Сирена и Оракул

Глава 11. Затишье перед бурей

Прошло несколько дней. Дней, наполненных лихорадочной работой, адреналином и странным, интимным ощущением партнерства с Сиреной. Я сидел за своим старым редакционным столом в «Вечернем Оракуле», но чувствовал себя чужим в этой привычной обстановке. Воздух пропах пылью, дешевым кофе и типографской краской — запахи, которые раньше были символом моей жизни, моей борьбы за правду. Теперь они казались пресными и незначительными на фоне того огня, который зажгла во мне Сирена.

Документы, добытые из архива Прайса, лежали передо мной — не физические копии, разумеется, а их цифровые слепки, тщательно проанализированные и сверенные. Вместе с моими предыдущими наработками и парой анонимных свидетельств, которые Сирена выудила по своим каналам с пугающей легкостью, картина складывалась неопровержимая. «Феникс Констракшн», мэр Финч, Леонард Прайс — все нити вели в один клубок грязных денег, откатов и злоупотребления властью. Статья была почти готова. Оставались финальные штрихи, выверка формулировок, добавление остроты там, где это было необходимо. Сирена работала над своей частью — аналитической колонкой, которая должна была выйти одновременно с моим расследованием, придавая ему дополнительный вес и ядовитую элегантность ее стиля.

Но чем ближе мы подходили к финалу, тем сильнее сгущались тучи. Давление началось не сразу. Сначала это были намеки, осторожные звонки рекламодателей Хендерсону, главному редактору. Потом тон изменился.

Я как раз сверял одну из дат в переводах Прайса, когда раздался звонок на внутренний телефон Хендерсона. Его кабинет был через стенку, и даже сквозь нее я слышал напряженные, срывающиеся нотки в его голосе. Через пять минут он буквально влетел в мой закуток, бледный, со взмокшими волосами на висках.

— Арти, Сирена у тебя? — он огляделся, будто боялся, что нас подслушивают даже здесь.

Сирена материализовалась в дверном проеме почти мгновенно, словно почувствовав напряжение. Она держала в руке планшет, ее лицо было, как всегда, непроницаемо, но в глазах мелькнул знакомый холодный блеск интереса.

— Что стряслось, Джордж? Опять звонок от твоего друга из мэрии с просьбой «быть поаккуратнее»?» — ее голос был ровным, с легкой ноткой издевки.

Хендерсон провел рукой по лицу.

— Хуже, Сирена. Гораздо хуже. Это был не помощник. Звонили…ну, ты понимаешь. С самого верха. Не из города. Намекнули на налоговую проверку, на старые лицензии, на все сразу. Сказали, что «Оракул» играет с огнем и что некоторые материалы могут быть расценены как подрыв стабильности… — он замолчал, ища поддержки — они знают, над чем мы работаем. Они в ярости.

Сирена усмехнулась. Это была сухая, лишенная веселья усмешка.

— Надо же, какая неожиданность. Оказывается, у наших столпов общества есть нервы. И довольно влиятельные друзья. Что ж, Джордж, значит, мы на верном пути. Чем громче они визжат, тем больнее мы им наступили на хвост.

— Наступили?! — Хендерсон чуть не задохнулся — Сирена, они угрожают закрыть газету! Мою газету! Дело всей моей жизни!

— А ты думал, они пришлют нам благодарственное письмо и букет цветов? — она подошла к нему ближе, ее взгляд стал жестким — это цена, Джордж. Всегда есть цена. Ты знал это, когда соглашался. Или ты забыл, ради чего мы это делаем?

Хендерсон сник. Он был хорошим человеком и неплохим редактором, но сейчас он был напуган. И я его не винил. Старый Арториус тоже был бы напуган. Но сейчас я чувствовал лишь холодную ярость. Они посмели угрожать ей. Пусть и косвенно, через газету, через ее друга.

— Мы опубликуем материал, Джордж — сказал я твердо, поднимаясь из-за стола. Мой голос прозвучал увереннее, чем я ожидал — мы не можем отступить сейчас.

Хендерсон посмотрел на меня с удивлением, потом на Сирену. Она едва заметно кивнула, словно одобряя мой ответ.

Но давление на газету было только началом. Через день начались звонки Сирене. Сначала — анонимные номера, молчание в трубку или тихие, неразборчивые угрозы. Она отмахивалась от них с присущим ей цинизмом.

— Видимо, у кого-то закончились аргументы, раз перешли на тяжелое дыхание по телефону. Очень оригинально.

