Сирена и Оракул

Глава 8. Призраки прошлого, цена молчания

Утренний свет, пробивающийся сквозь щели в жалюзи, неприятно резал глаза. Я проснулся от запаха свежесваренного кофе и чего-то жареного. Тело ломило после вчерашних кульбитов и бурной ночи, но голова была на удивление ясной. Рядом на диване было пусто, только смятые простыни и подушки напоминали о том, что произошло несколько часов назад.

Я сел, оглядываясь. Квартира Сирены при дневном свете выглядела еще более стильной и немного богемной. Дорогая мебель, разбросанные книги и журналы, современное искусство на стенах. И посреди всего этого — она. Сирена стояла у кухонной стойки, спиной ко мне, одетая в мою вчерашнюю рубашку, которая была ей велика и едва прикрывала бедра. Она помешивала что-то на сковороде, и вид ее длинных ног под моей рубашкой вызвал новый прилив того самого огня, что бушевал между нами ночью.

Она обернулась, словно почувствовав мой взгляд. На ее лице не было и тени смущения или неловкости, только привычная легкая усмешка.

— О, телохранитель проснулся. Надеюсь, ночные кошмары о ржавых вентиляционных шахтах не слишком тебя донимали? Завтрак почти готов. Не могу же я позволить своему спасителю умереть с голоду после героического спасения моей драгоценной персоны и не менее героической ночи. Яичница с беконом — стандартный набор выжившего после перестрелки. Кофе черный, как твоя душа.

Она поставила передо мной тарелку и чашку. Ее движения были уверенными, голос — ровным, с неизменными саркастическими нотками. Словно и не было той отчаянной близости, того животного страха и желания, что смели все барьеры между нами всего несколько часов назад. Но я видел легкую тень усталости под ее глазами и то, как она чуть дольше обычного задержала на мне взгляд. Она тоже помнила. Просто умела это скрывать гораздо лучше меня.

— Спасибо, — кивнул я, принимая тарелку — кофе — это то, что нужно. Особенно после твоих планов по спасению мира с помощью компромата. Готова нырнуть в грязь, которую принесла нам заплаканная мстительница?

— Всегда готова, Арти, — она села напротив, пододвинув к себе ноутбук и ту самую флешку — это моя работа. Копаться в чужом грязном белье, даже если оно пахнет порохом и предательством. Посмотрим, стоила ли вчерашняя беготня свеч.

Она подключила флешку, ее пальцы забегали по клавиатуре. На экране стали появляться папки, документы, фотографии, аудиофайлы. Сирена быстро просматривала их, ее лицо становилось все более сосредоточенным, хищным.

— Так-так-так… Финансовые махинации, откаты, связи с криминалом… О, а вот это интересно! Фотографии Прайса в весьма недвусмысленной компании с одним очень известным политиком, который строит из себя образец морали. Классика жанра. Наша девочка не зря рисковала. Тут хватит, чтобы утопить его карьеру и репутацию в самом зловонном болоте.

Она усмехнулась, явно довольная уловом. Но потом ее взгляд зацепился за какой-то документ, текстовый файл с невзрачным названием. Она открыла его, и выражение ее лица неуловимо изменилось. Усмешка исчезла, брови слегка сошлись на переносице. Она вчитывалась, прокручивая текст вниз, и я заметил, как напряглись ее плечи, как она закусила губу — жест, совершенно ей не свойственный.

Я молча наблюдал за ней, допивая кофе. Что-то в этом файле выбило ее из колеи. Это была не та реакция, которую я ожидал увидеть у циничной журналистки, нашедшей убойный компромат. Это было что-то другое. Личное.

Она молчала несколько минут, уставившись в экран. Потом медленно подняла на меня глаза. В них не было обычного азарта или сарказма. Была… странная смесь горечи, растерянности и старой боли.

— Кроме Прайса…тут есть еще кое-что — проговорила она тихо, словно нехотя — кое-кто. Человек из моего прошлого. Виктор Харрингтон.

Имя мне ничего не говорило, но по тому, как она его произнесла, я понял, что он для нее значил много.

— Он…он упоминается в связи с одной из ранних сделок Прайса. Очень грязной сделки. Похоже, он тоже был в этом замешан, хоть и по касательной.

— И что с того? — спросил я, стараясь говорить нейтрально, хотя уже чувствовал, куда ветер дует — еще один негодяй в списке. Больше грязи — громче скандал. Разве не этого ты хотела?

