С чистого листа главы 1-99

Глава 22. Конец Года

Суббота, Девятое июня, 1973-й год.

Школа закончилась, экзамены тоже выпали на эту неделю и благополучно остались в истории. Тоусон Стэйт закончился на пару недель раньше. У меня всё было на мази: кредитов хватало, чтобы выпуститься, ускоренно поступить в РПИ и получить письмо принятия в Корпус подготовки офицеров запаса. Я записался на парочку гуманитарных и общественных наук в Тоусон Стэйт на лето, чтобы убить время и набрать еще легких кредитов.

Самым удивительным стало то, что я был валедикторианом класса. Тоесть, студентом с самыми высокими оценками. Похоже, что кредиты из колледжа весили больше, чем школьные. Самым безумным было то, что меня не попросили вступить в Общество Национальной Гордости. Что доказало мне – вся эта организация печется лишь о любимчиках и школьной политике, до оценок им нет никакого дела. Когда Паркер закончил Старшую Школу, то выпускался салютоторианом (второе место в классе по оценкам) и его попросили туда вступить. Когда же Мэгги через несколько лет повторила тот же путь, с даже более хорошими оценками, но менее учтивым отношением к окружающим, её никто не просил вступить. Как я стал валедикторианом без того, чтобы поступить, меня поражало.

Но я был валедоктирианом, и теперь, вместо того, чтобы сидеть со своими одноклассниками на месте, я должен буду подняться на сцену и произнести речь. Сам выпуск происходил вне кампуса, так как у нас не было места, где его проводить. В моем выпуске было 660 человек, если прибавить к ним 4–5 членов семьи, то понадобятся места почти для четырех тысяч людей. Поэтому наш выпуск было решено провести в общественном колледже Эссекса, на отдаленной части пригорода.

Я не был уверен, что хочу кого-либо приглашать, кроме разве что Джины. Как только я выехал из дому, то поменял свой адрес в базе данных школы. Однако, до массивных баз данных еще было далеко и школьные записи состояли из кучи бумажек, некоторые лежали в школе, некоторые в Совете по образованию, другие же разнеслись по местам вроде справочной. Прежде, чем я сумел решить нужны ли мне гости, позвонила мама и сказала, что получила билеты. Я лишь тихо пожал плечами и заказал еще один билет для Джины.

Над речью пришлось поломать голову. Когда мне было семнадцать в первый раз, я ужасно боялся публичных выступлений. Так было до моего поступления на магистратуру делового администрирования, где нужно было много говорить о бизнес планах и презентациях. Там я свыкся с этим.

Сейчас же я совсем не переживал о том, что буду выступать. Меня лишь волновала акустика. Школа предоставляла несколько заготовленных тем заранее, с кучей дерьма о том, как мы все идем в светлое будущее и прочем бреде.

Мне такое не нравилось и когда я наконец-то определился с речью, то не был уверен, что школа мне позволит её произнести. Но меня это не испугало и я всё же написал её, после чего подал директору. Он прочитал её, а затем перечитал еще раз.

– Ты правда хочешь выйти на сцену и сказать вот это? – спросил он.

– Хочу.

– Так ты много друзей не найдешь.

– Может поэтому мне и нужно это сказать.

Он грубо глянул на меня и расписался на ней. Потом, со словами "Это твои похороны" передал её мне.

Настало время говорить. Мы все вошли в зал вместе, в алфавитном порядке, но я шел спереди и направился прямо на сцену. Со мной вышло несколько других людей в мантиях и шляпах, вместе с приглашенным гостем, местным политиком или типа того. Мы поднялись, мальчики справа, девочки слева и сели на стульях прямо перед сценой. Родители сели сбоку, на скамьях. После того как все высказались, но до момента когда нам вручали дипломы настал мой черед говорить. Я встал и пошел к подиуму, больше переживая о том, чтобы не запутаться в мантии, чем о чем-либо еще. Моя была очень длинной и волочилась по полу. Я встал на подиум, вытащил свою речь и оглянулся. Глубокий вдох. Время шоу! Сейчас я потеряю всех друзей за последние четыре с плюсом года.

Когда меня попросили сегодня попросили произнести речь, то мне стало интересно о чем я должен говорить. Какое наследие оставит после себя наш класс и, что еще более важно, какое наследие оставить после себя наше поколение. Как нация мы быстро приближаемся к третьему столетию существования. Готовы ли мы, как поколение, справиться с этим?

Две сотни лет назад, поколение Американцев с именами вроде Вашингтона, Джефферсона и Адамса уже говорили о своем наследии. Они объявили независимость, сражались на войне, написали конституцию и построили новую страну. Их наследие – служение и cамоотверженность.

Восемьдесят лет спустя, еще одно поколение американцев спорило о будущем новой страны. Произошла еще одна война, но в результате отменили рабство и завоевали континент. Их наследие – служение и cамоотверженность.

Здесь нужно быть осторожным. Мэриленд все еще находился к Югу от линии Мэйсона- Диксона, и хоть гражданская война закончилась более, чем сто лет назад, некоторые до сих пор называли её "войной северной агрессии". Как-то в город приехал новый священник и поставил гимн республики во время воскресной службы. Шесть человек поднялось и вышло из церкви!

