Сирена и Оракул

Глава 10. Сладость подчинения, горечь правды

Утро встретило меня тяжелой головой и странным ощущением дежавю, будто я проснулся не в своей жизни. Рядом, раскинувшись на черном шелке, спала Сирена. Абсолютно спокойная, дышащая ровно, словно ночные события — лишь рядовой эпизод в ее насыщенной повестке дня. Ее обнаженное тело в предрассветных сумерках выглядело еще более ирреальным, произведением искусства, слепленным из мрамора и теней.

Я тихо выскользнул из кровати. Вчерашнее чувство…не то чтобы уюта, но какой-то извращенной правильности момента, не исчезло. Оно засело под кожей, вызывая смешанные чувства. Движимый внезапным, почти бессознательным импульсом, я направился на кухню. В ее идеально организованном пространстве, где каждая кастрюля знала свое место, я почувствовал себя неуклюжим пришельцем. Но желание сделать что-то…правильное? Угодное? Не знаю…взяло верх.

Кофемашина тихо заурчала, наполняя воздух ароматом арабики. Я нашел в холодильнике свежие круассаны — разумеется, она предусмотрела и это — и подогрел их. Свежевыжатый апельсиновый сок. Фрукты. Все это я аккуратно разместил на подносе, стараясь не греметь посудой. Когда я вернулся в спальню с этим скромным подношением, Сирена уже не спала. Она полулежала, опираясь на локоть, и наблюдала за мной своими пронзительными глазами, в которых плясали знакомые ироничные искорки. На лице — ни следа сна, только легкая, хищная полуулыбка.

— Надо же — протянула она бархатным голосом, когда я поставил поднос ей на колени — мой блудный герой решил освоить роль заботливого мужа? Или это просто инстинкт самосохранения подсказывает, что хозяйку нужно умаслить с утра пораньше?

Она взяла чашку кофе, сделала глоток, не сводя с меня глаз. Ее взгляд скользнул по моему лицу, задержался на губах, потом опустился ниже.

— Хвалю — сказала она, ставя чашку обратно на поднос. Ее рука легко, но властно легла мне на затылок, притягивая ближе — мой мальчик учится предугадывать желания. Знает, что после хорошей работы полагается хорошее поощрение…и что после хорошего поощрения нужно показать свою благодарность — ее пальцы чуть сжались на моих волосах — ты хорошо выслужился вчера, Арти. И сегодня, вижу, стараешься держать марку. Это…правильно. Это мне нравится — она чуть наклонила голову, ее губы изогнулись в усмешке, от которой по спине пробежал холодок узнавания и предвкушения — очень нравится, когда ты такой…послушный.

Она отпустила меня так же внезапно, как и притянула.

— Ешь. Нам пора.

Завтрак прошел в относительном молчании. Я чувствовал ее взгляд на себе, оценивающий, изучающий. Она же ела с аппетитом хищницы, наслаждающейся моментом покоя перед новой охотой.

В редакции царила привычная деловая суета, которая казалась оглушительной после тишины пентхауса. Мы уединились в ее кабинете — стеклянном аквариуме, из которого она наблюдала за своим маленьким медиа-царством. Разложив на огромном столе распечатки, фотографии, копии документов — все, что мне удалось выудить из недр мэрии, — мы погрузились в работу.

Сирена была великолепна в своей стихии. Ее ум был острым, как скальпель. Она мгновенно отсеивала шелуху, находила связи там, где я видел лишь разрозненные факты. Она задавала вопросы, которые вскрывали новые пласты информации, направляла мой взгляд, заставляла мозг работать на пределе. Мы были как два хирурга над одним пациентом, только нашим пациентом была прогнившая система городской власти.