Сирена отвела взгляд, снова уставившись в экран.

— Этот «негодяй», Арти…он когда-то мне помог. Очень сильно помог. Когда я только начинала, была никем, с кучей амбиций и пустыми карманами. Он дал мне шанс, открыл нужные двери. Без него…я бы не сидела сейчас здесь.

Она сделала паузу, и я увидел, как она сглотнула.

— Но за его помощь была назначена цена. Очень высокая цена. — Она криво усмехнулась, но усмешка не коснулась ее глаз — некоторые двери открываются только одним ключом, Морган. Особенно для молодой и амбициозной девушки в этом городе.

Мне не нужны были подробности. Я все понял. Понял, о какой «цене» идет речь. И понял причину ее внезапной задумчивости. Публикация этого материала не просто ударит по Прайсу. Она вытащит на свет и ее старую, тщательно похороненную историю. Заденет человека, который, пусть и сомнительными методами и по сомнительным причинам, помог ей стать той, кем она стала. И, возможно, заставит ее снова пережить унижение и боль той «цены».

Я смотрел на нее, и пазл начинал складываться. Ее ярость по отношению к Прайсу, ее готовность идти на любой риск, ее внезапные колебания сейчас. Это было не просто расследование. Это было что-то глубоко личное. Возможно, месть. Но месть не только Прайсу. Возможно, это была попытка свести счеты со своим прошлым, с той ценой, которую ей пришлось заплатить. Или, наоборот, она теперь колебалась, не желая разрушать того, кто когда-то был ее ступенькой наверх, пусть и скользкой.

— Сирена, — сказал я тихо. — Что ты собираешься делать?

Она резко захлопнула ноутбук, словно обрывая неприятные мысли. Вернулась ее обычная маска — холодная, чуть насмешливая.

— То, что и собиралась, Морган. Публиковать. Всю правду, какой бы грязной она ни была. Прайс должен ответить. А остальные…что ж, каждый сам платит по своим счетам. В этом бизнесе нет места сантиментам. И прошлому тоже.

Но я видел, что это была бравада. Под маской цинизма скрывалась растерянность и боль. И я снова понял — эта женщина гораздо сложнее, чем кажется. И ее война была гораздо глубже, чем просто охота за сенсацией.

Я смотрел, как она с нарочитой небрежностью убирает ноутбук. Маска циничной журналистки была на месте, но сидела она как-то криво, словно наспех натянутая. Слишком уж резким был переход от той задумчивости, почти боли, которую я видел мгновение назад, к этой показной решимости. И ее слова о том, что в этом бизнесе нет места сантиментам и прошлому, прозвучали скорее как заклинание, которое она повторяла самой себе.

— Значит, просто работа? — спросил я в лоб, не отводя взгляда. Я видел, как она напряглась — просто очередной грязный секрет, который ты вытащишь на свет? Даже если он связан с человеком, который…открыл тебе двери? Твоя реакция, когда ты увидела имя Харрингтона, не была похожа на реакцию человека, которому плевать на прошлое.

Я сделал паузу, давая словам повиснуть в воздухе. Она смотрела на меня исподлобья, в глазах зажегся холодный огонек раздражения.

— Это расследование, Сирена. Оно все еще просто работа для тебя? Или теперь это что-то личное? Месть, может быть? За что-то, что Прайс сделал? Или за ту «цену», которую тебе пришлось заплатить благодаря таким, как Харрингтон?

Она вспыхнула. Резко встала, едва не опрокинув чашку с недопитым кофе.

— А зубки-то у стажера растут! — прошипела она, и в ее голосе зазвенел металл — уже не просто мальчик, выполняющий то что я говорю, но еще и психоаналитик? Решил покопаться в моей светлой и незамутненной душе, Морган? Какое тебе вообще дело до моих мотивов? Твоя работа — быть тем, кем я тебе велю быть. Все остальное — не твоя забота!

Она говорила резко, зло, но я не отступил. Я просто смотрел на нее — на эту сильную, язвительную, умную женщину, которая сейчас пыталась спрятать свою уязвимость за стеной колкостей. И в моем взгляде, видимо, было что-то такое, что заставило ее запнуться. Не угроза, не осуждение. Просто…понимание. И беспокойство. Настоящее, не показное. Я видел, как гнев в ее глазах медленно уступает место чему-то другому — усталости, горечи и, возможно, той самой зависимости, о которой она сама говорила вчера. Зависимости не только от защиты, но и от того, что рядом был кто-то, кто видел больше, чем она показывала.

