Таш любит Толстого

11

После поцелуев фанаты выползают из укрытий. Так уж работает фандом, и #ЧетвергКевина — прекрасное тому подтверждение. Поцелуй служит логическим завершением всего невысказанного, всех надежд, намеков и неизвестности на заре зарождения чувства. До него напряжение возрастает и падает, снова растет и падает снова. Взгляды, слова, жесты… Но поцелуй — это точка кипения. Его все ждут, о нем все молят.

Я все это понимаю, но, если честно, мне самой больше нравится то, что происходит до поцелуя: случайное касание плеча, мимолетная встреча взглядов, будто случайно брошенная фраза, которая на самом деле очень много значит… Вот что меня действительно увлекает, и вот что я действительно хорошо создаю.

Например, сегодня мы снимаем сцену Джорджа, Евы и Брукса. Действие происходит после поцелуя, но Китти и Левин не могут броситься друг другу в объятия, потому что с ними сидит их друг Стива. Он, как всегда, жизнерадостно мелет языком, а наши герои пытаются придумать, как бы сказать ему, что теперь они вдвоем. И пока Стива трещит про свой новый любимый ресторан, и какие там подают шикарные луковые кольца, Китти и Левин украдкой переглядываются и обмениваются еле заметными улыбками. За спиной у друга они медленно переплетают пальцы. Китти прикусывает губу и старательно смотрит куда-то вдаль, как будто вот-вот не выдержит и расхохочется над недогадливостью Стивы.

Мы снимаем уже пятый дубль, и это вторая попытка с тех пор, как я попросила Еву прикусить губу. Смотрится очень мило, хотя Джек за кадром и закатывает глаза. Когда я командую: «Снято», становится ясно, что остальным тоже понравилось.

Как только Джек опускает микрофон, Ева хихикает:

— Бру-у-у-укс! — стонет она. — Ну, хватит уже фантазировать, я от неожиданности чуть не засмеялась прямо в кадре!

Теперь они смеются уже вдвоем: Брукс каждый раз играл немного иначе, и с каждым разом это становилось все смешнее. Даже Джордж, кажется, в хорошем настроении — во всяком случае, для себя. Черт возьми, он правда улыбается! А еще ни разу не попросил «улучшить пару строчек» и не пожаловался, что остальные «плохо себя держат».

Джек была права: новости о «Золотой тубе» полностью затмили уход Клавдии. Брукс совершенно спокойно отнесся к тому, что приходится учить заново несколько последних сцен и играть немного меньше. «Это шоу-бизнес, в конце концов», — заметил он жизнерадостно и дружелюбно, как настоящий Стива.

— Ну, так что? — спрашивает он теперь. — Еще разок?

— Не, сейчас было просто идеально.

— О да, наконец-то! — Брукс поднимает вверх ладони, и Ева с Джорджем — ага, Джордж тоже! — дают ему пять.

— Фанаты с ума сойдут! — говорю я.

И правда — может, сцена соприкосновения губ и взорвала интернет посильнее, но эту часть аудитория скушает за милую душу. Для меня сегодняшняя сцена была вообще самой милой и романтичной на свете. Тепло и покой окутывают двоих, которые наконец убедились во взаимности своих чувств. И сейчас я тоже не про поцелуй, а про то, что было до него. В ролике со скрэбблом есть момент, когда в глазах Левина вспыхивает свет, и он осознает, что Китти понимает его, что они думают об одном и том же. Прекрасная игра Джорджа позволяет ясно увидеть, какое же это счастье — просто понимать дорогого человека. И сегодня в каждом взгляде и движении скользит радость быть понятым. Я сейчас скажу банальность, но я горда тем, что приложила к этому руку.

Джордж уходит сразу же, в его списке дел на сегодня еще немало пунктов, но Брукс и Ева остаются. Мы с ними и Джек сидим на моем заднем крыльце и съедаем на четверых коробку батончиков с помадкой.

