Развод. Десерт для прокурора

Глава 4

Тишина в кондитерской, нарушаемая лишь мерным гудением холодильного оборудования, была обманчивой. В воздухе витало напряжение. Я до сих пор не могла поверить, что этот человек окажется прокурором. Такой уж точно не оставит меня в покое.

Я стояла за стойкой, нервно листая на телефоне портфолио своих работ, чтобы показать неожиданному гостю. Мужчина все также сидел в углу на диванчике, ожидая меня. Его присутствие создавало невидимое напряжение, которое я ощущала кожей.

Я украдкой наблюдала за ним. В его позе, в опущенных глазах, которыми он изучал узор на полу, читалась усталость. Не та физическая усталость, что была у меня, а какая-то другая, глубокая, душевная.

Разговор с женой явно выбил его из колеи, и он пытался собраться, отгораживаясь от всего мира.

«Интересно, — подумала я, — у таких, как он, тоже есть свои проблемы. Семейные бури, скрытые за фасадом благополучия.»

Я уже собралась предложить ему несколько вариантов торта на выбор, как вдруг тишину взорвал не колокольчик над дверью, а оглушительный удар. Дверь с такой силой стукнулась о стену, что стекло витрины задрожало. Я вздрогнула, обернулась, и у меня похолодели все внутренности.

В проеме, тяжело дыша и с лицом, перекошенным от бешенства, стоял Витя. Он выглядел ужасно: глаза красные, волосы всклокочены, одежда мятая. От него опять пахло перегаром и потом. Но самое страшное было в его глазах — в них горел слепой, животный гнев.

— А-а-а, сука! Нашлась! — прохрипел он, шагнув внутрь и с размаху захлопнув дверь.

Мое сердце упало и замерло. Я инстинктивно отступила за стойку, используя ее как барьер.

— Витя, уходи. Сейчас же, — сказала я, стараясь выглядеть уверенной, но голос предательски дрогнул.

— Уходить? Это я сейчас уйду? — он фыркнул и медленно, как хищник, начал приближаться ко мне.

Мой взгляд скользнул по ожидающему посетителю, но не задержался на нем. Тот сидел в тени, в самом углу, неподвижно, и Витя, ослепленный яростью, просто не заметил его.

— Это ты сейчас со мной поедешь и в участке все свои сказки заберешь!

Он уперся руками в стойку, нависая надо мной. Зловонное дыхание ударило в лицо.

— Какой участок? О чем ты? — попыталась я сделать вид, что не понимаю.

— Не валяй дурака! — он ударил кулаком по стойке, и стоящая на ней вазочка с визитками подпрыгнула. — Участковый сегодня был! Из-за твоего заявления! За разбитое окно! Теперь мне штраф или исправительные работы светят! Хочешь, чтобы у супруга судимость была⁈

Муж кричал так, будто это он был жертвой, а не я. Его логика была чудовищной. Он разгромил мое рабочее место, а теперь возмущался последствиями.

— Ты сам его разбил! В пьяном угаре! — напомнила я ему, чувствуя, как злость начинает перебарывать страх. — Ты сюда ломился, орал, угрожал! Я что, по-твоему, должна была это стерпеть?

— Мало ли что было! Ты же не пострадала! — он рывком обошел стойку и оказался рядом. Его пальцы, сильные и грубые, впились мне в предплечье с такой силой, что я вскрикнула от боли. — Ты сейчас возьмешь свои слова обратно! Мы едем в участок, и ты скажешь, что это ты сама случайно разбила! Что я, типа, ни при чем! Поняла⁈ Что мы поссорились, ты нервничала и сама кулаком в стекло въехала!

Он тряс меня за руку, его лицо было в сантиметрах от моего. Я пыталась вырваться, но его хватка была железной. От страха я замерла, глядя в его жуткие глаза, в которых была не просто злость — я увидела одержимость, неадекватность. Он был готов на все, лишь бы избежать ответственности.

— Отпусти меня! — крикнула я, наконец-то опомнившись и попыталась вырваться. — Я никуда с тобой не поеду и заявление не заберу! Ты заслужил этот штраф!

