Сирена и Оракул

Глава 12. Триумф королевы

Утро было тихим до абсурда. После той ночи, полной горькой близости и невысказанных прощаний, тишина казалась оглушительной. Мы сидели в ее пентхаусе, планшет с готовой статьей лежал на столе между нами, как неразорвавшаяся граната. Солнечный свет заливал комнату, делая пылинки в воздухе видимыми, но не мог рассеять мрак ожидания.

Сирена была спокойна, почти пугающе спокойна. Она пила кофе черными, как ее душа, глотками и смотрела на экран. Ни тени вчерашнего страха, который я пытался ей приписать, ни намека на колебания. Только холодная, отточенная решимость.

— Пора, Арти — сказала она, не отрывая взгляда от экрана.

Я кивнул, чувствуя, как сердце забилось где-то в горле. Она сделала несколько кликов мышкой. Последний щелчок прозвучал в тишине как выстрел. Статья ушла. Граната была брошена. Оставалось ждать взрыва.

И он не заставил себя ждать.

Сначала это был тонкий ручеек — пара уведомлений на телефоне, первые комментарии на сайте «Вечернего Оракула». Потом ручеек превратился в поток, поток — в ревущую лавину. Телефон Сирены, мой телефон, стационарный телефон в пентхаусе — все они ожили одновременно, разрываясь от звонков и сообщений. Новостные агрегаторы подхватили историю мгновенно. Фотографии Прайса и Финча замелькали на экранах телевизоров в сопровождении шокирующих заголовков.

Город взорвался. Эффект был даже сильнее, чем мы могли предположить. Акции компаний, связанных с Прайсом, рухнули. Политические эксперты наперебой комментировали скандал, предрекая крах всем причастным. К обеду стало известно — Дэмиен Прайс арестован при попытке покинуть город. Его выводили из офиса в наручниках, лицо белое как мел, растерянное. Сенатор Финч выступил с официальным заявлением, яростно отрицая все обвинения, называя статью «грязной клеветой» и «охотой на ведьм». Но его слова тонули в общем гуле негодования. Его политическая карьера, еще вчера казавшаяся незыблемой, рассыпалась на глазах, как карточный домик. Генеральная прокуратура объявила о начале полномасштабного расследования.

«Вечерний Оракул» взлетел на вершину медийного Олимпа. Тиражи раскупались мгновенно, сайт едва справлялся с наплывом посетителей. А Сирена…Сирена Фоули в одночасье превратилась из скандально известной журналистки в национального героя, бесстрашного борца с коррупцией, образец профессионализма и отваги. Ее имя было у всех на устах.

К вечеру мы добрались до редакции. То, что там творилось, напоминало смесь выпускного бала и празднования победы на чемпионате мира. Воздух гудел от возбужденных голосов, смеха, звона бокалов с дешевым шампанским, которое Хендерсон, расчувствовавшись, заказал ящиками. Все пространство было заполнено сотрудниками — от курьеров до редакторов отделов. Нас с Сиреной встретили овациями.

Меня хлопали по плечу, жали руку, называли «наш герой» и «молодец, парень». Голова шла кругом от шума, внимания и смеси облегчения с какой-то странной пустотой. Все это казалось сюрреалистичным после напряжения последних дней. Пока я пытался вежливо улыбаться и принимать поздравления, ко мне протиснулся Хендерсон, главный редактор, его обычно хмурое лицо расплылось в довольной улыбке.

— Морган! Поздравляю! Это было мощно! Просто невероятно! — он с силой стиснул мою руку — я подписал приказ о твоем переводе. С сегодняшнего дня ты репортер отдела расследований. Под началом Сирены, разумеется.

Я пробормотал слова благодарности, все еще не до конца веря в происходящее. Репортер. Не стажер.

— И знаешь, что меня больше всего удивило? — Хендерсон понизил голос, наклонившись ко мне — она указала тебя соавтором. Сирена. Фоули. Поставила твое имя рядом со своим — он недоверчиво покачал головой — за все годы, что я ее знаю, она ни разу ни с кем не делилась славой. Никогда. Всю добычу всегда забирала себе. А тут…Морган, ты, видать, чем-то ее зацепил.

