Темная принцесса

7

КАЛЛИ

Мое сердце бешено колотится в груди, а рука дрожит, когда я снова вытаскиваю ключи и начинаю выяснять, какой из них подходит к двери передо мной.

— Давай, — умоляю я, когда первые два не подходят.

К счастью, третий — тот самый, и всего через несколько секунд я открываю огромную дверь и, наконец, вдыхаю глоток свежего воздуха, выходя в тепло весеннего солнца.

Мои руки дрожат, а грудь вздымается, когда я подхожу к двуспальному шезлонгу и опускаюсь на него.

Я игнорирую свой iPad и телефоны в кармане. Прямо сейчас у меня нет сил разговаривать с кем-либо еще.

У меня голова идет кругом от времени, проведенного с Деймоном в той спальне.

Я зажмуриваю глаза, и образ его покрытой шрамами груди и живота возвращается ко мне.

Мой собственный желудок сжимается от боли, которую он, очевидно, перенес.

Я знала об операциях, которые он перенес в детстве. Ни для кого не было секретом, что он родился с дырой в сердце и перенес не одну операцию, чтобы все исправить в ранние годы. Но я не ожидала остального. Злые, грубые раны. Ожоги.

Раскаленные слезы наполняют мои глаза, когда я пытаюсь даже представить, через что он мог пройти.

Все парни за эти годы не раз дрались, и в какой-то момент все они были ранены настолько сильно, что оказались в больнице, или, по крайней мере, Джанна нанесла им визит, чтобы залатать их.

Но я никогда не слышала, чтобы Деймон так сильно пострадал.

Я думаю, на самом деле это не должно быть сюрпризом, учитывая, что мне никто ничего не говорит. Но что-то подсказывает мне, что никто другой тоже не знает. И от этого у меня просто болит сердце.

Одинокая слеза скатывается по моей щеке, когда я думаю о том бедном маленьком мальчике, которому снова и снова говорили, что он недостаточно хорош.

Возможно, я совершенно наивна в отношении того, что произошло на самом деле, но я вижу это в нем. Я вижу его боль. Я вижу его веру в слова, которые были брошены в него в детстве.

Единственный человек, который хоть как-то понимает, через что он прошел, — это Алекс. Но даже сейчас, я подозреваю, что он тоже на самом деле не знает.

Протягивая руку, я сердито смахиваю слезу.

Я не хочу, чтобы он думал, что я его жалею.

Я хочу быть сильной ради него. Я хочу стоять рядом с ним и держать его за руку, показать ему, что все, что он всегда чувствовал, — чушь собачья.

Но я не могу.

Его вид, то, что он сказал о себе…

Из моего горла вырывается рыдание, звук которого заглушает шум океана всего в нескольких метрах от меня.

Поджав ноги перед собой, я опускаю голову на руки и каким-то образом умудряюсь пролить еще несколько слезинок. Всего несколько часов назад я бы заявила, что выжала их досуха.

К тому времени, как мой праздник рыданий начинает утихать, у меня внутри, в основном в сердце, такое чувство, что я провела три раунда с Тайсоном Фьюри.

Полуденное солнце прожигает мою черную толстовку насквозь, я скрещиваю руки на груди и стягиваю ее через голову.

Других объектов не видно, и внутри только Деймон, привязанный к кровати, я не слишком беспокоюсь о том, что кто-нибудь увидит, как я загораю в одном лифчике и юбке.

Я со вздохом откидываюсь на спинку шезлонга и подставляю лицо солнцу, отчаянно желая еще больше ощутить его успокаивающее прикосновение. Жар обволакивает меня, как теплые объятия, и я вытягиваюсь всем телом, нуждаясь в пустоте, которая возникает от погружения в то легкое место в моей голове. Это то же самое место, куда я хожу, когда рисую, но у меня сейчас нет на это сил. Мне просто нужно… ничего.

Слезы, заливающие мои щеки, едва высыхают, когда дрожь пробегает по спине, а соски упираются в кружево лифчика.

Вытягивая руки над головой, я обхватываю пальцами подушку и выгибаю спину.

— Кажется, я недооценила твои навыки, дьявольский мальчик, — мурлычу я, закрыв глаза и подставив лицо солнцу.

— Я могу сказать то же самое, Ангел. Отличная работа с узлом.

Его шаги становятся громче, и предвкушение его близости покалывает мою кожу.