И мы ее нашли. Зацепку. Не просто очередную мелкую интрижку или откат. Это была бомба. Тонкая, почти невидимая ниточка, связывающая финансовые махинации мэра Финча с одной из теневых строительных компаний, принадлежащих…Леонарду Прайсу. Доказательство их давнего, грязного симбиоза. Не просто деловое партнерство, а преступный сговор, тянущийся годами. Одна маленькая транзакция, тщательно замаскированная, но Сирена уцепилась за нее мертвой хваткой, и мы, шаг за шагом, размотали весь клубок.

— Вот оно — выдохнула она, откидываясь в кресле. Глаза горели азартом — это похоронит обоих. И толстого борова Финча, и его скользкого дружка Прайса. Одним ударом. Это даже лучше, чем я ожидала.

Наступила тишина. Я смотрел на схему, которую мы набросали на листе бумаги, соединяя имена, компании и цифры. Да, это было оно. То самое. Но…

— Но добраться до первоисточника… — начал я, понимая, куда все идет. Нужный документ, подтверждающий эту связь окончательно и бесповоротно, скорее всего, хранился не в мэрии. Он был где-то в личных архивах Прайса. Или у его доверенного лица. В месте, куда нельзя просто войти с ордером.

— Именно — Сирена повернулась ко мне, ее взгляд стал жестким, деловым — первоисточник. Нам нужен оригинал или неопровержимая копия. И ты его добудешь, Арти.

— Но как? Это наверняка частная территория, охрана…

— О, не сомневаюсь — усмехнулась она — Прайс не дурак. Но и ты у меня не промах, когда прижмет. Шантаж, обман, подкуп…может, даже небольшой взлом. Используй свои таланты, мой мальчик. У тебя все получится — Она видела мое секундное колебание, тень сомнения, промелькнувшую на лице — я бы сама пошла, дорогой, но меня там каждая собака за милю узнает. Мое лицо слишком засвечено в их кругах. А ты…ты все еще можешь сойти за своего. Или за полезного идиота. Или за кого угодно, кого они захотят увидеть.

Я молчал. Разум понимал, что она права. Логика подсказывала, что это единственный путь к цели, к тому самому материалу, который взорвет город. И я знал, что сделаю это. Я уже перешел черту, за которой такие методы стали рутиной. Я был ее инструментом, ее оружием, и оружие не рассуждает, оно действует.

Но где-то глубоко внутри, в самом темном углу души, что-то слабо протестовало. Не голос разума, нет. Скорее, фантомная боль давно ампутированной совести. Воспоминание о том Арториусе Моргане, который когда-то верил в честную журналистику и считал подобные методы недопустимыми. Этот внутренний голос был слаб, почти не слышен за ревом новой реальности, но он был. И он вызывал тошнотворное чувство раздвоенности.

Сирена наблюдала за мной, чуть прищурившись. Она видела все. Каждое мое сомнение, каждую внутреннюю битву. Ее проницательность была почти сверхъестественной.

— Вижу, твои внутренние демоны снова подняли головы — сказала она спокойно, без тени упрека, скорее с ноткой усталого понимания — совесть — забавная штука. Рудимент, который мешает достигать великих целей — она поднялась, подошла ко мне, положила руки мне на плечи. Ее прикосновение было легким, но ощущалось как тяжесть — перед таким делом тебе нужно…настроиться. Сбросить балласт ненужных терзаний.

Ее глаза встретились с моими. В них не было тепла, только холодная решимость и обещание чего-то…неизбежного.

— Поехали ко мне, Арти — сказала она тихо, но так, что возразить было невозможно — тебе нужен еще один урок. Закрепим материал. Чтобы никакие глупые мысли о морали не мешали тебе делать то, что должно. Чтобы ты помнил, кому принадлежишь и чьей воле следуешь.

Я кивнул. Потому что знал — сопротивление бесполезно. И потому что какая-то часть меня, та самая, что проснулась вчера ночью, уже жаждала этого урока. Жаждала снова раствориться в ее воле, избавиться от мучительной свободы выбора, отдать ей контроль над своей совестью так же легко, как отдал вчера контроль над своим телом. Это было страшно. И совершенно неотвратимо.