Поколение наших родителей пережило великую депрессию, победило Тодзио, Муссолини и Гитлера, а затем отправило человека на луну.

Их наследие – служба и жертва ради страны.

Теперь наш черед. У нас даже есть название "Бэби Бумеры".

Это люди, что были рождены между 1946 и 1964-м годами, и мы с вами прямо посередине. Наши родители пережили Депрессию, после сражений во второй мировой войне и Корее решили приехать домой, расслабиться. Вот мы и результат. Как группа, мы самые многочисленные, самые богатые, самые привилегированные и обласканные среди всех Американцев, что когда-либо рождались. Я смотрю на наше наследие – и оно меня не впечатляет.

Если нет света мы жалуемся, что не можем посмотреть наше любимое ТВ-шоу, в то время как мой отец был рожден в фермерском домике без света и воды. Мы жалуемся о войне и жжем свои повестки в армию, но моя мать, ездив на отпуск, смотрела за тем, как немцы жгли корабли. Однажды наших родителей признают величайшим поколением, а нас – кучкой нытиков и ублюдков! Если предыдущие поколения оставили нам свою службу и жертвы, наше – лишь претензии на них!

Ладно, я украл строчку про величайшее поколение у Тома Брокава, но к тому моменту как он напишет это в будущем – здесь уже никто не вспомнит. А еще директор хотел, чтобы я упустил слово "ублюдки", я сказал, что так и сделаю, но почему-то оно осталось.

Такое наследие оставлять я не хочу. Один человек поколения наших отцов сказал одну умную вещь. Он сражался против тирании и угнетения, был ранен в этой схватке, выжил, став великим американским лидером ради того, чтобы заплатить за это страшную цену. Джон Ф. Кеннеди сказал нам не спрашивать, что может сделать для нас страна, а спрашивать, что можем мы сделать для страны. Я не могу изменить поведение поколения. Я могу изменить своё поведение и сказать другим, что могут сделать они. Не могу обещать за других, но могу за себя. Следовательно, обещаю:

Сперва, я иду в колледж. Это неудивительно. Смею говорить, что все валедикторианы Америки идут в колледж. Нет, моё обещание – пойти в науку и инженерию, что поможет стране куда-сильнее, чем купля-продажа и вечные разбирательства.

Я надеялся что это не оскорбит торговцев и юристов в толпе. Интересно, поняли ли они, что говорил я конкретно о них.

Второе, я обещаю служить этой стране.

Опять же, неудивительно, что у валедикторианов будут стипендии. Моя – будет армейская. Мы – великая нация, и этой нации есть враги. Сомневаюсь, что сделаю себе карьеру, но я помогу защитить эту страну, что у будущих поколений был шанс оставить уже своё наследие.

И наконец-то, я планирую заработать денег. Довольно много денег. Нет, это не обещание, это – американская мечта. Обещание в том, что я буду изрядно платить налоги 15-го апреля, каждый год. И буду делать это с улыбкой. Налоги определяют цивилизацию, сказал Оливер Холмс, один из тех, что покончил с рабством. Из них берут деньги на дороги, мосты, канализации, воду, полицию и пожарных с мусорщиками. На всё, что нам нужно, дабы жить! Так что я буду платить их и не стану жаловаться, вежь я предпочитаю жить в цивилизованном мире, а не наоборот.

Такую цену я плачу, чтобы наша нация жила в лучшем мире.

А что заплатите вы? И будете ли платить вообще? Я призываю вас улучшить эту нацию и оставить после себя наследие службы и жертвы, как те, что дали нам этот шанс. Спасибо!

Я сошел с подиума. Будучи настолько взволнованным о том, как и что я говорю, что совсем не смотрел на реакцию людей. Кто-то меня слушал, или все просто ждали, пока я закончу бубнеть?

Я глянул на публику – все сидели и молча смотрели на меня. Да, эффект возымело. Я вернулся к своему месту, чтобы не показаться еще большим засранцем, чем уже был.

Затем начались аплодисменты. Я поднял свой взгляд и увидел одноклассников, что вставали с кресел истошно хлопая в ладоши. Ошарашенный, я понял что вся аудитория делает точно так же! Я ничего не понимал! Я просто оскорбил всех одноклассников, назвав их нытиками и ублюдками…. а теперь мне хлопают стоя. Необъяснимо! Я просто стоял на месте, окруженный аплодисментами и одобрительными выкриками, а Директор жал мне руку. Я не знал, что делать. Спустя минуту или около того, я сел и мы закончили церемонию. Забрав свой диплом, я ждал пока одноклассники заберут свои и мы спустились вниз под возгласы родителей. Я чувствовал себя абсолютно обессиленным, а моя рубашка потемнела от пота.

На парковке меня окружили одноклассники. Я стянул свою мантию и прислонился к зданию около входа. Ржэй нашел меня и передал флягу, думаю, я выпил пару унций чего-то крепкого прежде, чем отдал её, кашляя. Он лишь ухмыльнулся мне.

– Это было чудесно! – сказал он с большой улыбкой!

Я не мог это в голову взять.

