Развод. Десерт для прокурора

Глава 2

Осознание полного краха пришло ко мне не сразу. Сначала была просто густая, ватная пустота, заполняющая голову после бессонной ночи. Я сидела на том самом диванчике, где так и не смогла уснуть, и смотрела на заколоченное фанерой окно. Узкие полосы утреннего света пробивались сквозь щели, ложась на пол пыльными лучами. В них танцевали миллионы мельчайших частичек сахарной пудры и муки, превращая мое убежище в подобие снежного грота. Но это была обманчивая, горькая красота. За ней скрывался холодный расчет: что делать дальше?

Мысли, медленные и тягучие, как патока, наконец, начали выстраиваться в подобие плана. Делать нечего, придется ехать домой. Не за тем, чтобы вернуть прошлое. Нет. Ехать нужно за вещами и за деньгами. За тем, что по праву принадлежало мне и было вложено в наше (или уже в моё?) будущее.

Только сделаю это вечером, когда Витя, надеюсь, будет спать беспробудным сном. По небольшому опыту семейной жизни с ним я знала, что если он начал пить, то это продлится минимум сутки. А на второй день он, как правило, отсыпается.

Судя по тому, каким пьяным и злобным он был утром, когда ломался в дверь, пить он начал еще с вечера, сразу после моего ухода. Значит, к этому вечеру его силы должны были иссякнуть. Он будет спать. И его при этом пушкой не разбудишь. В этом была моя единственная надежда и мой единственный шанс.

Я спокойно приду в квартиру, возьму из сейфа деньги, половину оставлю мужу, все-таки совместно нажитое, и тихонько соберу свои вещи.

Ночевать, конечно, придется опять здесь, на этом проклятом диванчике, в кондитерской, похожей на разгромленное убежище. Но зато я буду при деньгах и со сменной одеждой. А завтра… Завтра уже можно будет думать. Оплатить ремонт взбешенному арендодателю, найти себе хоть какую-нибудь каморку для съема, вдохнуть полной грудью и начать все с чистого листа. Эта мысль, как крошечный лучик в кромешной тьме, согревала меня изнутри и давала силы двигаться дальше.

Я убрала осколки, заколотила окно фанерой, которую выпросила у работников на соседнем складе, и снова начала работать.

Вчерашние три торта я отдала заказчикам. Жаль, они оплатили заранее, и деньги я уже потратила с карты. И сегодняшние заказы тоже были оплачены за неделю. Хорошо сегодня я получила аж два срочных заказа, хоть сегодня деньги получу, но на ремонт окна их всё равно не хватит.

Наконец рабочий день подошёл к концу. Четыре торта и двадцать пирожных, украшенные кремовыми цветами и шоколадными завитушками, стояли в холодильнике, ожидая своих покупателей.

Вздохнув, я сняла перчатки и фартук с косынкой. Идти домой не хотелось. Видеть пьяного Витю, пускай спящего, так себе удовольствие. Да и сама мысль о нём, вызывали горький ком в горле. Но деваться некуда — вещи-то мои там.

Подъехав к дому, я помедлила у подъезда. Глубоко вдохнула, собираясь с духом, и поднялась на нужный этаж. Вставила ключ в замок… не поворачивается. «Что за…», — промелькнуло в голове. Попыталась еще раз — безрезультатно. Замок, как будто специально, не хотел меня пускать.

Позвонила в дверь, в надежде, что Витя все же проснется. Удивительно, но ждать долго не пришлось. Дверь распахнулась, и на пороге возникла свекровь — Маргарита Павловна, женщина с вечно поджатыми губами и взглядом, полным неодобрения. Увидев меня, ее лицо исказилось гримасой презрения.

— Ты⁈ — процедила она сквозь зубы, не давая мне и слова сказать. — Ты еще смеешь сюда являться⁈

— Маргарита Павловна, я… — начала я, но она меня перебила, буквально выплюнув слова.

— Молчать! Не хочу тебя видеть! Шлюха! Разлучница! Из-за тебя мой сын мучается!

— Что⁈ — от возмущения у меня перехватило дыхание. — Да вы… вы с ума сошли! Это он мне изменил!

— Врешь! — закричала свекровь, ее лицо побагровело. — Мой Витя никогда бы такого не сделал! Это ты его спутала! Ты!

— Оставьте свои фантазии при себе, — я старалась говорить спокойно, хотя внутри у меня все переворачивалось от возмущения. — Я пришла за своими вещами.

— Какие вещи⁈ — свекровь загородила проход своим телом. — Здесь нет твоих вещей! Все, что здесь есть — наше! Вали отсюда! И чтобы ноги твоей здесь больше не было!