— Я знаю, что это не «Оскар», — произносит Ева, прикусывая свой батончик и оставляя на нем следы зубов, — но теперь все как-то по-настоящему, понимаете? Целая церемония награждения! Как думаете, это можно поместить в резюме?

— Я точно помещу, — отвечает Брукс. — Хотя, конечно, могли бы назвать премию как-нибудь покруче.

— Вообще, если подумать, «Оскар» тоже не слишком круто звучит, — замечает Джек.

Брукс и Ева раздумывают над этим. Брукс пожимает плечами. Светлые волосы Евы развевает налетевший ветерок, и несколько прядей прилипают к ее липким от помадки губам. Это обыденная, глупая мелочь, но Ева наигранно судорожно хватает ртом воздух и подпрыгивает на стуле, и мы все помираем со смеху.

— Фу, гадость! — отплевывается Ева, пальцами выбирая грязь из своих мягких блестящих волос. Она умудряется даже это делать мило! Окажись на ее месте я, все бы со страху разбежались. Поэтому Китти играет она, а не я.

Наконец Джек и актеры уходят, а я остаюсь лежать, положив ноги на деревянные перила. Оказывается, в телефоне меня ждал приятный сюрприз — сообщение от Фома:

«Как жизнь? Снимали сегодня, да?»

Мой желудок привычно пускается в пляс, но я улыбаюсь и пишу в ответ:

«Знаешь это чувство, когда все идеально? Когда снимаешь точно так, как нужно? Вот, сегодня было так».

К моей радости, Фом начинает печатать. Кажется, я застала его в удачный момент, и мы можем поговорить.

«О да, лучшее чувство на свете! Когда снимаешь влог с первой попытки, твое лицо хорошо выглядит и почти никакой редактуры… Чудесно!»

«Хе-хе, а разве твое лицо может плохо выглядеть?!»

Упс, кажется, я флиртую. Но это же правда! Считается ли за флирт, если ты просто говоришь все, как есть?

Фом немедленно отвечает: «Твое-то уж точно лучше!»

О господи! Мышцы моей руки перестают работать, и телефон летит на крыльцо. Что вообще происходит? Я кое-как подбираю телефон. Фом написал еще одно сообщение: «…Я там тебя не напугал?»

Мои пальцы летают быстрее ветра: «Не, что ты! Это было мило».

Мое лицо сейчас, наверно, краснее свеклы, но пусть будет так. Если все идет так круто, почему бы не продолжить?

«Серьезно, Фом, заведи влог по уходу за собой! Всем интересно, как тебе удается так прекрасно выглядеть!»

«Я просто прекрасно сплю, вот и весь секрет. Восемь часов в день».

«Что ж, боги сна тебя явно любят».

Да, теперь я точно флиртую. Точка невозврата пройдена, но мне плевать. У меня такое ощущение, что я сейчас могу пробежать марафон и всю дорогу блевать радугой.

«Я дико за тебя рад! — пишет Фом. Переводит тему. Как я его понимаю, сама так делаю, когда меня слишком нахваливают. — Тебя выдвинули на премию, и ты просто круто выглядишь перед камерой. Весь мир у твоих ног, Таш!»

Я улыбаюсь до ушей, хотя Фом немножко и льстит. Мир еще не у моих ног. Я еще не съездила на церемонию. Мы с ним еще не встретились.

Но скоро все изменится.

За ужином собираются все четверо Зеленок — крайне редкое явление в последние несколько недель. Я вообще почти не вижу Клавдию. У нее началось волонтерство в «Объединении» — инженерном лагере дневного дня от Кентуккийского Университета, где подростки учатся проектировать роботов и макеты мостов. По вечерам она пропадает с Элли, Дженной и кучей подруг. Как правило, она возвращается очень поздно. Когда я засиживаюсь допоздна, копаясь в Тамблере, я иногда слышу, как она взбирается по ступенькам в час или два ночи.

