С чистого листа главы 100-165

Глава 122. Импичмент

1997–1998

«Будущая Республиканская Партия» увидела свет в ноябре, как раз вовремя для того, чтобы попасть в список рождественских книг от New York Times. Насколько это касалось Ньюта Гингрича и некоторых Республиканских сил, то она была воспринята так же, как и громкий и сочный пердеж в церкви. Эти ребята активно наседали на голоса белых мужчин, и их не обрадовала идея того, что скоро такой веселухе настанет конец. В результате я следовал схеме участия в утренних ток-шоу по воскресеньям, и там мне пришлось столкнуться с некоторыми Республиканскими коллегами, которые были со мной не согласны.

Это проявлялось в одной из двух форм. Сначала начали выступать академики, которые говорили, что тренды, которые я указываю, на самом деле не происходят (нет, латиносы так быстро не разрастаются; нет, люди не перебираются в города; нет, и так далее, и тому подобное). И затем уже начали выступать политики, которые с серьезным лицом пытались спорить, что Республиканская Партия по сути дружелюбна ко всем американцам, включая и меньшинства. Поднялся полный балаган, когда после этих слов на ток-шоу появились несколько лидеров меньшинств (вице-президент Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения и руководитель Конференции главенства южных баптистов были особенно забавны), чтобы оспорить это самое Республиканское дружелюбие.

Думаю, моим лучшим моментом в таких дебатах стало одно утро на «Встрече с Прессой». Рассерт спросил меня:

– Господин конгрессмен, некоторые из ваших Республиканских коллег называют вас слишком интеллектуальным. Другие говорят, что вы слишком прагматичны, и еще некоторые говорят, что вы слишком идеалист. Как вы можете ответить на такую критику?

Я улыбнулся и сказал:

– А почему я не могу быть всеми тремя сразу? Возьмите вопрос иммиграции, например. Интеллектуал во мне говорит, что у иммигрантов процент рождаемости выше, чем у коренных американцев. Прагматик во мне советует привлечь эту крупную и растущую группу американцев. И что важнее, идеалист во мне говорит, что эти люди пересекают жаркие пустыни, набиваются в ржавые грузовые корабли и плывут на дырявых плотах и яхтах, чтобы попасть в эту страну. Они видят Америку как светящий всему остальному миру маяк. И я говорю им: «Присоединитесь к нам! Станьте частью нас! Помогите нам поддерживать этот маяк!» Что я имею в виду, так это то, что со всех трех точек зрения я могу либо быть регрессивным и прятаться в прошлом, либо быть прогрессивным, и я выбираю быть прогрессивным и смотреть в будущее!

Ньюта это не впечатлило. Я нарушал нашу одиннадцатую заповедь «Не говори правду, если она противоречит нашим тезисам!»

Он все еще был во главе Палаты, и все еще имел под рукой достаточно Республиканских конгрессменов, чтобы подкинуть Клинтону поводов для печали. Я не смог вспомнить, как это было на моей первой жизни, но все прорвалось со скандалом Левински к концу 1997-го года. Оглядываясь назад, я иногда задумывался, что Ньют может так сильно стоять на своем, чтобы отвести глаза от того, что я говорил о его подчиненной партии. Кеннет Старр, начавший расследование по делу мошенничества в Уотергейте, в котором были замешаны Клинтоны, все продолжал рыть. В этом ему помогал и подзуживал Гингрич, убежденный, что где-то там должно быть неопровержимое доказательство, которое он может использовать против Скользкого Вилли. Когда был создан отдел независимых расследований, он мог заглянуть куда угодно и потратить на это сколько угодно.

Как бы я ни презирал Джеймса Карвилла, он был прав, отметив:

– Пропустите через трейлерный парк достаточно стодолларовых купюр, и вы обязательно что-нибудь да найдете.

Кен Старр буквально разбрасывался сотнями направо и налево, затем сдавая все результаты правым медиа вроде Drudge Report и Fox News. «Справедливо и равномерно» – ага, конечно! У Старра эти ребята, наверное, стояли на быстром вызове.