Я посмотрел туда, где в центре толпы стояла Сирена. Она принимала поздравления с присущей ей смесью легкой скуки и саркастического превосходства. На ней был идеально сидящий брючный костюм, в руке — бокал шампанского, к которому она едва притрагивалась. Она не улыбалась широко, как остальные, лишь иногда ее губы трогала чуть заметная, ироничная усмешка, когда очередной восторженный коллега рассыпался в комплиментах ее «гражданскому мужеству». Она была эпицентром этого праздника, но казалась отстраненной, наблюдающей за всем со стороны.

Наши взгляды встретились поверх голов. Она чуть приподняла бровь, словно спрашивая:

— Ну что, мой мальчик, наслаждаешься своей минутой славы?

Я подошел к ней, когда толпа немного схлынула.

— Поздравляю, Сирена — сказал я тихо — это было…грандиозно.

— Грандиозно — это когда платят по счетам вовремя, Арти — отрезала она, делая маленький глоток шампанского. Ее глаза внимательно изучали мое лицо — а это — всего лишь работа. Грязная, шумная, но работа. Сегодня они носят тебя на руках, завтра — с удовольствием втопчут в грязь, если подвернется случай. Не забывай об этом.

— Я…Хендерсон сказал, что меня переводят. В репортеры — я все еще не мог привыкнуть к этой мысли — и…спасибо, что указала мое имя.

Она фыркнула, и в ее глазах блеснул знакомый холодный огонек.

— Не строй иллюзий, Морган. Мне просто было лень переписывать титульный лист. И потом — она чуть наклонила голову, ее голос стал тише, интимнее, но от этого не менее опасным — полезных щенков нужно поощрять. Чтобы лучше служили — она окинула меня оценивающим взглядом с головы до ног — теперь ты репортер Морган. Постарайся соответствовать. И не вздумай облажаться. Я не люблю убирать за своими сотрудниками.

Она снова отвернулась к толпе, оставив меня с этим «поощрением», которое прозвучало одновременно как комплимент и как угроза. Репортер Морган. Ее сотрудник. Ее случайный выбор, который оказался полезным.

Праздник гудел вокруг, но для меня он уже закончился. Победа была одержана, враги повержены, награды получены. Но глядя на Сирену, я понимал — для нее это лишь очередной раунд в бесконечной игре. И я все еще был в этой игре. Рядом с ней. По ее правилам.

Праздничный гул редакции продолжал бить по ушам, но я чувствовал себя все более отстраненным от этого веселья. Шампанское казалось кислым, поздравления — фальшивыми. Я видел, как Сирена, ловко уклонившись от очередного восторженного коллеги, скользнула в свой кабинет, прикрыв за собой дверь. Любопытство, смешанное с привычкой следить за ней, потянуло меня следом. Дверь была не заперта, и я заглянул в щель.

Она сидела за своим столом, спиной ко мне, и что-то быстро печатала на ноутбуке. Никакого намека на празднование. Ее плечи были напряжены, сосредоточенность была почти осязаемой. На столе рядом с ноутбуком лежал телефон, который периодически тихо вибрировал. Она не обращала на него внимания, полностью поглощенная работой. Что она делает? Новое расследование? Уже? Неужели ей недостаточно сегодняшнего триумфа?

Я тихо отошел от двери, чувствуя укол беспокойства. Вернувшись в гущу празднующей толпы, я машинально взял телефон, чтобы проверить новости — старая привычка, вбитая Сиреной. И вот тогда мир под ногами качнулся.

Мелкая заметка в ленте одного из новостных агентств, еще не подхваченная остальными. Кратко, сухо, почти незаметно среди громогласных заголовков о нашей победе. «Эмили Картер, бывшая ассистентка Леонарда Прайса, найдена мертвой в своей квартире. Причины смерти устанавливаются». Эмили. Та самая Эмили, которая передала нам компромат на Прайса и давшая нам одну из первых ниточек.