В этот момент из-за ее спины выкатился большой чемодан. Свекровь пнула его ногой в мою сторону.

— Вот тебе подарок! — рявкнула она. — Собирай свои манатки и проваливай!

Я смотрела на чемодан, потом на свекровь, и не верила своим ушам. Слезы подступили к горлу, но я сдержалась.

— Вы не имеете права… — прошептала я.

— Имею! — перебила она. — Квартира моя! И я решаю, кто здесь будет жить, а кто нет!

Я почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. Сил спорить больше не было. Нагнувшись, я подняла чемодан. Он оказался удивительно легким.

— Хорошо, — сказала я, сдерживая дрожь в голосе. — Я уйду. Но мы еще увидимся. И вы пожалеете об этом.

— Вали! — крикнула свекровь мне вслед, захлопывая дверь.

Я стояла на лестничной площадке, сжимая в руках пустой чемодан, и чувствовала себя совершенно опустошенной. Слезы, которые я так долго сдерживала, наконец прорвались наружу. Горькие, жгучие слезы бессилия и обиды. Переживания захлестнули. Казалось, весь мир рухнул в одночасье. Муж предал, свекровь выгнала, денег нет, жилья нет.

Что же дальше? Куда мне теперь идти? Опять на работу? Но и оттуда арендодатель меня может выгнать, если срочно не оплачу ремонт.

Я сидела на холодной бетонной ступеньке, прислонившись лбом к шершавой стене подъезда. За дверью, в том мире, который еще вчера был моим домом, сейчас хозяйничала Маргарита Павловна. Эта мысль вызывала тошнотворную волну унижения. Мой собственный чемодан, этот жалкий символ моего изгнания, стоял рядом, вызывая горькую усмешку. Он был пуст. Они не оставили мне даже смены белья, не говоря уже о фотографиях, книгах, тех мелочах, что годами создают ощущение дома.

Тишина за дверью была зловещей. Что они там делали? Пили чай с моими же печеньями? Обсуждали, какая я неблагодарная и истеричная? Смеялись?

Нет, так нельзя. Я не могу просто так уйти. Нужно поговорить с ним. Объяснить… Нет, не объяснить. Потребовать. Вдруг он все же не спит? Раз свекровь здесь, то, возможно, при ней он постеснялся много пить и был в более-менее адекватном состоянии. Может, в нем проснутся остатки совести? Глупая, наивная надежда, последний уголек, тлевший в пепле моих чувств, заставил меня действовать.

Дрожащими, почти не слушающимися руками я вытащила из кармана телефон. Экран был испачкан следами муки и слез. Я пролистала контакты до ненавистного имени «муж». Палец замер над кнопкой вызова. Каждая клеточка тела кричала, чтобы я не делала этого, что это унизительно и бесполезно. Но что еще мне оставалось?

Я нажала. Гудки казались бесконечно долгими, каждый звук отдавался в висках тяжелым, отмеряющим последние секунды моей былой жизни, ударом сердца. Оно колотилось где-то в горле, бешено и неровно. Я представляла, как телефон вибрирует там, за дверью, на прикроватной тумбочке, которую мы выбирали вместе. Слышит ли он? Игнорирует?

Наконец в трубке послышался щелчок, а затем его голос. Не сонный, не пьяный, а на удивление четкий и до боли знакомый. И абсолютно равнодушный.

— Да.

Одно слово. Ни имени, ни вопроса. Просто «да», как будто я была очередным надоедливым коллегой или оператором кол-центра. От этого простого слова в груди что-то острое и холодное впилось в самое сердце.

— Витя, это я, — прошептала я, и голос мой предательски дрогнул. Слезы, которые я пыталась сдержать, подступили к горлу, сдавив его. Я сглотнула ком, пытаясь взять себя в руки. — Что все это значит? Почему твоя мать…

Он не дал мне договорить. Его голос прозвучал с леденящей душу издевкой, намеренной, ядовитой.

— А что, собственно, случилось? — протянул он, и я представила его ухмылку, эти мнимые удивленно приподнятые брови. — Ты сама вчера ушла, не став меня слушать. Решила поиграть в гордость?

Играть. Он назвал мою боль, мое унижение, шок от предательства игрой. В глазах потемнело от вспыхнувшей ярости. Она была такой сильной, что на секунду перекрыла собой всю боль.

— Поиграть⁈ — возмутилась я, и мой голос набрал громкости, эхом разносясь в тихом подъезде. — Твоя мать выставила меня за дверь! С чемоданом!

