Первой реакцией на предложение этой нахалки было удивление. Она что, уже пьяная? С пары глотков мартини? Или, как и он, успела принять до его прихода? Вроде бутылку только что откупорили…
В любом случае, было понятно, что девчонка считает, что вправе ставить ему какие-то условия, требовать смены ролей, продолжения каких-то игрищ и прочей ерунды. Багинский нахмурился.
— Я не нанимался тебе лекции читать, Птичкина… — начал было он.
Поиграли и хватит — хотел добавить раздраженно. Ложись на кровать и раздвигай ноги. Можешь заодно рот раскрыть — я сам решу, куда тебе вставить…
Но он не успел произнести и слова. Поднырнув под его локоть, девушка шмыгнула к дивану, потом обратно к кровати — словно не могла решить, где ей продолжать трепать ему нервы…
— Идите туда! К окну! — приказала вдруг ему, обернувшись. — Там место будто у доски. А я буду тут, вас слушать.
И схватила стул, разворачивая его сиденьем к окну, явно собираясь сесть на него — обычным образом, а не седлая, как делала раньше по его приказу. Не двигаясь, Максим следил за ней, чуть приоткрыв рот. Нет, она точно пьяная…
И снова захотелось потребовать, чтобы она перестала валять дурак и тратить его время. И так уже настолько возбужден, что придется сначала кончить ей хоть куда-нибудь и уже потом заняться этой вертихвосткой всерьез.
И снова он не успел и звука произнести, онемело наблюдая за тем, как усевшись на стул и протянув руку себе за спину, Птичкина нащупала застежку от собственного лифчика и медленно, явно красуясь перед ним, расстегнула его, оставляя лифчик висеть исключительно на лямках и, собственно, полушариях груди. Ее красивой, пышной, гордо стоящей груди крепкого третьего размера.
Почти не глядя, Максим Георгиевич подобрал один из отставленных на раковину стаканов, вновь наполнил его и отхлебнул два или три раза — раз она пьяная, значит и ему ничего не мешает… не заметит.
Всё так же безотрывно глядя ей в спину, поправил слишком растянувшуюся ширинку — чтобы не так больно врезалась в плоть — и пошел туда, куда она показывала. Он должен видеть эти почти голые сиськи спереди. Даже если ради этого ему придется, стоя с дурацким видом у окна, читать какую-то лекцию…
Но как только он выиграет — о, он умеет абстрагироваться от постоянно соблазняющих его студенток, иначе бы давно уволился к черту! — как только он выиграет… сорвет с нее этот чертов болтающийся лифчик собственными руками!
Багинский чуть не застонал, представляя, что он сделает с этими божественными сиськами потом… как будет мять их обеими ладонями, восторгаясь напряженными, колкими сосками, царапающими ладонь и застревающими промеж пальцев…
Он еле остановил свою руку, уже тянущуюся вниз, к боксерам.
Стоп. Немедленно остынь, похотливый ты кобель!
Надо настроиться на серьезный лад, иначе придется стаскивать с себя рубаху, а не с нее лифчик. Не то, чтобы он был против раздеться прямо сейчас, но, во-первых, любоваться стриптизом интереснее, чем показывать его, а во-вторых, надо приберечь рубаху на следующий раунд — когда они будут играть уже на ее юбку. Или трусики. Или чулки…
Едрить твою за ноги — в штанах уже колом стоит от всех этих фантазий! И как тут лекцию читать? Он даже темы возможные забыл! Вся голова в сиськах и письках…
— Я жду, — повторив его прежний тон, иронично напомнила о себе Птичкина, сидя на стуле со сложенными на коленях руками, словно прилежная, маленькая ученица. Чуть поежилась от холода, уронив с плеча одну из бретелек, и поерзала почти голой попой по стулу, устраиваясь поудобнее.
Багинский чуть не взвыл, представляя себе эту ёрзающую попу у себя на коленях, а потом и всю Птичкину, посаженную задом к нему прямо на член — без трусов, лифчика, но обязательно в чулках, как настоящую шлюху, коей она, собственно, и являлась.
— Добрый вечер! — рявкнул так зло, что сидящая перед ним полуголая студентка ойкнула и подпрыгнула от неожиданности. И потеряла еще одну бретельку от лифчика. Теперь он держался исключительно на объеме ее сисек.
— Д-добрый вечер, профессор! — не растерялась, несмотря на испуг, Птичкина. — Про что у нас сегодня лекция?
Про твою задницу! — чуть было не заорал он, сжимая кулаки.
