Развод. Десерт для прокурора

Глава 13

Он звонил непрерывно. Один звонок. Второй. Пятый. Я сидела на заднем сиденье такси, и смотрела, как на экране то и дело вспыхивает, а затем пропадает имя «Игорь».

Я сглотнула ком, и с силой нажала на кнопку выключения. Экран погас, оставив после себя лишь отражение моего искажённого болью лица в тёмном стекле. Лучше уж эта тишина, чем его голос, полный лживых заверений.

Дорога промелькнула в слепой, невидящей пелене. Таксист, бородатый мужчина в потрёпанной кепке, пару раз попытался завести разговор, но, получив в ответ лишь односложное мычание, угрюмо замолчал. Я была благодарна ему за это молчание. Любое слово, любая фраза могли стать той последней каплей, что заставит меня разрыдаться прямо здесь, в салоне чужой машины.

Наконец, знакомый подъезд. Я лихорадочно расплатилась, почти не глядя на купюры, и выскочила на улицу, чувствуя, как подкашиваются ноги.

«Элитное жильё», — с горькой иронией подумала я, вставляя ключ в замок. Как же я заблуждалась, думая, что могу быть частью этого мира.

Войдя в квартиру, я захлопнула дверь и на несколько долгих секунд прислонилась к ней спиной, пытаясь отдышаться. Затем, словно заведённая, я ринулась в спальню. Мне нужно было бежать. Сейчас же. Пока он не приехал.

Я не собиралась ничего аккуратно складывать. Шкаф, комод — всё вываливалось в большой дорожный чемодан. Платья, джинсы, рабочий халат из кондитерской, косметичка с остатками косметики, которую я почти не использовала. Всё своё немногочисленное имущество.

Дрожащими руками я совала вещи в чемодан, не глядя, не разбирая, лишь бы быстрее. Каждая секунда, проведённая в этих стенах, казалась предательством по отношению к самой себе. Это была не моя жизнь. Это была красивая декорация, под которой скрывалась уродливая правда.

Стоило включить телефон, чтобы снова вызвать такси, как он тут же завибрировал. И снова Игорь.

Я чуть не швырнула его в стену, но вместо этого с отчаянием, почти вслепую, сбросила и сразу же набрала номер Кристины.

— Лесь? — её голос, такой знакомый и родной, прозвучал как бальзам на израненную душу. И тут же стал резким, встревоженным. — Что случилось? Ты плачешь?

— Крис… — сдерживая рвущиеся всхлипы, прошептала я. Слёзы текли по лицу сами собой, я даже не сразу их ощутила. — Можно я у тебя поживу? Пару дней. Мне просто некуда идти.

— Господи, конечно, можно! — почти закричала она, и я услышала на заднем фоне возню и детский смех. — Сию секунду ко мне! Что произошло? Где ты? Ты в безопасности?

— Еду, — выдохнула я, сжимая телефон. Сейчас я была не в силах объяснять. — Сейчас буду. Только пусти меня.

— Дура, конечно, пущу! Езжай и не выдумывай всякую ерунду!

В такси, прижимая к груди самую большую сумку, словно это могло как-то защитить меня от всего мира, я набрала номер Вероники. Той самой хозяйки, что с такой лёгкостью предоставила мне свой шикарный, бездушный «музей».

— Вероника, здравствуйте, это Олеся, — изо всех сил старалась я держаться, чтобы не выдать своих эмоций чужому человеку. — Мне придётся съехать. Внезапно. Очень срочно. Я уже всё собрала. Простите за такие неудобства.

В трубке повисло короткое, удивлённое молчание.

— Олеся, вы в порядке? — наконец спросила Вероника, в её голосе слышалась искренняя тревога. — Произошло что-то? Может, вам помощь нужна? Я могу связаться с Игорем…

— Нет! — вырвалось у меня слишком резко, и я тут же поправилась, стараясь говорить ровнее: — Нет-нет, всё в порядке, со мной всё хорошо. Просто личные обстоятельства. Очень срочные. Ещё раз, простите за такие неудобства.