– Ничего не понимаю. Я только что вывалил целую кучу говна на моих ближниъ, и все довольны? Бред какой-то.

И становилось всё безумнее, даже ребята, которых я едва знал, подходили ко мне и жали руку. Наконец-то я схватил Рики Санторина, одного из подготовительной группы, вроде меня и спросил:

– Рики, что происходит? Всем понравилась моя речь, но я не могу понять в чем дело! Я ведь всех обосрал!

– Ничего подобного, – сказала Миссис Роджерс, подойдя ко мне, – Ты вызвал их. Призвал к тому, чтобы стать лучше, чем они есть. И они ответили. Сейчас каждый родитель в комнате думает, сможете ли вы выполнить этот вызов!

Рики посмеялся

– Мои родители всё хотят меня отправить на четыре года черт знает куда. Их вызов – сделать меня выпускником какого-то колледжа! – Я рассмеялся.

Миссис Роджерс улыбнулась.

– Вот вам четвертое испытание, Мистер Бакмэн. Возвращайтесь в старшую школу через пять лет, на встречу выпускников, и покажите нам, чего добились! Одноклассники будут ждать!

Рики засмеялся и мы немного подурачились, пока не пришла Джина с моей семьей. Родители взяли с собой только Сьюзи. Хэмильтон же заявил о внезапной боли в животе, да никто его там видеть и не хотел. Рики откланялся, я обнял Джину, затем маму, с отцом мы просто пожали друг-другу руки. Миссис Роджерс сказала:

– Я просто говорила вашему сыну о том, как я впечатлена его речью. Я даже примерно ничего похожего вспомнить не могу.

Даже мать смотрела на меня с гордостью, как и папа, но вот в его взгляде была смешана изрядная доля скептицизма.

– Как и я, – ответил он. – С каких это пор ты знаешь, что я родился в доме без электричества и воды?

– С тех самых как каждое лето, когда мы ездили к бабушке ты рассказывал об этом! – Я подмигнул Сьюзи и она начала дразниться, – Босыми ногами, в школу, сквозь снег, тринадцать миль, под гору, в обе стороны!

Каждое лето история становилось все более длинной и размытой, пока мы не заучили её наизусть. На деле же, папа жил на ферме в Аркадии незадолго до войны, а затем они переехали в район для рабочего класса в Балтиморе.

– Я однажды рассказал об этом Тёте Пэг и она рассказала мне правду.

Мама посмеялась над ним, а он лишь улыбнулся и сказал, что Тётя Пэг лжет.

– Я ей это передам.

В этот момент начал происходить какой-то бред. Ко мне подошел Директор, потащив за собой спикера-политика, и молодого парня, журналиста Baltimore Sun. Все поздравили меня с великолепной речью и спросили, не хотел бы я стать политиком.

Видимо, день был совсем скучный, чтобы газета делала репортаж о выпускном. Довольно странно. У Репортера была копия моей речи, что досталась ему от Директора. Я понятия не имел, что копия вообще была.

– Великолепная речь, Карл. Не планируешь начать карьеру в политике?

Я пялился на него с секунду.

– Боже, нет! У меня слишком много самоуважения для этого!

Пара человек над этим посмеялась, хоть мои родители и политик были в ужасе.

– Вы не самого высокого мнения о политиках? – спросил репортер.

Я подумал об этом.

– Политики – как щенки. Они милые и теплые, любят лизать твоё лицо, но как только ты отворачиваешься – писают на ковер. Разница лишь в том, что собаки не будут писать, если потыкать их носом и дать под зад скрученной газетой, а политики – нет. Политики никогда не учатся. Не важно как сильно ты тыкаешь их носом.

Репортер улыбнулся, а директор с политиком убежали, будто я плюнул им под ноги. Папа лишь закачал головой и закатил глаза. Миссис Роджерс улыбнулась.

– Ты собираешься заехать домой? – спросила мама, отчего миссис Роджерс странно глянула на меня. Никто в школе, кроме Джины, не знал, что я живу в квартире.

– Не планировал. Думал проехаться с Джиной, – я повернулся к ней. Она была довольно красивой в своем маленьком платье, воздушном и свежем, как раз для июньского дня, – Как ты сюда добралась?

– Твои родители подобрали меня. Я с тобой, – ответила она.

– Мы могли бы сходить поесть, если ты не против, – сказала Мама.

Я почти сказал нет, но хорошая часть меня победила.

– Догоню вас на парковке.

Родители и Сьюзи ушли, а мы с Миссис Роджерс и Джиной остались наедине.

– Карл, я знаю, что это не моё дело, но ты домой только "заезжаешь"?

Я пожал плечами и глубоко вдохнул. Миссис Роджерс была хорошим человеком и учителем. Она рисковала когда соглашалась на ту авантюру пару лет назад.

– Я съехал два года назад, у меня квартира в Тоусоне.

Глаза преподавательницы широко раскрылись.

– Два года! – она глянула на Джину, что сжимала мою руку, – Ох, Боже!

– Я довольно независимый, Миссис Роджерс, – я быстро объяснил ей ситуацию с братом, не вдаваясь в подробности, – Так всем нам проще.