Когда я ее вижу, она выглядит как-то по-другому. Потасканно, что ли. Сегодня, например, у нее покраснели и слезятся глаза. Она выглядит усталой. Что странно, учитывая, что она ушла из сериала специально, чтобы «насладиться летом». По мне, это значит, как минимум, хорошенько отоспаться. Я почти уверена, что они с друзьями выпивают, и не хочу знать, что еще они творят. Наверно, даже идеальным, умным людям вроде Клавдии надо иногда слетать с катушек. В конце концов, настало ее последнее лето перед колледжем, и это, кажется, оправдывает что угодно. По крайней мере, так можно заключить по поведению родителей. Они ложатся спать, не дожидаясь Клавдии, и я ни разу не слышала, чтобы ее ругали за нарушение комендантского часа, который у нее был в учебном году. Даже сейчас, сидя с ней за одним столом, они ничего не говорят о том, что она все время молчит, что у нее красные глаза и что она протыкает еду вилкой с таким видом, как будто ее вынудили поужинать с нами под дулом пистолета.

На ужин у нас запеканка из цуккини. Обычно, когда папа ее готовит, он шутит, что никогда не принимал всерьез запеканок без мяса, а потом встретил маму, и это изменило всю его жизнь и точку зрения тоже. Раньше мы с Клавдией на этих словах начинали ворковать, теперь — изображаем приступ тошноты.

Не знаю, как родителям это удается. Казалось бы, они настолько разные, что не смогли бы даже познакомиться, не то что прожить двадцать лет в браке. Мама — доморощенный дикарь-коммунист из Новой Зеландии, с пяти лет не ест мяса, каждый день медитирует и занимается йогой, говорит тихо и мягко, нежна, заботлива и даже профессию выбрала такую, чтобы можно было помогать людям. Папа — сын двух чешских эмигрантов, страстный мясоед, экстраверт, большой любитель вечеринок, необычных стаутов и сигар, а еще фанат капитализма почище Джона Д. Рокфеллера. Они познакомились во время туристического похода по Голубому хребту и, казалось бы, должны были немедленно возненавидеть друг друга. Но почему-то не возненавидели. И не возненавидели настолько сильно, что готовы были продраться сквозь целые джунгли бумажной волокиты, лишь бы надеть кольца друг другу на пальцы и сказать, что они согласны. И так прошло почти двадцать лет. Конечно, иногда мама с папой все же ругаются, но их ссоры никогда не длятся дольше одного дня.

Наверно, дело в том, что они научились идти на компромиссы. Папа освоил вегетарианскую кухню и сам добавляет мяса себе в тарелку, а мама никогда не осуждает его за это. Мама воспитала нас с Клавдией так, как ее взрастили в Окленде — по заветам Будды. А папа водит нас в христианский собор на пасхальные и рождественские службы. Мама оборудовала на чердаке зал для йоги, папа может курить сигареты и попивать стаут в своем кабинете — и нигде больше. Они живут вместе потому, что умеют идти на компромисс. И, наверно, потому что, например, любят друг друга.

Мы ужинаем, и я все жду, когда же папа пошутит про запеканку. Но время идет, и никто не произносит ни слова. В конце концов я сама нарушаю молчание:

— У меня шикарные новости!

Родители, оказывается, старательно сверлили взглядами тарелки весь ужин, но я замечаю это только сейчас, когда они оба поднимают глаза.

— Это как-то связано с твоей недавней популярностью? — спрашивает папа.

— Ну, я не то чтобы популярна… — начинаю я. — Кажется, я плохо объяснила.

— Слушай, я очень рад, что ты занимаешься чем-то, что тебе нравится, — продолжает папа, размахивая вилкой с цуккини. — Когда ты занимаешься любимым делом, у тебя просто обязано хорошо получаться!

— Ян, — перебивает мама с мягким укором, — по-моему, это не всегда так.

Папа пожимает плечами, как бы говоря: «Ну, не зна-а-а-аю».

— Так вот, — продолжаю я, — наши видео выдвинули на премию. Это что-то вроде «Оскара» для малобюджетных веб-сериалов.