Итак, в 1997-м году подарком Клинтона своей семье стала Моника Левински и синее платье, заляпанное его семенем. Сказать, что это был национальный скандал – значит ничего не сказать. Реакция Хиллари была почти ровно такой же громкой. Полстраны хотело увидеть их развод, желательно по телевизору, а другая половина просто хотела, чтобы все это кончилось, но не могла понять, почему она его простила. Я спросил Мэрилин, «вступилась ли бы она за своего мужчину», если бы меня поймали на измене. Она вопросительно на меня посмотрела и ответила:

– Ты с ума сошел?

Я улыбнулся.

– Запишем это как «нет».

– Категоричное «нет»!

– А если вдруг – то я был бы разведен еще до того, как все успокоится?

Она улыбнулась и указала на меня пальцем:

– Даже быстрее!

Я улыбнулся в ответ:

– Тогда, думаю, лучше мне не попадаться.

– Что ты сказал?!

– Ничего, дорогая, – ухмыльнулся я ей.

– Достойно себя веди! – закончила она, пригрозив пальцем для усиления пущего эффекта.

Ньют же доил ситуацию по максимуму. Он требовал, чтобы Клинтон предстал перед Конгрессом и ответил за свои преступления. Как именно измена жене может считаться национальным нарушением, было, мягко говоря, расплывчато. Это так же было связано и с тем фактом, что отрицал измену ей, то есть лжесвидетельствовал на очной ставке перед министерством юстиции через отдел независимых расследований. Учитывая, что отдел сливал все как сито, если бы он признался – это бы оказалось в новостях еще до того, как он доберется домой.

А пока что Кен Старр продолжал копать. Он расследовал не только Билла, но и Хиллари тоже. Вероятно, что он также уделял внимание и Челси. Учитывая, что тогда ей было только семнадцать лет, это казалось бессмысленным жестом, но я все равно слышал перешептывания. Это все нескончаемо затягивалось. Джон Бейнер рассказал мне, что Ньют сознательно затягивает дело, чтобы развязка случилась ко времени выборов.

Джон все еще был другом, и все еще общался со мной, хоть он и знал, что Ньют бы это не одобрил. Он компенсировал это тем, что следовал Гингричу во всем остальном. Одной ночью мы сидели в моем домашнем кабинете в декабре 1997-го, выпивая и обсуждая дела. Он рассказывал мне о планах Ньюта, поскольку я уже не входил в доверенный круг.

Я выслушал, кивнул, и затем спросил его:

– Джон, позволь кое-что у тебя спросить. Ты изменял когда-нибудь Дебби?

– Карл! О таком, черт возьми, не спрашивают! – возмутился он.

– Верно, – ответил я. – Знаешь, мне все равно. Это не мое дело. Это дело ваше с женой. Не думаешь, что это то же самое?

Джону хватило порядочности, чтобы выглядеть смущенным от этого вопроса. Было ли это так, потому что он знал, что я прав, или потому что он изменил жене? Я не знал, и мне было на самом деле плевать.

– Это так, но здесь не об измене, а о лжесвидетельствовании. Это уже преступление.

– Это очень слабое различие, не думаешь? Мы разрушаем его жизнь не потому что он изменил жене, а соврал на этот счет? Не думаешь, что это несколько лицемерно будет звучать от Ньюта Гингрича? Он изменял своей первой жене с той, которая стала второй женой, и как я слышал, с ней проделывает то же самое. Если Гингрич будет продолжать давить на это, это все обернется и против его же задницы, и возможно, не только его. От этого полетят головы!

– Карл, даже если я и согласен с тобой, это не важно. Ньют считает, что это выигрышный билет для него и для нас. Тебе стоит признать, что до этого он всегда был прав, – спорил мой друг.

Я покачал головой:

– Нет, не был. В прошлых выборах мы потеряли десять мест. Если повторим такой успех – у нас будет разница всего в одно место. Ньют облажался, решив закрыть правительство. Это тоже было ошибкой. До выборов остался всего почти год. Ньют считает, что может поддерживать волнения следующие десять месяцев. И вот, что произойдет на самом деле. В следующие пару месяцев, примерно этим летом люди будут возмущаться. После этого они устанут от всего этого. Симпатизировать будут уже Клинтонам, ну, знаешь, вроде: «Это личное дело, оставьте их уже в покое!», или что-то вроде того. Ко времени, когда Клинтон спустит Карвилла и других своих псов, люди будут уже во всем этом дерьме винить Ньюта и нас.

