Сирена и Оракул

Глава 4. Городские огни, холодные игры

Утро встретило меня не привычным будильником, а запахом свежесваренного кофе и ощущением чужого тепла рядом. Я открыл глаза и несколько секунд просто смотрел на ровное, спокойное дыхание Сирены, лежавшей ко мне спиной. Воспоминания прошлой ночи нахлынули волной — ее прикосновения, ее приказы, мое собственное подчинение, которое пугало и странным образом притягивало одновременно. Я осторожно высвободил руку из-под ее талии, стараясь не разбудить, и сел на кровати. Впервые за долгое время я чувствовал себя совершенно потерянным, выбитым из колеи. Власть, которую она имела надо мной, была не только интеллектуальной или профессиональной, она проникла куда-то глубже, в самую суть моего существа.

Она проснулась почти сразу, как будто почувствовав мое движение. Повернулась, лениво потянулась, совершенно не смущаясь своей наготы. В утреннем свете, льющемся сквозь панорамные окна, ее тело выглядело еще более совершенным, почти нереальным.

— Уже паникуешь, Морган? — спросила она с легкой усмешкой, заметив мое напряженное лицо. — Расслабься. Это была просто…оптимизация ресурсов. И небольшой практический урок по подчинению и исполнению. Судя по результату, ты усвоил его неплохо.

Она встала и направилась в ванную, не удостоив меня больше взглядом. Никакой неловкости, никаких сантиментов. Для нее это было так же естественно, как дышать или отдавать распоряжения. Вернулась она уже одетой в строгий домашний костюм из темного шелка, волосы собраны в тугой узел. Ночная соблазнительница исчезла, уступив место холодному стратегу.

Завтрак был таким же минималистичным и дорогим, как и вся квартира: черный кофе, какие-то экзотические фрукты и тосты с авокадо, которые она приготовила с деловитой быстротой. Мы ели молча, пока она не разложила на столе распечатки наших вчерашних находок.

— Итак, — начала она, постукивая идеальным маникюром по названию офшорной компании — Кайманы. Банально, но эффективно. И эта фамилия — Спенсер. Проверь сегодня все возможные связи этого Спенсера с «Фениксом» и Прайсом. Любые упоминания, контракты, даже случайные встречи. Но этого мало. Дэвис боялся не только финансовых махинаций. Он боялся связей Прайса с властью. Нам нужно увидеть их вместе. Прайса и нашего доблестного мэра Финча. Не на официальном приеме, где они будут обмениваться фальшивыми улыбками, а там, где они чувствуют себя расслабленно. Где могут проскользнуть настоящие слова, настоящие жесты.

Я кивнул, пытаясь сосредоточиться на работе, отогнать навязчивые образы прошлой ночи.

— Где мы можем их увидеть в такой обстановке? — спросил я — вряд ли они пригласят нас на партию в гольф.

Сирена криво усмехнулась.

— Конечно, нет. Но элита этого города обожает демонстрировать свою щедрость и значимость. Особенно перед телекамерами, пусть и немногочисленными. — Она достала из ящика стола два плотных кремовых конверта с тиснением — ежегодный благотворительный вечер Фонда поддержки искусств. Закрытое мероприятие. Весь цвет города будет там: бизнесмены, политики, их жены в бриллиантах и любовницы в шелках. Идеальный рассадник для наблюдения. Финч — почетный гость, Прайс — один из главных спонсоров. Они точно будут там, и наверняка найдут время для приватной беседы где-нибудь в укромном уголке.

Она протянула мне один конверт.

— Это твое. Но есть условие — Она окинула меня критическим взглядом с ног до головы. Моя вчерашняя рубашка и брюки, единственная приличная одежда, что у меня была с собой, явно не соответствовали ее стандартам — в таком виде ты туда не пойдешь. Ты будешь рядом со мной, а значит, должен выглядеть соответственно. Ты мой актив, Арти, — она использовала это уменьшительное имя с легкой издевкой, — и активы должны выглядеть презентабельно. Сегодня же купишь себе нормальный костюм. Смокинг. Дорогой. И туфли. Не экономь. Считай это инвестицией в наше общее дело. Деньги я тебе переведу.

Приказ был отдан. Обсуждению не подлежал. Часть меня возмутилась — она указывала мне, что носить, как будто я ее собственность. Но другая часть…признавала ее правоту. В том мире, куда мы собирались войти, внешний вид был не просто одеждой, а заявлением. И она хотела, чтобы мое заявление соответствовало ее статусу.

