Таш любит Толстого

27

Мама ждёт меня у багажной ленты. Уже за полночь, луны сегодня нет, и мамина «камри» смотрится особенно мрачно. Я благодарю маму раз пять, но этого все равно мало. Расспрашиваю её о Харлоу, но она мало что знает. Она интересуется, выиграли ли мы, я спокойным твердым голосом отвечаю, что нет, и она ничего больше не спрашивает. Мама и так знает, что я попрошу высадить меня у дома Харлоу, но я все равно прошу.

Обе машины Харлоу припаркованы у дома. Я направляюсь прямо к задней двери и долго вожусь с ручкой. Потом понимаю, что её заперли, а в окнах темно. Решив подойти к главному входу и стучать до потери пульса, вдруг замечаю, что в комнате отдыха что-то светится. От телевизора идёт сине-фиолетовое свечение, и, подойдя ближе, я различаю сидящего на полу Пола с приставкой в руках.

Нерешительно стучу по стеклу: какое право я имею беспокоить друга после того, что случилось в нашу последнюю встречу? Но вскоре потребность быть рядом с ним и Джек перевешивает, и я молочу по двери кулаками. Пол дергается, бросает приставку и бежит открывать дверь.

Как только он появляется на пороге, я бросаюсь ему на шею. Плевать, что между нами произошло, сейчас я обнимаю его, потому что больше ничего не могу сделать. Он тут же обнимает меня в ответ и шепчет куда-то мне в макушку:

— Ни хрена себе, Таш!

Что-то не так. Я вожу руками между его лопаток и не чувствую привычной мягкой копны волос.

— Пол, — хриплю я, отстраняясь, — что ты сделал со своим хвостом?

— Обрезал и сдал в фонд борьбы с раком, потому что кретин!

Через плечо друга я вижу Джек: она спускается по лестнице со скрещенными на груди руками.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает она.

— Вернулась домой пораньше.

Не знаю, этого ли ответа она ожидает.

— Не надо меня обнимать! — предупреждает она, когда я подхожу поближе.

Так что я просто сажусь на диван, и мы втроём долго сидим и смотрим на экран с кадром из Call of Duty. Потом Пол зажигает настольную лампу и выключает телевизор. Мы молча сидим. Я то и дело поглядываю на Пола: ну не могу привыкнуть к его стрижке.

— Я не знаю, что говорить, — шепчу я наконец. — Мне просто очень, очень жаль. И я рядом.

Пол чешет в затылке — точно в том месте, где заканчиваются его волосы. Похоже, он сам еще не осознал, что сделал.

— Лучшее, что ты можешь сейчас сделать, — начинает Джек, — это меня отвлечь. Даже не знаю, например, «Золотой тубой». Я видела ваше с Джорджем фото. У меня глюки, или ты была дико счастлива стоять в дюйме от него?

— Все ради рекламы, сама понимаешь.

— Ага. Если честно, я ждала селфи с Фомом.

— Кстати, да, — вступает Пол.

У него спокойный, заинтересованный тон. Слишком спокойный и слишком заинтересованный. Как будто ему тоже стыдно за тот вечер.

— Как прошла встреча?

Я хихикаю, роняю голову на руки и продолжаю хохотать.

— Я запуталась, — замечает Джек. — Это смех счастливой женщины или зловещий хохот?

— Зловещий, — хриплю я. — Можешь быть уверена.

— Боже, дай я угадаю! Он оказался silverspunnnx23, да? Тебя очень изощренно надули?

— Джек, это же бред! — включается Пол. — Он ведь сам выложил видео в её защиту!

— Да, снизошел со своего Олимпа и выложил, — парирует Джек. — Это очень подозрительно! Спорим, он все спланировал заранее и в один день выложил отзыв и записал видео? Притвориться героем — какой ход!

— Ну вы даете! — качаю я головой. — Обалдеть. Нет, он не писал этого поста. Он просто… не захотел меня понять.

Повисла тишина.

— То есть ты сказала ему? — наконец спрашивает Джек.

— Ага, и он решил, что я все выдумываю. Слушай, он прямо заявил, что мои чувства — это выдумка из интернета и такого не бывает. Что может быть отвратительнее?

Джек реагирует мгновенно и резко:

— Засранец.

Следом я слышу ещё пяток вариаций на тему физиологии.

Пол упорно молчит. Все, что он мог бы сейчас сказать, прозвучало бы злорадно или просто неприятно. Мы оба помним, что случилось в нашу последнюю встречу.

— Он не… не сделал ничего такого? — спрашивает Джек.

— Какого? Нет, просто встал и ушёл из моей жизни. Наверно, я чего-то такого ждала, потому что меня это почти не удивило.

Джек бормочет еще несколько эпитетов про разнообразные достоинства Фома, потом заканчивает засорять свою речь:

— Чёрт, теперь тебя надо отвлечь. Эй, Пол, чем мы можем отвлечь её?

Не очень обдуманная фраза, и, похоже, она быстро это понимает, потому что тут же отвечает сама:

— Знаю! Надо начать думать о сборе средств! Расписать, зачем нам деньги, на что они пойдут, чем мы займёмся дальше… Фанаты хотят Оскара Уайльда, но не знаю, зайдем ли мы так…

— Джек, ты серьёзно? — я смотрю на неё так, будто она только что призналась в массовом убийстве, и, мне кажется, я еще спокойно реагирую.