— Ну хорошо. Вы тогда Игорю оставьте ключи.

— Хорошо. Спасибо вам за всё.

Я отключилась. Мир рушился, а я извинялась за то, что покидаю чужую квартиру. Абсурд. Но иного выхода у меня не было. Оставаться здесь, где всё напоминало о нём, о его лжи, я бы просто не выдержала.

Кристина жила на другом конце города, в спальном районе, в уютной, но вечно шумной и наполненной жизнью трёхкомнатной квартире, где царил здоровый, творческий беспорядок, пахло детской присыпкой, домашним печеньем и счастьем.

Она встретила меня на пороге, с полугодовалой Машей на руках. Увидев моё заплаканное, перекошенное от горя лицо, чемодан, она ахнула, одной рукой оттащила меня в гостиную, усадила на диван, заваленный мягкими игрушками, и сунула в руки кружку с остывшим чаем.

— Рассказывай. Всё. С самого начала, — приказала она, качая на руках засыпающую дочку.

И я рассказала. Сбивчиво, путано, с долгими паузами, чтобы сдержать новые слёзы. Про документы, про отмывание денег, про охоту на Виктора. И про Игоря. Про то, как он всё это знал. Как он с самого начала вёл свою игру.

Кристина слушала, не перебивая, и её лицо, обычно такое живое и весёлое, становилось всё мрачнее и суровее.

Когда я закончила, она несколько секунд молча смотрела на меня, а потом тяжело выдохнула:

— Дура! — это слово прозвучало не как упрёк, а как крик души, полный боли и сострадания. — Совсем дура! Почему ты сразу не приехала ко мне? В тот же день, когда этот урод тебе изменил? Я бы этого твоего Виктора так… Я бы ему устроила такое…

— Я хотела, — прошептала я, глядя на тёмный, уже холодный чай в кружке. — Я так хотела позвонить тебе тогда. Но у тебя трое детей, Крис. — Я подняла на неё глаза, умоляя понять. — У тебя своя жизнь, свои заботы, свои проблемы. Этот маленький комочек, — я кивнула на спящую на её груди Машу, — он требует столько сил и внимания. А Лёша и Соня… Я не могла вот так, со своим комом проблем, ворваться в твой дом, в твой устоявшийся быт. Я боялась быть обузой.

— Ну ты даёшь, — она встала, ловко и привычно перекладывая ребёнка с одной руки на другую. — Мы подруги. На то мы и есть, чтобы врываться друг к другу с проблемами, даже самыми жуткими. Ты думала, мне легче было знать, что ты ночуешь в какой-то кондитерской, на голом диванчике, как бомжиха? Я вся извелась! Я тебе сколько раз звонила!

Она была права. Но в тот момент чувство собственной неловкости, глупой гордости и страха быть лишней, помехой в чужой счастливой жизни, оказалось сильнее голоса разума и голоса настоящей дружбы.

Пока Кристина укладывала Машу в кроватку, я сидела на диване и тупо смотрела на стену, увешанную яркими детскими рисунками и семейными фотографиями. На одной из них Кристина с мужем смеялись, обнявшись, а их старшие дети строили рожицы в объектив.

У них была настоящая, пусть и шумная, жизнь. А у меня? Что теперь? Кондитерская? Но после всего, что случилось, есть ли силы подняться и снова бороться? Съёмная квартира? На что? Деньги, кропотливо отложенные на расширение, были полностью вложены в дело.

— Кристин, — тихо сказала я, когда она вернулась в гостиную, смахнув с лица прядь волос. — У меня к тебе просьба. Большая. Неудобная. — Я полезла в карман джинсов и достала связку ключей. — Передашь их Игорю? Я не могу его видеть. Не сейчас. Не знаю, смогу ли вообще когда-нибудь.

Кристина взяла ключи, повертела их в своих трудолюбивых, немного шершавых пальцах и тяжело вздохнула. Она села рядом со мной, и диван прогнулся под её весом.