– Эй, я не сказал, что нам не стоит этим на него давить. Я просто говорю, что это заходит слишком далеко. Президента смещают с должности за приказы о вторжениях и подделке выборов. Вы не можете проводить импичмент из-за того, что ему отсосала помощница! Для этого придумали разводы, Джон!

Он пожал плечами и бросил на меня беспомощный взгляд:

– Ты сам его знаешь. Чего ты от меня ожидаешь?

– Пообщайся с людьми. Я на прошлой неделе обедал с Джорджем Уиллом, а пару дней назад мы с Мэрилин поужинали с Тимом Рассертом и его женой. Я обсудил с обоими подобные ситуации. У таких вещей наблюдается определенный цикл жизни. Сначала поднимается много волнений. Волна растет и растет, но спустя какое-то время все уже устают от этого. И если после этого продолжать это мусолить, они начинают симпатизировать тому, кого вы мучаете. «Они могут оставить беднягу уже в покое?!», что-то такое. Ньют же собирается толкать это далеко за пределы этого срока! – сказал я ему.

– Посмотрим, что я смогу сделать.

– И скажи людям еще кое-что. Мы с тобой оба знаем, что Ньют не единственный в Конгрессе, кто сам грешил подобным. Если пресса действительно настолько либеральна, как тебе кажется, то не думаешь, что кто-нибудь начнет расследовать супружескую неверность Республиканцев? Ньют хочет продолжать обсуждать это до ноябрьских выборов? Это палка о двух концах!

Джон только забурчал на это.

За первую половину 1998-го года мало чего произошло. Что касалось власть имущих Республиканцев, то меня перевели в самый глубоко запрятанный комитет, хоть я и продолжил общаться с людьми. Медленно, но верно собиралась обратная реакция на Гингрича и его действия. Это выглядело, как снежный ком – нужно только слегка подтолкнуть его, и он начнет скатываться и расти.

Я помнил о политике из первой жизни достаточно, чтобы знать, что фактические заседания по поводу импичмента Клинтона проходили во время сессии ухода бывших членов Конгресса, и продолжались до междусрочных выборов, с ноября по декабрь 1998-го. Клинтона бы признали виновным в Палате и оправдали в Сенате. В этот раз Гингрич поторопил события. Чувствуя, что общественность уже устала от его беспрестанных придирок, он решил пойти ва-банк и сместить Клинтона до выборов. От разных людей я слышал, что Ньют организовал несколько частных опросов, которые говорили ему то, что он хотел услышать – мы бы выиграли еще две дюжины или даже больше мест в Палате и около половины того в Сенате, что больше, чем просто отбить потерянные нами в 1996-м году места. Драма о слушаниях по телевидению бы компенсировала отвращение к политическому процессу, которое ощущал общий электорат.

Реакция от моих коллег-конгрессменов по обоим фронтам была в лучшем случае приглушенной. Общим мнением было то, что никому не нужны были трудности во время года выборов. Демократы переживали, что если Клинтона сместить, то третьего ноября это повредит и им, а если его не сместить, это все равно бы не помогло. Любопытно было, что даже многие Республиканцы посчитали все это самым безвкусным спектаклем, который они когда-либо видели, и не хотели в этом участвовать. Только самые бешеные или тактически мыслящие из моей партии положительно восприняли это. Большинство из нас считало ситуацию самым главным отвлечением от нашей реальной работы по нашему переизбранию.

Что касалось переизбрания – я участвовал против парня по имени Джерри Херзински, мэра Вестминстера. Я уже несколько лет был знаком с Джерри, и он решил объявить о своем участии. Хоть я и не относился к выборам, как к должному, мне нужно было признать, что Джерри даже рядом не стоял со Стивом Раймарком, который был моим соперником два года назад. На стороне Джерри была демократическая машина, и он был неплохим мэром небольшого городка. К сожалению, когда Господь раздавал харизму, Джерри стоял за дверью и ему не досталось. Было интереснее наблюдать за тем, как сохнет краска, чем за тем, как Джерри выступает с речью. У него было достаточно средств для кампании, но сам он был просто скучен! Я не мог давать ему поблажек, но по результатам любого независимого опроса я обгонял его на десятки голосов.