— Правда?! — вскрикивает папа. Кусочек миндаля вылетает из его рта и летит через весь стол. — Это же здорово!

Уголком глаза я наблюдаю, как Клавдия яростно тыкает вилкой в запеканку. Добавив в голос чуть больше наслаждения, чем нужно, я продолжаю:

— Да, мы все чуть с ума не посходили! Церемония награждения будет на фестивале в августе, и нас всех пригласили поехать.

— Они возместят издержки?

Лучше бы папа не задавал этот вопрос. Теперь разговор будет еще тяжелее, чем я себе представляла.

— Нет, — медленно отвечаю я. — Мы можем бесплатно пройти на фестиваль, но за дорогу и проживание придется платить самим.

Как я и боялась, родители переглядываются.

— Вот как, — произносит папа. Не слишком-то обнадеживающе.

— Я решила — и пожалуйста, пожалуйста, выслушайте меня, ладно? — что заплачу за билеты и за отель из денег, которые откладывала на колледж.

— В смысле, потратишь все, что отложила?

Я, конечно, не ожидала, что родители будут прыгать от радости, но папа как-то слишком уж вредничает.

— Я уже знаю цены билетов, — сообщаю я, — и номеров тоже. Да, это дорого. Но эта поездка столько для меня значит! Это именно то, чем я хочу заниматься всю жизнь. Я уже все продумала, и это не безответственно, как вы, наверно, хотите сказать. Это бесценный опыт и хорошая строчка в резюме. И, в любом случае, кто-нибудь да должен поехать, вдруг мы победим?

— А Джеклин не едет? — вступает мама.

— Нет, ей это не по карману. Но она тоже думает, что я должна поехать.

— Одна, — гнет свое папа. — На самолете. И в отеле тоже будешь жить одна.

— Хватит драматизировать! — возмущаюсь я. — Как будто я маленький ребенок и не знаю, как вести себя с незнакомцами. Все будет в порядке, обещаю. Мне семнадцать. Я умею за себя постоять.

У папы такой вид, будто он сейчас скажет что-нибудь очень взрослое и неодобрительное. Я готовлюсь к атаке. Но, должно быть, мама незаметно подала папе знак, так что он решил промолчать, а вместо него говорит мама:

— Мы видим, что ты все продумала, и знаем, какая ты ответственная и сколько этот проект для тебя значит. И, конечно же, это твои деньги, но, Таша, дорогая…

Только не это. Я не готова к этой фразе, за ней все время следуют всякие гадости. «Таша, дорогая, ты ведь поделишься тортом, правда?» «Таша, дорогая, тебе же не сложно помыть еще и тарелку Клавдии?» «Таша, дорогая, у тебя ведь уже есть туфли такого цвета».

Иногда Дорогой Таше хочется забыть, что надо быть доброй и ответственной.

— Но, Таша, дорогая, — говорит мама, — ты все-таки подумай, какие это большие траты. Да, сумма за обучение в колледже сейчас выглядит как кучка нулей, но ее можно скопить…

— Помню, помню.

— Я только хочу сказать, что ты можешь пожалеть о том, что потратила все деньги за одни выходные. Ты столько их зарабатывала!

— Помню, помню, — раздраженно повторяю я. — В конце концов, работала-то я. И я могу пожалеть, только если откажусь от поездки. Такое, — я уже не в первый раз вспоминаю слова Серены, — бывает только раз в жизни!

Мама кивает, но в ее глазах читается какое-то непонятное сомнение, почти грусть. Так странно: мама обычно такая предсказуемая, но иногда я вообще ее не понимаю. Интересно, у нее со мной так же?

— Нам нужно некоторое время об этом подумать, — говорит папа таким тоном, что становится ясно: тема закрыта.

Потом родители снова как-то подозрительно затихают. Вдруг мама поднимает голову, застав меня врасплох, и улыбается. Я знаю эту улыбку и боюсь ее. С такой улыбкой мама сообщала нам с Клавдией, что умер Ральф, наша собака. И каждый раз, говоря мне, что я не могу ночевать у Харлоу из-за каких-то семейных дел, она улыбалась точно так же.

