Снова с тобой

Глава 2

– Мэри, к подъезду подруливает фургон второго канала, репортеры Си-эн-эн ломятся в дверь, а дама над раковиной вопит, что у нее горит голова!

Сотовый телефон потрескивал, голос Бриттани пропадал и снова возникал, напоминая щебет какой-то обезумевшей пичуги. Мэри молчала, пережидая минутную панику. Когда она заговорила, ее голос прозвучал спокойно:

– Ты сможешь задержать их, Брит? Всего на пять минут, не больше. Я на углу Парк-авеню и Пятьдесят девятой улицы, и, похоже, пробка наконец-то рассосалась.

– Попробую. – Циничный смешок Бриттани прорвался через помехи. – Ого, меня только что сняли для завтрашнего репортажа «Высший свет против салона»! Это к разговору о рекламе.

– Хватит болтать. – Мэри отключила телефон и сунула его в свою вместительную сумочку от Прада. На расстоянии полуквартала загорелся красный свет. Подавшись вперед, перекрикивая радио, настроенное на матч «Янки», Мэри попросила: – Высадите меня на углу. Оттуда я дойду пешком.

Точнее, добежит – всю жизнь она куда-то торопилась бегом. Салон находился на углу Мэдисон-авеню и Шестьдесят первой улицы, через один длинный квартал и два коротких. Если светофоры помогут, она преодолеет это расстояние быстрее, чем водитель успеет узнать, выбьет ли Майк Стэнтон Сэмми Соуза из одной восьмой финала.

Она уже заворачивала за угол Мэдисон-авеню, задыхаясь и молясь, чтобы антиперспирант перебил запах пота, когда заметила фургон с эмблемой программы новостей второго канала. Последние несколько десятков ярдов она покрыла одним махом, подгоняемая биением сердца.

Эрнесто Гармендиа, самый модный стилист в этом году, стал звездой месяца; Мэри уже запланировала интервью с ним для программ «Сегодня» и «Прямой эфир с Реджисом и Кэти Ли». Но негативный репортаж мог в одну минуту превратить его в парию – и нести ответственность за это придется ей, Мэри. В конце концов, именно ее посетила блестящая идея – отпраздновать создание нового филиала шикарного салона Гармендиа «Совершенство» и устроить день открытых дверей и обслуживания для всех, кто согласится заплатить двести долларов за стрижку. Собранные средства было решено передать детскому ожоговому отделению больницы святого Варфоломея. Мэри заказала икру и блины в ресторане «Петроссиан», шампанское – у «Соколина и компании». Был предусмотрен даже приз – два билета на концерт Андреаса Шиффа в «Карнеги-холл».

Все было готово, дата жирно обведена в ее календаре. Но два дня назад один из клиентов Мэри, автор весьма нелестной биографии Элвиса Пресли, прибыл в Мемфис и увидел десятки рассерженных поклонников Элвиса, пикетирующих книжный магазин, где ему предстояло раздавать автографы. Несколько телевизионных каналов сразу отказались освещать это событие. Мэри пришлось в последнюю минуту вылетать в Мемфис, успокаивать взвинченного автора, уламывать капризных продюсеров, обратный рейс задержался. Поэтому в аэропорту Кеннеди она оказалась всего за час до открытия салона Эрнесто. И вот очередная неувязка!

На красной ковровой дорожке у дверей салона Мэри пришлось продираться сквозь толпу журналистов и папарацци, собравшихся в предвкушении приезда знаменитостей. Репортеры, которых Мэри обычно приходилось уговаривать явиться на очередное событие, теперь осаждали ее ассистентку, стоящую на страже возле застекленных дверей. Бриттани выделялась в бурлящей толпе как факел, ее бледные щеки раскраснелись, волосы пламенели в пронзительном свете фотовспышек и ручных прожекторов. Заметив проталкивающуюся к ней Мэри, Бриттани буквально просияла: подкрепление подоспело вовремя.

Изобразив на лице радостное оживление, Мэри вскинула руку и выкрикнула, обращаясь к репортерам:

– Наберитесь терпения, ребята! Еще пара минут – не больше! – Обернувшись к ассистентке, на миловидном личике которой мелькнуло отчаяние, Мэри яростно прошептала: – Задержи их еще на несколько минут. Я выясню, что происходит.

В салоне глазам Мэри явилась сцена, которая могла бы стать кульминацией первоклассной комедии. Пышнотелая дама средних лет стояла посреди элегантного салона, обставленного мебелью в стиле Людовика XV. Капли падали с мокрых волос дамы на короткое черное кимоно, расходящееся на объемистой груди. Ее обладательница вопила во всю мощь легких:

– И это вы называете завивкой? Да у меня на голове ожог третьей степени! За такое дело возьмется любой адвокат. Я этого так не оставлю, не надейтесь! – Длинный малиновый ноготь дамы нацелился на персонал салона, безмолвно выстроившийся вдоль стен, на фоне зеркал в барочных позолоченных рамах. -

Мэри метнула взгляд на Эрнесто, который прилагал все старания, чтобы успокоить клиентку, но явно начинал терять терпение. Его ноздри раздувались, рука уперлась в худое бедро, поза выглядела оскорбительно.

– Сеньора, ваши обвинения безосновательны! В моем салоне такого не могло случиться!

Новый прилив адреналина подхлестнул Мэри. Если сейчас же не взять ситуацию под контроль, пострадают не только волосы неизвестной дамы. Эрнесто повезет, если у него останется хотя бы одна клиентка, а Мэри придется забыть о сенсационном репортаже.

