Тайны прошлого

Глава 17

Желание начать новую жизнь постепенно возвращалось к Гонсале, и однажды она решила, что продолжит учебу в университете, прерванную много лет назад из-за рождения Арналду. Конечно, учиться в таком возрасте — нелепо и смешно, Антониу первым посмеется над Гонсалой. Но это можно делать и втайне от него, а также от всех домашних и прислуги. Зачем становиться объектом для насмешек, если можно этого избежать!

Собравшись поехать в университет, Гонсала отказалась от услуг шофера, села за руль сама. Она давно уже не водила машину и это было для нее тоже новое, приятное ощущение. Гонсала вдруг почувствовала себя абсолютно свободной и самодостаточной.

В университете, правда, это ощущение развеялось, сменившись растерянностью, неуверенностью. Обилие факультетов и курсов с мудреными названиями ошеломило Гонсалу. Поэтому она ограничилась тем, что набрала кучу проспектов, надеясь внимательно прочитать их дома и уже, потом определиться с выбором.

Возвращаться так скоро домой Гонсале не хотелось, она свернула на набережную и поехала вдоль водной глади, простиравшейся до самого горизонта и таявшей в призрачно-туманной дымке.

Набережная в это время суток выглядела почти пустынно. Всего лишь несколько одиноких прохожих медленно прогуливались у самой воды, находясь на большом расстоянии друг от друга.

В одном из этих прохожих Гонсала узнала Отавиу Монтана и, выйдя из машины, окликнула его. Отавиу в ответ улыбнулся, но вид у него был смущенный, потерянный.

— Ты не узнаешь меня? — догадалась Гонсала.

— Узнаю улыбку и доброту. Но, если честно, не припомню, откуда я тебя знаю.

Я Гонсала, жена Сан-Марино.

— Гонсала! Ну, конечно же! — радостно воскликнул Отавиу. — Я чувствовал, что мы знакомы. Ты была очень добра ко мне.

— Ты прекрасно выглядишь, у тебя здоровый вид! — заметила она.

— Внешность обманчива. Как видишь, память подставляет мне подножку.

— А прошлое ты вспомнил?

— Нет, к сожалению. Пока нет, я вот смотрел на море и вспоминал стихи — тоже, кстати, не помню, чьи: «Между мною и любимой — тьма вздымается сейчас, океан неодолимый магией соединяет нас».

— Как красиво, Отавиу! — восхищенно произнесла Гонсала.

— Я думал о Еве, моей жене, — Пояснил он. — Наверное, она сейчас по ту сторону океана. Если бы она была по эту сторону, то давно бы приехала.

— Ну да, конечно!

— Как странно, я читаю на память стихи, а вот кто ты вспомнить не смог… Подожди-ка! — раскрыв свою тетрадку и найдя нужную страницу, Отавиу прочитал вслух — Гонсала, жена Антониу Сан-Марино. Двое сыновей. Арналду старший, Тьягу — младший. Любезно пригласили меня на ужин, чтобы отметить мое выздоровление. Подавали прекрасный мантовый мусс. Нотабене: Не забыть попросить рецепт. Видишь, я все про тебя знаю!

Его по-детски непосредственная запись и такое же поведение тронули Гонсалу до глубины души. У нее даже слезы навернулись на глаза — от сочувствия к этому взрослому мужчине, похожему на ребенка.

— Я обязательно спрошу рецепт мусса у Ирасемы! — пообещала она. — Хочешь, поедем к нам прямо сейчас, а потом я отвезу тебя домой.

— Нет, я устал, — признался Отавиу. — Подбрось меня лучше сразу до моего дома, а там мы сможем попить с тобой кофейку. Знаешь, сейчас появились такие машины, которые делают очень крепкий кофе, экспрессо называется.

Гонсала приняла его приглашение, и Отавиу был очень горд тем, что сам смог приготовить для нее экспрессо.

— Говорят, я раньше был хорошим поваром, имел собственный ресторан — сказал он, усаживаясь за столом напротив Гонсалы. — Мне и сейчас нравится, но эти современные кухонные машины постоянно сбивают меня с толку. Вообще меня поражает нынешний ритм жизни. Все куда-то спешат, бегут… Вы все живете экспрессо! А каждого в конце ждет только одно — смерть!

— Это верно, — печально покивала головой Гонсала.

— А ты любишь готовить? — спросил ее Отавиу.

