Таш любит Толстого

22

У меня есть теория, что вторая половина лета проходит вдвое быстрее первой. Июнь начинается ослепительно яркой вспышкой. Все напряжение, накопившееся за весенний семестр, можно наконец потратить на купание, пикники, парки развлечений, а лучше всего на блаженное ничегонеделанье. Дни длинные, темнеет только в девять. Вся природа выползает погреться на солнце. А потом — раз! — и наступает День Независимости. И всё: дни становятся короче, школа маячит все ближе, и кажется, будто из каждого нового дня кто-то крадет целый час. А потом приходит август, и вместо запаха крема для загара воздух начинает пахнуть свежезаточенными карандашами.

Это лето тоже не исключение. Июль пролетает неделя за неделей, только краски пестрят. Мы работаем, общаемся и, самое главное, снимаем, снова и снова. Последний день съемок все ближе и ближе, а потом вдруг без шума, грохота и фанфар берет и наступает. Стоят первые выходные августа, и сегодня мы доснимем до конца.

Субботним вечером у нас дома из всех актеров остаются только Серена и Ева. Они сидят на моей кровати, прислоняясь к стене, которую мы с Джек накануне любовно украсили засушенными цветами и фотографиями заснеженного Парижа. Мы снимаем уже пятый дубль, но дело не в моем плохом настроении и не в том, что кто-то забыл слова. Я просто хочу сделать все идеально. Это финальная сцена. Она должна быть безупречна.

Приняв решение отвечать только на самые важные вопросы, мы с Джек действительно сэкономили немало времени. Но иногда я погружаюсь в море хэштегов и фан-арта просто для собственного удовольствия. Кевина по-прежнему превозносят до небес, и какая-то девочка даже начала продавать украшения с выгравированными на них цитатами из сериала. Наверно, это нарушение авторского права, но мне плевать: люди покупают наш фан-арт, что может быть круче? И, если уж на то пошло, это мы взяли и сперли всю историю у моего дорогого, чудесного Лео.

Конечно, нас по-прежнему критикуют, но в последний раз, когда я изучала этот вопрос — пару дней назад, — активнее всего обсуждали не то, что мы уже сделали, а то, что мы можем сделать дальше. Мы и так уже неплохо отклонились от сюжета книги и, конечно, не можем вместить в сериал произведение целиком. Никто из наших героев не женится, только встречаются. Анна не беременна от Вронского, а просто подхватила сильную пневмонию. И, как любезно указал-указала silverspunnnx23, мы даже не пытаемся замахиваться на обзор политической ситуации в Российской империи. Мы просто вырезали, например, взаимоотношения Левина с его братом Николаем. И теперь, когда мы приближаемся к развязке, фанаты, естественно, желают знать, оставим ли мы хоть концовку без искажений: бросится ли Анна под поезд?

Осторожно, спойлер: нет, не бросится. Это мы с Джек решили с самого начала. Мы хотим, чтобы все закончилось хорошо. Чтобы Анна нашла покой — с Вронским или с кем-нибудь еще — и при этом стала подругой Китти. Издевательство над книгой? Есть немножко. Да, у Толстого они так и не сошлись. Но у нас они постепенно сближаются, и, когда жизнь Анны разваливается и ее бросают оба парня, Китти остается рядом и помогает ей все обдумать и жить дальше. Миром правят девочки, как в песне Wannabe у Spice Girls, и нас с Джек не переубедить.

Мы задумали такой финал с самого начала, но тогда мы просто сидели вдвоем на полу моей комнаты и увлеченно записывали наши безумные идеи в тетрадь на пружине. В то время мы думали только о сюжете, о взаимоотношениях персонажей и о том, как это будет смотреться на видео. Нами двигало чистое, незамутненное вдохновение, мы еще не заботились, что подумают зрители.

А теперь уже нельзя заглянуть в сценарий и не представить, что скажут фанаты. Я прочла слишком много комментариев, хороших и плохих, и уже не могу отключить их образ мышления. Я уже знаю, что скажут, когда мы выложим финал. Кто-то посчитает, что это прекрасная концовка, в подлинном духе феминизма, и мы молодцы. Кто-то скажет, что мы слишком все упростили. Другие будут орать, что мы две дуры и ничего не поняли в этом великом романе. Я выучила наизусть все возможные поводы придраться. Создавать то, что другие обольют грязью, немного страшно, но я чувствую себя свободной. Потому что можно делать все, что угодно, но от этого не убежать. Какой бы конец мы ни придумали, кому-то это все равно не понравится.