Холодный пот прошиб меня. Руки задрожали. Я прокрутил ленту дальше, и сердце ухнуло куда-то в пропасть. Еще одна короткая новость: «Уолтер Дэвис, главный бухгалтер компании «Норт Стар Логистикс» (одной из ширм «Феникса», фигурировавшей в нашем расследовании), был найден мертвым. Его семья обратилась в полицию». Дэвис. Человек, чьи документы помогли окончательно похоронить всех, кто остался на плаву после нашей статьи.

Убиты. Свидетели. Ключевые фигуры, чьи жизни были косвенно задеты нашим расследованием. Это не могло быть совпадением.

Внутри меня что-то оборвалось. С хрустом, как перетянутая струна. Весь этот триумф, слава, поздравления, мое новое звание репортера — все это вдруг показалось грязным, запятнанным кровью и страхом. Наша победа была построена на костях? Сирена знала? Она…причастна? Нет, не могла же она…но ее спокойствие утром, ее работа сейчас, в кабинете, пока все празднуют…

Я почувствовал тошноту. Мне нужно было выйти, отдышаться. Ноги сами понесли меня к столу секретаря. На бланке заявлений я нашел нужный — «Заявление об увольнении по собственному желанию». Рука дрожала, но я вписал свое имя. Арториус Морган. Репортер. На один день.

С этим листком, который казался мне единственным честным поступком за последнее время, я направился к кабинету Хендерсона. Дверь была приоткрыта, он сидел за столом, устало откинувшись на спинку кресла. Увидев меня, он слабо улыбнулся.

— А, Морган! Заходи, парень. Решил сбежать от шума? — его голос был теплым, отеческим. Но улыбка погасла, когда он увидел выражение моего лица и листок в руке — что стряслось, сынок? На тебе лица нет.

Я молча положил заявление на стол. Он удивленно поднял брови, потом его взгляд стал серьезным, проницательным.

— Увольнение? Сейчас? После такого дня? — он покачал головой — что случилось, Арти? Рассказывай.

— Эмили Картер мертва — слова вырвались хрипло. — та самая Эмили, что дала нам фото. Уолтера Дэвиса тоже убили.

Хендерсон нахмурился, его лицо помрачнело. Он на мгновение прикрыл глаза, словно собираясь с мыслями. Потом медленно открыл ящик стола и достал оттуда пузатую бутылку бурбона и два стакана. Он плеснул янтарную жидкость в оба.

— Держи — он протянул мне стакан. Я взял его, но запах ударил в нос, и я невольно поморщился. Сирена всегда говорила, что бурбон — пойло для фермеров и неудачников, предпочитая скотч или джин.

Хендерсон усмехнулся, заметив мою реакцию.

— Что, она и тебя пыталась отучить от бурбона? Небось говорила, что это напиток деревенщин?

— Откуда вы зна… — начал я удивленно.

— Мы двадцать лет уже знакомы, забыл? — он прервал меня, делая глоток — мы с ней — единственные из старой гвардии Оракула, которые дожили до сегодняшнего дня, сынок. Остальные либо уволились, не выдержав ее или гонки, либо спились к чертям — он вздохнул — пей. Все равно корпоратив. Да и напиток, черт возьми, хороший, что бы она там ни говорила.

Я сделал глоток. Напиток обжег горло, но потом разлился теплом по телу, немного снимая ледяные тиски страха и отвращения. Мы помолчали.

— Послушай, Арти — начал Хендерсон тихо, но настойчиво — то, что случилось с Картер и Дэвисом — это ужасно. И это…вероятно, последствия. Грязные, кровавые последствия нашей работы. Но уходить сейчас — это не выход. Ты нужен здесь. Ты нужен ей.

— Я не понимаю — я покачал головой — Сирена…она же железная леди. Она сама кого угодно съест и не подавится. Ей никто не нужен.

Хендерсон посмотрел на меня долгим, понимающим взглядом.