— Заберешь! — прошипел он, и его другая рука потянулась ко мне, чтобы схватить за вторую руку и потащить к выходу. — Сейчас же поедешь и все заберешь! А не то я тебе всю эту лавочку твою разнесу! К чертовой матери!

В этот момент, когда его слова повисли в воздухе, а мои попытки вырваться стали отчаянными, за его спиной раздалось громкое, нарочитое, предупреждающее покашливание.

Звук был негромким, но настолько властным, четким и не терпящим возражений, что Витя замер на месте, не выпуская моей руки. Его голова медленно повернулась в сторону диванчика.

Мужчина не встал. Он сидел в той же позе, откинувшись на спинку дивана. Но его осанка изменилась. Из уставшего, отстраненного человека он в одно мгновение превратился в собранного, опасного хищника. Его цепкий взгляд был теперь устремлен прямо на Витю. В тишине кондитерской этот взгляд говорил куда больше любого крика.

Витя, все еще не понимая, с кем имеет дело, но почувствовав исходящую от незнакомца угрозу, разжал пальцы. Я рывком отдернула руку, потирая онемевшее запястье.

— А тебе что надо? — с вызовом, но уже без прежней уверенности бросил Витя в сторону мужчины. — Не в свое дело не лезь! Семейные разборки!

Мужчина медленно поднялся, отчего на его фигуру стало попадать больше света. Он был чуть ниже Вити, но казался выше. Каждый его жест, каждый звук дышал неоспоримой властью.

— Во-первых, — его голос был тихим, но каждое слово врезалось в мозг, — то, что я сейчас видел, семейными разборками не назвать. Это нападение и угрозы уничтожением имущества. Во-вторых, вы причиняете гражданке физическую боль. А в-третьих, — он сделал маленькую паузу, и его серые глаза сузились, — я как раз таки по долгу службы обязан в такое «влезать».

Он не представился, не достал удостоверения. В этом не было нужды. Аура власти исходила от него так явно, что даже опьяненный и разъяренный Витя на мгновение остолбенел. Он смотрел на незнакомца, на его идеально сидящую форму, на его безупречную выправку, и в его глазах промелькнуло сначала недоумение, а затем медленное, холодное понимание и первобытный страх.

Неописуемое напряжение повисло в воздухе. Двое мужчин измеряли друг друга взглядами: один — взбешенный, пьяный и постепенно осознающий свою ошибку; другой — ледяной, собранный, с неоспоримой властью в каждом жесте. Я, затаив дыхание, наблюдала за этой немой дуэлью, потирая онемевшее запястье, на котором уже проступали красные следы от пальцев Вити.

Мужчина в форме не спускал с него глаз, но его рука медленно, почти небрежно опустилась в карман форму. Он достал телефон. Экран холодно блеснул в свете ламп. Его пальцы сделали несколько точных касаний по стеклу. Он не отводил взгляда от Вити, будто пригвождая его к месту одной лишь силой воли.

— Алло, дежурный? — ни один мускул на его лице не дрогнул. — Игорь Петрович Барышев. Вышлите, пожалуйста, наряд по адресу… — он четко назвал улицу и номер дома, где располагалась моя кондитерская. — Имеет место нарушение общественного порядка, угрозы и нанесение телесных повреждений. Да. Жду.

Он убрал телефон, не меняя выражения лица. Сообщение было доставлено. Приговор вынесен. Четко, быстро, без промедления.

Лицо Вити побледнело буквально на глазах. Он метнул взгляд на дверь, потом на меня, потом снова на прокурора. Инстинкт самосохранения наконец пересилил ярость. Адреналин, что секунду назад толкал его на агрессию, теперь диктовал единственное решение — бежать.

— Я пошел, — пробормотал он, делая неуверенный шаг к выходу. Потом еще один, более резкий, уже почти выходя из-за стойки.