Молчание в лифте, поднимавшем нас в ее пентхаус, было густым и наэлектризованным. Воздух казался плотнее, заряженным ожиданием. Я чувствовал себя так, словно стою на краю пропасти — одновременно страшно и неудержимо тянет сделать шаг вперед. В редакции мы были партнерами, пусть и с очевидным перевесом власти в ее сторону. Здесь, в ее личном пространстве, роли менялись кардинально и бесповоротно. Она была хозяйкой, а я был тем, кем она хотела меня видеть в данный момент.

Дверь закрылась за нами с тихим щелчком, отрезая внешний мир. Сирена не спеша сняла туфли, прошла вглубь гостиной, залитой мягким вечерним светом. Я остался стоять у порога, как провинившийся школьник, ожидающий приговора.

— Ну что, Арти — она обернулась, окинув меня долгим, изучающим взглядом. В ее глазах не было ни тени той деловой сосредоточенности, что царила в редакции. Теперь там плескался знакомый хищный огонь и холодное любопытство исследователя — готов к интенсивному курсу по прикладной психологии власти?

Она подошла ближе, ее движения были плавными, кошачьими. Легкая усмешка играла на губах.

— Тебе предстоит иметь дело с людьми вроде Прайса. Они чувствуют слабость за версту. Они ломают тех, кто не может выдержать давления. Чтобы манипулировать ими, чтобы заставить их сделать то, что тебе нужно, ты должен понять саму суть…механизма. Как работает абсолютная власть. И что чувствует тот, кто находится под ней.

Ее рука легла мне на грудь, ладонь распласталась над сердцем. Я чувствовал его учащенный стук под ее пальцами.

— Ты должен испытать это сам, Арти. Прочувствовать каждой клеткой. Понять, каково это — когда твоя воля полностью подчинена чужой. Когда нет выбора, нет сомнений, есть только приказ и его исполнение. Когда твои границы растворяются.

Она говорила спокойно, почти буднично, но от ее слов по спине бежали мурашки. Это не было похоже на соблазнение. Это было объявление условий. Инструктаж перед погружением в бездну.

— Это не игра ради удовольствия, хотя… — она чуть склонила голову, — …побочные эффекты могут быть приятными для нас обоих. Это — тренинг. Твой шанс понять психологию хищника и жертвы изнутри. Чтобы потом самому стать хищником, когда это потребуется — она провела пальцем по моей щеке — согласен пройти этот урок, мой мальчик?

Слова застряли в горле. Но мог ли я отказаться? Хотел ли? Правда была в том, что я уже давно плыл по течению ее воли, и эта часть меня, покоренная и зависимая, жаждала этого погружения.

— Да — выдавил я. Голос был хриплым, но твердым.

Ее улыбка стала шире.

— Хороший мальчик.

То, что последовало дальше, стерло границы времени и реальности. Это не было похоже на то, что случилось прошлой ночью — то было исследованием, прелюдией. Это была методичная, почти клиническая работа над моим сознанием и телом, облеченная в форму причудливого, напряженного ритуала.

Она велела мне раздеться. Медленно. Под ее пристальным, оценивающим взглядом. Каждый жест, каждое движение казались выставленными напоказ, лишенными привычной интимности. Затем последовал приказ встать на колени посреди комнаты. Мраморный пол холодил кожу.

— Теперь ты слушаешь только мой голос, — сказала она, и в ее тоне не было места возражениям. Она завязала мне глаза плотной шелковой лентой. Темнота мгновенно обострила остальные чувства. Я слышал ее шаги по комнате, тихий шелест ее одежды, ее ровное дыхание. Я ощущал потоки воздуха на коже, чувствовал ее приближение еще до того, как она касалась меня.