Ньют пошел ва-банк, созвав Конгресс обратно на сессию после летнего роспуска, и приказал своим старшим подчиненным подготовить бумаги для официального процесса импичмента. Юридический комитет Палаты проголосовал за смещение Клинтона по целой полдюжине обвинений, два из которых – лжесвидетельствование и препятствование расследованию, были самыми основными, и еще по смеси обвинений по неуважительному отношению к Конгрессу и препятствованию его работе как завершение. Затем это бы отправилось на голосование всей Палаты. Если мы проголосуем за импичмент, то это отправится на слушание в Сенат, где во главе будет присутствовать председатель Верховного Суда Билл Ренквист. Это стало бы самым крупным спектаклем со времен Луи Шестнадцатого и Марии Антуанетты.

Я не мог всего этого переварить. Вскоре после предъявления формальных обвинений везде начали шариться репортеры с Кэпитол Хилл в поисках чего-нибудь громкого. Они начали стучаться и в мою дверь, поскольку я был одним из самых известных конгрессменов, и одним из самых умеренных, и они хотели узнать мое мнение. Я вызвал к себе Марти, Минди и других старших сотрудников, чтобы сформулировать мой ответ. Из Вестминстера также приехала Шерил. Мы собрались в доме в Массачусетс Авеню Хайтс. Мы с Мэрилин приготовили ужин для всех, и после ужина мы все скрылись в моем кабинете.

– Я хочу, чтобы все здесь высказали свое непредвзятое мнение. Большинство из вас уже знает мои мысли на этот счет, но я хочу услышать ваши. Как вы думаете, будет ли это нашим выигрышным билетом? Не в плане ваших мыслей о том, правильно ли это, а в плане того, может ли Клинтон быть смещен с поста. Младшие вперед, – и я указал на Минди. Как мой исполнительный помощник – то есть мой секретарь – она технически была самой младшей по рангу среди всех нас. – Минди, что ты об этом думаешь?

Минди покачала головой:

– Исходя из всего того, что я вижу из писем и электронной почты от людей из округа – людям до смерти это надоело! Не хочу показаться грубой, но мужику сделали минет. Это, может, и низко, но за такое не судят.

Я повернулся к Шерил, моему старшему сотруднику в местном офисе в Вестминстере:

– Это так? Люди там просто хотят, чтобы все это поутихло, или же они хотят импичмента?

Шерил вздохнула.

– Господин конгрессмен, это работает не в вашу пользу. Из всего того, что я вижу сама и о чем мне докладывают остальные сотрудники, я понимаю, что хоть люди и считают Клинтона отвратной личностью, но они бы скорее предпочли сместить Гингрича, нежели Клинтона. Ваша позиция в этом вопросе выигрышна, но только по отношению к тем, кто в курсе.

– Поясни? – спросил Джерри Фергюсон, мой пресс-ассистент.

Он был частью моего «постоянного» комитета по переизбранию, и получал доход от кампании, что не считалось нарушением количества состава моего персонала.

– Большинство людей считает, что раз конгрессмен Бакмэн Республиканец, то он является частью конспирации против Клинтона. Те же, кто наблюдал внимательнее, напротив, знают, что господин конгрессмен не в восторге от идеи импичмента, и не держат на него зла. Я бы сказал, что отношение сообщений против импичмента составляет два к одному или три к одному против тех, кто выступает за.

– Джерри, что слышишь ты? И куда важнее, что ты думаешь об этом? – спросил я.

Фергюсон пожал плечами:

– Думаю, что Шерил и Минди правы. Девятый Округ Мэриленда не собирается жечь чучело Клинтона. А вот Ньют Гингрич – совсем другое дело. Многие считают его огромной блокирующей силой в Конгрессе. Он был в самой гуще закрытия правительства и теперь в самой гуще импичмента.

– А думаешь-то ты что? Лично ощущаешь что-нибудь?

Он снова пожал плечами.

– Ничего личного не питаю. Для меня это больше тактика, и здесь она не очень помогает. У вас довольно чистая репутация. Вы выступаете за права женщин и за семейные ценности, что довольно сложно собрать вместе. Если вы не разведетесь с миссис Бакмэн до Клинтонов, то вы будете в безопасности.