После десятого — и последнего — дубля Ева начинает беззвучно плакать. Ей явно стыдно это показывать, и она трет глаза кулаками. Увидев ее слезы, Серена крепко обнимает ее. Я сажусь рядом и успокаивающе глажу Еву по спине. У меня тоже слезы на глазах. Да и у Серены. Только Джек по-прежнему бесстрастна и смотрит на нас без осуждения, но с непониманием, как будто мы с другой планеты.

— Давайте не будем плакать до вечеринки, ладно? — прошу я наконец. — Иначе для чего она вообще нужна?

Ева стирает с лица слезы и шмыгает носом.

— Ладно.

— О-бал-деть, — произносит Серена. — Поверить не могу, что все кончилось.

— И хорошо, — напоминаю я, — теперь ты сможешь сосредоточиться на «Вестсайдской истории».

— Ага, — пожимает плечами Серена. — Но ее поставили миллион раз и поставят еще столько же, а «Несчастливые семьи» такие одни!

Серена всегда говорит именно то, что мне, оказывается, и нужно было услышать.

Я боюсь расплакаться снова, так что быстро киваю:

— И все же какое счастье, что мы с тобой тогда подружились!

Серена протягивает мне сжатый кулак, я касаюсь его своим, и мы, дурачась, шевелим растопыренными пальцами.

Что бы ни случилось дальше, этого у нас никто не отнимет: мы вместе рассказали историю, и никто из нас не смог бы сделать этого без других. Эта часть нашей жизни принадлежит только нам девятерым, и никто другой никогда не поймет это так, как мы. Нашему Братству пришла пора распасться. Я, Гимли, еще не раз взмахну своим молотом, но уже в другой компании.

Мне кажется, слезы тут уместны. И уж точно никогда не будет лишним стукнуться кулаками.

В воскресенье вечером мы празднуем окончание съемок на заднем дворе дома Харлоу. Все одеты по невозможно жаркой погоде: в майки, шлепанцы и купальники или плавки. Мы заказали четыре больших коробки пиццы из «Папа Джонс» и большую часть вечеринки набиваем животы сыром и тестом, а потом ныряем в бассейн, рискуя заработать заворот кишок. Когда все достаточно устают, мы вытираемся, уходим в подвал и включаем компьютер — посмотреть «Несчастливые семьи» на экране. Сериал идет довольно долго — больше пяти часов, — так что мы смотрим только последний час, в том числе и материалы последнего месяца, которые еще только предстоит выложить. (Джек почти всю ночь монтировала последнюю сцену.)

Брукс, к сожалению, не может остаться до конца: он подрабатывает в университете и ему нужно провести экскурсию по студгородку. Остальные остаются — включая Пола, которого мы тоже пригласили отпраздновать с нами. Когда начинается последняя сцена, я тайком оглядываю ребят, пытаясь понять, что они об этом думают. Серена и Джей обнимаются и плачут. Когда экран гаснет, повисает напряженная пауза, а потом комната взрывается аплодисментами и криком. Джей вскакивает на ноги и требует, чтобы все дали ему пять. Ева заключает меня в медвежьи объятья, целует в щеку и кричит: «Таш, это офигенно!» Потом она собирается проделать то же самое с Джек, но Джек отвечает: «Комплимент принят, а руки, пожалуйста, оставь при себе».

Начинает играть Another One Bites the Dust. Конечно, с телефона Тони. Он пыжится изобразить лунную походку, а Джей хлопает в такт и смотрит на него с таким обожанием, что я почти вижу, как от него отлетают мультяшные сердечки.

У меня прямо сердце радуется. Но потом мне становится стыдно за это и я поворачиваюсь к наблюдающей за ними Джек.

Но она не выглядит раздраженной. Похоже, она даже не пытается делать вид, что все в порядке. Все и правда в порядке.

— Все нормально? — спрашиваю я.

— Все хорошо, — отвечает подруга. — Серьёзно, все в порядке. Мы с Тони это обсудили. Похоже, он думал, что Джею нравится парень из театрального, и пытался заставить его ревновать.

— Ни фига себе… По-моему, у нас тут интрига похлеще Толстого.

— Есть немножко. В любом случае, Тони лучше ведёт себя, когда у него кто-то есть. И как можно обижаться на Джея? Он просто чертов ангелочек! И заслуживает счастья.