Она отвела взгляд первой, провела рукой по волосам, вздохнула. Подошла к окну, снова глядя на город, который расстилался под нами — огромный, равнодушный, полный таких же историй, как ее.

— Личное… — повторила она тише, уже без прежней злости — в этом бизнесе, Арториус, все становится личным рано или поздно. Особенно для женщины. Ты думаешь, легко пробиться наверх, когда у тебя нет ничего, кроме мозгов и амбиций? Этот мир…он жрет таких, как я, на завтрак.

Она обернулась, и на ее лице была кривая, циничная усмешка, но теперь она была направлена не на меня, а на весь мир за окном.

— Ты прав, Виктор Харрингтон мне помог. Открыл двери. Но такие, как он, никогда ничего не делают просто так. Всегда есть цена. И иногда она такая, что потом всю жизнь пытаешься отмыться — она помолчала, подбирая слов — ты платишь. Не деньгами. Ты платишь частью себя, своей гордостью, своими иллюзиями. Ты делаешь то, о чем потом не хочешь вспоминать, но без чего ты бы так и осталась никем. И ты учишься с этим жить. Ты становишься жестче, циничнее, потому что иначе просто не выживешь. Ты учишься использовать людей так же, как они использовали тебя. Становишься такой же частью этого механизма.

Она не смотрела на меня, говоря это. Ее голос был ровным, почти бесцветным, но я слышал за ним эхо старой боли и унижения. Она не вдавалaсь в детали, но мне и не нужно было. Я понял достаточно. Понял, через что ей, вероятно, пришлось пройти. И понял, почему упоминание Харрингтона так ее задело. Это было напоминание о той части ее жизни, о той цене, которую она заплатила за свое место под солнцем.

— Так что да, Морган, — она снова посмотрела на меня, и во взгляде была тяжелая усталость и какая-то новая откровенность — возможно, это личное. Возможно, это месть. Не только Прайсу. Может быть, всему этому прогнившему миру, который заставляет делать такой выбор. А может, я просто хочу доказать себе, что та цена была заплачена не зря. Что я могу чего-то добиться, используя только то, что у меня в голове, а не другие активы.

Она замолчала. И в этой тишине между нами повисло что-то новое. Ее слова, ее приоткрытая рана — все это изменило расклад. Ночь стерла границы между начальницей и подчиненным. Этот разговор стирал границы между двумя людьми, каждый со своими шрамами. Наши отношения, и без того запутанные адреналином и внезапной страстью, стали еще сложнее. Я видел перед собой не просто саркастичную журналистку. Я видел женщину, которая прошла через ад и научилась улыбаться, глядя в глаза своим демонам. И это вызывало не только сочувствие. Это вызывало уважение. И еще более сильное, почти инстинктивное желание ее защитить. Не только от пуль. От всего мира, который пытался ее сломать.

Тишина, повисшая после ее слов, была плотной, почти осязаемой. Маска цинизма дала трещину, и на мгновение я увидел под ней усталую женщину, заплатившую непомерную цену за свое место в этом городе, в этой профессии. Моя работа здесь, в редакции, предполагала обучение журналистским расследованиям под ее началом, наблюдение за тем, как работает опытный репортер. Но последние сутки перевернули все с ног на голову. Я, стажер, приставленный к ней скорее для формальности, чем для реальной помощи, оказался втянут в перестрелку, взлом и теперь вот — в откровенный разговор о самых темных сторонах мира, в котором она варилась годами.

Она отошла от окна, села обратно за стол, но уже не так близко к ноутбуку. Взяла свою остывшую чашку кофе, повертела в руках.

— Да уж, мир — не майский луг с розовыми пони, Морган, — она усмехнулась, но уже без прежней горечи, скорее с привычной иронией — это скорее грязная арена, где гладиаторы в дорогих костюмах рвут друг другу глотки за место под солнцем. А такие, как мы…мы либо становимся частью представления, либо теми, кто подметает кровь и песок после боя. Иногда приходится совмещать.

Я молча кивнул. Ее цинизм был понятен, выстрадан. Но он отличался от моего собственного, более… функционального взгляда на вещи. Я видел грязь, видел несовершенство системы, видел, на что способны люди ради власти или выживания. Но я привык действовать внутри этой системы, выполнять приказы, достигать целей, минимизируя ущерб, насколько это возможно. Сирена же, казалось, смотрела на все это с высоты своего опыта и видела не просто отдельные проявления гнили, а саму суть механизма, перемалывающего людей.