— Она такой притворяется, Арти. Она всегда такой притворялась. И ей всегда нужно было крепкое плечо рядом. Кто-то, кто…видит больше, чем просто фасад — он отпил еще бурбона — да, Сирена — циничная, грубая, властно-доминантная стерва. Все так. Но проблема в том, что это лишь маска. Маска, которую она носила так долго, что она уже намертво срослась с ней. Настолько прочно, что она, боюсь, сама поверила, что она действительно такая. Что внутри нет ничего, кроме льда и стали.

Он наклонился вперед, его голос стал еще тише.

— Но ты…ты видишь больше, верно? Я это заметил с самого начала. Ты единственный, кто смотрит на нее не только со страхом или восхищением. Ты видишь проблески чего-то другого. И, возможно, ты единственный, кто может помочь ей эту маску если не сорвать, то хотя бы немного ослабить. Не дать ей окончательно превратиться в монстра, которого она так старательно изображает.

Он посмотрел на меня в упор.

— Без тебя, особенно сейчас, когда ставки так высоки, она может потерять последний запал человечности, который в ней еще теплится. Она замкнется окончательно. Пожалуйста, Арти. Не делай поспешных решений. Подумай.

Его слова были искренними, полными какой-то тихой, отцовской заботы. Он говорил о Сирене не как о гениальной журналистке или невыносимой начальнице, а как о человеке, которого он знал долгие годы, со всеми его трещинами и слабостями, скрытыми под броней.

Я смотрел на бланк увольнения, потом на Хендерсона, потом мысленно — на Сирену, работающую в своем кабинете. Маска, которая срослась с лицом. Крепкое плечо. Может ли он быть прав? Могу ли я действительно быть тем, кто…

Я медленно отодвинул стакан. Бурбон все еще горчил, но уже по-другому.

— Хорошо — сказал я тихо — я останусь — я взял бланк и скомкал его — спасибо, Джордж. За все.

Он ободряюще кивнул, в его глазах мелькнуло облегчение.

— Вот и правильно, сынок. Вот и правильно.

Прошло несколько дней. Пыль от скандала с Прайсом и «Фениксом» медленно оседала, превращаясь из газетной сенсации в строчку в политической хронике. Мэр Финч, как и предсказывала Сирена, не удержался — его отставка была тихой и быстрой, словно ампутация гангренозной конечности, которую все хотели поскорее забыть. Редакция «Оракула» еще купалась в лучах славы, но первоначальный восторг сменился более деловой атмосферой. Победа была одержана, пора было двигаться дальше.

И Сирена двигалась. О, еще как. На этой неделе ей вручили очередную престижную цацку — «Золотого Грифона за журналистскую доблесть и бескомпромиссность». Церемония была пафосной, с речами о свободе слова и четвертой власти. Сирена принимала награду с той же едва заметной ироничной усмешкой, с какой слушала поздравления в редакции после публикации. На ней снова был безупречный костюм, в руке — статуэтка грифона, которую она держала так, будто это был просто еще один предмет интерьера для ее стерильного кабинета. Она была на абсолютном пике. Королева расследований, гроза коррупционеров, икона профессии.

Но я видел то, чего, казалось, не замечали другие, ослепленные ее блеском. За фасадом триумфатора, за стальной уверенностью и саркастичными репликами зияла пустота. Я научился это видеть — в том, как ее глаза на долю секунды становились стеклянными, когда она думала, что на нее не смотрят, в том, как ее пальцы нервно теребили край рукава пиджака, в почти неощутимой вибрации одиночества, исходившей от нее, когда она оставалась одна в своем кабинете поздно вечером. Ее победа казалась пирровой. Да, враги были повержены, но какой ценой?