Ее прикосновения были то легкими, дразнящими, исследующими реакцию кожи, то требовательными, властными. Она задавала вопросы — о моих страхах, о моих амбициях, о том, что я чувствовал в тот или иной момент работы над делом Финча и Прайса. Она заставляла меня говорить о том, что я пытался скрыть даже от самого себя. Ее голос был инструментом — он мог быть ласковым, почти нежным, а в следующую секунду — холодным и режущим, вскрывающим мои самые уязвимые места.

— Ты боишься провала, Арти? — шептала она мне на ухо, ее дыхание обжигало — боишься снова оказаться никем? Тем жалким репортеришкой, которого никто не замечал? — пауза — или ты боишься…меня? Того, во что я тебя превращаю?

Ее пальцы сжимали мои плечи, заставляя ощутить ее физическую силу, ее контроль. Были моменты, когда унижение подступало к горлу — когда она заставляла меня повторять фразы, подтверждающие ее власть, или описывать вслух свои ощущения. Но это унижение было странным, смешанным с извращенным чувством правильности происходящего. Я сам дал согласие. Я был здесь по своей воле — или по ее воле, ставшей моей? Границы стирались.

Я осознавал свою зависимость с пугающей ясностью. Она была моим издателем, моим ментором, моим наваждением, моей любовницей, моим… хозяином. Каждая нить моей нынешней жизни вела к ней. Без нее я был бы никем — амбиции остались бы несбыточными мечтами, а желание власти — пустым звуком. Эта абсолютная зависимость пугала до дрожи, до холодного пота, но одновременно пьянила, как самый крепкий наркотик. В этом полном подчинении была своя страшная свобода — свобода от ответственности, от необходимости принимать решения, от борьбы с собственной совестью. Она брала все это на себя.

Интенсивность нарастала. Она исследовала мои пределы — не столько физические, сколько психологические. Она доводила меня до точки, где страх смешивался с возбуждением, где протест угасал, оставляя лишь чистое, беспримесное желание подчиняться, угождать, быть идеальным инструментом в ее руках.

А потом, когда я был полностью опустошен, дезориентирован, лишен собственной воли, она остановилась. Сняла повязку. Я моргнул, привыкая к свету. Она стояла передо мной, спокойная, собранная, глаза ясные и пронзительные.

— Запомни это ощущение, Арти — сказала она твердо, ее голос вернул меня в реальность, но реальность уже изменившуюся — это — абсолютная власть. Это то, что чувствует Прайс, когда ломает кого-то ради своей выгоды. Это то, что чувствует мэр, когда покупает лояльность. Они упиваются этим.

Она присела передо мной на корточки, взяла мое лицо в ладони. Ее взгляд был гипнотическим.

— А теперь запомни другое — ее голос стал жестче, в нем зазвенела сталь — ты испытал подчинение. Ты знаешь, как это работает изнутри. Теперь иди и используй это знание. Иди и заставь их почувствовать то же самое. Заставь их подчиниться тебе. Не мне — тебе. Ты будешь моим орудием, но удар нанесешь ты.

Ее слова били точно в цель. Весь этот изнурительный, странный, пугающий опыт вдруг обрел смысл. Это была не просто игра власти. Это была закалка. Инициация.

— Ты достанешь этот компромат, Арти — продолжала она, ее глаза сверкали — ты влезешь к ним под кожу, найдешь их слабое место, нажмешь на нужные рычаги. Ты будешь лгать, шантажировать, покупать — сделаешь все, что потребуется. Не потому, что я приказываю. А потому, что теперь ты знаешь, какая сладость в том, чтобы заставить другого прогнуться. Ты почувствовал вкус власти, пусть и с другой стороны. Теперь иди и возьми ее сам.

Она отпустила мое лицо и поднялась.

— Иди и похорони их. Для меня. Для себя. Докажи, что урок усвоен.