– Ну, я не просто не знаю, что сказать. Интересно, что с вами станет через пять лет.

Я улыбнулся.

– Со щитом или на нем, Миссис Роджерс, – ответил я, цитируя спартанских гоплитов, когда они уходили на войну, – Либо ты вернешься домой, держа щит в руках, либо тебя принесут на щите. Другого не дано – завоюй или умри.

– Точно.

Мы пошли с парковки в ресторан Cockeysville вместе со всеми. После я завез Джину к себе, чтобы побыть наедине. Была ещё середина дня, так что я подошел к бару и достал две бутылки вина.

– Какое будешь, белое или красное?

Она улыбнулась.

– Давай красное.

Я кивнул и положил обратно бутылку шардоне. Взглянул на красную и сказал:

– Немного хорошего красного карберне?

Я взял пару бокалов и штопор, затем снял фольгу с бутылки вина. Вытащил пробку и разлил его по бакалам, один передал Джине.

– За окончание учебы. Слава Богу, всё кончено!

Джина засмеялась. Я взял бутылку и бокал и поставил их на стол в гостиной. Затем я сел в кресло и улыбнулся ей в ответ. Она аккуратно, чтобы не разлить вино, присела на коленки, держа в руках бокал. Я отпил немного.

– Я тебе сегодня говорил, как ты прекрасна?

– Не уверена. Не могу припомнить, – ответила она дразня.

– Значит, правда. Ты очень-очень красивая.

Я отпил ещё немного вина и посмотрел на неё сверху вниз.

– И это миленькое маленькое платье на тебе, тоже, – она была одета в белый льняной сарафан, который обнажал её плечи, – Новое?

– Ты заметил! – сказала она удивленно.

– Конечно!

Я глянул на неё похотливо. Заведя руку за спину, я нашел крючок, расстегнул его, а после потянул вниз бегунок молнии.

– Я думаю, у вас есть скрытые мотивы, Мистер Валедикториан!

Я посмотрел на неё невинно и поставил бокал на стол.

– О, как ты можешь так говорить? Я просто стараюсь быть полезным. Ты вообще можешь представить, что скажут твои родители, если ты придешь домой с пятном от пролитого вина на этом милом белом платье?

Я скинул лямки с её плеч. Под одеждой у Джины был лифчик без бретелек и я сомневаюсь, что он был куплен в K-Марте.

– Ты такой задумчивый.

– Да-да!

Я отставил её бокал в сторону поднял её с колен, полностью снял платье. Теперь Джина сидела у меня на коленках в таком же прозрачном лифчике, как и трусики, в босоножках на высоком каблуке. Неожиданно мне стало стало очень тепло и это не потому что кондиционер слабо работал.

– Ты выглядишь эффектно!

Я обратно протянул Джине бокал, она тихонько его потягивала и игралась с моим галстуком.

Я расстегнул ей лифчик и он тоже соскользнул.

– Мне нужно волноваться о пятнах вина и в этих местах? – спросила она.

– Я правда думаю, что это может расстроить твою маму.

– Её бы расстроило только то, что у меня есть такой лифчик!

– Кого бы они убили первым, тебя или меня?

– Я думаю, это было бы командное событие. Папа бы справлялся с тобой, пока мама убивала меня, а потом бы они поменялись.

Джина протянула мне свой бокал, подняла свою маленькую попку и выскользнула из трусиков.

– Забудь о них и пей своё вино! Ты помнишь? Я уезжаю завтра на десять дней. Это последний шанс побыть вместе. Поторопись! Мне нужно что-то более стимурирующее, чем вино.

Я посмеялся над ней и поцеловал, а затем помог ей снять мой галстук и рубашку. Она была права. Завтра утром Колисимо отправятся обратно в Нью Йорк отдыхать со всей семьей. Нам нужно было успеть отдохнуть этим днем, потому что следующие полторы недели меня ждет целибат. Мы закончили пить вино, пока развлекались в кресле и побежали в спальню, где было более комфортно. Я был выжат и доволен, к тому моменту, как отвез Джину домой на ужин. Мы занялись любовью четыре раза – в миссионерской, наездницей, раком и снова миссионерской позах. У Джины был аппетит и любовь к плотским утехам какого-то невообразимого масштаба!

Начиналось лето и мы планировали проводить всё время до моего поступления в колледж вместе. Я всё еще ходил на гуманитарные курсы, но времени чтобы пыхтеть и потеть с Джиной у меня хватало. Но на этой неделе я был загружен делами в летней школе.

Мы с Джиной не виделись почти две недели, да и то толком ничего не могли сделать. К ней снова наведался красный ежемесячный друг. Более того, её родители начали очень подозрительно к нам относится, словно не хотели оставлять одних. В какой-то момент спросил Джину о том, что происходит.

– Я не знаю, наверное моя тётя Тереза им что-то сказала. Моя двоюродная сестра, Мэри Джейн, залетела. Мы об этом весь отпуск говорили, – ответила она.

– Так… они знают чем мы занимаемся?

– Нет. Ты же до сих пор жив!

Я слегка хихикнул, но только слегка, потому что мистер Колосимо все время странно на меня смотрел. Интересно, не могла ли мать Джины найти её белье.

