Тихая пристань (СИ)

Глава 14

Теперь нужно было создать ту самую «большую ссору». Арина действовала тонко. Она перестала оставлять для Ивана хлеб. Квас поставила на видное место, Она стала чуть холоднее, отстраненнее. Не грубила, но и не разговаривала. Домашний уют, который она так старательно создавала, вдруг стал стерильным, тихим, давящим.

Иван сначала злился, потом хмурился, потом пытался заговорить. Она отвечала односложно.

— Что с тобой? — спросил он на третий день.

— Со мной ничего, Иван, — ответила она, глядя мимо него в окно. — Я просто подумала… ты прав. Бабе много ума не нужно. Шить, готовить, молчать. О чем с тобой разговаривать? О деле Лексея? О том, как ты боишься пана Гаврилы? Это же не бабьи дела.

Ее слова ударили точно в цель. Они не оскорбляли его силу, они оскорбляли его положение. Намекали на то, что он не хозяин, а пешка.

— Я не боюсь! — рявкнул он, но в его глазах была паника.

— Конечно, не боишься, — равнодушно согласилась Арина. — Просто выполняешь приказы. Как солдат. Только солдату честь дают, а тебе — дурман в бутылке.

Она видела, как сдерживаемая ярость и обида копятся в нем. Идеально.

На следующий день Иван не выдержал. После короткой, но язвительной реплики Арины о том, что «хороший хозяин в своем доме, а не на побегушках у кабацких шептунов», он в ярости хлопнул дверью и направился прямиком к кабаку. Он шел не пить. Он шел взрываться. Арина, стоя у окна, знала это. Она послала Петьку бежать окольной тропой к Акулине с одной фразой: «Началось. Пусть Федот „случайно“ будет рядом».

Сцену в кабаке Арина потом воссоздаст из обрывков рассказов Акулины и самого, чуть очумевшего от страха Семеныча.

Иван ввалился в кабак, мрачный как туча. Лексей, сидевший в своем обычном углу, едва заметно улыбнулся — жертва шла сама. Но на этот раз все пошло не по плану.

Иван не сел за его столик. Он подошел к стойке и глухо приказал:

— Давай свою отраву. Самую крепкую.

Семеныч, трясясь, налил. Иван выпил стакан залпом, сморщился, но не закусил. Повернулся и уставился на Лексея.

— Иди ко мне. Поговорить надо.

Лексей, сохраняя маску безразличия, подошел.

— О чем, Иван Васильич?

— О долгах, — просипел Иван. — О том, как ты мне должен. За мою покорность. За мою дурость.

Лексей нахмурился. Игра выходила из берегов.

— Ты пьян, друг. Сядь, успокойся.

— Я трезвее не бывал! — голос Ивана набрал силу, заглушая гул в кабаке. — Ты думал, я вечный дурак? Что буду пить твою дрянь и слушать твой шепот, как пес бродячий? Ты и Семеныч здесь… вы меня в скотину превратили!

В этот момент Семеныч, как и было условлено, выскочил из-за стойки с визгом:

— Иван! Да я не виноват! Он заставлял! — он указал дрожащим пальцем на Лексея. — Он говорил, пану Гавриле нужно, чтоб ты был смирный! А если не будешь — про лес расскажут! Меня запугал!

В кабаке воцарилась мертвая тишина. Все присутствующие мужики, в том числе и Федот, «случайно» зашедший пропустить стопку, замерли с открытыми ртами.

Лексей побледнел. Его маска сползла, обнажив холодное, злое лицо.

— Врешь, старый черт! — бросил он Семенычу, но было уже поздно.

Иван издал звук, среднее между ревом и стоном. Вся его накопленная за годы унижений ярость, все отравленное стыдом бессилие нашли наконец истинного виновника.

— Так вот оно как… — прохрипел он и шагнул к Лексею.

Тот отступил, но было тесно.

— Иван, опомнись! Пан Гаврила…

— К черту твоего пана! — заревел Иван и двинулся в атаку.

Драка была короткой, грязной и страшной. Иван, могучий и слепой от гнева, ломал все на своем пути. Лексей, ловкий и подлый, пытался увернуться, бил исподтишка. Но против бешеной силы он был бессилен. Последний удар, тяжелый и глухой, отправил Лексея на грязный пол. Он не встал.

Иван, тяжело дыша, стоял над ним, с окровавленными костяшками пальцев. Гнев в нем погас так же внезапно, как и вспыхнул, оставив после себя пустоту и леденящий ужас. Он посмотрел на молчавших мужиков, на бледное лицо Федота.

— Он жив? — хрипло спросил он.

Кто-то наклонился.

— Дышит… Но, Иван, ты того… это ж… посланец от пана!

В этот момент дверь кабака распахнулась. На пороге стояли двое здоровенных батраков из усадьбы Гаврилы. Они окинули взглядом сцену.

— В чем дело? — глухо спросил один.

Иван, не в силах вымолвить слово, лишь показал подбородком на лежащего Лексея. Семеныч, плача, начал что-то бессвязно объяснять про «запугивание» и «особую водку».

Батраки переглянулись. Инструкций на такой случай у них не было. Их работа — грубая сила и наблюдение, а не разбор дворцовых интриг.

— Будет разбираться пан, — сказал второй, наклоняясь к Лексею. — А тебя, староста, просим пройти с нами.

Иван, понурив голову, поплелся за ними. Он не сопротивлялся. В его глазах была пустота человека, который только что разбил свою клетку, но не увидел вокруг ничего, кроме другой, большей тюрьмы.

Арина узнала обо всем через час от запыхавшейся Акулины.

— Все получилось! Как ты и задумала! Лексей лежит, Иван в усадьбе, вся деревня гудит! Федот сам видел!

— Не получилось еще ничего, — холодно ответила Арина, собирая в узел самое необходимое. — Это только начало бури. Теперь пан Гаврила вынужден будет действовать. А Иван… Иван стал для него проблемой. Живой, неудобной проблемой.

— Что будем делать? — спросила Акулина, глядя на узелок.

— То, что и планировали, — сказала Арина, взглянув на детей, уже одетых в самую теплую одежду. — Бежать. Сегодня ночью. Пока в усадьбе разбираются со скандалом, пока все смотрят на Ивана. Это наш единственный шанс.

Она подошла к печке, вынула горшок с припасами. Ее руки не дрожали. В ее душе не было ни злорадства, ни страха. Была лишь предельная ясность. Она развязала один узел, но, чтобы вырваться на свободу, предстояло разрубить другой. И время для этого настало.