Но Игорь Петрович был начеку. Прежде чем Витя успел сделать третий шаг, прокурор двинулся за ним. Он не бросился наперерез, не загородил путь грубой силой. Он просто прошел несколько шагов и встал между Витей и дверью, заняв позицию чуть в стороне, но полностью контролируя выход. Он не касался его, даже не поднимал руку, но сама его поза — прямая спина, сведенные лопатки, холодный, испытующий взгляд — создавала непреодолимый барьер на пути к бегству моего муженька.

— Я сказал, оставайтесь на месте, — голос стал тише на несколько тонов. — Не усугубляйте свое положение попыткой к бегству. Ситуация и так для вас крайне невыгодная. Побег с места правонарушения при свидетелях, один из которых — представитель прокуратуры, прибавит вам проблем на порядок больше, чем то, что у вас уже есть. Оцените риски.

Витя замер в двух шагах от выхода, который вдруг стал казаться недосягаемым. Он смотрел на этого человека с явным испугом. Он понял, что любое движение теперь будет использовано против него.

Попытка толкнуть его, проигнорировать, прорваться — это был бы уже не просто семейный скандал, а нападение на представителя власти. Он стоял, понурив голову, без прежнего напора и наглости.

Теперь он был просто жалким, затравленным человеком, попавшим в капкан собственной глупости и агрессии. Его плечи ссутулились, а руки беспомощно повисли.

Вскоре снаружи послышался звук подъехавшей машины, скрип тормозов. В дверь вошли два полицейских. Их взгляды сразу же нашли Игоря Петровича, и по их выправке стало ясно, что они понимают, с кем имеют дело.

Короткий, деловой разговор, кивок в сторону Вити, и его, уже без всякого сопротивления вывели из кондитерской. Перед тем как скрыться за дверью, он бросил на меня взгляд, полный немой ненависти и бессилия.

Дверь закрылась, и наступила тишина, на этот раз по-настоящему оглушительная.

Игорь Петрович повернулся ко мне. В его глазах не было ни осуждения, ни жалости, лишь холодная, профессиональная оценка ситуации.

— Вам стоит написать заявление. По факту угроз, причинения телесных повреждений и незаконного проникновения. То, что произошло сейчас, уже само по себе исчерпывающее основание. Это пригодится и для возможного бракоразводного процесса, и для защиты от дальнейших посягательств с его стороны. Я ведь правильно понял, что это ваш муж, и вы от него ушли?

Я молча кивнула, с трудом находя слова. Силы покидали меня, колени слегка подрагивали. Вся бравость ушла, сменившись пустой, гудящей усталостью. Я все еще чувствовала на руке жгучую полосу от его пальцев.

— Хорошо, — тихо, почти шепотом, сказала я. — Я напишу. Спасибо.

Он кивнул, и его взгляд на секунду смягчился, будто он увидел перед собой не просто пострадавшую гражданку, а измотанную, доведенную до предела женщину. Казалось, он видел мое состояние.

— А теперь о торте, — он снова стал деловым и собранным, давая мне возможность переключиться и прийти в себя. — Мне нужен торт для мальчика семи лет. Что-то нейтральное. Без излишеств. Шоколадный бисквит, ванильный крем, возможно. И чтоб не разваливался.

Мы быстро обсудили детали: размер, вкус, надпись. Он оплатил заказ наличными, взял чек, мою визитку и, коротко кивнув, направился к выходу. Дверь закрылась за ним, и я наконец осталась одна в гробовой тишине.

Я медленно, как старушка, опустилась на диван в углу. То самое место, где несколько минут назад сидел прокурор. Голова тяжело откинулась на спинку. Веки смыкались. Казалось, весь мир сжался до размеров этой кондитерской, до гула холодильников и ноющей боли в запястье. Я позволила себе на минуту закрыть глаза, просто сидеть и не думать ни о чем. Просто дышать, пытаясь заглушить внутреннюю дрожь.

Но покой для меня, видимо, был непозволительной роскошью. Судьба, казалось, решила, что я еще не дополучила своей дозы унижений и нервных потрясений.