День прошел в суматохе. Я нашел приличный бутик, где консультанты смотрели на меня с плохо скрываемым снисхождением, пока я не назвал нужную сумму и не выбрал классический черный смокинг, белоснежную рубашку и лаковые туфли. Цена была астрономической, больше моей месячной зарплаты до встречи с Сиреной. Но когда я посмотрел на себя в зеркало, то с трудом узнал свое отражение. Это был другой человек — более солидный, уверенный, почти…опасный.

Вечером мы встретились у входа в роскошный особняк, где проходил вечер. Гости уже прибывали — лимузины бесшумно подкатывали к парадному входу, из них выходили мужчины в дорогих костюмах и женщины в сверкающих платьях. И тут я увидел Сирену.

Она была…сногсшибательна. Это слово даже близко не описывало того эффекта, который она производила. На ней было длинное вечернее платье глубокого изумрудного цвета, расшитое чем-то сверкающим, что ловило свет и переливалось при каждом движении. Ткань облегала ее фигуру, как вторая кожа, и я снова, как и ночью, не мог не отметить, насколько идеально оно подчеркивало все ее достоинства: невероятно тонкую талию, от которой линия бедер казалась еще более внушительной и соблазнительной, высокую, упругую грудь, которую едва сдерживал смелый вырез. Ее волосы были уложены в сложную высокую прическу, открывающую шею и плечи, а на шее и в ушах сверкали крупные изумруды, идеально гармонирующие с платьем. Макияж был ярким, но безупречным, подчеркивая ее хищные черты лица и делая глаза еще более выразительными.

Она выглядела как королева, сошедшая со страниц глянцевого журнала. Холодная, недоступная, ослепительно красивая и абсолютно уверенная в своей власти над миром. И на мгновение я снова почувствовал тот самый трепет — смесь восхищения, страха и почтительного благоговения. Рядом с ней я, даже в своем дорогом смокинге, чувствовал себя лишь дополнением, фоном для ее великолепия.

Мы вошли внутрь, и меня буквально ослепил блеск. Хрустальные люстры размером с небольшой автомобиль заливали огромный зал светом, отражаясь в мраморных полах, зеркалах в золоченых рамах и бесчисленных бокалах с шампанским. Воздух гудел от приглушенных разговоров, смеха и тихой музыки струнного квартета, игравшего где-то в углу. Это был мир роскоши и власти, мир, бесконечно далекий от моих пыльных архивов и дешевых забегаловок. И посреди всего этого великолепия Сирена чувствовала себя как рыба в воде. Точнее, как акула в аквариуме с золотыми рыбками.

Она мгновенно преобразилась. Легкая улыбка заиграла на ее губах, но глаза оставались холодными и внимательными. Она двигалась по залу с грацией хищницы, кивая знакомым, обмениваясь короткими, остроумными фразами, принимая комплименты своему платью с видом легкой скуки, как будто это было само собой разумеющимся. Люди тянулись к ней, мужчины — с плохо скрываемым вожделением, женщины — со смесью зависти и восхищения. Она была центром внимания, но ее истинная цель оставалась скрытой за маской светской львицы. Ее взгляд скользил по толпе, выискивая нужные фигуры, оценивая обстановку, как генерал перед битвой.

— Вот и наши голубки, — прошептала она мне на ухо, когда мы на мгновение остановились у колонны с бокалами шампанского. Ее дыхание обожгло кожу — мэр Финч у бара, делает вид, что слушает какого-то старика в орденах. А вот и Прайс, у противоположной стены, беседует с сенатором. Обрати внимание на даму рядом с ним. Элеонора Прайс. Выглядит скучающей. И вон там, рядом с Финчем, его вечный помощник, мистер Джонс. Говорят, он любит хороший скотч и склонен к болтливости после третьего стакана.

Я проследил за ее взглядом. Мэр Финч, невысокий, полноватый мужчина с фальшивой улыбкой. Леонард Прайс, высокий, седой, с хищным профилем и глазами-буравчиками. Его жена, Элеонора, действительно выглядела отстраненной — красивая женщина лет пятидесяти, с усталым взглядом и драгоценностями, которые стоили бы больше, чем я заработаю за всю жизнь. Помощник мэра, Джонс, уже явно прикладывался к стакану.