Однако двадцать лет работы в этой сфере кое-чему научили ее, и прежде всего она усвоила главное правило: в мире, где правит закон Мерфи, надо быть готовым ко всему.

Повернувшись к девушке, хлопочущей возле стола с угощением, Мэри властно приказала:

– Вынесите еду репортерам. Если понадобится, вернитесь за второй порцией.

Девушка, робкая блондинка, ответила Мэри испуганным взглядом, но послушно схватила поднос с блинами и молодой спаржей, обернутой ломтиками ветчины, и поспешила к выходу.

Усмирив таким образом бушующую толпу, Мэри направилась к разъяренной клиентке и вежливо, но настойчиво оттеснила ее в сторонку.

– Рада познакомиться с вами! – дружески улыбнулась она, протягивая руку. – Я Мэри Куинн из «Куинн комьюникейшнз».

– Гарриет Гордон. – Клиентка нехотя ответила на рукопожатие. Своими маленькими полузакрытыми подозрительными глазками и короткими желтыми волосами, торчащими во все стороны, как перья, она заставила Мэри вспомнить избитое, но точное выражение – «мокрая курица».

Мэри увела ее в сравнительно тихий угол, где обитая бутылочно-зеленым бархатом позолоченная кушетка была втиснута рядом с антикварной витриной с париками.

– Вы себе представить не можете, как я сожалею о случившемся! Разумеется, мы возместим вам ущерб.

– Каким же образом? – Негодование Гарриет Гордон было умело направлено по более практичному руслу. – Волосы не купишь ни за какие деньги! Да вы сами посмотрите, что с ними сделали! – Схватив влажную прядь, Гарриет предъявила ее собеседнице.

«Доверие тоже не продается», – мысленно возразила Мэри. По ее мнению, посетительница салона отделалась легким ощущением жжения, не более. Чутье подсказывало Мэри: Гарриет Гордон устроила скандал только потому, что именно сегодня ей это могло сойти с рук. Так она собиралась отомстить всему миру за то, что когда-то жизнь сурово обошлась с ней.

Такая порода людей Мэри была знакома. У нее мелькнула мысль о матери. Дорис тоже не отказалась бы отомстить людям подобным образом. Но в отличие от Гарриет мир ничем не сумел бы загладить свою вину перед Дорис.

– Вы совершенно правы, у вас есть все причины возмущаться. – Мэри сочувственно коснулась руки дамы. – Но я считаю, что в интересах нас обеих не предавать этот случай огласке.

Гарриет Гордон впилась в нее настороженным взглядом.

– Не понимаю, какая мне от этого польза. Репортеры должны знать, что здесь происходит. Будущих клиентов надо предостеречь!

Мэри замаскировала нарастающую панику любезной улыбкой.

– Гарриет… вы позволите называть вас по имени? Я – специалист по связям с общественностью. Поверьте мне, я хорошо знаю журналистов. Скандал нанесет удар не только по репутации Эрнесто. Я ничуть не удивлюсь, если кто-нибудь из репортеров, стоящих у двери, обвинит вас в попытке ограбить несчастных больных детей. – И она неодобрительно покачала головой.

У дамы отвисла челюсть.

– Но ведь я же…

– Вы же понимаете, любые слова и поступки можно истолковать двояко. А ведь речь идет о благотворительной акции, – поспешила добавить Мэри. – Все мы приложили немало стараний не только ради успеха салона, но и для того, чтобы помочь детям из больницы святого Варфоломея. Вы знаете, сколько среди них бездомных? Сколько трагедий! Мы должны сделать все возможное, чтобы оказать им помощь!

Гарриет захлопнула рот, заморгала и вдруг уставилась на Мэри в упор, стараясь показать, что она ничуть не обескуражена. Удовлетворившись произведенным эффектом, она прокашлялась.

– Ну хорошо, – произнесла она уже гораздо спокойнее. – Так когда же вы намерены исправить положение?

Быстро, пока Гарриет не передумала, Мэри выудила из сумки визитную карточку.

– Позвоните ко мне в офис в понедельник. Тогда и поговорим. – Сегодня суббота. В выходные она соберется с мыслями и найдет способ компенсировать моральный и материальный ущерб – пожалуй, пары бесплатных билетов на кинопремьеры будет достаточно.

Но Мэри вздохнула с облегчением лишь после того, как лично выпроводила из салона скандальную Гарриет, нагруженную бесплатными средствами для ухода за волосами. Как вскоре выяснилось, Гарриет удалили со сцены вовремя. Едва несносная особа ступила на тротуар, к салону подкатил длинный черный лимузин. Предвкушая встречу со знаменитостью, толпа журналистов бросилась к лимузину, не обращая внимания на Гарриет.

В салоне вновь заиграл духовой оркестр. Сквозь рев труб Мэри различила зычный голос Эрнесто, звавшего кого-то по-испански. Две женщины, сидящие перед зеркалами, хохотали, словно происходящее было спектаклем, поставленным специально для них. Хлопали пробки. Юные красавицы в переливчатых голубых шелковых блузках и черных шароварах разносили подносы с шампанским и икрой.

Через несколько часов, успев угостить издерганную ассистентку ужином у Джоджо, Мэри вернулась домой – такая измученная, что у нее перед глазами плыл туман. Бросив сумочку на стол у двери, она уставилась на подмигивающий автоответчик, как на кусачего зверька. Ей была невыносима даже мысль о приглушенном помехами голосе Саймона, звонящего из какого-нибудь аэропорта. Выслушивать упреки вздорного клиента и напоминания о том, что она должна была сделать, но забыла, ей тоже не хотелось. В эту минуту Мэри не выдержала бы даже известия от бухгалтера о том, что она все-таки не обанкротится, заплатив квартальные налоги.