Потом угрозы стали конкретнее. Голос, искаженный модулятором, упомянул марку ее машины, адрес ее пентхауса, даже кличку ее кошки, о которой знали немногие. Это уже не было похоже на пустые запугивания. Это была демонстрация осведомленности. Демонстрация силы.

Я видел, как чуть напряглись мышцы на ее шее, когда она слушала очередной такой звонок, стоя у окна в своем кабинете и глядя на город внизу. Она повесила трубку и повернулась ко мне. На ее губах играла все та же саркастическая улыбка, но глаза были холодны, как лед.

— Ну вот, Арти. Похоже, кто-то очень не хочет, чтобы наша маленькая правда увидела свет. Становятся назойливыми.

— Кто это может быть? Люди Прайса? Или Финча?

— Какая разница? — она пожала плечами — методы у них одинаковые. Примитивные и предсказуемые. Скучно.

Но я видел, что это не скука. Это была оценка ситуации. Холодная, трезвая оценка угрозы. И в этот момент я понял окончательно: тот идеалист, который когда-то спорил бы о методах и последствиях, умер безвозвратно. Теперь был только я — ее Арториус. И моя единственная задача — защитить ее.

А потом мы заметили слежку. Непрофессиональную, почти демонстративную. Один и тот же неприметный седан появлялся слишком часто в зеркале заднего вида моей машины. Странные типы в одинаковых серых плащах, словно из дешевого шпионского фильма, «случайно» оказывались рядом, когда Сирена выходила из редакции или своего дома.

Однажды вечером, когда я подвозил ее домой после долгого рабочего дня, она вдруг тихо сказала, глядя в боковое зеркало: «Наш серенький друг сегодня особенно настырный. Уже третий поворот за нами держится».

Я взглянул в зеркало. Тот самый седан. Сердце привычно застучало ровнее, холодная волна решимости разлилась по венам.

— Хочешь поиграть? — спросил я.

Она усмехнулась.

— Не сегодня, Арти. Слишком утомительно. Пусть пока развлекаются. Главное, чтобы не мешали работать.

Но я знал, что это лишь вопрос времени. Давление будет нарастать. Угрозы станут реальнее. И эти «серые друзья» могут перестать просто наблюдать.

Плевать. Плевать на угрозы, на давление, на Хендерсона с его нервами, на Прайса и Финча с их грязными деньгами. Все это стало фоном. Шумом. Единственное, что имело значение — это Сирена. Она была здесь, рядом, саркастичная, умная, опасная и невероятно живая. Она была тем центром, вокруг которого теперь вращалась моя вселенная. И я не позволю никому и ничему этому центру угрожать. Они хотели сломать ее, заставить замолчать. Они не понимали. Они имели дело не только с Сиреной Фоули. Теперь они имели дело и со мной. С тем, кого она создала. И я буду оберегать ее любой ценой. Идеалист умер, но родился защитник. Ее защитник.

Прошло еще два дня. Два тягучих, напряженных дня, отмеченных постоянным присутствием невидимых глаз и ощущением затягивающейся петли. Серый седан стал почти привычной деталью городского пейзажа, сменяясь иногда другим, столь же безликим автомобилем. Люди в неприметной одежде продолжали свое неуклюжее патрулирование возле редакции и дома Сирены. Они больше не пытались особо скрываться — их задачей, очевидно, было не столько собрать информацию, сколько давить, напоминать о своей силе, внушать страх.

И это работало. По крайней мере, на меня. Не страх за себя — это чувство давно атрофировалось, вытесненное холодной пустотой и новой, всепоглощающей целью. Но страх за Сирену рос с каждым часом, превращаясь в тупую, ноющую боль под ребрами. Она была эпицентром бури, которую мы вызвали, и именно на нее был направлен главный удар. Ее сарказм, ее острый ум, ее непробиваемая маска цинизма — все это было ее броней, но я видел, как истончается эта броня под постоянным давлением. Или мне так казалось? Возможно, я просто проецировал на нее свои собственные опасения.

Мы сидели поздно вечером в ее пентхаусе. За окном раскинулся ночной город, сверкающий тысячами огней — равнодушный и прекрасный в своей отстраненности. Обычно она любила этот вид, но сейчас стояла спиной к окну, изучая почти готовую верстку статьи на планшете. Я видел ее отражение в темном стекле — сосредоточенное, жесткое лицо, ни тени сомнения.

— Они стали наглее — сказал я тихо, нарушая молчание — сегодня один из них подошел к твоей машине на парковке. Просто стоял и смотрел. Ничего не сделал, просто смотрел.

Она не обернулась.

— Пусть смотрят. Может, научатся чему-нибудь полезному. Хотя вряд ли — ее голос был ровным, почти безразличным.

