Таш любит Толстого

5

Сегодня мы с родителями обедаем втроем. Клавдия проводит время с Элли и Дженной и планирует все выходные праздновать и не объявляться дома. Я знаю, что это тяжело для папы. Не то чтобы он заводил любимчиков, у них с Клавдией просто особая духовная связь. Что забавно, ведь, по логике, он должен предпочитать меня. Я громко разговариваю и люблю театральные жесты, совсем как он, а Клавдия более сдержанная, как мама. Может быть, тут дело в том, что моя старшая сестра совсем другой человек, но при этом разделяет его интересы. Ей нравится готовить, а я не отвечу вам, зачем нужна шумовка. Она может часами обсуждать статистику баскетбольных матчей, а я буду орать во всю глотку во время «Мартовского безумия» или любого другого матча. Но не собираюсь заучивать, кто сколько раз подал, если игроки все равно на будущий год уйдут в следующую лигу. Клавдия хочет стать инженером, как папин отец, а у меня, конечно, с математикой нормально, но я предпочитаю театр, литературу и другие вещи, в которых не существует единственного верного ответа.

Семейные духовные связи, наверно, волновали бы меня сильнее, не будь я уверена, что мама-то больше любит меня. Не так, конечно, как у Стейнбека, просто выделяет меня чуть чаще. Быть может, большая часть всего этого — поблажки, которых никогда не было у Клавдии, улыбки и подмигивания — совершенно нормальна для младшего ребенка в семье. Быть может, дело в том, что я регулярно медитирую, а Клавдия в десятом классе во всеуслышание объявила, что она теперь атеист, а никакой не буддист. Все может быть.

Даже если бы я не уловила папиного настроения сразу, я бы увидела его по еде. Папа приготовил гуляш, а он готовит его только когда грустит. Воздух в столовой пропитан густым мясным духом, а папа раскладывает крупные, только что разрезанные клецки в тарелки с гуляшом.

На самом деле, мясной дух исходит только из папиной тарелки, потому что мы с мамой мясо не едим. Для нашей семьи это нормально: папа готовит на всех, причем делает им с Клавдией мясные блюда, а нам — вегетарианские. Обычно все довольны, но вегетарианский гуляш это грустно, потому что вся фишка в говядине.

Рецепт гуляша принадлежит бабушке Зеленке, поэтому мы едим его в том месте, где чаще всего бывает ее дух — в столовой, где рядами стоит фарфор с цветочным орнаментом и хрустальные бокалы. Все, что накопилось за полвека, с тех пор, как папины родители приехали из Праги в Лексингтон.

Бабушка и дедушка Зеленки погибли в автокатастрофе, когда мне было девять. Смерть в автокатастрофе это всегда ужасно, но в их случае это было особенно нечестно: вся их жизнь была так величественна, а съехать в темноте с проселочной дороги — жалкий конец.

Дедушка и бабушка жили в Праге во времена Холодной войны. В начале 1968 года им было немного за двадцать. Если вы не слишком сильны в чешской истории, это был год, когда коммунистическое правительство провело много реформ: у чехов резко прибавилось прав, и они, обезумев от свободы, принялись творить всякие безумные и опасные вещи вроде продажи не прошедших цензуры газет и экспериментов с рок-н-роллом. Бабушка Зеленка всегда повторяла: «Это было чудесное время. Ужасное и чудесное». Она говорила это так часто, что мы с Клавдией в конце концов придумали слово «чужасный». И вы не представляете, насколько полезным оно оказалось.

Так или иначе, в июле 1968 года мой дед получил предложение прочитать курс лекций по химическому машиностроению в Кентуккийском университете, так что они с бабушкой переехали в Штаты. А через три недели Советский Союз такой: «Эй, что за фигня в Праге творится, мы вводим танки! Мы Борг. Сопротивление бесполезно. Вы будете ассимилированы». Конечно, это наполовину моя формулировка и наполовину цитата из «Звездного пути», а бабушка выразилась более красноречиво: «А потом пришли советские засранцы и сделали то, что они хорошо умеют — все порушили».