Это очень великодушно с её стороны, но я никогда не скажу этого вслух, потому что у неё аллергия на слова одобрения. Так что мне придётся притворяться. Вслух я произношу:

— Рада, что все хорошо.

— Ага, — отвечает Джек.

— Ты ни разу не ангелочек, но, мне кажется, ты тоже заслуживаешь счастья.

— Фу, Таш! Кажется, ты перетрудилась со сценарием. В тебе не осталось ни одного хорошего слова. — И добавляет: — Кто-то должен остановить Пола, пока он не сломал шею!

Пол присоединился к танцующим, когда они переключились на We are the champions, взгромоздился на кофейный столик и ревет припев в пульт от телевизора. Поймав мой взгляд, он жестом предлагает мне присоединяться.

Я отвечаю:

— Мы что, мало вашей мебели уже поломали?

Друг спрыгивает со стола, хватает меня за руку и начинает кружить, не прекращая петь в пульт второй куплет. Потом мы валимся на кресло и сидим там, пока актёры прощаются и уходят. Все повторяют, что нам нельзя терять связи и нужно обязательно поскорее увидеться. Джордж подходит, семеня, как будто мы с Полом приказчики, а он смиренный крестьянин и пришёл попросить еще немного зерна на зиму.

— Думаю, увидимся в пятницу утром, Таш, — произносит он.

Я киваю, даже не пытаясь изобразить энтузиазм. Разумеется, я жду не дождусь «Золотой тубы», но можно было бы обойтись и без Джорджа.

— Как-то так, — отвечаю я.

— Волнуешься? — спрашивает он.

Волнуюсь ли я. Ха. Я столько жаловалась Фому, что иногда уже забываю, что весь мир еще не в курсе, как дико, бешено и непреодолимо меня трясёт.

— Que será, será, — отвечаю я. — Будь что будет.

Тони, как раз вышедший через задний вход, просовывает голову обратно и начинает петь песню Дорис Дэй: «Que será, será! Whatever will be, will beee! The future’s not ours to seee!»

По ту сторону стеклянной двери стоит Джей. Смеётся и сияет.

Джорджу вовсе не смешно; у него на лице написано: «Этот парень просто невозможен!» Я отвечаю ему взглядом, который должен означать: «Это просто Тони. Он всегда такой».

— Ладно, — произносит Джордж, — увидимся в аэропорту.

— Угу.

Я машу им с Тони и Джеем рукой. Вот и пришёл конец торжественному окончанию съёмок.

Джек закрывает за ними дверь, качая головой:

— Надеюсь, он боится летать до потери пульса. Или его укачивает. — Потом она раздражённо склоняет голову набок: — У меня вода в ухе! Пойду, закапаю туда перекиси водорода и приму душ. Таш, ты тут ночуешь?

— Еще не решила, — отвечаю я. Но мне так спокойно и лениво, а еще я так уютно устроилась рядом с Полом, что, наверно, останусь. Джек топает вверх по лестнице, я закрываю глаза и слушаю её быстрые шаги над головой. Я чувствую себя выжатой как лимон, но это приятное чувство. Моя кожа все еще влажная и пахнет хлоркой, а рот еще перемазан жирным чесночным соусом.

Пол ерзает под моим плечом и спрашивает:

— Как, волнуешься перед «Золотым саксофоном»?

Я смеюсь, хотя, по-моему, шутка дурацкая.

— Ты шутишь как мой папа!

— На вопрос-то ответь! — настаивает друг.

— Ладно, хорошо, я с ума схожу от волнения. Не знаю даже, что меня страшит больше, победа или поражение. Потому что, если мы проиграем, это будет плохо, но если мы выиграем… даже не знаю. Такое ощущение, что, чем больше у нас аудитория, тем больше находится желающих говорить гадости. Как будто огромное число просмотров делает нас непробиваемыми. Я не хочу, чтобы наш сериал вызывал ненависть. Лучше, наверно, полная безвестность, чем эта травля за популярность.

— Да уж, вот тебе и цена славы.

— Хватит тебе издеваться!

Пол смеётся:

— На самом деле, вы очень крутые. Мало кто из наших ровесников может похвастаться, что снял пятичасовую адаптацию «Анны Карениной». И что бы ни случилось на «Платиновом рожке», этого у вас никто не отнимет.