— Раньше любила. А в последнее время уже и не знаю, что я люблю, чего хочу, и вообще — кто я такая… Извини! Сама не понимаю, как у меня это сорвалось!

— Ничего-ничего, я же твой друг, — напомнил ей Отавиу, — И твои ощущения мне хорошо знакомы. Выходит, ты тоже была вне времени, как я?

— В некотором смысле. Мне кажется, я проснулась совсем недавно. Как ты!

— В таком случае у нас одна цель — узнать, кто мы, — вполне серьезно произнес Отавиу, и Гонсала охотно его поддержала.

Пока они пили кофе и беседовали, домой вернулась Жулия.

Гонсала внутренне сжалась, но лишь на мгновение, потому что Жулия заговорила с такой же искренностью и непосредственностью, как и ее отец:

— Очень рада вас видеть! Как здорово, что вы к нам приехали! Я хочу лично поблагодарить вас за дом, и вообще за все, что вы для нас сделали.

— Я не имею никакого отношения к тому дому. Это все Сан-Марино…

У Вас благородный муж. Отказаться от такого дома! Я обязательно заплачу вам за него, как только буду в состоянии!

— Не беспокойся, — улыбнулась Гонсала, проникаясь все большей симпатией к Жулии. — дом все равно пустовал. И потом, это же дом вашей Семьи!

— Да, ваш муж говорил мне, что он так и не решился продать этот дом или сдать внаем. Ему все казалось, что в один прекрасный день туда вернется мой отец. Это огромное счастье — иметь таких друзей, как вы!

Тьягу больше не мог оставаться один на один со своими тяжкими душевными переживаниями и решил открыться давнему школьному другу, Сержинью.

Произошло это как-то само собой, Тьягу и не от себя, что способен на такую откровенность. Сержинью пришел к нему с новым диском, они молча слушали музыку, как вдруг Тьягу прорвало: он заговорил о своей любви к Сели, о ее намерении стать монахиней, о той нестерпимой боли, которую носил в душе.

Сержинью отнесся к откровениям друга с большим сочувствием, утешал его, как мог, говорил, что Сели еще может передумать, а когда увидел слезы в глазах Тьягу, то просто подошел к нему и обнял как брата.

— Перестань, не надо так переживать, говорил он, а Тьягу отворачивался, пряча от него глаза, полные слез.

В этот момент дверь распахнулась, и в комнату сына вошел Антониу.

— Что здесь происходит?! — закричал он в ярости. — Какой позор! Какая мерзость — мой сын обнимается с мужчиной!

Слезы на глазах Тьягу мгновенно просохли. Обернувшись к отцу, он заговорил с ним так, как говорят со слепыми:

— Папа, это Сержинью, мой школьный друг. Ты его знаешь, мы учимся с ним в одной группе. Никаких мужчин здесь нет.

— Я и сам это вижу. Спасибо, что поправил меня. Вы оба не Мужчины!

— Папа, ты не имеешь права так оскорблять меня, а тем более Сержинью!

— Твой Сержинью пусть уматывает отсюда и забудет дорогу в наш дом! А с тобой я отдельно разберусь.

Сгорая от стыда, Тьягу обратился к другу:

— Я очень сожалею, Сержинью. Мой отец не в себе.

— Не расстраивайся, я пойду домой, — Сказал тот. Увидимся завтра.

— На этот раз ты перешел все границы! — бросил Тьягу отцу, и Антониу еще больше разозлился

— Да кто ты такой, чтобы меня упрекать? Я сил не жалею, стараюсь обеспечить твое будущее, а ты!.. Если все это будет продолжаться, клянусь, я изобью тебя!

— Браво, сеньор Сан-Марино! — язвительно усмехнулся Тьягу. — Избив меня, вы поступите как настоящий мужчина, который все решает кулаками!

Антониу стоило больших усилий сдержаться и не ударить сына. Громко хлопнув дверью, он ушел в свой кабинет, где попытался успокоиться. Ему очень хотелось пойти к Гонсале и высказать ей все, чего она заслуживала. Ведь это плоды ее воспитания: «Мальчик любит музыку, у него тонкая душевная организация!» Сюсюкала с ним всю жизнь, вот и досюсюкалась — парень вырос голубым. Но ссориться с Гонсалой сейчас нельзя. А с Тьягу надо что-то делать! Причем тут нужен какой-то радикальный Метод. Арналду не раз пытался затащить этого девственника к своим шлюшкам, но Тьягу всегда отказывался. А однажды прямо сказал, что Арналду действует по заданию отца, и это была истинная правда. С головой у него, слава Богу, все в порядке, его не проведешь.