Не прошло и часа, как тишину вновь взорвал оглушительный, яростный удар о дверь. Она с треском распахнулась, ударившись о стену с такой силой, что с полки с визитками упала маленькая фарфоровая статуэтка и разбилась, разбросав по полу острые осколки.

В проеме, как фурия, стояла Маргарита Павловна. Ее лицо было красным от бешенства, глаза горели, а в руках она сжимала свою дорогую кожаную сумочку так, будто хотела ею меня прибить.

— Где мой сын, тварь⁈ — проревела она. — Что ты с ним сделала⁈

Я медленно поднялась с дивана, чувствуя, как усталость отступает на второй план. Эта женщина больше не могла мной командовать.

— Вашего сына, Маргарита Павловна, увезли в отделение полиции. Туда, где ему и место, — ответила я, на удивление, совершенно спокойно, глядя прямо на свекровь.

Её глаза округлились от неверия, а затем снова наполнились яростью.

— В участок⁈ Из-за тебя! Это все ты! Ты во всем виновата! Если бы не твои истерики, если бы ты была нормальной женой, ничего бы этого не случилось!

Старая пластинка. Та же песня о том, какая я никчемная. Но теперь эти слова не причиняли боли, лишь вызывали раздражение.

— Он сам виноват, — холодно парировала я. — Он вломился сюда, орал, угрожал и схватил меня за руку. Вот… — я показала на красные пятна на запястье. — Это он. И заявление я пока ещё не писала. Его выходки видел свидетель. Прокурор. Так что ваши обвинения не только голословны, но и глупы.

— Ты врешь! — ее голос сорвался на визг. — Он бы никогда! Ты его спровоцировала! Ты сейчас же поедешь в участок и умолять будешь, чтоб его отпустили! Скажешь, что это недоразумение! Немедленно!

Я покачала головой, сдерживая себя от проявления гнева. Так захотелось тоже наорать на неё, высказать все, что о ней и ее сыне думаю, но, ясно понимая, что это в данный момент только сыграет против меня, спокойно ответила:

— Нет. Я никуда не поеду. И помогать ему не собираюсь. Вы с сыном оставили меня без гроша в кармане, выгнали из дома и пытаетесь отобрать мою машину. Помогать вам после этого? Увольте.

— Так ты мстишь! — выкрикнула свекровь. — Мстишь нам за то, что столько времени кормили тебя! Пришла к нам с голым задом, без гроша за душой, но как только немного оперилась, сразу нос задрала!

— Нет, — также спокойно ответила я. — Я просто перестала быть вашей жертвой. И теперь вы пожинаете последствия.

Она хотела что-то крикнуть в ответ, но вдруг ее лицо исказилось от боли. Она схватилась за грудь, ее дыхание стало прерывистым и хриплым. Она побледнела и, пошатнувшись, прислонилась к дверному косяку.

— Сердце… — просипела Маргарита Павловна закрывая глаза.

Несмотря на всю свою ненависть, я не смогла остаться в стороне. Я быстро налила в стакан воды и подала ей.

— Выпейте.

Свекровь с трудом сделала несколько глотков, ее руки дрожали. Постепенно цвет вернулся к ее лицу, а дыхание выровнялось. Она медленно опустилась на диван, внезапно став не злой каргой, а просто пожилой, испуганной женщиной.

— Забери заявление, Олеся, — тихо, уже без прежней агрессии, сказала она. — Прошу тебя. По-хорошему. Он не справится с судимостью. Его карьере конец.

— А какая мне выгода? — спросила я, скрестив руки на груди. — Я заберу заявление, а он через день снова придет сюда и устроит новый скандал? Или, того хуже, вы с ним решите, что мне можно и дальше диктовать условия?

— Нет, — она покачала головой, и в ее голосе впервые прозвучала искренность. — Я его в руки возьму. Он к тебе больше не подойдет. Обещаю.

Я смотрела на нее, оценивая. Обещание, конечно, ничего не стоило. Но страх за сына и возможные последствия для него — вот что могло быть гарантией.

— Хорошо. Но не просто так. Я поставлю свои условия.

— Какие? — настороженно спросила она.