— План такой, — продолжила Сирена так же тихо, ее губы едва шевелились — я займусь Джонсом. Попробую разговорить его, пока он не ушел в полный штопор. А ты… — она окинула меня оценивающим взглядом, и в нем промелькнуло что-то вроде удовлетворения от того, как я выгляжу в смокинге — ты займешь миссис Прайс. Отвлеки ее. Будь милым, очаровательным, сделай пару комплиментов ее платью, ее уму, чему угодно. Твоя молодость и свежее лицо здесь — редкость. Используй это. Не дай ей скучать и не позволяй ей подойти к мужу, пока я не подам знак.

Мое сердце ухнуло куда-то вниз. Отвлечь жену Прайса? Играть роль…кого? Жиголо? Мальчика по вызову для скучающей богатой дамы? Щеки вспыхнули от унижения. Я почувствовал себя пешкой в ее игре, красивой приманкой, которую она без колебаний бросает на растерзание, чтобы достичь своей цели. Это было мерзко. Но стоило мне встретиться с ее холодным, выжидающим взглядом, как все мои протесты умерли, не родившись. В ее глазах не было и тени сомнения или извинения. Это был приказ, и она ожидала беспрекословного подчинения. Вспомнилась прошлая ночь, ее пальцы в моих волосах, ее тихий голос, отдающий команды…я был в ее власти, и сопротивление казалось невозможным, даже смехотворным.

— Понял, — выдавил я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

— Вот и умница, — она едва заметно коснулась моей руки, посылая разряд статического электричества по всему телу — действуй. И постарайся выглядеть так, будто тебе это нравится.

Она развернулась и плавной походкой направилась к бару, где уже перехватила помощника мэра Джонса, одарив его своей самой ослепительной и фальшивой улыбкой.

Сглотнув комок в горле, я поправил бабочку и направился к Элеоноре Прайс. Она стояла в одиночестве у окна, разглядывая сад. Подойти к ней было одним из самых трудных шагов в моей жизни.

— Прошу прощения, — начал я, стараясь придать голосу уверенность, которой не чувствовал — я не мог не заметить, как задумчиво вы смотрите на сад. Наверное, думаете о чем-то прекрасном, раз даже великолепие этого зала не может отвлечь вас?

Она обернулась, слегка удивленно. Ее глаза, уставшие и немного печальные, на мгновение оживились, оценивая меня.

— Скорее о том, как бы сбежать от этого великолепия, молодой человек, — ответила она с легкой иронией — здесь ужасно душно.

— Позвольте представиться, Артур Морган, — я слегка кивнул — и я вас понимаю. Иногда самая красивая клетка остается клеткой. Но даже в клетке можно найти приятного собеседника. Например, я заметил, что цвет вашего платья удивительно гармонирует с этими редкими ночными фиалками в саду.

Я нес какую-то чушь, но, к моему удивлению, она улыбнулась — на этот раз искренне. Возможно, ей действительно было скучно. Возможно, комплимент был удачным. Или, как и предсказывала Сирена, мое относительно молодое лицо на фоне всех этих стареющих магнатов и политиков было приятным разнообразием.

— Артур Морган, — повторила она — вы явно не из этого круга. Слишком…искренний комплимент. Я Элеонора Прайс.

Мы разговорились. Я рассказывал какие-то полувыдуманные истории, внимательно слушал ее жалобы на мужа, который вечно занят делами, восхищался ее познаниями в искусстве (оказалось, она действительно курирует этот фонд). Я играл роль очарованного молодого человека, и, к своему ужасу и отвращению, понимал, что у меня получается. Она смеялась над моими шутками, касалась моей руки, ее глаза теплели. Я чувствовал себя последним подонком, используя эту несчастную, одинокую женщину, но приказ Сирены был превыше всего. Краем глаза я видел, как она стоит рядом с Хендерсоном, который что-то оживленно ей рассказывал, жестикулируя стаканом. Сирена внимательно слушала, кивала, иногда вставляла короткие реплики, и ее хищные глаза не упускали ни одной детали. Игра продолжалась.