Во мне не осталось сомнений. Страх ушел, оставив после себя холодную решимость и странный, злой азарт. Я был пуст, но одновременно наполнен ее волей, ее целью, которая стала моей. Урок был действительно интенсивным. И, как бы страшно это ни было признавать, невероятно мотивирующим. Я был готов. Готов испачкать руки по локоть.

Оставив пентхаус Сирены, я ощущал себя не просто обновленным — я был перекован. Тот Арториус, который вошел в ее лифт несколько часов назад, с его наивными представлениями о журналистской этике и страхом испачкать руки, остался там, на холодном мраморном полу, распятый ее волей и своим собственным согласием. Теперь по улицам ночного города шел другой человек. Инструмент. Оружие. Ее оружие.

Задача была ясна: личные архивы Леонарда Прайса. Не корпоративные, где все процежено через юристов и пиарщиков, а те, где хищник хранит свои кости, свои настоящие трофеи и скелеты. Место, куда доступ строго ограничен. Просто так туда не попасть, даже с моим журналистским удостоверением, которое в мире Прайса не стоило и бумаги, на которой напечатано. Нужен был обходной путь, маска, легенда.

Именно здесь уроки Сирены начали работать не на уровне подсознания, а как четкий тактический план. Она учила меня видеть слабости, использовать ожидания, манипулировать восприятием. Не давить в лоб, а просачиваться, как яд.

Идея пришла внезапно, холодная и расчетливая. Прайс, как любой магнат его уровня, был помешан на контроле и наследии. Он наверняка задумывался о цифровизации своих старых записей, о сохранении данных. Особенно учитывая его возраст и паранойю. Кто может получить доступ к самым пыльным и забытым уголкам архива, не вызывая подозрений? Специалист по устаревшим носителям информации и архивной деградации. Некто незаметный, технический, говорящий на птичьем языке байтов и кислотности бумаги.

Я потратил остаток ночи и следующее утро на создание легенды. Родился мистер Элиас Рос, представитель небольшой, но уважаемой в узких кругах консалтинговой фирмы «Хронос Архив Солюшнс», специализирующейся на консервации и оцифровке частных архивов высокой важности. Я раздобыл поддельные, но безупречно выглядящие визитки, создал простенький сайт-заглушку для «Хронос Архив», даже набросал фиктивное коммерческое предложение с пугающими терминами вроде «магнитная деградация лент» и «риски необратимой потери данных на физических носителях».

Звонок в приемную Прайса был первым настоящим испытанием. Голос должен был быть уверенным, но не наглым. Слегка занудным, как у настоящего технаря. Я говорил не о расследованиях или компромате, а о «предварительной оценке состояния физических и ранних цифровых активов для разработки долгосрочной стратегии сохранения данных». Секретарша, явно не вникая в суть, соединила меня с начальником службы безопасности — бывшим воякой с каменным лицом по имени Марстон.

Вот здесь пригодилось другое знание, вбитое Сиреной: игра на чужом поле по своим правилам. Я не просил доступа. Я предлагал решение проблемы, о которой Марстон, возможно, и не думал, но которая затрагивала интересы его босса. Я говорил о конфиденциальности, о рисках утечек из-за старых, незащищенных форматов, о престиже сохранения наследия. Я ссылался на вымышленных «довольных клиентов» из схожих сфер. Голос Сирены звучал в моей голове: «Найди их кнопку, Арти. У каждого она есть. Тщеславие, страх, жадность…нажми». Для Марстона это был страх подвести босса и, возможно, тщеславие показаться предусмотрительным.

Он колебался. Проверял мою «фирму». Сайт-заглушка и пара фальшивых отзывов сделали свое дело. Мне назначили встречу для «предварительного осмотра» — не самого архива, конечно, а помещения рядом с ним, и для беседы с младшим архивариусом, неким Дэвидом Пирсоном.