— Олесь, а ты уверена, что это правильно? — спросила она мягко. — Думаешь, он так просто отстанет? Отпустит тебя? С твоих слов, мне он таким не показался. Наоборот.

— Он использовал меня, Крис! Всё, что было между нами, было ложью! Он видел во мне не женщину, а улику! Дополнительный козырь в своём деле! Жену преступника, которую можно мягко обработать и выудить информацию!

— Может, ты не совсем права? — осторожно, словно ступая по тонкому льду, сказала она. — Может, в чём-то ты и права, это да… Чёрт, работа у него такая, противная. Да, он прокурор, у него служебный долг. Но сердце-то у него не каменное, я почти уверена. В нём что-то настоящее к тебе есть.

— Уверена? — я горько, беззвучно усмехнулась, глядя в пол. — А я уже ни в чём не уверена. Больше никогда. Ни в людях, ни в их словах, ни в их чувствах.

Я откинулась на спинку дивана, зарывшись лицом в мягкую ткань, и закрыла глаза. По всему телу прошла ужасная усталость. Я была пустой. Выжженной. Кристина могла быть права. Он, возможно, и не оставит меня в покое. Он будет звонить, искать, пытаться объясниться. Но сейчас мне было всё равно. Единственное, чего я хотела, единственная моя цель — чтобы мир перестал рушиться. Хотя бы на один день. Чтобы боль утихла. Чтобы найти в себе силы сделать следующий шаг. А для этого нужно было просто пережить эту ночь. А там будет видно.

Утро наступило внезапно, как всегда, когда не ждёшь. Я проснулась от детских голосов, доносившихся из других комнат. Смех, топот маленьких ножек, звонкий плач — вся эта какофония жизни, такая чуждая мне сейчас, проникала сквозь тонкие стены, словно напоминая о том, чего у меня никогда не будет.

Я лежала, уставившись в потолок, ощущая себя размятой, разбитой. На душе была такая тяжесть, что не хотелось ни двигаться, ни думать. Работа ждала, но мысль о ней вызывала лишь уныние.

В комнату вошла Кристина, на руках у неё была её младшая дочка. Малышка, ещё не до конца проснувшись, пускала слюни и тянула ручки к маминой причёске.

— О, уже проснулась! — жизнерадостно воскликнула Кристина, но тут же её улыбка немного померкла, когда она увидела моё отсутствующее выражение лица. — Слушай, Олесь, ты тут похозяйничай сама на кухне. Так-то я приготовила тебе яичницу, но мои троглодиты, несмотря на то, что съели по целой тарелке каши, по одному варёному яйцу, так ещё и твою яичницу слопали, будто голодные! — она нервно рассмеялась. — Обычно их с утра сложно заставить поесть, а тут, как специально… В общем, можешь, ещё себе яичницу пожарить или ещё что-нибудь, а мне надо срочно моих сорванцов в школу и в садик отвезти. Папа наш со смены только через три часа приедет, так что в такие дни приходится мне одной справляться.

— Спасибо, Крис, но я не хочу есть, аппетита нет. Лучше я на работу сразу пойду.

— Ну смотри, уговаривать не стану, да и некогда мне, — она начала пятиться к двери, как вдруг её малышка, с ловкостью, присущей только детям, запустила свои маленькие ручки к ней в причёску и с лёгкостью сняла заколку, растрепав все её аккуратно уложенные волосы. — Ну что ты делаешь, Машунь? — возмутилась Кристина, но в её голосе не было злости, скорее, усталое смирение. — Я целых пять минут причёсывалась! О-о-о-ох, — тяжело вздохнула она, уходя с дочкой из гостевой.

В прихожей какое-то время была слышна возня, детский смех и ворчание Кристины. Я слышала, как она пыталась привести в порядок своих непосед, как они сопротивлялись.

И вскоре, после щелчка закрывающейся двери, всё затихло. В квартире воцарилась тишина, но она была уже другой — тишиной опустевшего дома, где не осталось никого, кроме меня.