— Этого у нас никто не отнимет, — рассеянно повторяю я, уносясь мыслями по знакомой дороге. — Даже если церемония будет полным провалом, по крайней мере, я наконец увижу Фома.

— Ага, и это тоже.

Пол снова начинает ерзать. Такое ощущение, что он пытается отодвинуться, перестать на меня опираться. Бесполезно: кресло слишком мягкое и мы снова и снова сваливаемся друг на друга.

— Так странно, — продолжаю я, — мы столько друг про друга знаем, но это всякие мелочи вроде любимого фандома или куда бы мы отправились на машине времени. И ничего важного, вроде…

— Вроде того, что вы даже ни разу нормально не разговаривали, — перебивает Пол.

Я прячу улыбку.

— Мне кажется, в этом есть особая прелесть. Когда мы наконец увидимся, это будет похоже на встречу старых друзей, и в то же время — мы как будто впервые познакомимся.

— Ага, вы же еще даже не лишились слуховой невинности… Это так мило!

В голосе Пола есть что-то отвратительное. Что-то резкое и сварливое. Раньше он при мне разговаривал так только с Джек и изредка — с отцом. Со мной — никогда. Слово «невинность» повисает в комнате яркой неоновой вывеской. Мы слишком близко сидим.

Я неуклюже вылезаю из кресла, чуть не упав при этом на пол.

— Таш, — начинает Пол, — я…

Краска бросается мне в лицо, и я иду в атаку:

— Конечно, шутки про потерю невинности такие смешные! Просто гениально, Пол.

— Чёрт, я не хотел тебя обидеть! Прости!

— Что с тобой вообще творится? Чем тебе Фом не угодил?

Пол смотрит прямо на меня, но я не могу прочесть в его карих глазах ни одной эмоции.

— Ты что, ревнуешь? — вырывается у меня сквозь стучащие зубы.

Пол открывает рот, но выдыхает только воздух, без единого слова. Он качает головой и переводит взгляд с меня на полку с дисками за моим плечом. Я встаю так, чтобы закрыть ему обзор.

— Так ревнуешь?

— Боже, Таш!

Теперь уже я качаю головой — быстро, резко и с осуждением.

— Если что, ты не имеешь на это никакого права, — продолжаю я. — Потому что ты все обо мне знаешь. Потому что я тебе даже не нужна. Потому что ты не способен даже быть хорошим другом!

Наконец-то на лице Пола появляется узнаваемое выражение — непонимание.

— И почему же я плохой друг? — Он выпрямляет спину, кресло издает непристойный звук. В любой другой ситуации я бы засмеялась. От этого звук становится вдвое противнее.

— Ты не все мне рассказываешь, — отвечаю я. — У тебя есть от меня секреты.

— Какие еще секреты? Если я не чешу языком круглые сутки…

— Твой папа, например, — я делаю шаг вперёд, давя на него вопросом. — Почему ты молчал про его мигрени? Друзья должны делиться такими вещами друг с другом. А ты ещё и попросил Джек не говорить мне!

— Это не повод считать меня плохим другом. Ты тоже много что от меня скрываешь!

— Напр…

— Например, как ты на самом деле относишься к парням?

Я ошеломленно замираю и ничего не отвечаю.

— Я просто… просто пытаюсь понять, — объясняет он. — Это не значит, что я отвернусь от тебя или что я тебе не верю, я просто понять не могу. Потому что сначала ты говоришь, что ненавидишь мужчин…

— Я никогда не…

— …А потом выясняется, что ты влюбилась в этого чувака с влогом. Я этого не ожидал. Потому что иначе я бы… потому что я просто хочу тебя понять.

Я судорожно сглатываю. Надо сказать Полу, что это моя вина. Я запутала его, потому что запуталась сама. Я сама пыталась во всем разобраться.

Надо произнести это вслух, но слова не идут на язык.

Осознав, что я не собираюсь ему отвечать, Пол тяжело оседает в кресле и устремляет взгляд в потолок. У него глаза на мокром месте.

— Я люблю тебя с самого детства. Наверно, влюбился в тебя еще в тот день, когда наши мамы впервые повели нас вместе поиграть в Холли-парк.

Эти звуки не могут исходить у Пола изо рта. Просто не могут. Это какой-то абсурд и бред!

— Мы лучшие друзья, Пол, — отвечаю я. — Ты, я и Джек. Конечно, мы любим друг друга всю жизнь.