Мне хотелось кричать, что она назвала меня шлюхой, что она вытолкала меня, как какую-то попрошайку. Но слова застревали в горле, смешанные со слезами и этим комом дикой обиды.

— Ну и что? — Раздраженно, будто отмахиваясь от назойливой мухи, произнес он. — Ты же сама ушла! Не захотела разговаривать!

Его логика была чудовищной. Он, предатель, ставил мне в вину то, что у меня не хватило сил выслушивать его оправдания сразу после того, как я застала его с другой.

— Я… я не могла… — слова с трудом пробивались сквозь спазм в горле. Я пыталась говорить спокойно, но получалось только жалобно и сбивчиво. — Ты был пьян, ломился в дверь, разбил окно на моей работе…

— А ты не открывала! — резко, как удар, перебил он. В его голосе прорвалось настоящее, ничем не прикрытое раздражение. — Надоело мне все это! Ты, твои истерики…

Истерики. В этом слове было столько презрения, столько обесценивания всех моих чувств, что я на мгновение онемела. Воздух перестал поступать в легкие. Он называл истерикой мою естественную реакцию на его измену.

— Истерики⁈ — вырвалось у меня, и мир вокруг поплыл, окрасившись в багровые тона ярости и несправедливости. — Витя, ты мне изменил! В годовщину нашей свадьбы! В тот самый день, когда я везла тебе торт!

Я почти кричала, не в силах сдержать нахлынувшие эмоции. Мне хотелось, чтобы он услышал каждую каплю моей боли, чтобы это пронзило его равнодушие.

— Ой, ну хватит уже! — он почти кричал в ответ, и в его голосе не было ни капли раскаяния, одно сплошное раздражение. — Надоела! Это прекрасный повод развестись!

От возмущения я открыла рот, но не могла издать ни звука. В ушах стоял оглушительный гул. Это он мне разводом угрожает? Мне⁈ После того, как он вытворял Бог знает что, он еще и в королях пытается остаться, делая вид, что это его решение? Да это я с ним разведусь, хоть сегодня же! Эта мысль пронзила меня, как разряд тока, дав внезапную, ясную точку опоры.

— Да ради Бога! — выдохнула я, и в моем голосе впервые за весь разговор прозвучала не боль, а холодная, стальная решимость. — Я согласна на развод. Только деньги, которые я копила на расширение кондитерской, отдай мне. И мои вещи тоже.

Эти деньги были моим потом, кровью, бессонными ночами. Каждая купюра пахла ванилью и шоколадом. Они были моим билетом в будущее, в котором не было его.

В ответ раздался его короткий, циничный, издевательский смешок. Этот звук был похож на скрежет стекла по душе.

— Какие деньги? — он сделал паузу, наслаждаясь моментом. — Ах, эти. Забудь! Они теперь мои!

В его голосе слышалось торжество. Маленькое, подлое торжество воришки, который увернулся от правосудия.

— Ты… ты не можешь! — закричала я, и мой крик, полный отчаяния и бессилия, зазвенел под потолком. — Это мои деньги! Я их заработала! Ты отдавал мне на продукты и коммуналку, а я все, что оставалось, откладывала!

— А квартира моя! — прошипел он в ответ, и в этом шипении была вся суть его натуры — мелкой, мстительной и жадной. — Так что проваливай! И не звони мне больше!

Щелчок. Резкий, окончательный. В ушах зазвенела мертвая тишина, более оглушительная, чем любой крик.

Я сидела посреди лестницы, сжимая в руках бесполезный, горячий от злости телефон, и не могла поверить в то, что произошло. Это был не просто разговор. Это был приговор. Приговор моей прошлой жизни, моей любви, моей вере в него. Внутри все сжалось в тугой, болезненный ком, захотелось рыдать, выть от несправедливости, биться головой о стену. Но я упорно сдерживалась, впиваясь ногтями в ладони до боли. Не хочу, чтобы свекровь услышала мои слезы. Наверняка ведь подслушивает под дверью, упиваясь своей победой, торжествуя.

Хотя мне невыносимо хотелось отпустить эмоции, дать волю этому урагану отчаяния, что рвал мою душу на части, выплеснуть наружу всю боль, всю горечь предательства. Как он мог? Как он мог так поступить со мной? Все эти годы, все те «люблю», объятия, планы на будущее, общие мечты о детях… Все это было ложью? Или он просто стал другим человеком? Чудовищем, которое я не узнавала?

Я чувствовала себя не просто преданной. Я чувствовала себя ограбленной не только материально, но и душевно. У меня отняли веру, отняли дом, отняли прошлое, в котором я была счастлива. Все мои мечты и планы рухнули в одно мгновение, похоронив под обломками ту Олесю, которой я была всего два дня назад.