Мэри вяло прошла по коридору и через гостиную, даже не взглянув на живописную Ист-Ривер, вид на которую открывался из ее пентхауса на тридцать четвертом этаже. В спальне она сняла льняной костюм шафранового оттенка, кремовую шелковую блузку, комбинацию и колготки, лифчик и трусики, разбросав их по ковру, как дорожку, ведущую к огромной кровати, вытянулась на покрывале и мгновенно провалилась в сон.

Ей показалось, что телефонный звонок разбудил ее через минуту. На ощупь она нашарила телефон, сонно моргая и вглядываясь в часы, стоящие на тумбочке. Половина седьмого. Кто, черт возьми, посмел будить ее в воскресенье в такую рань? Саймон? Предвкушение угасло, едва она вспомнила, что ее друг в Сиэтле, где час еще более ранний. И такие выходки несвойственны Саймону. Саймон – инвестиционный консультант высокоприбыльных компаний, и этим все сказано.

Она схватила трубку.

– Алло!

– Это ты, Мэри Кэтрин?

Полным именем ее не звал никто, кроме матери. Мэри рывком села, прикрыв покрывалом обнаженную грудь. Дорис была бы шокирована, узнав, что ее дочь спит голышом, подумала Мэри. Впрочем, откуда мать могла бы узнать об этом? Тем более что она спит одна. Мэри не помнила, когда Саймон в последний раз оставался у нее ночевать – он вечно был где-то в Бостоне, или в Чикаго, или в Сан-Франциско.

– А кто же? – Мэри не сумела сдержать раздражение. Мама в своем репертуаре: она не звонила неделями, не удосужилась даже поблагодарить за розы ко дню рождения. А теперь этот звонок, как гром среди ясного неба. «Несомненно, она рассчитывала поймать меня на месте очередного преступления, которое приведет мою бессмертную душу прямиком в ад». Как будто она и без того мало пережила!

– Незачем грубить мне. Это не звонок вежливости, – упрекнула Дорис, голос которой на сей раз был лишен привычной язвительности. Он звучал по-старчески устало.

Мэри сразу охватило раскаяние. Ее мать временами становилась невыносимой, но в последнее время она столько вынесла – две операции за шесть месяцев, не говоря уже о курсе облучения и химиотерапии. Должно быть, что-то случилось. Иначе зачем она позвонила в такой час? Сонливость Мэри как рукой сняло.

– Прости, мама. Просто я крепко спала, вот и все. Так в чем дело?

Сердце Мэри учащенно забилось, до ее ушей долетел слабый вздох. Затем дрожащий голос матери произнес:

– Со мной все в порядке. Я звоню насчет твоей дочери, Ноэль. – Как будто Мэри нуждалась в напоминаниях о том, как зовут ее дочь.

– А что с ней? – Мэри напряглась, вцепившись в покрывало. Наверное, виной всему было католическое воспитание, но она жила в постоянном страхе, что дочь отнимут у нее – в наказание за то, что она оказалась никудышной матерью.

Последовала краткая пауза. Наконец Дорис глухо сообщила:

– Лучше приезжай и посмотри сама. Она лежит на диване как труп.

Мэри задохнулась, ахнула, словно из-под нее вдруг выхватили матрас.

– Ты хочешь сказать, она пьяна?

– И это еще не все. – Дорис помедлила и добавила: – Эммы здесь нет. Роберт увез ее вчера вечером, как только высадил Ноэль. Точнее, выволок ее из машины. – Она фыркнула.

Мэри поежилась, ей вдруг показалось, что она забыла выключить кондиционер. Но в комнате было тепло, даже душно, завтра температура опять должна была подняться выше тридцати градусов.

– Я уже еду… только оденусь, – отозвалась она, спуская ноги на пол и "вслепую нашаривая шлепанцы. Еще даже не рассвело, а день уже предвещал неприятности и призывал быть начеку.

– Веди машину осторожно, – напомнила Дорис. – Не хватало нам еще, чтобы ты попала в аварию.

«Да, это нам ни к чему, – в приступе давнего раскаяния подтвердила Мэри. – Я и без того причинила тебе немало горя». С тех пор прошло тридцать лет, но до сих пор, разговаривая с матерью, Мэри чувствовала себя в неоплатном долгу перед ней.

Она устало пообещала:

– Не беспокойся, я не превышу скорость ни на милю.

Впрочем, какая разница? До Бернс-Лейк три часа езды, и даже если она будет мчаться как ветер, к ее приезду Ноэль наверняка проспится.

Вопрос в другом: как быть дальше? Похмелье станет самой незначительной из бед ее дочери. Мэри знала о решении Ноэль расстаться с Робертом, и это только осложняло положение. А если он твердо вознамерился отнять у Ноэль Эмму? Твердый комочек ужаса возник в глубине ее живота.

Мэри добрела до ванной и забралась под душ. Стоя под горячими струями, она ощущала ледяной холод, который ничем не прогнать. Ее не покидало ощущение, что любое испытание, которое ей предстоит, окажется непосильным.

Проехав мост на Первой авеню, Мэри свернула на шоссе И-87 и ехала по нему два с половиной часа, пока не добралась до поворота на 23-е шоссе. Через двадцать минут она свернула с него. Четырехрядное шоссе сменилось двухрядным, телефонные будки и автостоянки уступили место пологим холмам и солнечным пастбищам, где паслись коровы и лошади. Городки сливались друг с другом, казались почти неразличимыми. Афины. Южный Каир. Каир. Главные улицы окаймляли приземистые кирпичные строения, чередующиеся с некогда величественными викторианскими особняками и белыми церквушками без шпилей, словно сошедшими с одной и той же гравюры.