— Чего? — вскидываюсь я, подобравшись всем телом. — Что происходит?

Родители, кажется… волнуются. Как будто раз в жизни не мы, а они нарушили комендантский час или завалили тест по биологии. Наконец берет слово отец:

— Девочки, нам надо кое-что вам сказать. Будет здорово, если вы выслушаете, не перебивая.

Теперь наша очередь переглядываться.

У меня на лице написано: «Что за черт?», слезящиеся глаза Клавдии отвечают: «Сама без понятия».

— Послушайте, — вступает мама, — эту новость нельзя подать легко, так что я просто постараюсь выражаться как можно яснее. Девочки, я в положении. Мы с вашим отцом уже были у врача, и она говорит, что у меня все шансы выносить здорового ребенка. Если все пойдет хорошо, к Рождеству у вас будет маленький братик или сестричка.

Я откладываю вилку и сверлю маму недоверчивым взглядом. Из сотен тысяч слов, которые она могла произнести, меньше всего я ждала именно этих.

«Девочки, я решила на месяц уйти в поход по горному Непалу» — нормально. «Девочки, я покрашу волосы в красный цвет» — ну ладно. «Девочки, я сажусь на строгую безуглеводную диету» — грустно, но переживем. Но не такое. Не «Девочки, я в положении». Моя мама родила нас давным-давно, поезд ушел, жизнь продолжается. Мы уже выросли и вот-вот разъедемся. Она взрослый и ответственный человек. У женщин ее возраста не бывает незапланированной беременности. Это вообще прерогатива моих ровесниц!

Или она не была незапланированной? Или они так и задумали? Или…

— Стоп, — произношу я, — Рождество — это декабрь, так? То есть вы уже три месяца в курсе, да?

— Ну, не три, конечно, — примирительным тоном начинает мама. Ее большие темные глаза кажутся еще больше.

Значит, беременность все-таки незапланированная. От этой мысли на меня накатывает волна отвращения, потому что я только что начала размышлять о подробностях половой жизни собственных родителей, а этого не надо делать ни при каких обстоятельствах.

— Я не понимаю, — Клавдия побледнела и говорит быстро и отрывисто, как будто чихает. — Чего вы сейчас от нас хотите?

— Девочки, — размеренно произносит папа, — мы согласны, что к этому нужно привыкнуть. Нам тоже было не слишком просто. Но маме сейчас очень нужна ваша поддержка.

— Я не понимаю, — повторяет Клавдия. — У вас уже есть дети.

— Согласна, это неожиданная новость, — продолжает мама. — Но этого хочу я, и этого хочет ваш папа. Наверно, лучше всего нам сейчас разойтись, чтобы вы могли все обдумать в тишине и покое.

Я начинаю хихикать. Не специально. Мне не смешно. Я не испытываю ничего похожего на радость или веселье. Просто чувство, охватившее меня, не знает, как правильно выйти из моего организма.

— Простите, — выдыхаю я, прикрывая рот рукой. — Это не смешно. Я просто… не могу…

Клавдия смотрит на меня так, как будто я сошла с ума. Папа, похоже, сердится, но не знает, что делать. И только мама глядит на меня спокойными, понимающими глазами. Но мне не нужно от нее ни спокойствия, ни понимания. Они сейчас совершенно ни к чему. Смех все еще сдавливает мне грудь, я вскакиваю и выбегаю из комнаты.

Ночью моя бессонница возвращается с новой силой. В четыре часа утра я сбрасываю одеяло, крадусь в кухню, беру пачку печенья и ухожу к Полу и Джек. Как я и надеялась, они не заперли вход в подвал. Так что я захожу внутрь, ложусь на диван в игровой, съедаю половинку печенья и засыпаю с оберткой в руке. Просыпаюсь я от голоса Джек:

— Черта с два я буду ее будить!