Меня трясло мелкой, неконтролируемой дрожью, будто в лихорадке. Пара предательских, горячих слезинок все-таки выкатились из глаз и медленно поползли по щекам, оставляя соленые дорожки на холодной коже. И я решила позволить себе это. Совсем немного. Всего пару минут. Потом соберусь. Потом встану и пойду. Но сейчас… Сейчас было невыносимо тяжело держать в себе этот клубок негативных эмоций. А то еще чего доброго возьму и разревусь где-нибудь на людях, в метро или в магазине, и это будет последней каплей моего унижения. Здесь, в грязном подъезде, на холодных ступеньках, я могла позволить себе быть слабой. Ненадолго.

Я сидела на холодных, покрытых пылью и царапинами ступеньках, бессильно обхватив голову руками. Пальцы впивались в волосы, пытаясь сдержать накатывающую волну отчаяния. Казалось, еще немного и череп просто треснет от внутреннего давления. Все тело ныло и ломило, будто меня переехал каток, отчаяние и усталость въелись в каждую мышцу, в каждую косточку. В голове царил полный, оглушительный хаос. Обрывки воспоминаний: Витя с кремом на лице, злобное лицо свекрови, ледяной взгляд того Игоря Петровича, — все это кружилось воронкой, затягивая в черную дыру безысходности. Я пыталась строить планы, но они рассыпались, едва успев родиться, сталкиваясь с суровой реальностью: у меня нет ничего. Абсолютно ничего.

И тут, сквозь гул в ушах и собственное тяжелое дыхание, до меня донесся резкий, нарочито громкий цокот каблуков. Звук, отдающийся эхом в подъездной тишине, будто кто-то намеренно выбивал дробь на моих нервах. Неестественно веселый, победный. Инстинктивно, еще не понимая почему, я вся сжалась внутри.

Медленно, преодолевая тяжесть во всем теле, я подняла голову. И увидела ее. Ту самую девицу, с которой Витя мне изменил. Она поднималась по лестнице, нагруженная дорогими брендовыми пакетами, из которых нагло торчали коробки с обувью и яркие лоскуты новой одежды. И она не просто шла, она шествовала. Вся ее осанка, развернутые плечи и высоко поднятый подбородок кричали о триумфе. Она сияла, как начищенный до ослепительного блеска пятак, и от этого сияния, от этого запаха новых вещей и парфюма, которым пахло от нее аж до меня, стало физически тошно. Увидев меня, девица на мгновение остановилась, и на ее нагловатом личике промелькнула целая гамма эмоций: мимолетное удивление, затем быстрое оценивание моей плачевной внешности и, наконец, удовлетворенное, презрительное спокойствие. Она смерила меня насмешливым взглядом с ног до головы, задержавшись на моих заплаканных глазах и помятой одежде, и с тем же победным видом продолжила свой путь, будто я была всего лишь помехой на ее пути к безоблачному счастью в моей же квартире.

Внутри что-то оборвалось. Горячая, слепая волна ярости поднялась от самого подреберья, сжигая остатки стыда и благоразумия. Я вскочила на ноги так резко, что у меня потемнело в глазах.

— Ты! — выкрикнула я, и мой голос, хриплый от слез и крика, прозвучал оглушительно громко в замкнутом пространстве. — Стой!

Она остановилась, медленно, демонстративно повернулась ко мне. На ее губах играла наглая, саркастическая ухмылка. Она явно получала удовольствие от этой сцены.

— Ой, какие люди! — слащаво протянула она, снова окидывая меня тем же оценивающим, уничижительным взглядом. — Смотрю, за вещами своими пришла? — она бросила презрительный взгляд на мой жалкий, пустой чемодан, одиноко стоящий через три ступеньки.

Ее тон, ее ухмылка — все в ней вызывало приступ чистейшей, неподдельной ненависти. Я сжала кулаки так, что ногти впились в ладони.

— Что ты здесь делаешь⁈ — прошипела я сквозь стиснутые зубы, и каждое слово обжигало губы.

— А тебе какое дело? — она ухмыльнулась еще шире, наслаждаясь своей властью над ситуацией. — Я теперь здесь живу.

— Живешь⁈ — от возмущения у меня перехватило дыхание. В груди все сжалось. — Не слишком ли рано ты сюда переехала? Еще труп моей семейной жизни не остыл!

— Рано? — она залилась звонким, фальшивым, как медная монета, смехом. — Ничего не рано. Витя теперь со мной, а ты — в прошлом. Вчерашний день, милочка.