С какой стороны ни посмотри, чехам не повезло, и дедушка с бабушкой посчитали себя счастливчиками, когда им удалось получить визы и переплыть Атлантический океан. Дедушку пригласили преподавать на постоянной основе, и они вдвоем осели посреди Кентукки. И теперь мы, их отпрыски, сидим в знавшем лучшие времена домике середины прошлого века немного к западу от Аппалачей и едим гуляш. Жизнь странная штука.

Я беру клецку и макаю в тарелку. Тесто впитывает соус и становится коричневым.

— Таша, ты какая-то тихая, — замечает мама.

Мы с Клавдией шутим, что мама постоянно заставляет людей говорить. Юмор в том, что она изучает речевые патологии, но что-то в этом есть. Мама умеет ненавязчиво, исподволь раскручивать людей на разговор. Я подозреваю, что это связано с ее новозеландским акцентом, который она не меняла даже после двадцати лет жизни в Штатах. Я говорю «меняла», а не «избавлялась», потому что мама специалист по акцентам. Если ей приспичит, она легко сойдет за шотландку, а за кентуккийку уж тем более, но она предпочитает так не делать.

— Думаю про бабушку с дедушкой, — отвечаю я честно, прежде чем осознать, что папе и так тоскливо. Я смотрю в его сторону: у него в глазах застыло пустое, отрешенное выражение. Он тут же замечает мой взгляд, встряхивается и улыбается:

— Что ж, — заявляет он, стукнув по столу кулаком, — они бы вами двумя точно гордились! Одна поступила в Вэнди, другая — будущий Вуди Аллен!

— Пап, — корчу я гримасу, — я ж тебе говорила, что ненавижу его! Если уж сравниваешь меня с кем-то, пусть это будет Орсон Уэллс. Или Элиа Казан.

Папа зачерпывает огромную ложку мяса и с набитым ртом произносит:

— Ничего так амбиции! — И подмигивает мне.

Я закатываю глаза.

— Кстати… — начинаю я и понимаю, что не могу толком сформулировать новости.

Но без этого уже не обойтись, потому что родители заинтересованно смотрят на меня.

— Кстати? — торопит мама.

— Ну… Вчера у нашего сериала неплохо так прибавилось фанатов. О нас упомянула одна знаменитость, и у нас совершенно бешеные просмотры.

— Таша, это чудесно! — тепло отзывается мама.

— Прекрасные новости, — соглашается папа. — Это тот, который про чай?

Я напоминаю себе, что мои родители на тридцать лет старше меня и просто не могут во всем этом разбираться так же, как я.

— Про чай — это влог, — объясняю я. — А сериал — это современная версия «Анны Карениной».

— Ну и амбиции, — с улыбкой повторяет папа. — Моя девочка!

Мне очень приятно, что папа мной гордится, а еще, что я отвлекла его от мрачных мыслей. Но, как выясняется, отвлекла ненадолго, потому что он тут же говорит:

— Не могу поверить, что теперь так будет всегда. Начинай уже привыкать, что ты единственный ребенок. Мы утопим тебя в заботе, так что думать забудь о парнях. Добром это не кончится.

— Спасибо, папа, — сухо отвечаю я.

Лучше не добавлять, что так будет не всегда, а только в течение года. Потом я тоже поступлю в колледж. Первым — и, если честно, единственным — пунктом в моем списке идет Вандербильт. Мне нравится Нэшвилл, а еще в Вэнди отличная школа кино. Но мисс Детер, специалист по профориентации, постоянно повторяет, что с моими оценками попасть в Вандербильт будет непросто, а с самого начала специализироваться на кино не слишком практично.