Я подошла к окну и какое-то время наблюдала, как подруга ловко усаживала своих разбаловавшихся детей в машину. Они вырывались, смеялись, но Кристина, несмотря на усталость, справлялась с ними с удивительной грацией.

Я позавидовала ей — так ловко, так уверенно она справляется с этой вечной круговертью. И одновременно порадовалась за неё. Хоть кто-то счастлив в замужестве, хоть у кого-то есть настоящая, крепкая семья.

— Ну что ж, кому-то семья, а кому-то бизнес, — вздохнув, проговорила я вслух, вспомнив про работу.

Это было горькое осознание, но его приходилось принять. Пора было идти умываться, готовиться к новому дню, который обещал быть таким же тяжёлым, как и предыдущий.

У меня было желание взять отпуск на неделю, сбежать куда-нибудь подальше, но заказы не отменить, и взваливать всё на сотрудников я не хотела.

Да и аренду надо было выплачивать, деньги для этого ещё не накопились, всё ушло на рекламу. И другую съёмную квартиру тоже не помешало бы побыстрее найти. Всё-таки не хотелось быть обузой подруге, у неё и так тесно.

Приехав в кондитерскую, я с головой ушла в работу. Хотелось забыть обо всём, что произошло, спрятаться за горой муки и сахара.

Думать об Игоре и о его лжи не хотелось, поэтому личный телефон я отключила. Пусть названивает, сколько угодно — я не отвечу. Рабочий телефон для клиентов у меня есть, так что не проблема на время отказаться от сотового.

Мы собирали огромный, многоуровневый свадебный торт, когда на кухню заглянула сотрудница.

— Олеся Александровна, — сказала она, — Вас к телефону просят.

— Кто? — спросила я, не отрывая взгляда от крема, который выравнивала на одном из ярусов.

— Он не представился, но сказал, что следователь, — ответила девушка.

Внутри всё похолодело. Следователь? Что-то уточнить хотят? Или опять на допрос меня потянут?

— Хорошо, сейчас приду, — сказала я, подавив тревожные мысли.

Сняв маску, перчатки и фартук в подсобке, я прошла в зал.

Приняв телефон, услышала знакомый голос. Голос Игоря.

— Олеся, это я. Погоди, не отключайся, — поспешно сказал он. — Нам нужно поговорить, многое обсудить. Я приходил к тебе в кондитерскую, но твои работники сказали, что ты очень занята. Давай встретимся после…

— Я и правда очень занята, Игорь Петрович, — прервала я его строгим тоном. Я старалась не выдать волнения, не знаю, получилось ли. — Если у вас что-то срочное, говорите. На пустые разговоры у меня нет времени.

— Пустые? — Игорь замолчал на пару секунд, словно обдумывая мои слова. Затем его голос стал официальным, холодным, как лёд. — Хорошо, Олеся Александровна, ждите повестку.

Короткие гудки, словно оборвали связь.

Я тяжело вздохнула от раздирающей изнутри душевной боли.

Перед тем, как вернуться на кухню, ушла в уборную, чтобы побыть немного одной. Я смотрела на своё отражение в зеркале. Бледное, осунувшееся лицо, красные глаза. Я дала волю слезам, которые так долго сдерживала.

Ну что ж, он тоже человек гордый, и он правильно меня понял. После его подлого поступка, между нами ничего не может быть, кроме деловых отношений.

Я чувствовала себя опустошенной, но в то же время в моей душе появилось что-то новое — решимость. Я больше не позволю никому меня использовать.

— Где ты, дрянь эдакая⁈ А ну выходи! — до меня донёсся истошный крик Маргариты Павловны. я устало простонала от бессилия. И за что мне всё это? — Выходи, стерва!

Хоть и ужасно не хотелось этого делать, но я вынуждена была покинуть кухню и выйти в зал, пока свекровь не распугала и так малочисленных сегодня клиентов.

— А-а-а-а-а! — протянула она, заметив моё появление. — Вот ты где! Ну сейчас я тебе устрою!

Она тут же ринулась ко мне, резко пытаясь схватить за волосы, но я успела увернуться.