Даже люди повсюду выглядели одинаково – мужчины и женщины, равнодушные к моде, шествующие из церкви в свою излюбленную закусочную. Старики попивали кофе на верандах. Проезжая через Престон-Холлоу, Мэри улыбнулась при виде веснушчатого мальчишки, удившего рыбу с деревянного моста, нелепо торчащего посреди города.

На бензоколонке за Ливингстонвиллом, куда она заехала заправиться, грузный седой мужчина в комбинезоне с косматой собачонкой спросил, не надо ли проверить уровень масла. Застигнутая врасплох, Мэри согласилась, забыв о том, что всего неделю назад ставила свой «лексус» на профилактический ремонт. Только что покинув город, где о подобной любезности забыли целую вечность назад, она не могла свыкнуться с новым окружением, местом, где время хотя и не остановилось, но движется в другом темпе.

Сознавать это было приятно и в то же время тревожно. Замедленный темп только подчеркивал, насколько изменилась она сама. Мэри порой казалось, что сейчас она столкнется со своим вторым «я», девушкой, идущей по улице, и не узнает ее. «Как молода я была тогда», – думала она. Она укачивала на коленях младенца, пока ее сверстники бродили с книжками и рюкзаками по кампусам колледжей. Она вставала на рассвете, чтобы сменить подгузник, а по ночам изучала логарифмы и поэзию Лонгфелло, молекулярные формулы и прозу Мелвилла. И всегда, всегда рядом была ее мать.

Возвращение домой представлялось Мэри решением проблемы, но на самом деле ее положение окончательно осложнилось. «Тебе следовало послушаться Чарли», – шептал внутренний голос, за долгие годы эти слова смертельно надоели ей. Чарли верил в них, считал, что если они будут вместе, их молодая семья выживет.

Чарли. Даже спустя много лет мысль о нем вызывала у Мэри глухую боль раскаяния. Вместо того чтобы потускнеть, ее воспоминания стали еще острее. Чарли в день их свадьбы, в. плохо сшитом костюме, сияющий, словно ему только что вручили главный приз. Чарли, со слезами радости на щеках баюкающий их новорожденную дочь.

Одно воспоминание выделялось из общего ряда. Мэри не знала, в ту ли ночь они зачали Ноэль, но предпочитала считать, что так оно и было. Предчувствие чего-то чудесного могло вылиться только в появление дочери. Мэри позволила воспоминаниям увести ее в ту теплую весеннюю ночь, легко нашла протоптанную тропу в рощу, где бывала множество раз. Она увидела себя, сбегающую босиком по берегу ручья навстречу озаренному лунным светом Чарли. Ее сердце было готово выскочить из груди, она прекрасно знала, что произойдет. Это случалось уже дважды – один раз в ее спальне, пока ее родители были в церкви, второй – на заднем сиденье машины Чарли. Но на этот раз все было иначе. Возможно, причиной тому стал лунный свет или же выражение на лице Чарли – такая чистая любовь, что Мэри боялась расплескать ее и воспринимала как драгоценные духи, которые надо расходовать по крошечной капельке. «Он никогда не обидит меня, – думала она. – Что бы ни случилось, я всегда могу быть уверена в этом».

Чарли вынул из багажника старое одеяло и расстелил его под плакучей ивой, приютившей их, как палатка, сплетенная из зеленого кружева. Бледный свет проникал между поникшими ветвями, серебряными долларами ложился на песок. Когда Чарли привлек Мэри к себе, она задрожала, как в ознобе, но его поцелуи были горячими. Отовсюду слышался одобрительный хор лягушачьих голосов. Мэри не помнила, как они оба разделись: в ее воспоминаниях они с самого начала были нагими, Адам и Ева, сотворенные из праха. Чарли, тонкий и длинный, как серебристое лезвие, поцелуями прогонял мурашки с ее обнаженных ног. Она протягивала к нему руки, чтобы показать, что дрожит вовсе не от страха. Тогда она еще не знала, что чувство, переполнявшее ее и похожее на плеск тысячи крыльев, было желанием. В отличие от пламени, которое вспыхивало и тут же угасало в ней в первые два раза, это желание было настойчивым, неудержимым и непонятным.

Чувствуя, что с ней творится, Чарли не торопился. Он целовал ее, пока губы. Мэри не начало саднить, и лишь потом провел ладонью между ее ног. Об оргазме Мэри знала из книг, которые читала по ночам под одеялом, при свете фонарика, – первой из них вспомнился «Любовник леди Чаттерлей», – и уже успела узнать, как это бывает у юношей. Но сама она еще ни разу не достигала оргазма – разве что он был мимолетным и прошел незамеченным. С точки зрения католической церкви грехом были даже прикосновения к самой себе.

А Чарли продолжал ласкать ее, и от каждого шелковистого прикосновения пальцев пламя взметалось все выше. Мэри охватило почти болезненное желание приподняться навстречу его руке. Ее губы открылись, в горле запершило от резко втянутого воздуха. Она смутно сознавала, что набухшее достоинство Чарли прижимается к ее ноге. На миг вся Вселенная сосредоточилась в раскаленной добела, подобной вспышке звезды точке между ее ног. Она вскрикнула, в то же мгновение Чарли вошел в нее, и все вокруг окутал туман, окружающий мир уподобился пейзажам, проносящимся за стеклами машины, а она… да, это точно… о Господи… она испытала оргазм.