— Сирена — я подошел к ней. — это уже не просто давление. Это прямая угроза. Мы растревожили осиное гнездо, и они готовы жалить. Прайс, Финч, кто бы за этим ни стоял — они не остановятся.

Она медленно повернулась, окинув меня оценивающим взглядом. В ее глазах не было страха, только холодный расчет и что-то еще…усталость? Нет, скорее, стальная решимость, не допускающая никаких возражений.

— И что ты предлагаешь, Арти? Спрятаться? Переждать? Забиться в норку, пока буря не утихнет? — в ее голосе прозвучали знакомые саркастические нотки, но теперь они были острее, злее.

— Я предлагаю подумать о твоей безопасности! — повысил я голос, сам удивляясь своей настойчивости — мы собрали все, что нужно. Статья готова. Мы можем подождать неделю, две. Пусть они немного успокоятся, потеряют бдительность. Мы можем опубликовать это позже, когда будет безопаснее.

Она усмехнулась — короткий, резкий звук, лишенный тепла.

— Безопаснее? Ты серьезно? Думаешь, если мы подождем, они вдруг проникнутся к нам симпатией и забудут о нашем существовании? Наивно, мой мальчик. Они не успокоятся. Они используют это время, чтобы найти способ заткнуть нас навсегда. Чтобы замести следы, уничтожить доказательства, до которых мы еще не добрались. Чтобы убедиться, что эта история никогда не увидит свет.

Она сделала шаг ко мне, и я невольно отступил под ее пронзительным взглядом.

— Именно сейчас, Арти. Именно сейчас, когда они напуганы, когда они делают ошибки, когда их давление достигло пика — именно сейчас нужно нанести удар. Пока они ждут, что мы испугаемся и отступим. Мы должны опубликовать это. Завтра.

— Завтра? — я не мог поверить своим ушам — но слежка…угрозы…Сирена, это безрассудно!

Ее лицо стало еще жестче, словно высеченным из камня. Она отвернулась, снова глядя на планшет, но я знал, что она больше не видит текст статьи. Она видела только цель.

— Безрассудно — это дать им время перегруппироваться. Безрассудно — это показать им, что их тактика запугивания работает — она подняла на меня холодные, отстраненные глаза. В них не было места той искре понимания, которая иногда мелькала между нами. Сейчас она была полностью закрыта, неприступна — страх — это роскошь, которую мы не можем себе позволить, мой мальчик.

«Мой мальчик». Она снова использовала это обращение, но теперь оно звучало не покровительственно или даже игриво, как бывало раньше. Оно звучало как констатация факта — я был тем, кто испытывает страх, кто поддается слабости, в то время как она стоит над этим. Она отталкивала мою заботу, мою попытку защитить ее, возводя между нами стену из своей несгибаемой воли и цинизма.

Меня охватило смешанное чувство — досада, беспомощность и… да, где-то в глубине души, уязвленное самолюбие. Я хотел быть ее опорой, ее щитом, а она видела во мне лишь того, кто поддался страху. Но глядя на ее решимость, на этот огонь в глубине холодных глаз, я понимал, что спорить бесполезно. Она приняла решение. Она пойдет до конца, чего бы это ни стоило.

— Хорошо — сказал я глухо — завтра. Но я буду рядом. Каждую секунду.

Она едва заметно кивнула, не отрывая взгляда от планшета. Признание? Или просто констатация неизбежного? Неважно. Она сделала свой выбор. А я сделаю все, чтобы она не пожалела о нем. Пусть она отталкивает меня, пусть считает слабым. Я все равно буду ее тенью, ее невидимым стражем. Если страх — это роскошь, то я возьму эту роскошь на себя. За нее.

Тишина в пентхаусе после ее заявления стала густой, почти осязаемой. Решение было принято. Завтра. Точка невозврата будет пройдена. Слова были лишними, воздух между нами потрескивал от невысказанного напряжения — смеси страха, решимости и чего-то еще, чему я не мог подобрать названия. Взгляды встретились, и в этот раз стена ее цинизма дала едва заметную трещину. Или мне снова хотелось так думать.

Молча мы оказались в спальне. Не было ни слов, ни нежных прикосновений. Это было не проявление страсти, во всяком случае, не той всепоглощающей, сжигающей страсти, что иногда вспыхивала между нами раньше. Это было другое. Это было отчаянное столкновение двух тел, ищущих опоры перед прыжком в пропасть. Было в этом что-то горькое, почти трагическое. Словно мы пытались впитать друг в друга как можно больше тепла, жизни, ощущения реальности перед лицом надвигающейся неизвестности. Каждое движение, каждое касание было пропитано предчувствием финала, тихим прощанием без слов. Это была близость на грани отчаяния, попытка удержаться за единственное настоящее, что осталось в этом мире лжи и угроз.