— Вы что себе позволяете⁈

— Я позволяю? Это ты как смеешь опять мучить моего сына! Мало того, что машину себе оттяпала и деньги, так ты ещё и на его кровно заработанное рот разинула.

— Что? О чём вы вообще говорите?

— Ты это! Ты всё, дрянь! И хахаль твой! Решила так от Витеньки избавиться? И как только язык повернулся? Да мой сынок никогда копейки чужой не взял! Это твой любовник всё подстроил!

— Ну да! — хмыкнула я, складывая руки на груди. — И махинации Витя не проворачивал, и недвижимость на меня не скупал. Ну прям ангел во плоти! — не выдержала я под конец, начав повышать тон от возмущения. — Вы ему сопли до сих пор подтираете, а он в это время такими деньжищами ворочал! Он по заслугам получил! Ещё и меня едва не подставил.

— Да кому ты, убогая, нужна⁈ Просто решила всё себе в карман загрести! Шиш тебе, а не его деньги! Я управу и на тебя, и на твоего цербера найду! Оба сядете! Если надо, я и до мэра дойду, и до губернатора! Да хоть до самого президента! Но так этого не оставлю!

— Маргарита Павловна, вы от меня что хотите?

— Что хочу? Что я хочу? Делай, что хочешь, но чтоб сегодня же моего сына выпустили! Витя ни в чём не виноват!

— Его не из-за меня арестовали, — уже совершенно спокойно произнесла я.

— Ах ты, с… — кинулась на меня свекровь в очередной раз, всё-таки вцепившись в волосы, но тут к нам подоспели мои помощницы.

— Олеся Александровна, я уже вызвала полицию, — сообщила Наташа, пока Света оттаскивала от меня Маргариту Павловну.

— Я тебе это так не спущу! — бросила она, одёргивая одежду и поправляя волосы. — Сама за решёткой будешь! — добавила она и вышла, шарахнув дверью со всей силы.

Приплыли… И когда закончится этот кошмар? Всё! Я устала! Не могу так больше!

С трудом добрела в подсобку и сползла на пол по стеночке, прижавшись к ней спиной.

— Олеся Александровна, вы как? Не надо было нам её пускать. Лучше бы сказали, что нет вас в кондитерской, — виновато произнесла Светлана, протягивая мне стакан воды. — Выпейте.

— Её попробуй не пусти, — горько усмехнулась в ответ, принимая стакан и делая небольшой глоток. — Она ж всю кондитерскую по кирпичику разнесёт. Не женщина, а танк!

— Это точно, — усмехнулась Света. — Может вам ещё что-нибудь принести? Или домой поедете? Мы тут справимся.

— Нет. У нас и так заказов много, втроём едва управляемся. Если ещё и я уйду, вы вообще замучаетесь. Я правда нормально. Мне сейчас лучше поработать будет, — с благодарность ответила я, с трудом поднимаясь с пола.

Хватит себя жалеть! Я сильная! Я справлюсь!

— Как знаете…

Работа не приносила покоя. Я месила тесто, и всё ждала. Чего? Злосчастной повестки, которую мне так холодно пообещал Игорь. В груди неприятно жгло незнакомое прежде чувство — смесь горечи, обиды и какого-то странного, щемящего ожидания.

Я злилась на себя за эту слабость, за то, что даже после всего его предательства какая-то часть меня всё ещё прислушивалась к шагам за дверью, всё ещё ждала его голоса.

Послеобеденная суета понемногу утихла, заказы были почти готовы, и в кондитерской воцарилась редкая тишина, нарушаемая лишь гулом холодильного оборудования. Я как раз собиралась сделать передышку, выпить чаю, как зазвонил рабочий телефон.

— Олеся Александровна, вам звонок, — сообщила Наталья, заглянув на кухню. — Это следователь.

Внутри всё сжалось. Егор Владимирович? Снова что-то уточнить? Или Игорь? Сделав глубокий вдох, чтобы унять дрожь в руках, я взяла трубку.

— Алло?