Потом она обмякла на одеяле, безвольная, как утопающий, которого спасли чудом.

– Как… как ты догадался? – сумела выговорить она.

Чарли обнимал ее так крепко, что ей казалось, будто на его коже остался слабый отпечаток ее нагого тела, как след большого пальца на запотевшем стекле.

– Я просто знал, – прошептал он.

Такова была сущность Чарли. Каким-то образом он все чувствовал. Он понимал ее, неизменно догадывался, как будет лучше, но Мэри не всегда прислушивалась к его мнению.

Шоссе перед ее глазами расплылось, Мэри сморгнула слезу. К Саймону она не испытывала и подобия таких чувств. Никто из мужчин, с которыми она встречалась и расставалась за минувшие годы, не мог вознести ее на вершину страсти. Она уверяла себя, что первая любовь обычно запоминается навсегда и если бы они с Чарли встретились в другое время, между ними все было бы иначе, но в глубине души знала, что обманывается. Чарли был не таким, как все, а особенным. Бесчисленное множество раз Мэри гадала, как сложилась бы ее жизнь, если бы в тот давний зимний день она поступила по-другому.

Нет, она собиралась вернуться к Чарли – через дня два-три, но как-то вышло, что эти дни сложились в недели, а недели – в месяцы. Ее мать, несмотря на склонность разыгрывать мученицу, охотно присматривала за ребенком, пока сама Мэри сдавала выпускные экзамены. Когда Мэри наконец нашла работу на полставки в магазине одежды «Голливуд», она твердила себе, что у нее одна цель – скопить немного денег, чтобы Чарли не приходилось надрываться, работая по шестьдесят часов в неделю. Они по-прежнему встречались, обычно в выходные, но редко оставались вдвоем. Дорис наотрез отказывалась сидеть с ребенком и отпускать их куда-нибудь хотя бы на пару часов. У нее и без того полно хлопот, жаловалась она, – у нее на руках младенец и больной муж.

Мэри не хватало сил спорить. Она чувствовала себя всем обязанной матери. За любую помощь мать требовала платы, а Мэри было уже нечего отдавать. Вот им с Чарли и приходилось сидеть в гостиной, играя с ребенком, а Дорис поминутно заглядывала в комнату, делая вид, будто что-то ищет.

Все их разговоры вертелись вокруг Ноэль. Они говорили о том, как подросла их дочь, как научилась переворачиваться и садиться, как она все отчетливее выговаривает первые слова. Чарли ни разу не упомянул о своем одиночестве. Это было ни к чему: на его лице ясно читались гордость, уязвленное самолюбие, тоска, собранные в тугой угловатый комок. Мэри знала, что он ни о чем не станет просить ее. Она должна была сама захотеть вернуться.

Но на это ей не хватало духу.

Мэри во всех подробностях помнила тот день, когда узнала, что Чарли встречается с другой женщиной. Через шесть месяцев после ее возвращения к родителям он поселился в ветхом викторианском особняке, где уже снимали комнаты две женщины и трое мужчин. Поначалу его отношения с Салли были отнюдь не романтическими. По крайней мере так утверждал Чарли, и Мэри верила ему. В конце концов шла эра Водолея. Мужчины и женщины жили вместе, порой спали в одной постели, не задумываясь, к чему это может привести. Но Чарли был одиноким и неприкаянным. Оглядываясь на прошлое, Мэри понимала, что его связь с Салли была неизбежна, но в то время удар чуть не сломил ее. Казалось, дверь, оставленная приоткрытой, вдруг захлопнулась навсегда.

Этот роман продлился чуть меньше года, но когда он закончился, Мэри и Чарли развелись. Затем, весной 1973 года, скончался ее отец. После этого все разговоры о переезде прекратились: само собой подразумевалось, что она останется жить в родительском доме. Сказать по правде, Мэри было неловко даже думать о переезде: ей казалось, что тем самым она ограбит собственную мать. Потому что, несмотря на все горькие и постоянные жалобы Дорис, грехопадение Мэри подарило ей нечто столь же ценное, как и обожаемая внучка: крест, который пришлось нести.

Мэри так задумалась, что чуть не пропустила поворот на Бернс-Лейк. Мельком взглянув в зеркало заднего вида на пустое шоссе за ее машиной, она круто повернула в сторону. Сразу за поворотом на шоссе 30 ее встретило лоскутное одеяло кукурузных полей, сшитых неровным швом извилистого ручья. На горизонте невысокие зеленые холмы подпирали облака в пронзительно-голубом небе, на которое нельзя было смотреть не прищурившись. Через несколько минут шины «лексуса» прогрохотали по доскам моста, переброшенного через речушку. А через полмили дорога изгибалась и уходила вверх, как манящая рука, взбиралась по крутому холму прямо к Мэйн-стрит.

Дом, подумалось Мэри… она сама не знала, какой смысл вкладывает в это слово.

Она опустила стекло – не столько ради прохладного ветра, сколько ради знакомых запахов и звуков, неразрывно связанных для нее с городком Бернс-Лейк. Свежий запах скошенной травы, сухой, щекочущий аромат люцерны; стрекот насекомых, дружелюбное пыхтение разбрызгивателей. Проезжая мимо оранжереи, она уловила благоухание розовых кустов, завернутых в мешковину и выстроенных вдоль стены подобно свечам на именинном торте. Грузовичок, нагруженный тюками сена, карабкался в гору перед ней, роняя клочки сена, словно конфетти. На гребне холма глазам Мэри предстало знакомое зрелище: восьмидесятилетний Элмер Дрисколл в мундире времен Второй мировой войны, стоящий на лужайке возле дома для престарелых «Золотой луг», отдал честь проезжающей машине.