— Ты так говоришь, будто выбора нет, — заметил я тихо, скорее размышляя вслух, чем споря — будто все предопределено: либо ты хищник, либо жертва, либо уборщик на арене.

Она вскинула бровь, изучая меня с новым интересом. Словно оценивала, насколько стажер способен выйти за рамки простого наблюдения.

— А разве не так, малыш Арти? — В ее голосе снова появились саркастические нотки, но теперь они были направлены не на меня лично, а на саму идею выбора — мы рождаемся с разными картами на руках. Кто-то с козырными тузами, кто-то с мелкой шестеркой. И правила игры пишут те, у кого на руках флеш-рояль. Ты можешь блефовать, можешь пытаться подсмотреть карты соседа, можешь даже попробовать передернуть…но в конечном итоге казино всегда в выигрыше. Вопрос лишь в том, сколько фишек ты успеешь урвать, прежде чем тебя выкинут за дверь. Или прежде чем ты сам поставишь на кон то, что терять нельзя.

— Возможно, — согласился я. — Но даже с плохими картами можно играть по-разному. Можно сбросить карты сразу. Можно пытаться вытянуть игру до последнего, надеясь на ошибку противника. Можно попытаться сменить стол. А можно…просто понять правила и играть так, чтобы минимизировать потери. Не обязательно рвать глотку или подметать арену. Есть и другие роли.

Я думал о своей прошлой жизни, о путях, которыми шел сам. Путях, которые привели меня сюда, на стажировку в газету — не самый очевидный выбор после… всего остального. Это тоже был своего рода способ сменить стол, попытаться сыграть в другую игру.

Сирена внимательно слушала, слегка склонив голову набок. В ее глазах мелькнуло что-то похожее на удивление.

— Минимизировать потери…звучит очень…прагматично, Морган. Почти по-военному. Неужели ты думаешь, что в мире больших денег, политики и компромата можно выжить, просто стараясь не слишком запачкаться? Это наивно. Грязь здесь повсюду. Она проникает под кожу, въедается в душу. Пытаешься минимизировать потери — теряешь хватку. Пытаешься играть честно — тебя съедают первым.

— Я не говорил про «честно», — возразил я. — я говорил про «прагматично». Понимать риски, оценивать последствия, выбирать меньшее из зол. Это не значит быть чистым. Это значит выживать и сохранять…какой-то внутренний стержень. То, что не позволит тебе окончательно превратиться в часть механизма, о котором ты говорила.

Она хмыкнула, отпила холодный кофе, поморщилась.

— Внутренний стержень…красиво звучит. Только вот когда на кону твоя карьера, твоя безопасность, а иногда и твоя жизнь, этот стержень начинает гнуться под очень странными углами. И ты внезапно обнаруживаешь, что готов на многое, лишь бы не сломаться окончательно. Лишь бы доказать всем этим Прайсам и Харрингтонам, что ты чего-то стоишь сама по себе — она снова посмотрела на меня, и в ее взгляде была смесь вызова и той самой усталости — так что да, стажер. Мир несовершенен. И люди в нем тоже. Я это приняла. А ты? Готов принять это, копаясь в чужих секретах рядом со мной? Или ты все еще веришь в розовых пони?

Вопрос был не праздным. Он касался не только ее прошлого или этого расследования. Он касался и меня, моего места здесь, рядом с ней. Я пришел сюда учиться ремеслу, но уроки оказались куда сложнее и опаснее, чем я предполагал. И главным уроком становилась она сама — Сирена, со своим цинизмом, своей болью, своей несгибаемой волей и той уязвимостью, которую она так тщательно прятала. Принять ее мир означало принять и ее такой, какая она есть. Со всеми ее шрамами и методами выживания.

— Пони — это вряд ли — ответил я спокойно — но я думаю, что даже на самой грязной арене можно сохранить что-то человеческое. Вопрос в том, какую цену ты готов за это заплатить.

Она ничего не ответила, только долго смотрела на меня. И я понял, что этот разговор, начавшийся с компромата на флешке, ушел гораздо дальше. Он стал еще одним шагом на минном поле наших странных, запутанных отношений. Стажер и старший репортер. Спасенная и спаситель. Двое людей с разным прошлым, волею случая оказавшиеся в одной лодке посреди шторма из чужих грехов и собственных демонов. И мне предстояло научиться лавировать не только в мире расследований, но и в этом сложном взаимодействии с ней. Это определенно не входило в программу стажировки.