Я взглянул на Мэрилин, которая сидела с хмурым выражением.

– Не рассказывай о моих любовницах, и я не расскажу о твоих.

– Очень смешно!

Я продолжил собирать мнения присутствующих. Ничто из этой суматохи не влияло бы ни на что, над чем мы работали в законодательстве. Большее влияние бы произошло от того, если бы это обернулось против нас на выборах. Если Гингрич победит и Клинтон будет смещен с поста, это возможно сильно ударило бы по Демократам – возможно! Это могло бы также спровоцировать голоса, симпатизирующие им. Если Республиканцы проиграют, это ударит по нам, и не важно, как. Во многом лучшим из возможных сценариев было, если бы в Палате не хватило голосов за импичмент. И единственным способом, как такое могло случиться, было, если бы кто-то встал против Гингрича.

Все в кабинете уставились на меня.

– Вы все хотите, чтобы я выступил на публике под запись против Ньюта Гингрича и импичмента? – спросил я.

Марти осмотрелся и ответил за всех:

– Да. Во-первых, это будет хорошо для вас, как для политика. Это покажет всем в округе, что вы против этого, что совпадает с их мнением. И что важнее, это скажет всем в Вашингтоне, что это плохая идея для страны в целом. Это не то, для чего у нас существует импичмент. Это не тяжкое преступление или правонарушение. Если вы сможете свернуть все это, то будете благородным.

– Если я сверну все это дело, Ньют Гингрич вломится ко мне с топором. Мы окажемся на пятом этаже в Кэнноне, и все вы будете в Клетках.

– И что? – парировал он. – Вы богаты! Вы можете построить нам целый шестой этаж с атриумом, садом и спа!

– О, Господи! – пробурчал я.

Затем я взглянул на жену, которая просто улыбнулась и взяла меня за руку.

Я осмотрел всех присутствующих. Как и я, большинство из них приехало в Вашингтон в надежде сделать что-нибудь хорошее, и как и я, они понимали, что импичмент из-за лжи о минете не есть то самое хорошее. Я мог видеть это на их лицах. Веди, следуй, или проваливай! Так говорилось в старом выражении. Через полминуты я кивнул Марти. – Ладно, я выйду к людям и выскажусь против этого. Как бы нам это получше подать? – и атмосфера в помещении сразу облегчилась, и кто-то даже улыбнулся. Я же закатил глаза. – И когда это не сработает, вы все приглашены на мои политические похороны. Итак, что делаем?

Мэрилин чмокнула меня в щеку, и затем поднялась и начала снова разливать всем кофе. Политический стратег из нее был не очень. Хотя она различала верное и неверное, так что моя позиция ее устраивала.

– Я пойду, сделаю еще кофе. Вернусь через пару минут. А речь вы можете составить и без меня, – объявила она.

Минди подскочила, чтобы помочь ей, а мы со всеми остальными занялись проработкой тактики, как все быстро провернуть. Дело уже покинуло стены судебного комитета. Через две недели мы бы уже голосовали перед всей Палатой. У нас было две недели на то, чтобы конгрессмен на четвертом сроке объявил войну спикеру Палаты. Выиграем мы, или проиграем – это бы серьезно все изменило.

Два дня спустя у меня была назначена пресс-конференция у ступеней Капитолия. Поскольку подготовку к ней скрыть было невозможно, ко мне наведался Боб Ливингстон, глава влиятельного комитета по ассигнованиям Палаты и один из главных подручных Ньюта. Он был вежливее Ньюта, и за день до пресс-конференции он появился в моем офисе и запросил о встрече со мной. Ньют бы просто ворвался в кабинет.

После того, как я его принял в своем кабинете, я жестом пригласил его сесть в кресло. Сам я сел напротив.

– Боб, чем могу помочь? – спросил я.

– Карл, я сразу к делу. Ньют в курсе, что ты завтра на ступенях Капитолия проводишь пресс-конференцию. Он хотел бы узнать, о чем ты собираешься говорить.

– Господин спикер не мог спросить сам? Я знаю, он занятой человек, но он не мог просто взять телефон и позвонить? – ответил я.