Солнце уже поднималось над верхушками деревьев, высокий бронзовый шпиль церкви святого Винсента блестел как новенький. Медленно проезжая по городу, Мэри миновала здание Американского легиона, флагшток с жизнерадостно трепещущим флагом и пушку времен Гражданской войны, заменявшую любимую лошадку нескольким поколениям детей. Приземистым кирпичным особнякам по другую сторону улицы льстил яркий утренний свет, придавая мимолетное величие. В городском сквере бронзовая статуя селекционера Лютера Бербанка, который вывел картофель сорта «бербанк», основную сельскохозяйственную культуру региона, безмятежно смотрела сверху вниз с постамента. Голова статуи побелела от помета птиц, свивших гнезда в ветвях над памятником.

На детской площадке в парке в этот час было пусто. Мэри с тревогой задумалась о внучке. Сюда, на площадку, она приводила Эмму в свои редкие приезды в Бернс-Лейк. Ее внучке особенно полюбилась деревянная крепость с горками и качелями из автомобильных шин. Когда Мэри пыталась уговорить Эмму покачаться на невысоких качелях, которые малышка пренебрежительно называла детскими, Эмма указывала на самые большие и высокие, твердо заявляя: «Я хочу на эти, бабушка!»

У Мэри сжалось сердце, словно и она оказалась где-то высоко, на краю пропасти. Как быть с Ноэль? Врач ее дочери из Хейзелдена советовал ни во что не вмешиваться, уверял, что алкоголикам необходимо осознать последствия своего поведения, иначе у них не возникнет потребности отказаться от вредной привычки. Но неужели она, Мэри, должна стоять сложа руки и смотреть, как ее единственная дочь медленно убивает себя?

Со вздохом Мэри свернула на Бридж-роуд и нырнула в густую тень под виадуком. Почему быть матерью так трудно? Дело не только в советах врача, но и в длинной и запутанной истории ее отношений с Ноэль. Наверное, все началось, когда Ноэль была еще ребенком, а Дорис взяла на себя роль матери. Или после переезда в Манхэттен, когда Ноэль исполнилось десять лет, – этот переезд девочка приняла в штыки. Так или иначе, Мэри никогда не была близка с дочерью. Да, они поддерживали неплохие отношения. Но близкими назвать их было нельзя.

Мэри повернула налево, на Ларкспер-лейн, где даже ранним июльским утром чувствовалось, что лето в разгаре. Ветви деревьев сплетались над головой, образуя зеленый тент, флоксы и левкои выплескивались с клумб на садовые дорожки. Ипомея обвивала перила веранд, куда хозяева домов уже вынесли диваны и мягкие кресла, чтобы наслаждаться прохладным ветерком. В воздухе слышалось приглушенное гудение разбрызгивателей, Семейство Инклпо, судя по всему, открыло секрет выращивания рекордных урожаев сладкого горошка и фасоли. В августе у ближайшей соседки Дорис будет немало хлопот с заготовками на зиму.

Крепкий, обшитый вагонкой дом Дорис выглядел точь-в-точь как во время последнего приезда Мэри, только тогда деревья были еще голыми, а газон – припорошенным снегом. А теперь солнечные лучи пробивались сквозь густую листву кленов и вязов, на кустах роз набухли бутоны – это была ожившая картина Нормана Рокуэлла. Мэри казалось, что сейчас на веранду выйдет седовласая бабушка из телесериала, неся перед собой свежевыпеченный пирог.

Но когда Мэри свернула на подъездную дорожку, навстречу ей никто не вышел. Она выбралась из «лексуса» и потянулась, разминая затекшие конечности, прежде чем прошагать по росистому газону. Поднимаясь по скрипучим ступеням крыльца, она поразилась странной тишине. Обычно в одиннадцатом часу из дома уже доносились звуки: шаги обитателей, рокот водопроводных труб, журчание воды, пение радио, настроенного на одну и ту же станцию.

Позвонив в дверь, Мэри застыла, с замиранием сердца ожидая, когда ей откроют. Этот дом вызывал у нее неизменную реакцию. Стоя на пороге после долгого отсутствия, Мэри всякий раз боролась с тоской по дому, смешанной с отчаянием. Ничто не менялось, но ей казалось, что ей предстоит путешествие туда, откуда нет возврата.

Раздались шаги, лязг засова. Тяжелая дубовая дверь распахнулась. На пороге застыла пожилая дама, устремив пристальный взгляд на гостью. Мэри не сразу узнала родную мать. В трикотажных бирюзовых брюках и кофточке в цветочек Дорис выглядела пассажирской экскурсионного автобуса, одной из почти одинаково одетых престарелых путешественниц, осматривающих Акрополь или «Старый надежный». [1]Щурясь от солнца, она смотрела на Мэри так, словно стремилась заглянуть ей в душу.

– Привет, мама. – Мэри наклонилась и поцеловала мать в морщинистую щеку, слабо пахнущую тальком – или чем-то другим, неприятно-медицинским.

Заметив, как постарела мать за последние полгода, Мэри испытала шок. Некогда темные волосы Дорис стали белоснежными, болезнь придала ей хрупкость; казалось, ее лицо тает, а мясо сползает с костей. Только глаза остались прежними – проницательными и голубыми, как искры, высеченные кремнем.

– Ты доехала быстро, – заметила Дорис, впуская дочь в дом.

– К счастью, дороги почти свободны. – Мэри понизила голос. – Она уже проснулась?