Я продолжал играть свою роль, поддерживая легкий, непринужденный разговор с Элеонорой Прайс. Я говорил комплименты, задавал вопросы о ее увлечениях, внимательно слушал ответы, хотя внутри все сжималось от фальши и чувства собственной низости. Время от времени мой взгляд невольно возвращался к главным фигурам этого вечера — мэру Финчу и ее мужу, Леонарду Прайсу. Они теперь стояли недалеко друг от друга, в окружении нескольких человек, и вели светскую беседу. Внешне все было безупречно — улыбки, вежливые кивки, респектабельные позы. Но я, наученный Сиреной замечать детали, видел напряжение. Оно сквозило в том, как крепко Прайс сжимал свой бокал, в едва заметной складке у рта мэра, в их слишком пристальных, оценивающих взглядах, которыми они обменивались, думая, что никто не видит. Что-то незримое витало между ними — недоверие, возможно, скрытая вражда, тщательно замаскированная под деловое партнерство.

Элеонора, похоже, тоже это чувствовала, или просто устала от фальши этого вечера. Она вздохнула и, понизив голос, начала рассказывать мне о своих проблемах. Не о глобальных интригах, конечно, а о личных — о холодности мужа, его постоянном отсутствии, о чувстве одиночества посреди всей этой мишуры, о том, как ее увлечение искусством — единственная отдушина в золотой клетке. Ее голос звучал тихо, с нотками усталой грусти, и в ее глазах больше не было светской скуки, только глубокая, застарелая печаль. Искренность этой женщины, ее уязвимость, делали мою роль еще более отвратительной. Я должен был ее использовать, а вместо этого мне хотелось ее утешить.

И тут произошло нечто странное. Глядя на нее — на эту зрелую, элегантную, несчастную женщину, с ее дорогим платьем, идеальной укладкой и аурой властности, пусть и подточенной одиночеством, — я внезапно почувствовал укол желания. Не того неловкого восхищения, которое я испытывал к Сирене, не нежной симпатии, которую могла бы вызвать ее откровенность. Нет, это было что-то другое — грубое, животное, почти насильственное. В моем мозгу мелькнул дикий, неуместный образ: сорвать с нее это элегантное платье, прижать к холодной стене у окна, взять ее здесь же, грубо, без прелюдий, почувствовать ее смятение и подчинение.

Откуда это?! Я похолодел от ужаса перед собственными мыслями. Это было не похоже на меня. Я никогда не испытывал таких агрессивных, примитивных порывов. И тут же пришло осознание, страшное и ясное, как удар молнии. Сирена. Прошлая ночь. Это она. Она не просто проникла мне под кожу, она влезла в мою душу, в мою голову, и основательно там покопалась. Она что-то сломала или, наоборот, что-то разбудила во мне — темное, первобытное, то, о чем я и не подозревал. Она не просто подчинила мою волю, она начала перекраивать мою личность, настраивать мои инстинкты так, как ей было нужно. Возможно, для того, чтобы я лучше выполнял ее задания? Или просто ради эксперимента? Я почувствовал себя марионеткой, чьи ниточки настроения и желания дергает невидимый кукловод.

Эта внезапная вспышка похоти к Элеоноре была отвратительной, чужеродной, но пугающе сильной. Я сжал кулаки, стараясь подавить этот низменный импульс. Мысли метались. Часть меня была в ужасе от того, кем я становлюсь под ее влиянием. Но другая часть…другая часть все еще цеплялась за иррациональную надежду. Несмотря на ее циничные слова, брошенные мне тогда — «Только не вздумай в меня влюбиться, малыш Арти» — где-то в глубине души я все еще надеялся, что между нами может быть что-то большее, чем отношения манипулятора и инструмента. Эта слабая, глупая надежда делала происходящее еще более запутанным и болезненным. Как я мог надеяться на что-то с Сиреной, если она превращала меня в это?

Я заставил себя сосредоточиться на лице Элеоноры, на ее грустных глазах, и волна неуместного желания медленно отступила, оставив после себя гадкий привкус во рту и чувство глубокого стыда.

В этот момент я увидел Сирену. Она все еще мило беседовала с заметно покрасневшим и расслабленным Джонсом. Их взгляды встретились на долю секунды через весь зал. Она едва заметно, почти неуловимо кивнула и чуть приподняла уголок губ — не улыбка, а скорее знак, понятный только мне. Сигнал был получен. Она узнала все, что ей было нужно.

— Элеонора, простите, — сказал я как можно мягче, прерывая ее на полуслове — вы были невероятно интересной собеседницей, и я искренне благодарен вам за откровенность. Но боюсь, мне нужно найти моего…партнера по делам. Кажется, она подает мне знаки. Срочные дела, вы понимаете.