Я сонно поднимаю голову: Пол и Джек стоят у изножья дивана и рассматривают меня, как будто я — бродячий енот, который прогрыз дырку в стене и забрался к ним в дом.

— Двери запирать надо, — бормочу я. — Или сигнализацию поставьте. Будь я грабителем, тут бы уже фиг чего осталось.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает Джек.

— От родителей сбежала, — отвечаю я. — Ай!

Джек безжалостно пихает меня в бок, чтобы я уступила ей немножко места на диванной подушке.

— Ладно, — Джек поворачивается к Полу. — Как я уже сказала, если ты не хочешь ехать, не надо было брать билет!

— Я не говорил, что не хочу. Я просто сказал, что это не мой жанр.

Похоже, до того, как обнаружить мое вторжение, они спорили о предстоящей поездке в Нэшвилл. Несколько месяцев назад Тони предложил всей команде «Несчастливых семей» смотаться туда на денек, чисто для развлечения. В июле там играет его любимая группа, Chvrches, так что несколько человек — и Пол тоже — купили билеты.

Джек наседает на Пола:

— Да-да, твой жанр — это задохлики с гитарами, которые непременно поют фальцетом.

Пол не отвечает: либо слишком устал, либо хорошо держит себя в руках. Когда тишина начинает давить на уши, я выпаливаю:

— Моя мама беременна!

Пол пошатывается и сползает с кресла на пол.

— Ч-что?! — выплевывает Джек.

— Вчера вечером она решила нам с Клавдией рассказать.

У меня в горле бушует поток слов, которому не терпится вырваться наружу. Кажется, если я не замолчу сейчас, я не остановлюсь уже никогда.

— Оказывается, треть срока уже прошла, и тут она внезапно подумала, что надо нам сообщить. И я… я даже представить себе не могу. Это слишком странно. Я все жду, когда она уже скажет нам, что это какой-то изощренный розыгрыш, и, честно, не знаю, на что я буду злиться сильнее: на то, что она так жестоко шутит, или просто на то, что она забеременела!

— Ни хрена себе… — выдыхает Пол.

— Они специально? — спрашивает Джек.

— Я стараюсь об этом не думать, но нет. Похоже, это было незапланированно.

— Зачем им еще один ребенок? — продолжает Джек. — Они только-только вырастили вас с Клавдией! Сколько твоей маме, за сорок? Разве рожать так поздно не опасно для жизни?

— Не знаю. Наверно.

Я замечаю, что Пол смотрит на сестру с укором. Он видит, что я это заметила, и произносит:

— Черт, это жесть.

— Это просто какая-то хрень, — отвечаю я. — Не знаю даже, откуда они собираются брать деньги. Мы не то чтобы купаемся в роскоши.

Я хмурюсь. Серьезно, откуда они достанут деньги? Сколько подробностей можно было бы узнать, если бы я не распсиховалась и выслушала бы их до конца?

У меня звонит телефон. Пока я тянусь за ним, в голову приходит шальная мысль: «А вдруг это Фом?» Размечталась. Номер мамин. Я отключаю звук.

— Пора домой. Простите, что ворвалась!

— Тьфу на тебя! — отвечает Пол. — Ты поспала на нашем диване и хочешь сбежать? Хуже Золушки!

Джек забирает у меня упаковку, где осталось еще полтора печенья:

— Пусть будет платой за ночлег.

Я рассеянно киваю и поднимаюсь на ноги, рукой пытаясь расчесать спутавшиеся волосы.

— До скорого!

— Угу, — Джек уже набила рот печеньем с ягодной начинкой. — Передай привет своей плодовитой маме!

Я не хочу сразу идти домой. У меня болит голова, наверно, от того, что я не слишком удобно спала утром. Так что я сворачиваю направо, а не налево, и вместо дома отправляюсь в ближайший парк.