– Только что. Сейчас она наверху, пытается дозвониться до Роберта. – Мэри уловила промелькнувшую вспышку тревоги на лице матери, но это мимолетное выражение тут же сменилось привычной стоической гримаской с легким оттенком пренебрежения.

Шагая медленнее, чем обычно, неловкой походкой больного человека, Дорис провела дочь по коридору. Потемневшие половицы поскрипывали под резиновыми подошвами ее туфель. В глубине живота Мэри возник трепещущий ком. Одного взгляда на гостиную со спущенными шторами на окнах ей хватило, чтобы понять – Ноэль действительно провела здесь ночь: журнальный столик был отодвинут в сторону, в углу дивана валялось смятое одеяло.

В кухне Дорис взяла с сушилки кружку.

– Кофе тебе не повредит, – заявила она. – Молоко в холодильнике. Угощайся.

– Спасибо, но я лучше выпью черного кофе. – Это была давняя игра: Дорис делала вид, будто ей неизвестно, что Мэри предпочитает черный кофе, а Мэри вела себя так, словно Дорис просто забыла об этом.

Мэри наблюдала, как ее мать наливает в кружку кофе из старомодной кофеварки, стоящей на плите. Как всегда, в кухне царила идеальная чистота, зеленый линолеум и бежевые пластиковые столы блестели. Даже сувенирные тарелки на полке над столом сияли, как свежевымытые. Должно быть, Ноэль сбивалась с ног, чтобы поддерживать в доме порядок, зная, как ценит его бабушка. Мэри почувствовала неожиданный укол ревности.

Она присела к столу у окна. Окно выходило на задний двор, где старая автомобильная шина была подвешена к крепкой ветке липы, тень шины падала на овал примятой травы под ней. «Все как прежде», – думала Мэри. Даже теперь, когда прежняя жизнь грозила взорваться, как проснувшийся вулкан, ее мать расхаживала по кухне, как в любое другое утро, вытирала несколько капель кофе, пролитых на плиту, тщательно прополаскивала губку, трогала пальцем землю в горшке с сенполией, проверяя, не пора ли полить ее. Внезапно Мэри испытала тревожное чувство: ей показалось, что ее прошлое – нечто осязаемое, книга, которую можно открыть наугад и найти в ней историю ее жизни, предопределенную и неизменную. Должно быть, беспокойство отразилось на ее лице, потому что Дорис с любопытством взглянула на дочь, перенося дымящуюся кружку на стол.

– Ты не голодна? Если хочешь, я сделаю яичницу.

«Разве я могу в такую минуту думать о еде?» – хотела было выкрикнуть Мэри, но вслух произнесла:

– Нет, спасибо. Позднее я сама сделаю сандвич. – И, услышав скрип половиц над головой, застыла, не донеся кружку до рта. Приглушенно и многозначительно она спросила: – Она не рассказывала, что случилось вчера вечером?

Дорис покачала головой:

– Нет, только спросила про Эмму. Когда я сказала, что Роберт увез ее, Ноэль побелела как полотно и бросилась наверх звонить ему.

Она осторожно присела на стул напротив Мэри. Солнечный свет пробивался сквозь льняные шторы, сиял на золотом крестике в вырезе кофточки Дорис. Крестик словно подмигивал, как всевидящее око, Напоминая Мэри, что она уже много лет не бывала в церкви. Ей вдруг захотелось встать на колени и попросить Господа превратить происходящее в страшный сон.

Мэри вздохнула и обеими ладонями обхватила кружку.

– Ноэль уже сообщила Роберту, что… хочет расстаться с ним?

Дорис кивнула.

– Вчера вечером они ужинали вместе и должны были обсудить, как поступить с Эммой. – Она поджала губы. – Я отговаривала Ноэль от этой встречи, у меня было предчувствие, что добром это не кончится. Так и вышло.

Мэри с трудом подавила вспышку раздражения. Так вот что ее мать считает самым важным! Прежде всего ее волнует ее собственная правота. Впрочем, Роберта недолюбливала не только Дорис. Мэри помнила, как ужаснулась она сама почти девять лет назад, когда Ноэль объявила о своей помолвке… с бывшим приятелем Коринны. С человеком, годящимся ей в отцы. С тем самым Робертом, который, по глубокому убеждению Мэри, довел ее подругу до самоубийства.

Потрясенная, Мэри выпалила то, за что Ноэль долго не могла простить ее. Ошеломленная, не верящая своим ушам, она воскликнула:

– Ты шутишь? Этот человек – чудовище. Он погубит тебя, как Коринну!

Ее слова стали острым инструментом, проткнувшим ореол счастья и безмятежности, окружавший Ноэль. Розовый румянец сбежал с ее щек, глаза неестественно ярко блеснули на пепельно-бледном лице.

– Не припомню, чтобы я спрашивала у тебя совета, – холодно отозвалась Ноэль. – Я уже давно усвоила, что у тебя бесполезно просить хоть что-нибудь.

У Мэри заныло сердце – от осознания, что ее дочь права. Но в отличие от Дорис она отдала бы все, лишь бы ошибиться. Годами она наблюдала, как жизнь Ноэль становится все безрадостнее, и недавно, когда ее отношения с дочерью стали более доверительными, уговорила ее…

– Он не стал даже разговаривать со мной.

Мэри обернулась на стуле. Ее дочь, белая как мел, с темными кругами под огромными серо-голубыми глазами, босиком стояла в дверях. Ее кудрявые черные волосы спутанным облаком падали на плечи, она по-прежнему была одета во вчерашний наряд – облегающее светло-голубое платье, безнадежно измятое во сне. Ноэль взглянула на мать, жившую на расстоянии сотни миль, словно мимоходом удивившись ее появлению на кухне за утренним кофе с бабушкой.