— Во-первых, вы возвращаете мне все мои деньги, которые я копила на расширение бизнеса. Все до копейки. Во-вторых, машина, за которую я выплатила кредит, должна быть немедленно переоформлена на меня. Это мое главное условие.

Она сжала губы, в глазах загорелась привычная жадность и нежелание отдавать «своё».

— Это грабеж…

— Нет, — перебила я ее. — Это возврат моего имущества. И есть еще кое-что. Вы должны будете возместить моральный ущерб хозяину этого помещения за то разбитое окно. Полную стоимость ремонта.

— Да ты совсем наглеешь! — вспыхнула свекровь снова, но ее протест уже был слабее.

Маргарита Павловна сидела, глядя в пол, тяжело дыша. Борьба внутри нее была видна невооруженным глазом — жадность против страха за сына.

— Ладно, — наконец, сдавленно, прошептала она. — Ладно. Деньги отдам. Машину переоформим. И за окно заплачу.

Впервые за все время нашего знакомства я видела ее сломленной.

— Хорошо, — кивнула я. — Как только я получу свои деньги и документы на машину, я поеду в участок. Но запомните: если он хотя бы раз попытается ко мне подойти, если вы попробуете что-то сделать против меня или моего бизнеса, то следующее заявление уже никто не заберет. И ему будет грозить уже не штраф.

Она молча кивнула, не в силах ничего сказать. Поднялась с дивана и, не глядя на меня, побрела к выходу, постаревшая за несколько минут на десять лет. Ее рука, дрожа, потянулась к дверной ручке.

И вдруг она замерла. Ее плечи напряглись, спина выпрямилась. Она медленно повернулась ко мне. На лице не было ни смирения, ни поражения. Была та же старая, знакомая, едкая ненависть, но теперь приправленная холодным, расчетливым бешенством.

— Хорошо играешь, — прошипела она. Голос был тихим, но жестким. — Обвела вокруг пальца старуху. Использовала мое больное сердце, мой материнский страх. Думаешь, я не вижу, как ты торжествуешь? Как ты радуешься, вымогая у нас последнее?

Она сделала шаг ко мне, и я невольно отступила. Атмосфера в кондитерской снова наэлектризовалась.

— Ты требуешь свои деньги? Машину? — она искаженно улыбнулась. — А я тебе сейчас кое-что напомню, милочка. Квартира — моя. И все, что в ней находится, тоже мое. А твои «вещи», которые ты так хотела забрать? Твои платья, твои дурацкие фарфоровые слоники, твои фотоальбомы? Знаешь, где они сейчас? — Я смотрела на нее, не в силах вымолвить ни слова, предчувствуя недоброе. — На помойке, — с наслаждением выдохнула свекровь. — В контейнере для мусора во дворе. Вчера вечером. Леночка помогала. Мы здорово повеселились. Особенно с тем альбомом, где ты в выпускном платье. Такая вся была счастливая, наивная дурочка.

На моем лице, должно быть, все было написано. В горле встал ком, а в глазах потемнело. Это была не просто месть. Это было надругательство над моей памятью, над моим прошлым, над всем, что было дорого. Фотографии родителей, которые уже не вернешь. Платье, в котором я вышла замуж. Все, к чему я не успела прикоснуться в тот злополучный вечер.

— Вы… — я задыхалась. — Вы сумасшедшая…

— Нет, я практичная! — отрезала она. — Я очищаю свое пространство от хлама. И от тебя мы тоже избавимся. Деньги? Машина? Ты получишь их, я слово сдержу. Но запомни, — она снова приблизилась. — Ты никогда не получишь обратно того, что было. Твоего прошлого. Твоего дурацкого счастья. — Она повернулась и на этот раз резко дернула дверь. — Заявление забери до вечера, — бросила она через плечо уже на пороге. — Иначе в следующий раз в мусорный бак полетит не твой хлам, а вся эта твоя сладкая лавочка. Уверяю тебя, я найду способ.

Дверь захлопнулась. Я осталась одна, оглушенная ее заявлением.