Принцесса в розовом

Понедельник, 5 мая, О. О.

Не знаю, надолго ли у меня хватит выдержки. В классе такое напряжение, что, кажется, воздух вот-вот заискрит. Мне почти хочется, чтобы пришла миссис Хилл и наорала на нас — ну хоть что-нибудь бы сделала! Что-нибудь, ЧТО УГОДНО, лишь бы нарушить эту гнетущую тишину.

Да-да, тишину. Знаю, трудно поверить, что на О. О. может висеть тишина: ведь именно на этом уроке Борис Пелковски должен упражняться на скрипке, и обычно он наяривает с таким энтузиазмом, что приходится запирать его в подсобке, чтобы не сойти с ума от непрерывного скрежетания его смычка.

Но не в этот раз. Смычок замолк… и, боюсь, навсе­гда. Замолк, потому что его хозяина сокрушила жестокая сердечная мука, причиной которой стала некая ветреная девица… по совместительству моя лучшая подруга Лилли.

Лилли сидит рядом со мной и делает вид, что не замечает флюидов немого отчаяния, исходящих от ее бойфренда, который притулился в дальнем углу кабинета возле глобуса, обхватив голову руками. Именно делает вид, потому что все их чувствуют. Флюиды, в смысле. По крайней мере, мне так кажется. Майкл, правда, как ни в чем не бывало корпит над клавитарой. Но он в наушниках. Может, наушники глушат флюиды отчаяния?

Надо было наушники на день рождения просить.

Я сижу и раздумываю: может, пойти в учительскую к миссис Хилл и сказать ей, что Борису плохо? Потому что ему же явно плохо. Во всех смыслах. И с сердцем, и, возможно, с головой тоже. Как Лилли может поступать так подло? Она будто бы наказывает Бориса за преступление, которого он не совершал. Весь обед Борис донимал ее, все звал поговорить с глазу на глаз в каком-нибудь тихом месте, типа лестничной площадки четвертого этажа. Однако Лилли в ответ твердила:

— Прости, Борис, но говорить нам не о чем. Между нами все кончено. Тебе надо просто принять это и жить дальше.

— Но почему? — стонал Борис. Громко, во весь голос. Качки и чирлидерши, собравшиеся за столом популярных личностей, то и дело посматривали на нас и хихикали. Это подбешивало. Но и добавляло ситуации драматизма. — Что я сделал не так?

— Ничего ты не сделал, — ответила Лилли, наконец снизойдя хоть до какого-то объяснения. — Просто я тебя больше не люблю. Наши отношения подошли к естественному завершению. Я все­гда буду беречь в сердце драгоценные воспоминания о том, как мы были вместе, но пришло время двигаться дальше. Я помогла тебе достичь самоактуализации, Борис. Больше я тебе не нужна. Теперь я должна обратить свой взор к другой истерзанной душе.

Не знаю, что Лилли имеет в виду, утверждая, будто бы Борис достиг самоактуализации. Скобки он не снял, да и в остальном… Даже свитер по-прежнему пихает в портки, если я не намекну, что так делать не стоит. До самоактуализации ему семь лет кирпичом — дальше, чем любому, кого я знаю. Само собой, за исключением меня.

Борис только еще больше расстроился. В расставаниях вообще мало приятного, но Лилли все обставила как-то особенно безжалостно. Впрочем, Борис должен понимать: если Лилли что-то втемяшилось — пиши пропало. Вон, сидит, сочиняет для Джангбу речь — он будет произносить ее на пресс-конференции, которая состоится (не без содействия Лилли) в «Холидей-Инн» в Чайнатауне сегодня вечером.

Борис забыт, и ему придется с этим смириться.

Интересно, какие чувства испытают мистер и миссис Московиц, ко­гда Лилли познакомит их с Джангбу. Я почти уверена, что мне папа не разрешил бы встречаться с парнем, который уже закончил школу. Кроме Майкла, само собой. Майкл не в счет, ведь его я сто лет знаю.

Ой-ой. Что-то неладное творится. Борис поднял голову. Смотрит на Лилли, и его глаза напоминают раскаленные угли… хотя вряд ли я ко­гда-нибудь видела раскаленные угли — в рамках борьбы со смогом жечь уголь на Манхэттене запрещено. Не суть. Он смотрит на нее с таким напряженным вниманием, с каким, бывало, смотрел на портрет своего кумира — всемирно известного скрипача Джошуа Белла. Он открывает рот. Он вот-вот заговорит! ПОЧЕМУ В ЭТОМ КЛАССЕ НИКТО, КРОМЕ МЕНЯ, НЕ ЗАМЕЧАЕТ, ЧТО ТУТ ВОТ-ВОТ РАЗРАЗИ…