпит. К тому же, работая в школе, он не понаслышке знаком со всякими играми вроде «Семи минут в раю». Оправдания Лилли — мол, они с Джангбу оказались заперты в шкафу по случайности — не прокатили. Мистер Дж. заявил, что всем пора по домам. В придачу поручил Хансу, моему водителю, которого мы заранее попросили развезти гостей после вечеринки, проконтролировать, что Джангбу не увяжется за Лилли, ко­гда та выйдет из машины, и что она точно войдет в свой подъезд, поднимется на лифте и т. д., — а то вдруг она попытается улизнуть и встретиться с Джангбу где-нибудь на стороне, скажем, в «Блимпи» [55] или еще где.

И вот я валяюсь на кровати — не именинница, а разбитая скорлупка… мне всего пятнадцать, а чувствую я себя гораздо старше. Потому что теперь я знаю, каково это: ко­гда все твои надежды и мечты растерты в прах бездушным каблуком судьбы. Я видела отчаяние в глазах Бориса, ко­гда Лилли и Джангбу вылезали из шкафа, румяные и взмокшие, при этом Лилли еще и футболку поддергивала. (Поверить не могу, что Лилли дошла до такой близости раньше меня. Да еще с парнем, которого знает в лучшем случае сорок восемь часов. Не говоря уж о том, что она сделала это в шкафу У МЕНЯ дома.)

Но не только в глазах Бориса в тот вечер читалось отчаяние. В моих тоже была пустота. Я заметила это, ко­гда чистила зубы. Да оно и понятно. Отныне меня будет преследовать призрак… призрак мечты о выпускном, которая — теперь я точно это знаю — нико­гда не сбудется. Не надеть мне платья с оголенным плечом, не положить голову на плечо Майкла (непременно в смокинге). Не погрызть черствого печенья, которое он с таким пренебрежением упомянул, и не посмотреть в лицо Лане Уайнбергер, ко­гда она обнаружит, что не ее одну из девятиклассниц (помимо Шамики) пригласили на бал.

Моя мечта о выпускном рухнула. И моя жизнь, увы, тоже.

«Блимпи» — американская сеть закусочных, известная своими хот-догами.

Sahara Hotnights — шведская женская рок-группа.

КПК — карманный персональный компьютер.

Хоум-ран (англ. homerun) — удар в бейсболе, при котором мяч летит через все поле; дает бьющему возможность пробежать по всем базам и заработать очко для команды.

«Гранд-Юнион» — американская сеть супермаркетов.

Берта Рочестер — персонаж романа Шарлотты Бронте «Джейн Эйр», сумасшедшая первая жена Эдварда Рочестера, которую он запер на чердаке.

Около 90,7 кг.

Charlie Mom’s — ресторан китайской кухни.

Электрик слайд — танец, поставленный хореографом Риком Сильвером в 1976 году под композицию Марсии Гриффитс и Банни Уэйлера Electric Boogie. Исполняется без партнера — танцоры выстраиваются в линию.