Смерть Эмили Картер и Уолтера Дэвиса бросили густую тень на наше расследование. Официально их дела не были связаны с нашей публикацией, полиция бормотала что-то невнятное про бытовые причины и личные проблемы. Но я знал, и Сирена знала, и, думаю, Хендерсон тоже догадывался. Это были «хвосты», которые кто-то очень влиятельный и безжалостный подчищал. И наши методы, методы Сирены, которые привели к этой победе, вызвали волну перешептываний и осуждения в профессиональном сообществе. Никто не говорил открыто — боялись ее влияния и репутации — но я чувствовал это в косых взглядах, в слишком формальных поздравлениях, в том, как коллеги старались поскорее закончить разговор с ней. Ее откровенно боялись, ей завидовали, но ее не уважали так, как раньше. Единственным, кто стоял за нее горой, был Хендерсон. Я несколько раз слышал, как он яростно отбивал нападки на планерках, защищая ее право на любые методы ради истины, прикрывая ее своей репутацией и авторитетом. Старый друг, верный до конца.

Я и сам чувствовал себя опустошенным. Повышение до репортера, имя рядом с ее именем на титульном листе — все это потеряло вкус. Я чувствовал себя использованным. Инструментом в ее руках. «Полезным щенком», как она выразилась. Щенок выполнил команду, получил свою косточку в виде должности, но что дальше? Радости не было, только глухая усталость и неприятный осадок. Образ мертвой Эмили и пропавшего Дэвиса стоял перед глазами. Было ли оно того стоило?

Наши отношения с Сиреной зашли в мертвый тупик. Та странная, электрическая связь, которая возникла между нами во время расследования, оборвалась в ночь публикации. Секс прекратился. Резко, без объяснений. Словно она просто переключила тумблер внутри себя. Осталась только работа. Сухие приказы, редкие планерки, напряженное молчание в лифте. Она снова воздвигла стену между нами, еще более высокую и холодную, чем прежде. Иногда мне казалось, что она избегает смотреть мне в глаза. Может, ей тоже было не по себе от того, что случилось с Эмили и Дэвисом? Или она просто списала меня со счетов, как выполнившего свою функцию оперативника?

Я не знал. Я остался, послушав Хендерсона, но теперь не понимал, зачем. Наблюдать за ее медленным саморазрушением под маской успеха? Быть тем «крепким плечом», о котором говорил старик? Но как им быть, если она сама отталкивает меня ледяным презрением? Я смотрел на нее, получающую своего «Золотого Грифона», окруженную вспышками фотокамер, и видел самого одинокого человека в мире. И рядом с ней я чувствовал себя точно так же. Мы оба были на пике, но этот пик оказался холодной, безжизненной вершиной. Что делать дальше? Я понятия не имел.

Терпение лопнуло через несколько дней после церемонии вручения «Золотого Грифона». Наблюдать за тем, как Сирена виртуозно играет роль несокрушимой королевы журналистики, зная, какая пустота скрывается за этим фасадом, становилось невыносимо. Видеть ее отстраненность, чувствовать ледяную стену, выросшую между нами там, где еще недавно бушевало пламя — все это давило на грудь свинцовой плитой. А главное — я должен был знать. Должен был услышать от нее, что, черт возьми, происходит. Почему она снова держит меня на расстоянии вытянутой руки, словно я заразный? Почему после всего, что было — не только расследования, но и нас — она ведет себя так, будто я просто…очередной подчиненный?

Я подкараулил ее поздно вечером, когда большинство сотрудников уже разошлись. Свет горел только в ее кабинете и у Хендерсона. Я постучал и, не дожидаясь ответа, вошел. Она сидела за столом, склонившись над какими-то документами, но я знал, что она заметила меня еще до того, как я открыл дверь. У нее был радар на мое присутствие.

Она медленно подняла голову. Взгляд был усталым, но острым, как всегда. Ни тени удивления. Скорее, легкое раздражение, что ее потревожили.

— Что тебе, Морган? — ее голос был ровным, лишенным каких-либо эмоций. Никакой фамильярности, никаких «Арти». Снова официальный тон.

Я закрыл за собой дверь, чувствуя, как бешено колотится сердце.

— Сирена, нам нужно поговорить.

Она откинулась на спинку кресла, скрестив руки на груди. На губах заиграла знакомая саркастическая усмешка.