Я постарался изобразить сожаление, хотя на самом деле чувствовал лишь облегчение от того, что этот фарс скоро закончится.

— Да, конечно, Артур, — она снова надела маску светской вежливости, хотя в ее глазах промелькнуло разочарование — дела прежде всего. Было приятно познакомиться.

Я вежливо кивнул и быстро ретировался, не оглядываясь. Подошел к Сирене, которая как раз прощалась с Джонсом, оставляя его с глуповатой улыбкой на лице.

— Пора, — коротко бросила она, взяла меня под руку, и мы направились к выходу, не обращая внимания на любопытные взгляды. Ее пальцы крепко сжимали мой локоть, утверждая ее власть и контроль даже в этом простом жесте. Мы покидали этот сверкающий рассадник лжи и интриг, унося с собой крупицы опасной правды и мое собственное, все более искаженное отражение в зеркале души.

Молчание в машине было тяжелым, почти удушающим, нарушаемым лишь тихим шелестом шин по асфальту ночного города. Прохладный воздух из приоткрытого окна немного приводил в чувство, но не мог смыть гадкий осадок от прошедшего вечера. Образ Элеоноры Прайс, ее усталых глаз и той внезапной, дикой вспышки желания, которую я испытал, стоял перед глазами. И рядом с ним — холодное, удовлетворенное лицо Сирены, когда она получила то, что хотела от Джонса.

— Ты получила то, что нужно было? — спросил я, нарушая тишину. Голос прозвучал глухо.

— Разумеется, — ее тон был легким, почти безразличным, как будто она говорила о покупке продуктов. — Джонс, под действием третьего скотча и моего обаяния, оказался кладезем полезной информации. Подтвердил наши догадки насчет финансовых махинаций с городскими контрактами. Прайс и Финч по уши в этом дерьме, используют подставные фирмы, одна из которых, кстати, зарегистрирована на имя племянницы Джонса.

Забавно, правда?

Она усмехнулась. Но мне было не до смеха. Я видел, как она работала. Видел ее цинизм в действии, ее готовность использовать людей, как фигуры на шахматной доске. И я был одной из этих фигур. Пешкой, которую бросили отвлекать королеву противника.

— Тебе…тебе нравится это? — вырвалось у меня — использовать людей? Манипулировать ими? Заставлять меня…делать то, что я делал?

Я ожидал вспышки гнева, холодной отповеди. Но она лишь повернула голову и посмотрела на меня своим пронзительным взглядом, в котором плясали насмешливые искорки.

— Малыш Арти, ты начинаешь задавать слишком много экзистенциальных вопросов, — протянула она с сарказмом. — мы делаем то, что должны, чтобы выжить и процветать в этом мире. Все используют всех. Просто кто-то делает это искуснее. И да, мне нравится побеждать. А методы…методы вторичны. Ты же не думал, что мы будем бороться с ними, размахивая белыми платочками и взывая к их совести?

— Но то, как ты…как ты использовала меня. Отправила флиртовать с этой женщиной, как какого-то…альфонса. Это было унизительно.

— О, бедняжка, — ее голос сочился издевкой — твоя нежная мужская гордость задета? Или тебе просто не понравилось, что пришлось работать? Ты справился, кстати. Миссис Прайс выглядела вполне очарованной. Неожиданный талант.

— Дело не в этом! — я повысил голос, чувствуя, как краска заливает лицо — дело в том, что…там, рядом с ней…я почувствовал…кое-что странное. Неправильное.

Я замялся, не зная, как описать тот дикий, неуместный импульс.

Сирена выгнула бровь, ее интерес явно возрос.

— Странное? Интригующе. Рассказывай.

Я сглотнул, чувствуя себя идиотом, но продолжил, запинаясь:

— Просто…внезапное желание. Очень…агрессивное. Непохожее на меня. Как будто…как будто это было не мое чувство. Как будто ты…

Я не договорил, но она поняла. Ее губы скривились в знакомой циничной усмешке.

— Ах, вот оно что, — протянула она задумчиво, постукивая пальцем по рулю — малыш Арти обнаружил в себе темную сторону. И конечно, виновата в этом я. Как удобно.

Она сделала паузу, давая своим словам впитаться.