— Ты знаешь, я была девочкой-скаутом, — говорю я с ухмылкой. — Я предполагаю, что ты не научился навыкам побега в скаутах?

— Вероятно, тебя не удивит, Ангел, что я на самом деле не фанат групповых развлечений.

— Шокирующе, — бормочу я, наконец, опуская подбородок и приоткрывая глаза.

У меня перехватывает дыхание, когда я обнаруживаю, что он стоит у моих ног, на удивление все еще без рубашки, и смотрит на меня сверху вниз, как будто я в десяти секундах от того, чтобы быть съеденной. Или убитой. И, честно говоря, когда он стоит там, окруженный сияющим солнцем, и выглядит как сам дьявол, мне на самом деле все равно, какой маршрут он выберет.

— Всякий раз, когда мы приезжали погостить к нашим бабушке и дедушке, родителям моего отца, наш дедушка ставил нам сложные задачи, — объясняет он. — Я уверен, что большинству детей понравилась бы игра в прятки. Но не близнецам Деймос.

Я громко ахаю, когда его руки обхватывают мои лодыжки, раздвигая мои ноги, чтобы он мог зажать свои колени между ними.

— Раньше у него был этот сарай в саду. Ну, он называл его своим сараем. Мы с Алексом назвали его камерой пыток.

Я так потерялась в его глазах, в боли, исходящей от него, когда он рассказывает мне эту историю, что яростно вздрагиваю, когда его руки скользят по моим икрам.

Его глаза расширяются от ужаса, и он отрывает свое прикосновение от меня.

— Нет, — кричу я, наклоняясь вперед и обхватывая пальцами его предплечья, отводя его руки назад. — Продолжай, — призываю я.

Он кивает, подается вперед, его глаза ищут мои, отчаянно пытаясь найти что-то, что скажет ему, что я этого не хочу.

— Я хочу все, — шепчу я.

— Я узнал почти все, что знаю, в этом сарае, — продолжает он, заставляя мое сердце учащенно биться.

Возможно, я не знаю подробностей, но я слышала достаточно, чтобы понять, что навыки Деймона заключаются в пытках.

Мой желудок переворачивается при мысли о том, что его дедушка мог сделать с теми двумя маленькими мальчиками в том сарае.

— Он бы связал нас и оставил там, чтобы мы могли сбежать, — говорит он, пока мое воображение не разыгралось слишком сильно. — И все это время у него крутились видеоролики обо всех вещах, которые он мог бы с нами сделать, пока мы застряли там.

— Иисус.

— Алекс ненавидел это.

— Он не любит кровь, — шепчу я.

— Он отказывался смотреть. Вместо этого он погружался в свои мысли. Напевая любую песню, которую мог придумать, чтобы заглушить крики мужчин на экране.

Он подползает ближе, шире раздвигая мои ноги, но его глаза не отрываются от моих.

— Я, однако, просмотрел каждую секунду этих видеороликов. Я изучал реакцию жертв. Я узнал, что заставляло их говорить, а что нет. И все это время я придумывал, как вытащить нас обоих.

— Пока вы все готовились к тестам по математике и правописанию, я учился убегать и придумывал еще более ужасающие способы заставить взрослых мужчин плакать, потому что я пообещал себе, что однажды… однажды я собирался привязать его к этому стулу и заставить страдать всеми способами, которые он заставил бы терпеть нас.

Мое дыхание становится более прерывистым, когда он, наконец, оказывается прямо передо мной, его руки лежат по обе стороны от моих бедер, а его нос едва соприкасается с моим.

— У н-него был сердечный приступ, не так ли?

Его глаза на мгновение темнеют.

— Да. Ублюдок умер до того, как у меня появился шанс показать ему, как прекрасно он меня обучил.

Между нами воцаряется тишина, слышен только крик чайки вдалеке.

— Перестань ждать, когда я сбегу, Николас, — предупреждаю я. — Я могу справиться с твоей тьмой.

— Ты знаешь, я бы сделал это. — Я киваю. — Я все это спланировал.

— Я разочарована, что у тебя не было шанса. Он это заслужил.

Он смеется, но смех его полон гнева и ненависти.

— Ты понятия не имеешь, красавица.

— Так дай мне это. Скажи мне, — настаиваю я, наконец, опуская руку и обхватывая ладонью его лицо.