Наш разговор о несовершенстве мира растворился в спертом воздухе редакции, оставив кисловатый привкус циничной правды. Сирена, однако, была чужда долгим рефлексиям. Усталость, на мгновение промелькнувшая в ее глазах, исчезла, сменившись хищным блеском охотника, напавшего на след. Ее пальцы вновь застучали по клавиатуре, проносясь по схемам связей, финансовым документам и спискам имен, скачанных с флешки Прайса. Она была в своей стихии.

— Так, хватит соплей, стажер — бросила она, не отрываясь от экрана — знать, что Прайс — раковая опухоль на теле города, это полдела. Нам нужен Финч. Но мэр сейчас забаррикадировался, Прайс наверняка окружил его своими цепными псами после наших…фейерверков. Однако у любой крепости есть слабое место.

Она увеличила фрагмент организационной структуры мэрии.

— Финч тщеславен и падок на лесть, но не дурак. Он опирается на свое окружение. Прайс для него — эффективный решала, но его методы и растущее влияние нравятся далеко не всем. Особенно тем, кого он подвинул от кормушки.

Ее палец остановился на одном имени. Дора Вэнс. Начальник аппарата мэрии. Железная леди, серая мышь с повадками удава, прошедшая с Финчем огонь, воду и предвыборные кампании.

— Вэнс, — Сирена произнесла имя так, словно пробовала яд на кончике языка — умная стерва старой закалки. Привыкла быть главным кукловодом. А Прайс ее явно раздражает. Он слишком быстр, слишком грязен даже для нее, и, судя по паре файлов, которые Леонард предусмотрительно сохранил для шантажа, он несколько раз подставлял ее перед мэром, чтобы выглядеть героем. Она затаилась, но ждет шанса вонзить ему нож в спину. Мы ей этот шанс предоставим.

Она развернула ноутбук ко мне. На экране было фото Вэнс — холодной, подтянутой женщины лет пятидесяти с цепким взглядом.

— Твой выход, Морган. Наш троянский конь будет выглядеть именно так.

Я посмотрел на фото, потом на Сирену.

— Ты серьезно? Я должен втереться в доверие к начальнику аппарата мэрии? Я стажер, Сирена. Она меня дальше приемной не пустит. Как я заставлю ее говорить о Прайсе?

Сирена издала звук, похожий на сдавленный смешок.

— О, Морган, твоя прямолинейность иногда обескураживает. Кто сказал, что ты пойдешь туда как стажер из нашей конторки? Нет. Ты будешь… — она окинула меня долгим, изучающим взглядом, словно прикидывая размер шкуры на убитом звере, — …молодым, амбициозным специалистом. Возможно, с хорошим образованием, но без связей. Ищущим покровительства. Ты будешь восхищаться ее умом, ее карьерой, ее влиянием. Задавать правильные вопросы, ловить каждое слово. А потом, как бы невзначай, посеешь сомнение, легкое неодобрение методов Прайса, которые, конечно, эффективны, но так неэлегантны. Вэнс почувствует твое настроение. Она может увидеть в тебе союзника. Или просто полезного дурачка, которого можно использовать против Прайса. Нам подойдет любой вариант.

План был хитер, но я не был актером. Я привык действовать иначе. Манипуляции, игра на чужих амбициях и слабостях — это была территория Сирены, не моя.

— Сирена, я не уверен, что справлюсь, — честно признался я — это…не совсем мой профиль. Играть роль, лгать в лицо…

Она резко захлопнула ноутбук. Громкий щелчок эхом отозвался в тишине. В ее глазах блеснула опасная искра — смесь раздражения и азарта.

— А ты думал, для чего были все эти наши…уроки, стажер? — Она подалась вперед, ее голос стал тише, интимнее, но от этого только злее — думал, я таскала тебя по городу, заставляла лезть в самое пекло, просто чтобы научить репортажи писать? Или зачем, по-твоему, я тебя до седьмого пота загоняла ночами, пока ты едва дышал? Помнишь, кто кого, малыш Арти? Я тебя трахала, а не ты меня. Чтобы выбить из тебя эту твою правильность. Твою неуверенность. Чтобы ты понял — если хочешь чего-то по-настоящему, надо брать. Ломать сопротивление. Прежде всего — свое собственное.