— А ты не думал, Арти, что это совершенно естественно? Ты оказался рядом с властной, зрелой, недоступной женщиной. Она излучает определенную ауру, пусть и приправленную скукой и неудовлетворенностью. Ты молод, полон сил, к тому же только вчера пережил…скажем так, интенсивный опыт, который мог встряхнуть твою гормональную систему и снять некоторые внутренние блоки. Добавь к этому адреналин от выполнения опасного задания, напряжение момента, запретность ситуации…что ты ожидал почувствовать? Платоническую нежность? — Она фыркнула — твоя психика и твое тело отреагировали на мощный стимул. Это примитивно, да. Но вполне логично. Это просто химия, Арти. Химия и психология власти. Ничего сверхъестественного. И уж точно не моя магия вуду.

Ее объяснение звучало так гладко, так рационально, что на мгновение я почти поверил. Она умела препарировать любые чувства, любые сомнения, раскладывая их на составляющие и обесценивая. Но где-то глубоко внутри червячок сомнения оставался.

— Но… мне не нравится тот, кем я становлюсь рядом с тобой — тихо сказал я — тот, кого ты из меня делаешь. Твое тлетворное влияние губит меня.

Сирена резко повернулась ко мне, ее глаза сузились.

— А кем бы ты был без моего, как ты выражаешься, «тлетворного влияния», а, Арти? — ее голос стал жестким, режущим — думаешь, ты был бы лучше? Кем? Честным журналистом-расследователем? Копал бы по мелочи, нарывался на мелких сошек, получал бы гроши, жил бы в своей конуре и тешил себя иллюзией, что несешь правду в массы? А потом? Либо тебя бы раздавили такие, как Прайс, заткнули бы рот парой купюр или парой угроз. Либо ты бы спился от бессилия и невостребованности. Либо, в лучшем случае, дослужился бы до редактора отдела происшествий в какой-нибудь желтой газетенке, брюзжал бы на молодых и жаловался на жизнь. Вот твои радужные перспективы, малыш Арти! Ты всегда этого хотел — докапываться до сути, видеть скрытые пружины, обладать знанием, которое дает власть. Ты просто боялся себе в этом признаться. Я лишь помогла тебе развить твои истинные таланты, дала инструменты и показала поле боя. Ты становишься тем, кем всегда хотел быть, просто боишься это принять.

Ее слова били точно в цель, затрагивая мои самые потаенные амбиции и страхи. Я действительно хотел этого — знания, силы, возможности влиять на события. Но цена…цена казалась слишком высокой. Я не был уверен. Я вообще уже ни в чем не был уверен.

— Я…я не знаю — прошептал я.

Сирена смотрела на меня долго, изучающе. Потом ее губы снова изогнулись в хищной улыбке.

— Сомнения — это нормально, Арти. Особенно для новичка. Но знаешь, есть только один по-настоящему действенный способ их развеять.

Она резко перегнулась через сиденье, ее лицо оказалось в нескольких сантиметрах от моего. Ее глаза горели темным огнем, а запах ее духов ударил в голову. Она схватила мою руку своей прохладной, сильной ладонью.

— Знаешь, малыш Арти, — промурлыкала она низким, грудным голосом, от которого у меня по спине побежали мурашки, — давно я не трахалась в машине. Надо бы это исправить.

И прежде чем я успел что-либо осознать или возразить, она потянула меня на себя, одновременно откидывая спинку своего сиденья. Все мои сомнения, страхи и моральные терзания мгновенно утонули в волне жара, исходящего от ее тела, и властном блеске ее глаз. Она снова брала контроль — над ситуацией, надо мной, над моими мыслями и моим телом. И я снова подчинялся.

Ее слова, ее близость, властный блеск глаз — все это обрушилось на меня разом, сметая последние остатки сопротивления и сомнений. Ее губы впились в мои — не поцелуй, а требование, утверждение власти. Я ответил инстинктивно, неуклюже, все еще пытаясь осознать происходящее, но она уже действовала. Сиденье откинулось назад с глухим щелчком, и в тесном пространстве автомобиля мир сузился до ее тела, ее запаха, ее неумолимой силы.

Это не было похоже ни на что, что я испытывал раньше. Никакой нежности, никакой прелюдии, только первобытная, яростная энергия. Ее движения были резкими, почти грубыми. Она сорвала с меня рубашку, пуговицы отлетели, царапая кожу. Ее пальцы впивались в мои плечи, оставляя красные следы, ее зубы прошлись по ключице, вызывая одновременно боль и странное, темное удовольствие. Я чувствовал себя не партнером, а объектом, инструментом для удовлетворения ее внезапного порыва. И часть меня, та часть, что еще цеплялась за прежнего Арториуса, была в ужасе.