Мэри подмывало вскочить и обнять ее, но выражение лица Ноэль заставило ее сдержаться.

– О, дорогая… – растерянно выговорила Мэри.

Ноэль произнесла, как в глубоком трансе:

– Он говорит, что я недостойна Эммы, что ей будет лучше с ним. – Осознав смысл собственных слов, она безвольно опустилась на стул рядом с Мэри. Сиплым голосом она добавила: – Он обвинил меня в том, что вчера я напилась.

– А это правда? – вынудила себя спросить Мэри.

Ноэль бросила на нее взгляд, исполненный неподдельного пренебрежения.

– А ты поверишь, если я скажу «нет»?

– Конечно.

На лице Ноэль отразилась растерянность.

– Я не знаю, что со мной случилось. В ресторане у меня вдруг закружилась голова, и я упала. – Она провела дрожащей рукой по лицу. – Не знаю, правда ли это, но, кажется, Роберт что-то подсыпал в мою пепси.

Мэри не сомневалась, что Роберт способен на такое. И все-таки предположение дочери прозвучало как реплика из «мыльной оперы». Слушать его здесь, в уютной кухне, с фиалками на подоконниках и банкой для печенья в виде поросенка Порки, было по меньшей мере нелепо.

И в то же время Мэри остро сознавала, как много зависит от ее ответа.

– Я не стала бы возлагать вину только на него, – резко заявила она. – Как ты себя чувствуешь?

– Словно меня ударили по голове крокетным молотком, – простонала Ноэль.

– Я налью тебе кофе. – Мэри начала подниматься, но Ноэль с быстротой молнии схватила ее за запястье.

Однако Мэри остановил не этот жест, а затравленные глаза дочери.

– Я понимаю, как все это выглядит, ноты должна поверить мне. – Пальцы Ноэль сжались, впиваясь в руку Мэри. – Этого он и добивался – хотел, чтобы все считали, будто я напилась. Таков был его план.

– А как насчет полиции? Может, стоит позвонить туда? – с сомнением произнесла Мэри. Помощник шерифа, Уэйд Джуитт, был давним приятелем Роберта.

– Я уже пригрозила сообщить в полицию. – Ноэль отпустила руку матери и откинулась на спинку стула, в ее глазах заблестели непролитые слезы. – Роберт только рассмеялся и посоветовал позвонить его адвокату. Он утверждает, что судья уже подписал решение об опеке.

Дорис рывком вскинула голову.

– Подумать только, этот мерзавец!…

– Ты считаешь, он говорит правду? – перебила Мэри.

– В этом я не сомневалась ни секунды. Он все продумал заранее, подстроил ловушку. А я… попалась в нее. – Плечи Ноэль поникли, она закрыла лицо ладонями. Когда она наконец подняла голову, ее щеки были мокрыми от слез.

– Тебе нужен адвокат, – решила Мэри.

Ноэль безнадежно покачала головой.

– Я знакома только с адвокатами, работающими на Роберта. – Она прикусила нижнюю губу, гневно нахмурилась, досадуя не только на Роберта, но и на собственную наивность.

Мэри вдруг вспомнила о своей давней подруге Лейси Бак-стон, В последнее время они перестали поддерживать связь, но Мэри слышала, что Лейси вернулась в город и занялась частной практикой.

– Я знаю человека, который мог бы тебе помочь, – сообщила она. – С этой женщиной я когда-то училась в школе. – Она говорила осторожно, чтобы не пробуждать в дочери напрасных надежд. – Будем надеяться, что ее номер есть в справочнике.

– Сейчас посмотрим. – Дорис встала, прошаркала к телефону и вынула из ящика под ним телефонный справочник тоньше записной книжки Мэри.

– Поищи фамилию Бакстон, – подсказала Мэри. – Лейси Бакстон.

Дорис удивленно взглянула на нее и недовольно поджала губы.

– Если ты считаешь, что это наша последняя надежда, с таким же успехом мы можем позвонить гробовщику.

– Ты что-то имеешь против Лейси? – осведомилась Мэри.

– Будто ты не знаешь! – фыркнула ее мать.

Мэри показалось, что в голове ее лопнула туго натянутая струна, причинив резкую боль. Ее охватил неудержимый гнев.

– Ты говоришь о том случае тридцатилетней давности, когда Лейси Бакстон застали голой с другом ее отца? Мама, зачем делать из мухи слона?

Плотно сжатые губы Дорис подрагивали. Мэри напряглась, ожидая взрыва праведного негодования, но внезапно выражение лица матери смягчилось, недовольство сменилось глубокой усталостью. Тусклым голосом она произнесла:

– Да, пожалуй, это ни к чему.

Мэри переглянулась с дочерью. На миг горе объединило их. Обе они выросли в одном и том же доме, обе безнадежно бились о стену одинаковых запретов и предубеждений. Мэри знала, что, несмотря на всю преданность Ноэль бабушке, порой ей приходилось нелегко.

От неудержимого желания защитить свою дочь у Мэри ослабели колени. Однажды Ноэль уже попала в беду, но Мэри, слишком перепуганная и неопытная, препоручила ее заботам своей матери. Теперь же она точно знала, что надо делать.

– Иди переоденься, а я пока позвоню, – предложила она. – Если Лейси дома и согласится встретиться с нами, я отвезу тебя к ней. Как только мы во всем разберемся, всем нам станет легче.