Пол снова смотрит мне в глаза. К моему облегчению, слёзы на его глазах высохли. Но потом он начинает говорить, и мир разваливается:

— Да, Таш, я ревную. Понимаешь, я ревную. Потому что у тебя происходит что-то фееричное с парнем, которого ты ни разу не видела, а со мной ты даже попытаться не захотела!

Я только головой качаю:

— Это ты не хотел. Как будто со Стефани Кру встречалась я!

— Вообще-то, я сам и предложил ей расстаться.

— Боже, только не говори, что это было из-за меня! Ты никогда не смотрел на меня с этой стороны. Никогда. Я всегда была тебе младшей сестрой и, да, другом. И теперь, когда я уж точно тебе не достанусь, ты начинаешь переписывать прошлое. Зачем тебе это? Тебя возбуждает то, что меня не привлекает секс? Или ты думаешь, что мне нужно попробовать это с тобой, чтобы излечиться?

Пол морщится:

— О чем ты? Я никогда такого не говорил! И не думал.

— Да ну? Тогда ты идиот. Потому что ты парень из плоти и крови, Пол. Тебе нужен секс. Со мной его не будет. Если ты при этом хочешь быть со мной, ты кретин!

— Ты хочешь сказать, что я либо сволочь, либо кретин, третьего не дано. Так?

Я понимаю, как несправедливо себя веду, но остановиться уже не могу:

— Как-то так, да.

— К черту! — Пол вскакивает с кресла, бросается ко мне и застывает в каком-то футе от меня. — К черту, Таш! Не тебе решать, что я к тебе чувствовал и что мне нужно!

— То есть ты нормальный девятнадцатилетний парень, но секс тебе не нужен?

— Я не говорил, что мне…

— Пол, я не собираюсь волшебным образом меняться.

— Я не…

— Да, мы знаем друг друга всю жизнь, да, ты понимаешь меня лучше, чем кто бы то ни было другой, но это ещё не значит, что ты тот самый идеальный парень, с которым все будет иначе. Понимаешь? Да, я вас обоих запутала, но уж это я знаю твёрдо.

— Если ты…

Может быть, у меня слишком много адреналина в крови. Либо это нервы, либо это злость, либо просто моя внутренняя самоубийца проснулась, но я нахожу способ заставить Пола замолчать: я стаскиваю с себя футболку и кидаю её на пол.

Пол видел меня и менее одетой. Всего час назад я пыталась потопить его в одном купальнике. Но сейчас все по-другому, сменилась атмосфера, и на мне уже не купальник, а нижнее бельё.

Пол на секунду опускает глаза.

— Таш, что ты делаешь? — шепчет он.

— Ты обманщик! — отвечаю я. — И я сейчас докажу это. Я доказываю тебе, что ты обманщик.

Я расстегиваю молнию на юбке и снимаю пояс, так что ткань кучей падает к моим ногам. Я вытягиваю указательный палец и ввинчиваю его Полу в грудь.

— Вот так я выгляжу без одежды. Видимо, людей вроде тебя это возбуждает. И если ты хочешь со мной встречаться, тебе нужно все время помнить, чего ты лишаешься. Да, сначала ты можешь говорить, что это нормально, но нормально не будет, потому что тебе захочется залезть под одежду, и это разрушит нашу дружбу. И мою дружбу с Джек тоже. Я не могу этого допустить. Так что да, ты либо сволочь, либо идиот. И лучше ты будешь сволочью, потому что тогда мы хотя бы сможем остаться друзьями.

Тут за моей спиной, на лестнице, кто-то шевелится, и голос Джек произносит:

— Что за чертова хрень здесь происходит?

Я, даже не оборачиваясь в её сторону, хватаю юбку, футболку и бегу к двери. Джек зовёт меня по имени. Я дергаю ручку и сбегаю, оставляя дверь широко распахнутой.

Я прячусь за ровно подстриженными кустами мистера Харлоу и неуклюже одеваюсь. Я оставила в подвале шлепанцы и босиком бегу по темноте, выстукивая голыми пятками об асфальт неровный ритм, а в мозгу в такт ему проносится: «О чем ты только думала? Зачем он сказал это? Зачем он сказал это сейчас?»

Уже заперевшись в спальне, я понимаю, что надела футболку задом наперед и наизнанку. Но мне плевать. Я падаю в кровать и накрываюсь одеялом с головой.