Так и не придумав ничего радикального, Антониу решил просто ужесточить контроль за Тьягу. Если потребуется, то и слежку установить. Надо же, в конце концов, точно знать, где, как и с кем, его сын проводит время!

Чувствуя, что уже полностью совладал с собой, Сан-Марино вышел из кабинета.

В гостиной Ирасема диктовала Гонсале какой-то рецепт.

Антониу стал издали наблюдать за женой, пытаясь понять, в каком она сегодня расположении духа, и что-то в ее облике показалось ему странным, не таким, как всегда. Прическу она, что ли, изменила?

— Ты где пропадала целый день, в парикмахерской? — спросил он Гонсалу, когда кухарка ушла. — Я рад этому. Ты правильно делаешь, что пытаешься как-то развлечься.

— Да, мне тоже надоело сидеть дома и оплакивать свою неудавшуюся жизнь. Я ездила к Отавиу!

— Невероятно! Зачем?!

— Это вышло случайно. Я проезжала мимо, встретила Отавиу, потом мы долго с ним говорили… Я и с Жулией пообщалась!

— Гонсала, этого не стоило делать! — испугался Сан-Марино.

— Не беспокойся, я не устраивала там скандала. Жулия действительно не имеет никакого отношения к твоим тайным помыслам. Как человек открытый и порядочный, она и в самом деле думает, что ты подарил им дом в порыве щедрости!

— Так оно и есть, Гонсала. Я хотел им помочь.

— Они счастливы и собираются переезжать туда уже в ближайшее время. Я так рада за них!

— Ну вот, я знал, что ты меня поймешь! — подхватил Антониу, но Гонсала заговорила совсем в другом ключе:

— Должна тебе сказать, мне очень понравилась Жулия. Но больше всего меня тронул Отавиу. Такого необычного мужчину я еще не встречала. Он беззащитный как ребенок. И очень любит тебя, Антониу. Верит в тебя как в родного брата!

— Ну конечно, мы же выросли вместе…

— Антониу, я не позволю тебе причинить вред этому человеку и ею семье!

Да я же им помогаю!

— Ты неискренен в своей добродетели. Одному Богу известно, что тобой движет на самом деле.

— Твои опасения напрасны, Гонсала. А вот я должен тебя кое о чем предупредить! Ты все-таки держись подальше от этого семейства. Не езди к ним одна. Это может быть опасно.

Антониу сделал многозначительную паузу, подчеркивал важность момента, но Гонсала не усмотрела в его словах ничего, кроме каких-то неведомых ей интриг, и спросила с укором:

— Что ты опять выдумываешь? Для кого это может быть опасным?

— Для тебя! — огорошил ее своим ответом Сан-Марино. — Поверь, я не просто так говорю. Дело в том, что ты мало знаешь о прошлом Отавиу. А я не могу тебе все рассказать, потому что обещал хранить его тайну. Однако у меня есть основания для серьезного беспокойства.

— Не верю! — твердо заявила Гонсала. — Отавиу и мухи не обидит!

— Да, тот Отавиу, которого ты знаешь, возможно, и не обидит! Но это ненастоящий Отавиу. Я тебя очень прошу: будь осмотрительна! Разве тебе не известно, что Отавиу подозревали в убийстве собственного отца?

Антониу выложил свой главный козырь, но и это не помогло ему настроить Гонсалу против Отавиу.

— Я никогда не поверю в эту чушь, сказала она. — И тебе не позволю распространять грязные слухи! Ты уподобляешься той бульварной газетенке, которая когда-то запустила эту мерзкую утку.

— Как же ты несправедлива ко мне! — покачал головой Антониу. — Да я костьми лег, чтобы тот материал не попал в другие издания! Или ты забыла, чего мне это стоило?

— Тогда зачем было предупреждать меня об опасности? — задала встречный вопрос Гонсала. — Почему ты так оберегаешь меня от Отавиу, если уверен в его невиновности? Боишься, что я подружусь с Жулией?

— Боже мой! Гонсала! Тебе всюду мерещится подвох!

— Двадцать пять лет рядом с тобой дают мне для этого основания! Уж я-то прекрасно знаю: из корыстных побуждений ты вполне способен опорочить Отавиу, этого замечательного, беззащитного человека!