Ну, мужчина не должен умирать просто так! Я всегда шутил с Мэрилин, что хочу умереть в 80, выбираясь из окна и словив пулю от ревнивого мужа. Её обычным ответом было то, что с тем что я имею при себе – мне грозит одинокая смерть в постели.

На следующей неделе Джина снова была в форме для того, чтобы веселиться, и мы оба были в настроении для серьезных вещей. Сам вопрос навис над нами. Огромный слон в комнате, которого я предпочитал не замечать на протяжении последних нескольких месяцев.

Одно дело встречаться с человеком из школы, что в пяти милях от тебя, но до Троя – 350 миль. Что произойдет, если мы разъедемся? Мы разойдемся? Попытаемся остаться парой? Встретим новых людей?

Эта мысль тяготила нас обоих. В первый раз, у меня не было девушки когда я ехал в колледж, я расстался с ней в середине лета. Что нам делать, когда я уеду в середине Августа?

Я не знал и отчаянно пытался проводить с Джиной столько времени, сколько мог. На сердце было грустно и горько. Да и родители Джины превратились в помеху. Когда её сестра забеременела, они похоже, осознали, что их милая маленькая доченька встречается с парнем с машиной.

Первая неделя, когда мы снова были вместе, прошла примерно как предыдущие. Иногда я приходил к ней домой, когда родители были на работе. Иногда я заезжал за ней, мы гуляли, а потом ехали ко мне. В вечера пятницы и субботы мы ходили на свидания. Даже чета Колосимо вроде бы успокоилась, но было заметно, что они смотрят на нас более пристально, чем раньше.

Но в следующую пятницу расписание немного изменилось. Её родители уезжали на ужин, так что их не должно было быть дома очень долго. Мы с Джиной поехали поесть, но затем она предложила вернуться к ней и повеселиться. Я пожал плечами, согласился, и мы поехали к её дому. Джина была на взводе и показывала мне свои трусики, пока мы ехали домой. Когда мы зашли к ней, я думал, что направимся в подвал, но она даже этого дождаться не могла!

– Нет, я не могу ждать! Давай прямо здесь! – cказала она, затаскивая меня в гостиную.

– Здесь? В гостиной? – cпросил я, не веря своим ушам. В этой комнате мы никогда не развлекались.

– Я говорила с Мэри Джейн, она сказала мне, что они с её парнем развлекались именно в этом месте. Я так возбудилась! – Джина стащила свой топ и лифчик, затем спустила шорты с бикини, – Скорее!

– Издеваешься, да? – У меня было дурное чувство по этому поводу.

– Нет! Давай, раздевайся! – она схватила меня за руку и начала расстегивать джинсы.

– Джина, ты рассказала своей сестре о том, что мы тоже трахаемся?

– Ох, да. Мы говорили обо всем. Ну же, раздевайся.

Дерьмо! Теперь я понимаю, что происходит с родителями Джины. Она рассказала Мэри Джейн, та рассказала своей матери, а та, в свою очередь, рассказала матери Джины… черт! Половина семьи Колосимо теперь знает о нас! Мне конец. Но всё же, на меня набрасывалась голая, роскошная девушка. Кровь притекла к моей головке, и я пошел на поводу у Джины. Я сел на диван и разделся. В конце-концов, родителей Джины не будет дома еще часа три. Я решил, что смогу затащить нас в подвал после первого раза.

Как только мы разделись, Джина запрыгнула мне на руки, надрачивая член рукой и постанывая, пока я сосу её сиськи. Она была очень агрессивна той ночью и толкнула меня на диван. Момент и она сверху… мокрая, соблазнительная. Я потерял всякий контроль, когда её губки начали засасывать мой член. Рыча, я сдался и схватился руками за эту пышную попку, принявшись вылизывать её киску и клитор.

Джине это понравилось, она счастливо визгнула, а затем опустилась на моё лицо. Девушка продолжала сосать и дрочить мой член. Я знал по стонам, что в этой позе мы и закончим. Иногда куни это предварительные ласки, а иногда кульминация. Я сконцентрировался на клиторе Джины. Еще немного и мы отправимся вниз.

Джина скакала на моем лице, сок вытекал из неё по мере оргазма. Прошло еще три или четыре минуты и я почувствовал как мои шары сужаются, а бедра приподнимаются, загоняя мой член ей в рот. Я пробубнел что-то, дав ей понять, что кончаю, но так и не понял, услышала ли она меня. Плевать, было довольно очевидно что сейчас произойдет. Я сдерживался так долго, как мог прежде чем сдаться. Как только я начал кончать, Джина отодвинула лицо, словно хотела, чтобы я испачкал ей личико. Как только я прижал её к своему лицу, из члена вырвалось семя.

– БОЖЕ МОЙ! – это не был голос Джины! Это её мать!

– Что за чертовщина здесь происходит!? – Это тоже была не Джина, но её отец.