Он кивает в знак согласия, но несколько долгих секунд с его губ не слетает ни слова. И когда они это делают, они могут быть не теми, что я хотела услышать, но они довольно близки к этому. — Однажды, — обещает он.

— Хорошо. Я приму это.

— Черт возьми, Калли. Это… ты… ты…

— Я здесь. Я в безопасности. Я… — Я колеблюсь со следующей частью, осознавая, что, возможно, собираюсь погрузиться во что-то совершенно безумное, но в то же время зная, что, на самом деле, я окунулась в это некоторое время назад. Хэллоуин, если быть точной. — Я твоя.

Весь воздух проносится мимо его губ, щекоча мое лицо, когда его рука обвивается вокруг моей шеи сзади, и его губы прижимаются к моим.

Его руки скользят вверх по моим бедрам, задирая юбку выше, чтобы он мог обхватить мою задницу, приподнимая меня, пока у меня не остается выбора, кроме как почувствовать его твердость под брюками.

Обнимая его за плечи, я прижимаюсь к нему, наслаждаясь ощущением его горячей кожи на моей, пока продолжается наш поцелуй.

Он облизывает мой рот, как будто умрет без этого, его пальцы сжимаются на мягкости моей задницы, как будто он сдерживает себя.

Отрывая свои губы от его, я целую его в подбородок, пока мои губы не касаются его уха.

— Я все еще чертовски зла на тебя, — признаюсь я.

— Похоже на то, — слегка бормочет он.

— Ты властный, собственнический, ревнивый, контр—

— Ты остановилась на «контролирующий», — указывает он, сильнее прижимая меня к себе.

— Заноза в заднице.

Он сильно сжимает меня.

— Я думаю, тебе это нравится.

Громкий, достойный шлюхи стон вырывается из моего горла, когда он идеально касается моего клитора.

— Черт возьми, Ангел. Ты погубила меня.

— Я думаю, что здесь только один из нас занимается развращением, дьявольский мальчик.

— Правда, — признается он, его губы касаются моих в самом дразнящем из поцелуев.

— Но ты познакомил меня с темной стороной, и я не спешу возвращаться.

— Я превратил своего ангела в дьявола.

— Только для тебя, — выдыхаю я. — Это может быть нашим маленьким секретом.

— Черт возьми, я хотел бы оставить тебя.

Мои губы приоткрываются, чтобы прокомментировать, но вместо того, чтобы произнести слова, которые вертятся у меня на кончике языка, крик шока вырывается из моего горла, когда он переворачивается на спину и снова устраивает меня у себя на талии.

— Я хочу смотреть, как ты кончаешь, — рычит он, разжигая огонь, пламя которого уже сжигает меня изнутри.

Я качаю головой, мои щеки пылают.

— Я хочу тебя.

— Ты получишь меня, — обещает он. — Но в следующий раз, когда я возьму тебя, между нами ничего не будет.

Я наклоняюсь вперед и кладу руки ему на грудь, по обе стороны от длинного шрама, который проходит посередине.

— Кажется, что сейчас этого не будет. — Я нависаю над ним бедрами, и его челюсть сжимается.

— Я не умею поступать правильно, Ангел.

— К черту правильные вещи, дьявольский мальчик. На этот раз просто возьми то, что ты хочешь, что ты заслуживаешь, что ты—

Я вскрикиваю, когда его пальцы впиваются в мои волосы так сильно, что боль пронзает мой череп, когда он тащит меня вперед. Он ерзает между нами, когда его губы заявляют права на мои во влажном и грязном поцелуе, и всего за несколько секунд мои трусики оттягиваются в сторону, а головка его члена прижимается ко мне.

— Трахни меня, Николас. Трахни меня так, как будто я принадлежу тебе, и ты никогда меня не отпустишь.

Рев, который вырывается из его горла, когда он толкается во мне, — это то, что я никогда не забуду.

Его пальцы сжимаются на моих бедрах, когда он берет под контроль наши движения, притягивая меня к себе так, что между нами ничего не остается.

— Черт, это глубоко, — стону я, когда он заставляет меня кружить бедрами. — Черт.

— Ты чувствуешь это, красавица? Ты чувствуешь, как чертовски идеально мы подходим друг другу? Ты была создана для меня, Ангел. Вся. — Толчок. — Блядь. — Толчок. — Моя.