— Вообще не спеши с выбором направления, — говорила она в марте. — Тебе нужен университет с широким выбором специальностей. Если ты решишь, что кино не для тебя, всегда сможешь получить какое-нибудь другое образование. А если это правда твое, ты сможешь поехать стажироваться или учиться дальше в Лос-Анджелес или в Нью-Йорк с более широкой степенью бакалавра искусств.

Мисс Детер не только отговаривает меня от кино, но и думает, что мне надо забыть про Вэнди и поступать в Кентуккийский университет.

— Ты можешь получить неплохие знания в сфере коммуникаций, искусства или, возможно, английского языка, — предложила она в доблестной попытке, не знаю, профессионально ориентировать меня, что ли? — А еще тебе почти ничего не придется платить за обучение, потому что ты в своем штате и посещала Губернаторскую школу искусств. Просто хорошенько все обдумай, Таш.

Я об этом думала. И вот что надумала: если я не вырвусь из Лексингтона, застряну тут насовсем. Я придумаю кучу оправданий тому, что так ничего и не добилась, сопьюсь и стану типичным персонажем песни Брюса Спрингстина.

Да, я, конечно, не Клавдия. Мне не хватит мозгов на стипендию в частном университете вроде Вандербильта. Мне еще очень, очень повезет, если меня вообще примут. И да, я помню, что это будет очень дорого стоить, но разве не все так живут? Разве не на всех, кому за двадцать, висит неподъемный долг за образование? И потом, это же Вандербильт! Каменная кладка, решетки и башни из слоновой кости! А Кентуккийский университет это женское общество и уродливые экспериментальные здания из семидесятых. Это подземные туннели и бешеные пробки в футбольный сезон. А еще он такой… знакомый. Я всю жизнь ездила по его улицам, играла на пианино в Школе искусств и смотрела постановки в корпусе Комплекса изобразительных искусств. Мне нужно какое-то разнообразие. Какой-то отдых от штата Кентукки. Место, где я не встречусь снова с половиной своих одноклассников.

И нельзя сказать, что я поступаю совсем уж безответственно. У меня есть план. Я смотрела информацию по студенческим займам и стипендии, а еще летом работаю в Old Navy. Да-да, я в курсе, что моя зарплата за все лето не покроет даже стоимости учебников за один семестр, но я делаю хоть что-то. Я делаю все, чтобы моя мечта сбылась. Так должно выглядеть целеустремленное движение к цели. Правда же?

— Мы с папой хотим посмотреть фильм, — произносит мама, разрезая вилкой клецку. — Хочешь с нами? Мы можем доехать до «Крегера» и посмотреть, что там идет.

Я медленно жую. В последнее время мама с папой слишком часто предлагают проводить время вместе. Окончание школы — всегда большое эмоциональное потрясение для родителей, и они, похоже, решили зажать меня между собой на диване, чтобы притупить боль от скорой разлуки со старшей дочерью. Перспектива ее слишком приятная, даже не будь у меня желания пропялиться в ноутбук весь остаток вечера.

— Если честно, я немного устала, — осторожно отвечаю я.

Папа немного грустно спрашивает:

— Может, как-нибудь на днях? Соберемся все вчетвером. Позволим вам выбрать фильм.

Это значит — позволят выбрать Клавдии, потому что у нас с ней диаметрально противоположные вкусы, а у нее сейчас «последнее лето» и ей все можно.

— Да, будет круто, — говорю я вслух. — А сегодня не буду портить вам романтический вечер.

Мама беззаботно смеется:

— Да-да, я, папа, Том Круз и бутылка «Шардоне». Очень романтично!

— Мы настоящая богема, — подхватывает папа и тянется через стол, чтобы взять маму за руку.

— Идите, запритесь где-нибудь, — добродушно советую я и уношу тарелку со стаканом на кухню.

Помыв посуду, посылаю родителям воздушный поцелуй и спешу наверх — проверить, как там дела у сериала. Мне даже почти не стыдно, что я не провожу вечер с семьей.