Какая романтика! Родители Джины вошли в дверь как раз в тот момент, когда я начал кончать. Джина видимо что-то услышала, когда убрала лицо, как раз вовремя, чтобы я обкончал его на глазах у изумленных родителей. Она немного сдвинулась, что придавило моё лицо еще сильнее, и я не смог дышать. Пока мой член прекращал кончать (полностью рефлексивный процесс, никак не контролируется). Я начал пытаться вылезти из-под Джины прежде, чем они убьют меня или задница девушки задушит меня. Я скатил нас с дивана на пол.

Я приземлился на Джину и следующее, что ощутил – это острая боль в боку, от удара. Я попытался слезть с девушки, только чтобы обнаружить себя лицом к лицу с готовым убивать Мистером Колосимо. Он замахнулся и мои навыки айкидо будто испарились. Я принял удар ногой в лицо и почувствовал как ломается мой нос, даже хруст костей услышал! Кровь разливается по всюду, я приземляюсь на кофейный столик, что ломается подо мной. Я почувствовал все виды боли своей спиной в тот момент, но я думаю, что падение спасло меня от еще большего её количества. Я заметил как летела чашка через всю комнату, но так как я лежал на полу, она пролетела выше моей головы.

Миссис Колосимо неразборчиво визжала кидая в меня чайный сервиз. Джина кричала и плакала, пытаясь прикрыть меня своим телом от разъяренного отца. Внезапно старая шутка про смерть от ревнивого мужа начала казаться уж слишком реальной! Я поднялся на ноги, приняв еще две чашки в себя, схватил штаны с пола и выбежал во всё еще открытую переднюю дверь. Я не остановился, пока не добрался до машины.

Когда на шум начали выходить соседи, я в спешке напялил на себя штаны и запрыгнул в машину. Я достал ключи как раз в тот момент, когда Мистер Колосимо выбежал из дома. Я закрыл дверь, завел машину и уехал из района так быстро, как только мог!

Я остановился на углу Джоппа-Роад. Глянул в зеркало и обнаружил, что моё лицо покрыто кровью, и всё болело. Мне нужно было добраться к доктору. Было бы разумнее остановиться и вызвать скорую, но я решил, что доеду быстрее, если просто продолжу ехать. Кровь капала с лица на голый торс, я подъехал к больнице и припарковался около станции скорой помощи. Босый, я ковылял через парковку, умудрившись еще и ногу поранить, либо в доме, либо забираясь в машину. Когда я добрался до скорой помощи, меня заметила мед. сестра.

– Вот дерьмо! – Воскликнула она, – что с тобой произошло?

Я приковылял поближе.

– Долгая и болезненная история.

Она схватила меня за руку.

– Как ты сюда добрался? – опротащила меня через автоматические двери и засунула в кабинку.

Я залез на стол для осмотра. Ребра болели, но не так сильно как задница и поломанный нос.

– Думаю, мне нужен врач.

Я лёг на спину, но тут же встал, когда понял, что задница начала болеть еще сильнее.

Сестра решила, что я не умру и схватила планшет, начиная спрашивать о моём имени, должности, и серийном номере – обычная больничная рутина.

Всё, что я схватил, когда убегал – это штаны. К счастью, у меня был кошелек в заднем кармане, и ключи в переднем. Я вытащил кошелек и достал оттуда карту медицинской страховки, после чего лег в наименее болезненной позе, которую мог придумать. Она оставила меня и вышла из кабинки.

Спустя пять минут вошло двое человек. Первый – молодой парень в форме хирурга, со стетоскопом вокруг шеи, он был доктором. Второй же был постарше, на нем была форма Полиции Мэриленда. Ничего удивительного. Этот госпиталь – основной травмпункт к северу от Балтимора. Сюда часто привозят жертв драк или несчастных случаев. Всё не так плохо как в госпитале имени Джоша Хопкинса, известному как "Балтиморский клуб ножа и пистолета", но дела обстояли в достаточной мере скверно, чтобы легко найти копа неподалеку.

Коп беседовал со мной, пока доктор осматривал меня. Я попытался свести его маленькое расследование на нет, но он хотел знать что происходит. В то же время доктор и сестра, не та, что раньше, начали смывать с меня кровь и сняли джинсы, оставляя на меня больничную накидку. Хуже всего дело обстояло с лицом, и доктор уже собирался заняться перевязкой моего носа, когда ворвались мои родители.

Всё летит из огня, да в полымя!

– Что вы, ребята, здесь делаете?

– Ты по-прежнему наш сын и к тому же несовершеннолетний. Больница вызвала нас, – объяснил отец, – Что произошло?

– Карлинг, что с тобой сделали? – закричала мама увидев меня. Ладно, я знаю, что материнские инстинкты включаются когда нужно, но этому ведь конца-края не видно.

– Я вот сам пытаюсь выяснить, – прокомментировал полицейский.

– Несчастный случай? – предположил папа, рассматривая меня и полицейского.

– Нет.

– Ну? – поторопили меня одновременно отец и полицейский. Даже доктор и мед. сестра остановились, чтобы послушать ответ.

Я взвыл.

– Хорошо. Я просто скажу, что полиция здесь ничем не поможет, никаких обвинений не будет. Родители девушки пришли домой немного раньше, чем мы ожидали. Всё?

У всех заняло пару секунд, чтобы понять, что произошло и шумиха возобновилась. Мама была "невероятно разочарована" во мне. Сестра и врач просто закатили глаза. Папа пытался подавить смех.