Ее слова обожгли, вызвав в памяти слишком яркие, слишком изнуряющие образы: ее тело над моим, ее требовательные руки, ее взгляд, в котором не было нежности, только власть и почти исследовательский интерес — как далеко она может зайти, прежде чем я сломаюсь или…изменюсь. Она действительно пыталась переделать меня. Не просто научить. Перековать.

— Я учила тебя отращивать то, чего у тебя не было, — продолжала она уже спокойнее, но с той же безжалостной прямотой. — Зубы. Когти. Яйца. Все, что нужно, чтобы не просто смотреть, как жрут другие, а самому вцепиться в глотку тому, кто встал на пути. Или тому, кто тебе нужен для дела. Ты можешь, Морган. У тебя есть данные. Хладнокровие, наблюдательность, ты умеешь держать удар и не показывать страха. Просто направь это в другое русло. Не защищайся. Атакуй. Хитро. Изощренно.

Я смотрел в ее глаза и видел там не только циничного репортера. Я видел стратега, игрока, который ставит на кон все, включая людей вокруг. И я понял, что она права. Не в том, что ее методы единственно верные. А в том, что я действительно могу это сделать. Возможно, именно потому, что она вытащила наружу ту часть меня, которую я сам предпочел бы не замечать. Ту часть, которая умела выживать любой ценой. Отступать было поздно. И, честно говоря, где-то глубоко внутри шевельнулось странное, темное любопытство — смогу ли я сыграть в эту игру по ее правилам?

— Хорошо, — мой голос прозвучал тверже, чем я ожидал — что конкретно от меня требуется?

На ее губах появилась тень улыбки — хищной, удовлетворенной.

— Вот это другое дело. Садись, стажер. Начинается самое интересное. Назовем это… операция «Сладкий мальчик для Железной Леди». Нам нужно создать тебе безупречную легенду, изучить Вэнс под микроскопом — ее расписание, привычки, слабости, любимые рестораны, темы, на которые она откликается. Ты должен стать зеркалом ее амбиций и ее скрытой ненависти к Прайсу.

И мы погрузились в работу. Сирена снова открыла ноутбук, и на экране замелькали фотографии, отчеты, вырезки из статей — все, что касалось Доры Вэнс. Сирена генерировала идеи с пугающей скоростью, ее сарказм стал острее, а замечания — точнее. Я слушал, впитывал, анализировал, задавал вопросы, иногда предлагая свои коррективы, основанные на другом опыте — опыте оценки противника. Напряжение не спадало, но оно обрело вектор — холодный, расчетливый вектор подготовки к внедрению. И снова я чувствовал себя не стажером, а оперативником, готовящимся к миссии. Миссии, которая не имела ничего общего с журналистикой, но имела прямое отношение к той реальности, в которую меня так настойчиво погружала Сирена. И к той связи, которая возникла между нами — изнуряющей, опасной и странным образом делающей меня сильнее. Или просто безжалостнее.

План операции «Сладкий мальчик для Железной Леди», разработанный Сиреной, был одновременно изящен и циничен. Легенда была готова: я — Артур Морган, молодой, подающий надежды политтехнолог из другого штата, ищущий работу и покровительства в столице. Образование престижное, но связи отсутствуют. Восхищаюсь мэром Финчем и его командой, особенно — его правой рукой, несравненной Дорой Вэнс, чья карьера и ум вызывают у меня неподдельный трепет. Место встречи — неформальный обед в ресторане "Бельведер", известном своей кухней и тем, что его часто посещают чиновники мэрии. Сирена организовала это через одного из своих многочисленных контактов, представив меня как племянника старого знакомого, которого нужно «ввести в курс дела».

Я сидел за столиком у окна, поправляя манжеты дорогой рубашки (еще одна «инвестиция» по настоянию Сирены) и нервно ожидая. В ухе едва ощутимо жужжал миниатюрный наушник — моя прямая линия связи с кукловодом.

— Расслабься, Морган, — прошипел голос Сирены, как всегда полный сарказма. — Выглядишь так, будто собираешься на собственную казнь, а не на обед с дамой бальзаковского возраста. Помни легенду. Ты амбициозен, но почтителен. Восхищен, но не подобострастен. И ради всего святого, не пялься ей на грудь, как в прошлый раз на жену Прайса. Хотя, судя по досье, у Вэнс с этим поскромнее.

И тут она вошла. Дора Вэнс. Начальник аппарата мэрии.