Пирсон оказался молодым парнем, явно засидевшимся на своей должности, немного испуганным и стремящимся выслужиться. Идеальная мишень. Во время «осмотра» я вел себя именно как Элиас Рос — дотошный, немногословный, сыплющий терминами. Я заметил, где хранятся папки за интересующие меня годы, как организован каталог. И я заметил слабость Пирсона — он панически боялся совершить ошибку и не очень хорошо разбирался в системе безопасности доступа к особо важным секциям архива, полагаясь на стандартные протоколы.

Вот тут старый Арториус Морган содрогнулся бы и отступил. Но его больше не было. Новый Арториус видел возможность. Низкую, грязную, но эффективную.

Я «случайно» пролил кофе на часть рабочих бумаг Пирсона, пока он отвлекся на мой очередной технический вопрос. Суматоха, извинения…пока он убирал беспорядок и ходил за салфетками, я, пользуясь минутным замешательством и тем, что его терминал остался разблокированным (грубейшее нарушение, которое я подметил ранее), быстро инициировал запрос на доступ к секции «Финансы/Партнеры» за нужный период от его имени. Запрос требовал дополнительной авторизации, но сам факт его создания с терминала Пирсона уже был компрометирующим. Затем я так же быстро отменил запрос, но лог в системе остался.

На следующий день я позвонил Марстону. Не как Вэнс, а как «анонимный доброжелатель», обеспокоенный возможной «утечкой» или «несанкционированным интересом» к конфиденциальным данным со стороны младшего персонала. Я намекнул на недавнюю попытку доступа к финансовым архивам с терминала Пирсона. Я не обвинял прямо, лишь выражал «озабоченность».

Этого хватило. Марстон, уже имевший ко мне долю доверия как к «эксперту по безопасности данных», устроил Пирсону разнос. Парень был отстранен от работы с важными документами на время «внутреннего разбирательства». А кому поручить срочную «оценку потенциального ущерба и проверку целостности данных» в затронутой секции? Конечно, мистеру Росу из «Хронос Архив Солюшнс», который как раз вовремя оказался под рукой и уже знаком с обстановкой.

Меня провели в святая святых. Под бдительным, но теперь менее пристальным (ведь «крот» найден) взглядом охранника, я получил несколько часов драгоценного времени. Я методично перебирал папки, делая вид, что сканирую образцы для «оценки состояния». Сердце колотилось, но руки не дрожали. Холодная пустота внутри, оставленная Сиреной, была заполнена только целью.

И я нашел его. Неприметная папка с кодовым названием «Феникс». Внутри — не прямые приказы, нет, Прайс был слишком умен. Но там были копии банковских переводов, внутренние меморандумы, схемы движения средств между строительной компанией «Феникс Констракшн» и рядом подставных фирм, одна из которых имела явные связи с избирательным фондом мэра Финча. Даты, суммы, косвенные указания — все сходилось. Это был первоисточник. Грязный, неоспоримый след финансовых махинаций, связывающий мэра и Прайса.

Я быстро сфотографировал ключевые страницы на миниатюрную камеру, спрятанную в авторучке — еще один сувенир от технического отдела Сирены. Затем аккуратно вернул папку на место, не оставив следов.

Выйдя из здания Прайс-Тауэр на залитую солнцем улицу, я не чувствовал триумфа. Только холодное удовлетворение выполненной работы. И еще — отчетливое послевкусие предательства. Не Прайса — он заслужил все, что его ждет. Предательства самого себя, того идеалиста, которым я когда-то был. Он умер окончательно где-то там, между пролитым кофе и фальшивым беспокойством в голосе по телефону.

Теперь его место занял кто-то другой. Тот, кто без колебаний подставил невиновного парня. Тот, кто лгал и манипулировал. Тот, кто видел в людях лишь инструменты или препятствия. Слуга Сирены Фоули. Нет, не просто слуга. Ее создание. Ее продолжение. Ее Арториус. И эта мысль, пугающая и неправильная, приносила странное, темное спокойствие. Я сделал то, что она хотела. Я стал тем, кем она хотела меня видеть. И пути назад больше не было.