— О? Неужели? И о чем же такому важному репортеру, как ты, нужно поговорить со мной в столь поздний час? Не терпится получить новое задание? Или решил обсудить последнюю редакционную политику?

— Перестань — вырвалось у меня резче, чем я хотел — ты прекрасно знаешь, о чем. О нас. О том, что происходит…или вернее, не происходит между нами.

Ее усмешка стала шире, но глаза оставались холодными.

— А что, по-твоему, должно происходить, Морган? Расследование закончено. Статья опубликована. Премии получены. Враги повержены. Ты получил свою должность. Работа сделана. Какие еще могут быть вопросы?

Она обвела кабинет жестом, будто демонстрируя финальную сцену спектакля.

— Работа? — я подошел ближе к столу — то есть все, что было…это была просто работа? Интимная часть производственного процесса? — горечь в моем голосе была почти осязаемой.

Сирена лениво повела плечом, рассматривая меня с каким-то хищным любопытством, словно оценивая реакцию подопытного кролика.

— А ты ожидал чего-то другого, малыш Арти? — она произнесла это «малыш Арти» с той самой интонацией — смесью насмешки и чего-то интимного, собственнического, что раньше заставляло меня терять голову, а теперь било под дых — ты был мне нужен. Да, нужен. Для этого дела. Мне нужен был кто-то преданный, кто-то достаточно умный, чтобы понимать, но недостаточно опытный, чтобы задавать лишние вопросы. Кто-то, кем можно управлять.

Она чуть подалась вперед, ее взгляд стал жестче, почти гипнотизирующим.

— Но ты был маленьким мальчиком, испуганным стажером, который боялся собственной тени. А я ковала из тебя мужчину. Я заставила тебя пройти через огонь, воду и медные трубы этого дерьмового города. Я показала тебе, как рвать глотки акулам. Ты им стал, Арти. Посмотри на себя — репортер «Оракула», имя на первой полосе. А теперь гордись этим и помни, что тебя сделала Я!

Ее слова хлестнули, как пощечина. Она не просто отгораживалась — она обесценивала все, что было, выставляя это своей заслугой, своей игрой, где я был лишь пешкой, пусть и усовершенствованной ею же. В ее голосе звучала сталь, неприкрытый цинизм и та самая властность, которая одновременно притягивала и отталкивала. Не было ни намека на сожаление, ни капли тепла. Только холодный расчет и утверждение своего превосходства.

— Значит…это все? — спросил я глухо, чувствуя, как последняя надежда на какой-то другой ответ умирает — просто…использовала и выбросила?

— Не драматизируй, Морган — она снова откинулась на спинку кресла, ее тон стал почти скучающим — я дала тебе карьеру, опыт, имя. Большинство людей убили бы за такой шанс. Ты получил то, что хотел, разве нет? Или ты надеялся на вечную любовь и совместные завтраки? Не будь наивным. Мы оба знаем, что такие вещи не для нас. Особенно не для меня — она указала на стопку бумаг на столе — а теперь, если ты не возражаешь, у меня действительно есть работа. В отличие от некоторых, я не почиваю на лаврах.

Разговор был окончен. Она дала это понять со всей своей убийственной прямотой. Я стоял перед ней, чувствуя себя невероятно глупо, опустошенно и…да, использованно. Она была права в одном — она меня сделала. Она выковала репортера Моргана, но в процессе, кажется, сломала что-то важное внутри Арториуса. Хендерсон просил меня быть ее плечом, видеть за маской человека. Но сейчас я видел только маску — идеальную, непроницаемую, сросшуюся с лицом настолько, что от человека под ней не осталось и следа. Или она просто не хотела, чтобы я его видел.

Я молча развернулся и вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь. Разговор не привел ни к чему, кроме еще большей боли и осознания того, что пропасть между нами стала бездонной. Что делать дальше, я по-прежнему не знал. Но оставаться рядом с ней, играя роль благодарного творения, я, кажется, больше не мог.