Фотография в досье не передавала и десятой доли того, что я увидел. Да, ей было за пятьдесят, но время, казалось, лишь отточило ее красоту, придав ей остроту и властность. Высокая, стройная, с идеальной осанкой. Строгий, но безупречно скроенный брючный костюм цвета слоновой кости подчеркивал фигуру, в которой не было ни грамма лишнего. Короткая стрижка седеющих волос открывала высокий лоб и точеную линию шеи. Но глаза…умные, проницательные, чуть прищуренные, они смотрели так, словно видели все твои слабости и просчитывали тебя на три хода вперед. На губах играла легкая, едва заметная улыбка — улыбка человека, привыкшего повелевать. Она была красива. Не просто красива — она была ошеломительна в своей зрелой, уверенной власти.

И в тот момент, когда наши взгляды встретились, меня снова накрыло. Но это было не то мимолетное, смущающее восхищение, которое я испытал при первой встрече с Сиреной, и не та странная, агрессивная вспышка похоти к Элеоноре Прайс на приеме. Нет. Это было нечто иное. Гораздо сильнее. Гораздо…первобытнее.

Это было похоже на удар под дых. Кровь мгновенно ударила в голову, а затем устремилась вниз, вызывая почти болезненное, неконтролируемое возбуждение. В мозгу не было никаких мыслей о легенде, о Прайсе, о расследовании. Было только одно — жгучее, почти животное желание обладать этой женщиной. Не соблазнять, не ухаживать — а именно обладать. Сорвать этот безупречный костюм, увидеть ее растерянность, подчинить ее своей воле, взять ее грубо, властно, прямо здесь, на этом дорогом ковре ресторана. Образы были настолько яркими, настолько неуместными и пугающими своей интенсивностью, что я на мгновение потерял дар речи, чувствуя, как ладони становятся влажными, а дыхание перехватывает. Это было сильнее, чем с Элеонорой. Гораздо сильнее. Это было почти как наваждение. Снова ее влияние? Сирена что-то сломала во мне окончательно?

— Морган, твою мать, возьми себя в руки! — голос Сирены в наушнике прозвучал резко, вырывая меня из ступора. — Что с тобой? Ты покраснел как рак! Она уже идет к столу! Улыбайся, идиот! Встань! Поприветствуй!

Я с трудом заставил себя подняться, ноги показались ватными. Рука, которую я протянул Доре Вэнс, слегка дрожала. Ее пожатие было крепким, уверенным.

— Мистер Морган? Дора Вэнс. Приятно познакомиться. Мой старый друг Фрэнк так вас расхваливал.

Ее голос — низкий, с легкой хрипотцой, уверенный — лишь усилил мой внутренний хаос. Я пробормотал какие-то вежливые слова, помог ей сесть, стараясь не смотреть ей в глаза, боясь, что она увидит там то безумие, что бушевало внутри.

Обед превратился в пытку. Я пытался следовать инструкциям Сирены, которая непрерывно комментировала происходящее и подсказывала реплики.

— Спроси про ее последнюю инициативу по оптимизации работы департаментов…не так прямо! Сделай комплимент ее стратегическому видению…господи, Морган, ты что, заикаешься? Соберись! Она смотрит на тебя с подозрением…улыбнись! Расскажи анекдот…нет, не этот! Боже, ты безнадежен…

Я говорил о политике, о городском управлении, восхищался ее карьерой, задавал заранее подготовленные вопросы. Дора Вэнс отвечала сдержанно, но благосклонно. Она явно была заинтригована молодым человеком, который, казалось, искренне интересуется ее работой, а не пытается что-то у нее выпросить. Но мое тело меня предавало. Возбуждение не спадало, наоборот, оно пульсировало где-то внизу живота тугой, горячей волной, мешая сосредоточиться, подбирать слова, даже просто сидеть ровно. Я чувствовал, как пот стекает по спине, как горит лицо. Мне казалось, что мое состояние очевидно, что эта проницательная женщина видит меня насквозь. Я боялся, что вот-вот потеряю контроль, сделаю или скажу что-то непоправимое.

— …Так вот, возвращаясь к вопросу о взаимодействии с бизнес-сообществом, мистер Морган, мы считаем, что необходим более прозрачный диалог… — говорила Дора, а я отчаянно пытался унять дрожь в руках и сфокусироваться на ее словах, а не на изгибе ее губ или на том, как свет играет на ее скулах.