Холли-парк — та еще дыра. Желтовато-коричневая краска детской площадки так давно начала слезать, что сейчас остался только голый металл и ржавчина. Горка, как в старые-добрые времена, широкая и металлическая: тот, кто ее проектировал, явно считал, что ожоги на бедрах укрепляют детский характер. За рядом столиков для пикника виднеется заросший водорослями маленький прудик. Я только недавно осознала, какая же здесь разруха. В детстве я считала Холли-парк волшебной страной. Я все время просила папу собрать нам еды, и мы с Полом и Джек грузились в мою игрушечную тележку и отправлялись в парк.

Даже теперь, когда я понимаю, что наш парк просто выгребная яма, детская привязанность к нему не отпускает меня. Я все еще прихожу сюда покататься на качелях и обойти парк по обсаженной деревьями гравийной дорожке. Сегодня я иду по ней маленькими, размеренными шагами. В парке больше никого нет, так что я решаю спокойно подумать.

Я так зла на родителей! Они не должны были вот так вот вываливать на нас эту новость, а тем более не должны были столько молчать. А вообще я злюсь в основном от того, что внутри меня закипает бешеная, бесконтрольная зависть.

Наверно, «зависть» — не совсем верное слово. Я не могу завидовать еще не родившемуся ребенку. Я скорее… запуталась. И так достаточно перемен: в конце лета Клавдия уедет в колледж, а через год уеду и я. Но родители должны оставаться чем-то неизменным, и дом должен быть надежным пристанищем. Ага, размечталась. Теперь все изменится. Я больше не буду младшим ребенком. Этот младенец будет заботить их куда больше, чем мое будущее. На выходных вокруг будут сплошные соски, детские вопли и игрушки под ногами. Я так не хочу! Мне этого не надо. Но это происходит, хочу я или нет. Так что надо приспосабливаться.

По пути домой я так погружаюсь в собственные невеселые мысли, что не слышу ни стука баскетбольного мяча, ни криков подростков, ни шагов Пола. А потом я оказываюсь в его объятьях и вся в чужом поту.

— Фу, прекрати! — бормочу я, но не пытаюсь вырваться, потому что он защищает меня от солнца и печальных размышлений.

— Привет, — говорит Пол мне на ухо, чтобы другие ребята ничего не слышали. — Все в порядке?

Я киваю, уткнувшись головой ему в грудь. Капля пота падает с его лба мне на нос, и я вытираюсь его футболкой.

— Хочешь, сейчас пойдем, поговорим по душам и разломаем еще один стол для пинг-понга?

Теперь я все же отталкиваю Пола, смеясь:

— Все хорошо, правда!

Я немного кривлю душой, но здесь, кажется, разговор с Полом не помог бы.

— Эй, хватит уже! — кричит кто-то из баскетболистов. — Давай прощайся со своей девушкой!

Мы с Полом переглядываемся, и у нас на лицах написано: «Они просто ничего не понимают!» Пол посылает мне воздушный поцелуй, я посылаю такой же в ответ, и тут кто-то сильно бьет его мячом в живот. Все игроки громко, отрывисто смеются.

Они просто ничего не понимают.

Хотя…

Всю дорогу домой у меня в горле как будто лопаются пузырьки, словно я выпила слишком много газировки. Мне иногда нравится, когда меня принимают за девушку Пола. И это правда странно. Он, конечно, не встречается ни с кем с тех пор, как расстался со Стефани Кру, но я точно знаю, в каком именно смысле он хочет быть с кем-то, и в этом наши интересы не пересекаются.

Но это не значит, что пузырьки из моего горла просто возьмут и исчезнут.

«Слушай, Таш, они просто ничего не понимают!»

Я достаю телефон, чтобы отключить себе мозг сидением в социальных сетях. У меня новое сообщение. От Фома. Мы обсуждаем последнюю серию «Бурь Таффдора», нового шоу на кабельном телевидении, о котором в последнее время судачили все мои знакомые ботаники в сети. Фом пишет:

Вот так вот — раз! — и у меня прекрасное настроение. Я улыбаюсь, останавливаюсь и пишу ответ.