Ссора, которой всячески стремился избежать Сан-Марино, становилась неотвратимой после такого выпада Гонсалы. Но Сан-Марино и теперь пытался удержать ситуацию под контролем, поэтому пустил в ход последнее средство, а если говорить точнее — запрещенный прием:

— Он убил Григориу!

Гонсала остолбенела, услышав такое заявление из уст мужа, а Сан-Марино вдруг сам испугался того, что сейчас сделал. Ведь Гонсала — с ее неуравновешенностью и бесхитростностью — непредсказуема. Она может не поверить ему, и тогда… Нет, устроить ему очную ставку с Отавиу она, конечно, не отважится. Зато может прямо сказать Отавиу и Жулии, что Сан-Марино только притворяется другом их семьи! С нее станется!

Напуганный этими мыслями, он принялся спешно исправлять допущенный промах:

— Я не хотел тебе этого говорить, но ты меня вынудила. Он убил своего отца! В припадке безумия убил моего крестного. У них были серьезные разногласия, они постоянно ругались. А Отавиу — страшный человек! Это сейчас он превратился в ангела. А тогда много пил и в приступах ярости был неуправляем!

— Я не верю! — стояла на своем Гонсала.

— Я бы тоже хотел, чтобы это было неправдой, — С печалью в голосе произнес Сан-Марино. — Ты только представь, что я испытал, потеряв самого дорогого мне человека, которого жестоко убили, задушили подушкой! Но я при этом еще и должен был скрывать имя убийцы, лжесвидетельствовать, утверждая, что крестный умер естественной смертью, а присутствие там Отавиу в тот момент было случайным совпадением.

— Но почему ты мне прежде этого не рассказывал? — все еще с недоверием спросила Гонсала.

— Потому что я поклялся молчать! Я не мог выдать человека, которого любил как родного брата… Отавиу за свое преступление дорого заплатил: даже в тюрьме он не был бы так оторван от мира, как пребывая все эти годы в летаргии. Поэтому я хочу теперь только одного: чтобы он жил нормальной жизнью и никогда не вспоминал о той давней трагедии. Поэтому я помогаю его семье. Я вовсе не такой изверг, каким ты меня считаешь, я всей душой переживаю за нашу семью, за тебя, хоть ты в это и не веришь. Клянусь, я и впредь буду делать все, чтобы правда о смерти крестного никогда не вышла наружу. Ради счастья наших детей!

Свой исполненный пафоса монолог Сан-Марино закончил на победной ноте, поскольку чувствовал, что Гонсала, наконец, ему поверила. В ее глазах он увидел боль и раскаяние.

Теперь Сан-Марино мог перевести дух и расслабиться в ожидании той минуты, Когда Гонсала припадет к нему и, плача, будет просить прощения за то, что посмела усомниться в его благородстве и великодушии.

Желанная минута наступила очень скоро, и все было точно так, как предвидел Сан-Марино. Гонсала плакала у него на груди, а он торжествовал свою победу над ней, над обстоятельствами, над судьбой и чувствовал себя всемогущим, неодолимым.

Однако торжествовать ему пришлось недолго. Тьягу, по— своему истолковавший слезы матери, бросился к ней со словами:

— Мамочка, не плачь! Он не заслуживает твоих слез! Все, что он тут наговорил тебе, — неправда! Не верь ему!

Сан-Марино оторопел: неужели Тьягу все это время был в гостиной и слышал их диалог? Гонсала очнулась первой и спросила встревожено:

— Почему ты так думаешь, сынок? Почему отцу нельзя верить?

— А кому же, как не мне, знать, что там было на самом деле? Отец считает меня геем, потому что понятия не имеет о мужской дружбе!

— Я убью тебя, гадкий мальчишка! Потрясая кулаками, закричал Сан-Марино. — Вот оно, твое воспитание, Гонсала!..

Дальше последовали взаимные упреки, обвинения. Тьягу дерзил отцу, Гонсала защищала сына, Антониу демонстрировал жесткий мужской подход к проблемам воспитания

Разумеется, к соглашению они не пришли, и Гонсала подвела печальный итог:

— Я, было, поверила в твое бескорыстие и доброту, радовалась, что ты защищаешь нас, помогаешь Отавиу, но… Какая же я дура! Разве такой человек, как ты, может переживать за других?..