— Морган, ты сейчас кончишь прямо в штаны или потеряешь сознание! — голос Сирены в ухе был полон яда. — Сделай что-нибудь! Отлучись! Придумай причину!

— Прошу прощения, миссис Вэнс, — выдавил я, с трудом поднимаясь — не могли бы вы меня извинить на пару минут? Должен сделать один срочный звонок…точнее, принять. Очень не вовремя, но…

Дора Вэнс кивнула, одарив меня чуть удивленным, но вежливым взглядом.

— Конечно, мистер Морган. Не торопитесь.

Я почти бегом направился в сторону туалетов, чувствуя на себе ее внимательный взгляд. Залетев в кабинку и заперев дверь, я прислонился лбом к холодной перегородке, пытаясь отдышаться. Сердце колотилось как бешеное, тело горело.

— Сирена… — прошептал я в микрофон, спрятанный в воротнике рубашки. — Сирена, что со мной происходит? Это…это снова началось. Как тогда, с Элеонорой. Только… гораздо хуже. Я…я не могу это контролировать. Я сейчас просто…я не знаю, что делать! Это сводит меня с ума!

Я ожидал услышать ее привычный сарказм, ледяную отповедь, приказ взять себя в руки. Но то, что я услышал в ответ, заставило меня замереть.

Голос Сирены в наушнике был…другим. Незнакомым. Невероятно тихим, мягким, почти нежным. В нем не было ни капли обычной стали или иронии. Только теплота и какая-то глубокая, обволакивающая ласка.

— Тише, Арти…тише, мой хороший… — прошептала она так ласково, что я на мгновение усомнился, она ли это говорит. Ее голос был как бархат, как успокаивающее прикосновение — дыши глубже, слышишь? Просто дыши…все хорошо. Я рядом…я с тобой…

Я стоял, как громом пораженный. Это была не Сирена. Не та Сирена, которую я знал. Это была какая-то другая женщина, та, которую я никогда не видел и не слышал. Та, о которой, возможно, говорил Хендерсон?

— Я знаю, тебе тяжело, мой мальчик… — продолжала она тем же невероятно нежным голосом. — Это все…это слишком много. Но ты справишься…ты сильный, Арти…ты мой самый сильный…самый лучший…я верю в тебя…и я никогда тебя не брошу…слышишь? Никогда. Ты мне нужен. Ты — моя единственная надежда распутать весь этот клубок. Пожалуйста не сдавайся.

Ее слова, ее тон…они действовали как бальзам. Паника начала отступать, бешеное сердцебиение замедлилось, дыхание выровнялось. Горячая волна возбуждения спала, оставив после себя лишь легкую дрожь и огромное, всепоглощающее чувство… зависимости. Я вдруг с абсолютной ясностью понял: вот она, настоящая власть. Не грубая сила, не циничная манипуляция, не сексуальное доминирование. А вот это — способность одним лишь голосом, парой ласковых слов полностью подчинить себе другого человека, проникнуть в самую его душу, стать его якорем, его единственной опорой. Она только что продемонстрировала мне высший пилотаж контроля. И сделала это так искусно, что я почувствовал не ужас, а безграничную благодарность и преданность. Теперь она владела не только моим телом, не только моей карьерой. Она владела моей душой. Окончательно и бесповоротно.

— Сирена… — выдохнул я, все еще не веря своим ушам, но чувствуя, как возвращается самообладание — я…я сделаю. Я все сделаю. Ради тебя.

— Я знаю, Арти… — ее голос снова стал чуть более собранным, но нежность в нем все еще оставалась — я знаю, что сделаешь. Спасибо тебе…спасибо, мой хороший…

Секунду она молчала, а потом ее голос снова обрел привычные стальные нотки, хотя и без прежней язвительности.

— А теперь умойся холодной водой, приведи себя в порядок и возвращайся к нашей Железной Леди. Операция продолжается. Ты справишься.

Я стоял в тишине кабинки, оглушенный этим внезапным переключением. Умылся ледяной водой, посмотрел на свое отражение в зеркале. Бледный, со следами недавней паники в глазах, но спокойный. И решительный. Я выйду туда и сделаю то, что нужно. Потому что она попросила. Потому что она в меня верит. Потому что я — ее единственная надежда. И потому что теперь я знал: что бы ни случилось, она будет рядом. Или, по крайней мере, ее голос в моей голове, способный усмирить любых демонов — и внешних, и внутренних.