— Олеся Арсентьева? — Голос был не Игоря, но и не Егора. Молодой, официальный. — Говорит следователь Логинов, ведущий дело вашего мужа, Виктора Арсентьева. Мне потребуются от вас дополнительные показания. Прошу вас явиться сегодня к четырём часам в следственный отдел.

Сердце упало. Снова туда. В тот самый кабинет, где мне открыли глаза на всю чудовищную правду.

— Я очень занята, — попыталась я отговориться. — Могу ли я дать показания завтра?

— Дело не терпит отлагательств, гражданка Арсентьева, — его тон не допускал возражений. — Если вы не явитесь добровольно, повестку доставят вам лично в руки, а там вы будете обязаны прийти или вас приведут принудительно. Четыре часа. Не опаздывайте.

Он отключился, оставив меня стоять с трубкой в руке, в которой вдруг выступил холодный пот. Принудительно… Звучало как угроза. Значит, другого выхода нет.

Ровно в четыре, с каменным лицом и ледяным комом в груди, я переступала порог знакомого здания.

Меня провели в тот же кабинет, но на этот раз за столом сидел не Егор Владимирович, а молодой, лет тридцати, человек с острым взглядом — следователь Логинов, как я поняла.

Он был сух, корректен и безэмоционален.

— Садитесь, — указал он на стул. — Уточним некоторые детали, касающиеся финансовой деятельности вашего супруга.

Он задавал вопросы, которые казались мне странными и оторванными от реальности. О банковских операциях, о которых я не имела ни малейшего понятия, о контрагентах, чьих имён никогда не слышала. Я пожимала плечами, отвечала «не знаю», «не в курсе», и с каждым таким ответом его лицо становилось всё более недовольным.

— Вы хотите сказать, что, проживая с мужем столько лет, вы ничего не знали о его истинных доходах? Ничего не подозревали? — в его голосе зазвучало откровенное неверие.

— Я знала, что у него небольшая фирма, — тихо, но чётко ответила я, чувствуя, как на глаза наворачиваются предательские слёзы от бессилия. — Он жаловался на недостаток денег, на кризис. Я верила ему. Я зарабатывала сама и откладывала на свой бизнес. А траты «на жизнь» вел по большей части муж.

— Очень удобная позиция, — холодно заметил Логинов, делая пометку в блокноте. — «Ничего не знала, ничего не видела».

В этот момент дверь кабинета открылась без стука. На пороге стоял Игорь. Он был в своей обычной безупречной прокурорской форме, но лицо его было бледным, а взгляд тяжёлым, уставшим.

Он молча оценил ситуацию, его глаза скользнули по моему лицу, и я увидела в них вспышку чего-то, похожего на боль, которая тут же была погашена привычной сдержанностью.

— Максим Станиславович, — его голос прозвучал резко, властно. — Я заберу документы по делу N 458−32. Прокуратура затребовала их для проверки.

Молодой следователь тут же поднялся, явно смущённый и даже немного испуганный.

— Конечно, Игорь Петрович. Сейчас подготовлю.

Игорь кивнул и, повернувшись, вышел, даже не взглянув на меня. Он пришёл, решил свой служебный вопрос и ушёл. Холодно, эффективно, без лишних слов. Как с чужим человеком.

Логинов, немного оправившись, сел обратно, но его тон стал чуть менее уверенным.

— Итак, вы утверждаете, что…

Но я его уже почти не слышала. Вся моя сущность была сосредоточена на том, чтобы не разрыдаться прямо здесь, на этом стуле. Его появление стало последней каплей. Он видел моё унижение, видел, как меня допрашивают, и ничего не сделал. Ни слова поддержки, ни взгляда. Просто забрал бумаги и ушёл.

Когда меня наконец отпустили, я вышла из кабинета, чувствуя себя абсолютно раздавленной. Он не просто использовал меня. Он теперь демонстративно отстранился. Я была для него закрытым делом. Использованным материалом.

И от этой мысли было больнее, чем от всех криков Маргариты Павловны и от всех подозрений следователя Логинова вместе взятых.