— В смысле?

— У твоего папы только что снова нашли рак. Ты даже не сказала мне, насколько все плохо, а вместо этого хочешь обсуждать планы съёмок!

— Какую букву в слове «отвлечься» тебе объяснить? Ты меня вообще слушала? Обсудить будущее канала — именно то, что мне сейчас нужно. Шоу должно продолжаться. Мы же профессионалы!

— По-моему, это называется подавлением эмоций.

— Слушай, — голос Джек становится резким, — рано или поздно я сорвусь. Однажды — и, наверно, даже в ближайшем будущем — я буду реветь в три ручья и уйду в запой, а тебе придётся держать мне волосы, пока я блюю. И рано или поздно ты узнаешь все про папин чертов рак. Но можно это все будет потом, ладно?

— Л-ладно.

— Джек, успокойся, — бормочет Пол. — Откуда ей знать, чего ты хочешь?

— Она и не знает. Чудесно, правда? Мы лучшие друзья, и ни один из нас не знает, что нужно другому. Мы просто мастера подавления эмоций! Так что уж раз в жизни я окажу Таш огромную услугу и честно скажу ей, что я чувствую.

Джек встает, швыряет в меня подушкой и убегает наверх. Она бросила гранату и скрылась в окопе. Не знаю, храбрый это поступок или наоборот. И бежать мне за ней или нет, тоже не знаю.

Вдруг я замечаю присутствие Пола. Место, которое он занимает, его дыхание, его… стрижку. Я не могу спокойно сидеть рядом с ним.

— Мне надо идти, — произношу я, и это точно трусость.

На полпути к двери я слышу голос Пола:

— Я чувствовал себя плохим человеком.

Я оборачиваюсь:

— Что?

Он подтягивает к себе ноги и садится лицом ко мне:

— Я отвратительно себя чувствовал, когда сказал тебе, что у папы снова найдут рак. Я его сын, мне надо верить в лучшее. А я не верил. И мне все это время было стыдно за то, что я тебе тогда сказал. Как будто от того, что я произнес это вслух, так и случится. А теперь оно случилось.

— Пол!

— Поэтому я не сказал тебе, когда у него стала болеть голова. И Джек сказал тебе не говорить. Если не произносить этого вслух, может, еще и обойдется. Не думай, что я тебе не доверяю. Я не пытался ничего от тебя скрыть, я просто… чувствовал себя плохим человеком.

— Пол, ты хороший!

Он мрачно улыбается. Господи, сколько теперь ждать, пока у него отрастут волосы? Несколько лет?

Я пытаюсь сформулировать получше:

— Ты лучше всех, кого я знаю. Ну, разве что, кроме мамы.

— Никто не сравнится с твоей мамой.

— Пожалуй, да, — соглашаюсь я. — Мама неповторима. Я поспешила с выводами.

Улыбка Пола становится гримасой, как будто его заставили выпить керосина:

— Я еще не готов терять отца. Постоянно думаю об одном и том же: не хочу быть парнем, у которого умер отец. Это страшный эгоизм. Лучше уж, как Джек, вообще не говорить об этом.

— Это не эгоизм, — подхожу поближе к дивану, чтобы лучше видеть лицо Пола в свете лампы. — Ты любишь своего папу и не хочешь, чтобы он умер. И оставаться без отца ты тоже не хочешь. Это совершенно нормально.

— Ты во мне разочаруешься. У меня в голове полная противоположность дзену.

— Да у меня тоже.

Многое остается недосказанным. Я многого недоговариваю. Надо извиниться перед ним. Но извиниться — значит напомнить ему обо всем, что произошло в тот вечер, а сейчас явно не время.

— Я рядом, если надо, — произношу вместо этого.

— Надо-надо, не волнуйся. Ты же знаешь Джек, она просто…

Я киваю: да, знаю.

Но, выходя в ночь, я размышляю, правда ли это. Да, я знаю, что Джек замыкается в себе и уходит, когда расстраивается. Что ей нравятся мрачные кукольные фильмы. Что она не любит обниматься. Но я не всегда понимаю, почему. Она не стерва, не угрюмый человек и не безэмоциональное бревно. Объяснять ее поведение можно как угодно, но это все будет не то. Я ничего о ней не знаю, а она моя лучшая подруга. И что после этого можно сказать о природе человеческой?

Нынче модно рассуждать о конце света: будет это ядерная война, восстание зомби или нападение инопланетян. Но мне кажется, что в один прекрасный день всем просто станет плевать друг на друга, мы разойдемся каждый по своим домам и тихо сгнием в одиночестве.

По пути домой я замечаю на участке соседей маленький муравейник, залитый светом фонарей. Сначала его строили в траве, но теперь он уже потихоньку посягает на дорожку. Туда-сюда снуют полчища муравьев. Они так заняты своими делами, что не замечают великана, который навис над ними и наблюдает за их работой.

Интересно, сколько муравьи знают друг про друга и сколько пытаются узнать? Может быть, у них нет таких проблем. Может быть, у них нет чувства собственной исключительности. Может быть, они — одно целое.

Уже в кровати, отчаянно пытаясь заснуть, чувствую, как по моим рукам что-то ползет. Не знаю уж, мурашки это или воспоминание о настоящих муравьях, но, похоже, они ко мне еще заглянут.