Как человек образованный, он понимал, что просто делегирует на нее свою злость, или по-простому говоря — переводит стрелки. А должен, на самом-то деле, злиться исключительно на себя — потому что сиськи… то есть Птичкина не виновата в том, что сиськи… в том, что у него в голове нет ни одной сись… то есть мысли, а вместо научных сисек… тьфу-ты, статей… одни… сиськи!
Твою ж МАТЬ!!
Зарычав, Багинский зажмурился и несколько раз вдохнул и выдохнул, заставляя себя вспомнить, о чем он читал хотя бы вот в самолете, пока летел сюда.
— С вами всё в порядке, профессор? — невинным голосом спросила эта негодница, которую он уже давно должен был иметь во все ее замечательные отверстия — вместо того, чтобы заниматься этой… клоунадой!
Однако теперь это было делом принципа. Неужели он настолько поплыл от пары каких-то сисек — пусть и весьма привлекательных — что не сможет и слова по делу сказать? Неужели его хваленый контроль над собой ничего не стоит?
Устыдившись, он постарался взять себя в руки и загробным голосом, представляя перед собой скучающие лица первогодок, произнес.
— Сегодня, господа студенты, мы обсудим статью профессора… ммм… Лившица, Пенсильванского университета, о значимости устной истории в сохранении традиций малых народов.
— Так нечестно, профессор, — робко перебили его с первого ряда.
Он открыл глаза и сердито уставился на полуголую Птичкину, которой по определению среди его первогодок быть не должно.
— В чем дело? Что тебе еще не нравится?
— Вы… вы не смотрите на меня, профессор, — вся красная, она опустила глаза, теребя край своей юбки. — У вас глаза закрыты. Так нечестно…
На мгновение он даже задохнулся от возмущения — с какой стати ему предъявляют все эти требования?! Машинально поднял руку к лицу — поправить покривившиеся очки… и вдруг, осененный идеей, сделал ровно наоборот — отвернувшись и делая вид, что восстанавливает дыхание, пальцем стащил очки чуть ниже, чем линия его зрения. И повернулся обратно. Птичкина тут же слегка расплылась в его глазах, пышные сиськи расфокусировались и перестали притягивать к себе столько внимания. Он всё ещё видел ее и всё ещё понимал, что перед ним почти голая девушка, но разница между предыдущей картинкой и нынешней была столь же значительной, сколь между обычной порнографией и японской — в которой скрывают половые органы.
Еле заметно Багинский выдохнул. И как он раньше не догадался пойти на эту маленькую хитрость?
Радуясь, что так и не решился на коррекцию близорукости, сунул руки в карманы и с вальяжным видом принялся прохаживаться мимо похожей на призрачное поведение Птичкиной.
— Профессор Лишфиц… — продолжил почти спокойно, — собирает артефакты, которые были воссозданы племенами, проживающими на Аляске. Именно воссозданы, потому что их естественное использование на благо племени было давно прекращено, а их выпуск утрачен. А так как письменность этих племен тоже давно утрачена, он смог доказать, что устная передача знаний играет в истории этих народов гораздо большую роль, чем было принято считать ранее… Таким образом…
Краем глаза он заметил какое-то движение и полуобернулся, успев отойти от Птичкиной на несколько шагов.
Девушка зачем-то встала. Молча, без лишних движений обняла себя руками и принялась… принялась… Боже, неужели она снимает с себя лифчик, признав поражение?!
Задохнувшись, Багинский поднёс руку к носу и толкнул дужку очков вверх, чтобы не пропустить момент, когда ее пышная грудь выскочит на свободу…
И тут же его оглушил торжествующий девчачий вопль.
— Ага! Я так и знала, что вы мухлюете! Так и знала, так и знала! А ну-ка всё то же самое с очками на должном месте, профессор! Или снимайте рубашку!
От внезапности ее появления перед ним во всей ее четкости, в идеальном фокусе, с еле прикрытыми сосками, на него накатила слабость. А вместе с тем пришло понимание, что он не сможет повторить всё то же самое, видя этот ходячий секс перед собой — просто потому, что вместо него будет говорить его член, уже грозящий порвать все преграды.
Молча, сжав челюсть, чтобы не унижаться до ругательств, Багинский распахнул рубашку и принялся обнажаться, стаскивая ее с плеч.
— Постойте! — прервала его Птичкина взволнованным голосом.
Развернулась, побежала в спальню и на пару секунд задержалась там, плескаясь какой-то жидкостью и стуча стеклом о стекло. Прибежала обратно, шлепнулась голой попой о стул, выдохнула. И скомандовала, дрожащей рукой поднося к губам стакан с мартини:
— Теперь можно. Только помедленнее, пожалуйста…