Потом мы лежали рядом, глядя в потолок, на который падали отсветы ночного города. Тишина больше не давила, она стала пустой, выжженной только что пережитым моментом. Ее дыхание было ровным, мое — все еще сбивчивым.

— Знаешь — вдруг произнесла она тихо, ее голос звучал ровно, но как-то отстраненно, словно она говорила о чем-то давно прошедшем и неважном — я ведь сама тебя выбрала тогда. В стажеры.

Я повернул голову и посмотрел на ее профиль в полумраке. Ее глаза были устремлены в потолок.

— Выбрала? — переспросил я удивленно — я думал, стажеров распределяет редакция. Хендерсон…

Она издала тихий смешок, лишенный веселья.

— Хендерсон делает то, что ему говорят. Особенно, когда об этом просит человек, получивший Пулитцеровскую премию в двадцать шесть лет — она сделала паузу, словно смакуя воспоминание — когда у тебя есть такая блестящая безделушка и репутация стервы, которая может разнести полгорода ради хорошего материала, тебе позволяют некоторые вольности. Например, самой выбирать, кого ты будешь доводить до нервного срыва ближайшие полгода.

Двадцать шесть. Я и не знал, что она получила премию так рано. Это многое объясняло в ее поведении, в ее уверенности, граничащей с высокомерием.

— Так ты…прочитала мое резюме? Эссе? — во мне проснулся тот наивный стажер, которым я был когда-то, жаждущий признания.

— Не обольщайся, Арти — она повернула голову и посмотрела на меня. В ее глазах мелькнул знакомый насмешливый огонек — в тот день у меня горел дедлайн по сенаторскому скандалу, телефон разрывался, а Хендерсон притащился ко мне с этим дурацким списком стажеров и ныл, что ему нужно мое высочайшее одобрение. У меня не было времени читать ваши слезливые эссе о мечте стать рыцарями печатного слова.

Она чуть приподнялась на локте, ее волосы упали на плечо, скрывая часть лица.

— Я просто ткнула пальцем наугад в середину списка и велела Джорджу отдать мне этого… — она сделала паузу, подбирая слово — …счастливчика. И попросила больше не отвлекать меня от работы всякой ерундой.

Она снова откинулась на подушки.

— Так что не думай, что я разглядела в тебе какой-то скрытый гений или почувствовала родственную душу. Чистая случайность. Слепой выбор занятой и раздраженной женщины.

Я молчал, переваривая услышанное. Значит, все это — наше знакомство, наша совместная работа, то, кем я стал рядом с ней — все это результат случайного тычка пальцем? Какая-то часть меня была разочарована. Но другая, большая часть, чувствовала странное облегчение. Это было так похоже на нее — даже в таком судьбоносном, как оказалось, выборе не было никакой сентиментальности, только прагматизм и случайность.

— Хотя,» — добавила она спустя мгновение, все так же глядя в потолок — надо признать, палец меня не подвел.

Я усмехнулся. Даже ее комплимент был завернут в сарказм и констатацию факта.

— Жизнь иногда бывает непредсказуемой — сказал я тихо — но удивить она может. В любом случае… я рад, что твой палец ткнул именно туда. Рад быть здесь. С тобой. Сейчас.

Она повернулась ко мне, ее взгляд стал внимательным, пронзительным. На губах появилась легкая, хищная улыбка.

— Разумеется, рад, мой мальчик — проговорила она с легкой хрипотцой, проводя кончиками пальцев по моей щеке, отчего по коже пробежали мурашки — ты ведь знаешь свое место. И оно — здесь.

В ее голосе и прикосновении была смесь собственничества, легкой насмешки и той самой сексуально-доминантной ноты, которая одновременно и пугала, и притягивала меня с первого дня. Она снова была Сиреной Фоули — непроницаемой, контролирующей, опасной.

Она отняла руку и отвернулась к стене.

— А теперь спи. Завтра тебе понадобится вся твоя полезность.

Я смотрел на ее спину, слушая, как ее дыхание становится все ровнее. Ее слова, ее прикосновение, весь этот странный, горький вечер — все это отпечатывалось в памяти. Да, завтра будет тяжелый день. Возможно, последний для нас обоих. Но сейчас, в этой тишине, рядом с ней, я чувствовал не только страх, но и странное, неправильное умиротворение. Я был именно там, где должен был быть. Рядом с ней. Ее Арториус. Ее случайный выбор, который оказался не таким уж случайным. И я был готов встретить завтрашний день.