Полицейский же даже не пытался. Он засунул блокнот в карман.

– И ты не хочешь выдвигать обвинения?

– Ни за что! – ответил я.

Он пожал плечами.

– Могло бы быть хуже, ты знаешь.

– Как?

– Мог прийти муж твоей подружки, – со смехом он вышел из комнаты. Я знал много копов и понимал, что стану предметом их обсуждения сегодняшним вечером в участке.

Мама продолжала отчитывать меня, пока надо мной корпели врачи, а папа даже не думал останавливать её. После того, как перевязали нос, меня уложили животом на стол, осматривая травмы на спине. На боку появился огромный синяк и мне сказали, что без рентгена не обойдешься.

– Это от чего? – спросил папа.

– Миссис Колосимо попала в меня свои чайным сервизом, полагаю.

Папа хихикнул. Затем они начали давить и щупать мою задницу, а мама продолжила ругаться. Хирургическими щипцами вытащили деревянные щепки из моих булок, затем меня перевязали и там. Я объяснил, что это был кофейный столик, и меня привили от столбняка. Порез на левой ноге был хуже. Они вытащили осколок чашки для чая и понадобилось четыре шва, чтобы закрыть его.

Когда я уходил, мне было почти также больно как тогда, когда я приходил!

Мне выписали болеутоляющие, послали на рентген, и выпустили около полуночи.

На самом деле то, что родители были рядом – было неплохо. Я был в никакой форме, чтобы водить. Мама села за руль моей машины. (Папа накрыл кровавые пятна одеялом), а меня отвез папа на своей. Я выбросил окровавленные джинсы и переоделся в больничную униформу и тапочки. Мы остановились в ночной аптеке, а затем я пошел домой. Мои родители пошли за мной.

Они наблюдали за тем, как я захожу на кухню, открываю болеутоляющие и читаю инструкцию. Одна таблетка каждые четыре часа. Нахер. Пью две. Открываю шкафчик с алкоголем, достаю бутылку Canadian Mist и хватаю пару стаканов.

– Кто-нибудь хочет, прежде, чем я пойду спать? – спросил я.

Мама была ошарашена тем, что в моем доме водится алкоголь. Мой отец же даже не был удивлен.

– Лучше не пей с таблетками, – сказал он мне.

– Карлинг! Что ты делаешь?

Я испытывал удачу, но мне было плевать.

Налив шот, я подвинул его к отцу, а затем налил себе.

Глянул, приподняв бровь, на маму, но она была в состоянии шока и не отреагировала. Я пожал плечами и повернулся к папе.

– Будем!

– Будем!

Мы подняли стаканы и опустошили виски в один глоток.

– Вы двое – отвратительны! – сказала мама.

– Ширли, успокойся, – устало ответил папа.

– Карл, надеюсь ты выучил урок!

Какой урок, мама? Не встречаться с девушками, что болтают о сексе с родней? Или не трахаться в гостиной? Или быстрее убегать от отцов-убийц? Я был слишком уставшим, чтобы спорить, а потому просто ответил:

– Мама, спасибо, что привезли меня домой. Я очень ценю это. Доброй ночи, Пап.

– Ну, я никогда… – продолжила она, но папа схватил её за локоть и вывел.

Я выпил еще один шот и отправился спать.

Проснулся я уже после обеда, проспав четырнадцать часов. Мой телефон звонил без умолку, и я ответил, не дожидаясь записи. К несчастью, звонила мать, а не Джина. Мама хотела знать, почему я не отвечал на звонки (Потому что спал, ма) и не хочу ли я переехать обратно домой до выздоровления. (Нет, спасибо). Я лучше перееду к чете Колосимо.

Я скатился с кровати и встал только, чтобы почувствовать режущую боль в левой ноге. Я забыл о швах и попрыгал в ванну. Чувствовал я себя примерно так же, как и выглядел – старый мешок с дерьмом. Мистер Колосимо хорошо попал по мне ногой, к поломанному носу добавилась пара фингалов, ушиб на щеке и разбитая нижняя губа. Мои ребра чертовски сильно болели и еще пару дней придется хромать. Черный пояс по айкидо ничего не значит против разъяренного отца.

Я аккуратно почистил зубы, всё равно умудрившись приоткрыть рану в своей разбитой губе, так что пришлось проглотить еще одну таблетку. Мне сказали пару дней не принимать душ, так что я просто вышел из ванной, схватив халат. Автоответчик мерцал, пять звонков от мамы. Ничего от Джины.

Где-то неделю я провел в квартире, на диете из обезболивающего, пиве и курином бульоне с лапшой. Вы знали, что у всех цивилизаций есть свой вид куриного бульона, и что мамы по всему миру лечат им все болезни включая рак. Это так.

С синяками правда не работало, так что я особо не двигался.

В воскресенье отец сказал, что звонил Мистер Колосимо и требовал меня к телефону. Когда ему ответили отказом – тот начал угрожать мне, папе, маме, нашей семье, родственникам и Дэйзи. Папа ответил ему тем же, мама была счастлива сообщить мне о том, что это выглядело очень по-детски. Я не думал, что заезжать за ней в это воскресенье, как я обычно делал, было бы хорошей идеей. Джина так и не позвонила.