От ее слов «Витя теперь со мной» в висках застучало. Но я не собиралась показывать ей свою боль. Я выпрямилась во весь рост, пытаясь вернуть себе хоть каплю достоинства.

— Да мне плевать на вас! — заявила я, и в голосе зазвенела сталь. — Целый воз сентиментов к черту! Деньги мои отдайте, и живите сколько хотите в этом вонючем болоте!

Ее лицо на мгновение стало серьезным, в глазах мелькнула жадность.

— Какие еще деньги? — она сделала удивленные глаза. — Нет у тебя денег! Убирайся отсюда, пока прилично просят!

Это было уже слишком. Эта мразь, разрушившая мою жизнь, еще и разговаривала со мной таким тоном? Все, что копилось во мне эти сутки: боль, унижение, ярость вырвались наружу единым, слепым порывом.

— Ах ты гадина! — крикнула я и бросилась к ней, не думая о последствиях, желая хотя бы царапнуть это самодовольное лицо, вырвать клок этих уложенных волос.

Но она, как кошка, ловко увернулась, и моя рука лишь скользнула по рукаву ее куртки. Она отшатнулась, но не испугалась, а лишь просияла еще больше.

— Ой, какая ты страшная! — продолжала она издеваться, притворно вздрагивая. — Ты только посмотри на себя! На настоящую бабу-ягу! Когда ты у парикмахера в последний раз была? А маникюр когда делала? Не зря Витя тебя разлюбил. Ходишь, как чучело!

Каждое ее слово било точно в цель, в мои самые больные и уязвимые места. Я действительно была похожа на изможденную фурию — растрепанная, в помятой одежде, с размазанной тушью и распухшим от слез лицом. И это осознание, подпитанное ее ядовитыми насмешками, причиняло почти физическую боль.

В этот момент, будто по сигналу, дверь квартиры с грохотом распахнулась, и на пороге, как мстительная фурия, появилась свекровь. Ее взгляд сразу же нашел девицу, и ее лицо мгновенно преобразилось, растянувшись в сладкую, подобострастную улыбку.

— Леночка, милая, ты пришла! — защебетала она неестественным, сиропным голоском, тут же бросаясь к ней на помощь и принимая пакеты, будто те весили центнер. — Замерзла, наверное, родная? Проходи, проходи быстрее! — Затем ее взгляд упал на меня, и сладость на лице сменилась на чистую, неподдельную ненависть. — А ты чего здесь торчишь? — прошипела она, и ее глаза стали узкими, как щелочки. — Я же сказала, чтобы ноги твоей здесь не было! Не поняла с первого раза?

Я стояла, чувствуя, как земля уходит из-под ног от этой вопиющей несправедливости. Они стояли там, в моем доме, мать моего мужа и его любовница, единым фронтом против меня. И это был уже не просто семейный конфликт, это была война.

— Отдайте мои деньги и вещи! И я уйду! — упрямо, срывающимся от натуги голосом повторила я и сделала решительный шаг вперед, к раскрытым дверям.

Я всерьез настроилась войти, пройти через них, отодвинуть их и забрать то, что принадлежало мне по праву. Адреналин давал мне силы, которых секунду назад не было.

— Ничего ты не получишь! — заорала свекровь так, что, казалось, с потолка посыпалась штукатурка.

Она была стремительной, как кобра. Прежде чем я успела что-либо предпринять, ее костлявые, но на удивление сильные пальцы впились мне в запястье с такой силой, что я вскрикнула от боли и неожиданности. Она дернула меня на себя, я потеряла равновесие, и в следующее мгновение я снова оказалась за дверью, отшвырнутая, как пустая картонная коробка. Я опешила, потирая онемевшую руку, не в силах поверить, что эта с виду хрупкая женщина обладает такой дикой силой.

— Вон отсюда! — ее перекошенное от злобы лицо было последним, что я увидела перед тем, как дверь с оглушительным, финальным хлопком захлопнулась прямо перед моим носом. Звук этот был похож на выстрел, ставящий точку.

Я снова оказалась на лестничной площадке, в одиночестве, в гробовой тишине, нарушаемой лишь гудящим в ушах звоном. Ощущение полной, абсолютной разбитости накрыло меня с новой, сокрушительной силой. Я медленно сползла по стене на пол, не в силах держаться на ногах. Переживания, сметающие все на своем пути, захлестнули с новой силой. Казалось, что хуже уже быть не может. Я достигла дна. Но где-то в глубине сознания шевельнулась горькая, прозорливая мысль: жизнь, как всегда, умела преподносить сюрпризы. И они, к сожалению, редко бывали приятными. Этот день еще не закончился.