Но другая часть…та, которую она разбудила или создала…она отзывалась. Она жаждала этого. Сирена доминировала абсолютно, управляя каждым моим движением, каждым вздохом. Она задавала ритм — рваный, дикий, неумолимый. Ее глаза горели темным огнем, в них не было ни любви, ни нежности, только концентрация, власть и какое-то хищное удовлетворение. Тесное пространство машины, запах кожи сидений, смешанный с ее духами и запахом наших тел, полумрак, нарушаемый лишь светом уличных фонарей — все это создавало атмосферу чего-то запретного, первобытного.

Я слышал ее тяжелое дыхание, свои собственные сдавленные стоны. Ее ногти царапали мою спину, и я не пытался сдержать болезненный вздох. Я чувствовал, как она использует меня, мое тело, мою реакцию, и вместо унижения или стыда, которые я ожидал почувствовать, меня захлестывала волна чего-то иного. Это было остро, опасно, это было на грани боли, и, к своему собственному ужасу, я понимал — мне это нравится. Мне нравилась ее грубость, ее бескомпромиссная власть, нравилось чувство потери контроля, подчинения ее воле. Та самая агрессивная энергия, что вспыхнула во мне рядом с Элеонорой, теперь нашла выход, но направленная не мной, а ею. И это было… освобождающе. Пугающе, но освобождающе. Я больше не боролся с ней, не боролся с собой. Я просто отдавался этому потоку, этому мрачному, животному единению.

Все закончилось так же внезапно и резко, как и началось. Мир на мгновение взорвался белым шумом, а потом осталась только пустота, тяжелое дыхание и ноющая боль в мышцах. Мы замерли в неудобных позах, прижатые друг к другу в тесном пространстве. Воздух был густым и тяжелым.

Сирена отстранилась первой, легко, словно ничего особенного не произошло. Она поправила свое платье, которое оказалось смятым и слегка разорванным у плеча, провела рукой по растрепавшимся волосам. Затем достала из сумочки тонкую сигарету и зажигалку. Щелчок, вспышка огня, и вот она уже затягивается, выпуская струйку дыма в приоткрытое окно. Ее профиль в свете фонарей был резок и прекрасен своей холодной отстраненностью. Она молча смотрела куда-то вдаль, на огни ночного города.

Тишина снова стала напряженной, но теперь другой. Не неловкой, а какой-то…окончательной.

— Не вздумай теперь сбежать, малыш Арти, — вдруг произнесла она тихо, не поворачивая головы. Голос был ровным, почти без обычной иронии, но и без тепла — ты мне нужен. Оказывается, от тебя есть толк. Было бы глупо терять такой…актив.

Ее слова были типично сиреновскими — циничными, прагматичными, сводящими все к пользе и выгоде. Но мне послышалось в них что-то еще. Не просьба, нет. Скорее, констатация факта, в котором сквозила тень…потребности? Или это я уже сам додумывал?

Я смотрел на ее силуэт, на тлеющий кончик сигареты, и чувствовал внутри опустошение и странную, болезненную ясность. Той борьбы, что кипела во мне еще час назад, больше не было. Она победила. Или я просто сдался.

— Я не знаю, кто я теперь, Сирена, — тихо ответил я, и голос мой был хриплым и усталым — Но кем бы я ни стал…что бы от меня ни осталось…я твой.

В ее горле что-то клокотнуло — то ли сдавленный смешок, то ли просто звук затяжки. Она повернула голову и встретилась со мной взглядом. В ее глазах мелькнуло что-то мимолетное — удивление? Удовлетворение? Или просто отражение уличных фонарей?

— Само собой, малыш Арти, — сказала она с легкой усмешкой, снова надевая привычную маску — куда ж ты денешься от такой замечательной хозяйки? Хорошо, что до тебя наконец дошло. Меньше глупых вопросов будет — она затушила сигарету в пепельнице. — поехали. Ко мне ближе. А завтра будет новый день. И у нас чертовски много работы.

Она завела мотор, и машина плавно тронулась с места, унося нас сквозь ночной город к ее дому, к новому дню, к новой, неведомой мне жизни, в которой я уже не принадлежал себе.