В утро понедельника я проснулся рано. У меня были занятия, да и нужно было время чтобы подготовиться к школе. Я смог обмотать ногу и принять душ. Затем заменил пластырь на лице на куда меньший, поменял бинты на заднице и смог замотать ногу меньшим слоем ткани, чтобы влезть в ботинок. Я все еще сильно хромал, но смог освоиться. Лицо выглядело отвратительно, синяки вошли в мерзкую желто-зеленую стадию. К счастью, разбитая губа по большей части зажила..

К середине недели я по-прежнему ничего не слышал от Джины.

Я пытался проезжать мимо её дома, но они посадили её под домашний арест. Машина матери стояла на месте, а один раз, когда я припарковался и подошел к дому, я услышал как они ругаются внутри и ушел.

Папа позвонил мне в среду, чтобы сказать о том, что к ним привезли большую коробку. Я подъехал и выяснил, что в ней были вещи которые я оставил при своём поспешном отступлении. А еще в коробке была записка написанная почерком отца Джины, где он говорил, чтобы я никогда даже рядом с их домом не проходил. Еще внутри лежал небольшой конверт… что было грустнее всего. В него сложили кулон, браслет, и кольцо, что я ей дарил. От неё записки не было. Я отказался от приглашения на ужин и забрал коробку домой.

Я выждал день, глупо рассматривая коробку и конверт, а затем позвонил Рэю. Он пару месяцев встречался с Марианной Монро, что было подругой Джины.

Они разошлись, но номер Марианны у него все еще остался. Я позвонил ей и позвал на ланч в пятницу.

Мы встретились около супермаркета Тоусонтауна.

– Ого! А старик Джины хорошо тебя обработал!

Это было первым, что она сказала.

– Ты слышала об этом, да?

Она кивнула и улыбнулась.

– Джина позвонила мне на следующий день и рассказала о том, что произошло. Ты выглядишь отвратительно.

– Спасибо. Сейчас я выгляжу лучше. На прошлой неделе был ходячим месивом.

Мы немного поговорили о моих ранах, а затем я спросил.

– Как дела у Джины? Я пытался звонить, но они записывают все разговоры, а когда бы я не проезжал рядом, то один из её родителей рядом. Что она тебе говорила?

Марианна закатила глаза.

– Всё плохо, Карл. Думаю, с неё теперь не слезут до конца дней. Они забрали ключи от машины, и один из родителей теперь вечно остается с ней до начала школы. Они даже подумывают отправить её в католическую школу для девочек.

– Вот дерьмо!

– Да! У тебя столько же шансов увидеть её, как пробраться в женский монастырь, – сказала она.

Я покачал головой.

– Как думаешь, ты сможешь пойти и повидаться с ней? – спросил я.

Марианна широко раскрыла глаза, услышав это.

– Эй, Карл, не впутывай меня в это!

– Марианна, никто тебя ни во что не впутывает. Ты просто повидаешься с ней. Вот и всё.

– Да я ни за что не пойду к ним, пока дела обстоят вот так!

– Так… как ты узнала об этом всё? – спросил я.

– Джина звонила мне в воскресенье.

– Ты же сказала она под полным арестом?

– Типа того. Думаю просто охранник смилостивился. Я знала, что её мама была рядом, потому что иногда Джине приходилось шептать.

– Отлично! Ты можешь пойти к ней домой и отдать моё письмо.

Марианна начала размахивать руками.

– Ни за что! Нет!

– Марианна, ну серьезно. Они не собираются раздевать тебя догола в обыске. Просто выцепи её наедине и передай письмо. Будет просто! – мне понадобилось всего пара минут, чтобы убедить её. Я передал девушке письмо и та положила его в кошелек. Дело сделано, мы провели остаток обеда за разговорами о её выпускном году в Лох-Рэйвене и мои планами на колледж.

Письмо было простым, коротким и по сути.

В конверт я положил украшения, что дарил ей.

Кольцо оставил себе.

Дорогая Джина,

Мне очень жаль за то, что произошло. Я надеюсь ты не влипла в проблемы, но понимаю, что это, скорее всего не так. Если у тебя будет возможность написать или позвонить мне – сделай это. Мне хотелось бы услышать тебя, но я знаю, что это будет непросто.

Я присылаю твои украшения обратно. Это подарок от меня тебе, он символизирует мою любовь. Я никогда не любил никого так сильно, как тебя, и никогда не смогу смотреть на них без чувства потери. Если ты не захочешь их носить, то я пойму. Может ты забросишь их в свою шкатулку с украшениями… и однажды, открыв её, вспомнишь то, что между нами было. У нас было нечто особенное.

Ты тоже особенная. Через пару недель я уеду, а мы разойдемся, каждый заживет своей жизнью, но я всегда буду ценить время, что мы провели вместе. Если сможешь – напиши или позвони. Всегда знай, как сильно я тебя люблю.

С любовью,

Карлинг.

Позже, я спросил у Марианны, и та ответила, что передала записку Джине, она её прочитала.

Но так никогда и не позвонила.