Бобу было нечего на это ответить. Что он мог сказать, что Ньют звонит только друзьям и союзникам, а я теперь не был ни тем, ни другим?

– Ну, Ньют был очень занят, так что он попросил меня разузнать, что ты собрался сказать во время пресс-конференции.

Ни за что я не стал бы отвечать на этот вопрос. Мы договорились между собой еще тем вечером, что все это будет закрыто от посторонних. Тогда же мы составили речь, и Минди ее напечатала. Заранее не распространялось никаких копий, никаких цифровых версий не направлялось телесуфлерам, и ничего не сливалось журналистам-сторонникам. Если бы Ньют узнал об этом хоть как-нибудь, пресс-конференцию бы отменили по любой причине. Если ничего не помогло бы, то Гингрич лично бы позвонил и ложно сообщил о бомбе в полицию Капитолия! Я только отмахнулся:

– А, да ничего серьезного. Просто несколько личных мыслей о моем будущем в Девятом Округе Мэриленда. Я начал задумываться, а стоит ли оно все того. Я дам знать завтра.

Ливингстон с любопытством взглянул на меня, но затем он ушел. Пускай идет к Ньюту и сообщит о том, что я покидаю Конгресс. Ньюту бы это пришлось очень по душе.

На следующий день я обнаружил огромное количество репортеров у ступеней Капитолия, они смотрели на подиум. Ньют и парочка остальных сообщили о том, что я собирался объявить о своей отставке из Конгресса, и результат получился намного лучше, чем как-либо еще. Изящно и богато. Я собирался объявить войну Ньюту Гингричу, и внезапное нападение было бы сподручным. Я вышел из Капитолия и спустился вниз по ступеням, Марти и Джерри Фергюсон были на подхвате. У подиума я дождался, пока проведут последние проверки звука. Затем один из звукооператоров кивнул мне, и я начал свою речь.

Благодарю всех вас за то, что пришли. Как всем известно, через две недели Палата представителей проведет голосование в качестве главного жюри по статьям для импичмента президента Клинтона. Если Палата пропустит данные статьи, дело против президента будет передано для слушания в Сенат, где будет присутствовать председатель Верховного Суда Ренквист. Импичмент действующего президента является самым серьезным решением, которое может принять конгрессмен, и оно требует от него основательной оценки его цели в Конгрессе.

Как и мои коллеги, я долго мучился над своим решением на этот счет. Как бы я проголосовал, если до этого дойдет? После долгого обдумывания, я решил как буду действовать. Я не буду голосовать за импичмент.

Конституция на этот счет предельно ясна. Президент может быть смещен со своего поста за государственную измену, подкуп или тяжкие преступления или правонарушения. Обвинений ни в госизмене, ни в подкупе не предъявлялось. Предъявляемые обвинения были отнесены в категорию тяжких преступлений или правонарушений. Но что это за преступления? Президент Клинтон изменил своей жене и солгал об этом. Это совсем не то, что Отцы-основатели подразумевали под тяжкими преступлениями и правонарушениями! Из-за супружеской неверности не смещают с поста президента! Из-за этого разводятся!

Означает ли это, что я одобряю поведение президента Клинтона? Ни в коем случае! И как мужчина, и как муж, я нахожу поведение мистера Клинтона отвратительным и достойным порицания. Мне было бы стыдно представить его своей жене и детям. Если бы он сегодня пожал мне руку, я бы пересчитал свои пальцы и стер бы свои руки. Он в грубой форме злоупотребил доверием своей жены и семьи, но он не злоупотреблял доверием страны! Его недопустимое поведение не возросло до уровня, который создатели Конституции имели ввиду под причинами сместить главного руководителя. Я также хочу всем напомнить, что наши Отцы-основатели сами были мужчинами, и ничто мужское им было не чуждо.

Итак, я объявляю сегодня, что я не буду голосовать за импичмент, и буду работать против его принятия. Вместо этого я представлю проект государственной цензуры в Конгресс. Хоть я и считаю, что поведение президента не обязывает его покинуть пост, мне так же, как и всему Конгрессу, весьма противно от него. И этот проект мог бы стать подходящим способом для нас выразить это отвращение. Давайте закончим с этой процедурой импичмента и примем цензуру, и после этого умоем руки от этого грязного дела. Благодарю вас.