Тихая пристань (СИ)

Глава 25

Степан явился на хутор не с пустыми руками. Он приволок за собой на худой, костлявой лошаденке тюк с какими-то железками, завернутыми в рогожу, и собственное, неистребимое присутствие. Он был невысок, коренаст, с лицом, выветренным в дорожную кожу, и глазами, похожими на две старые, но острые монеты. Взгляд его, быстрый и цепкий, сразу все оценил: и покосившийся забор Агафьи, и аккуратный огород, и, конечно, полусобранный сруб около пустоши.

Первым делом он молча обошел их стройку, пнул ногой нижний венец (который уже не шатался, благодаря плотникам), пощупал пазы, хмыкнул. Потом повернулся к Арине, которая стояла рядом, пытаясь прочесть его мысли по каменному лицу.

Ну что, зятьяновна, — сказал он хрипло. (Он почему-то решил называть ее так, хотя никаким зятем ей не приходился). — Городить вздумала. Без мужика. Это ж тебе не юбку кроить.

— Кроить тоже умею, Степан, — парировала Арина, не опуская глаз. — А тут — бревна. Логика та же: мерка, разметка, крой.

Он снова хмыкнул, но в уголке его глаза дрогнуло нечто, отдаленно напоминающее уважение.

— Логика… — пробурчал он. — У бревна своя логика. Его не убедишь. Его надо сломать. Или обмануть. — Он развернул свой тюк. Там оказались не железки, а инструмент. Не новый, не блестящий, но каждый предмет был отполирован руками до благородного лоска: два столярных рубанка разных калибров, добротная лучковая пила, тяжелый молоток-кувалда и, что самое ценное, огромный металлический скобель для ошкуривания бревен.

— Это… — начала Арина.

— Это мой пай, — отрезал Степан. — В твое… предприятие. Агафья говорит, ты деньги считать умеешь. Вот и посчитай, сколько я должен тебе за то, что кормила детей и на нашем огороде пахала, пока я в городе шатался. Отрабатывать буду. Бревнами.

И с этого момента все изменилось. Степан был не просто помощником. Он был двигателем. Неистовым, бурчащим, язвительным, но невероятно эффективным. Он работал не за страх, а за азарт. Каждая кривая плаха была для него личным оскорблением, каждый удачный плотный стык — маленькой победой. Он научил Петьку не просто рубить, а чувствовать дерево.

— Не дави, щенок! — гремел он. — Ты с ним не борешься, ты его ведешь! Представь, что бревно — это пьяный мужик, которого нужно аккуратненько под ручку довести до порога кабака. Не тащи, а направляй!

И Петька, завороженный, ловил каждое слово. Степан оказался тем редким учителем, который не объяснял, а показывал. И в его грубоватой метафоре была та самая народная мудрость, которую не найдешь в книгах.

Работа пошла вдесятером. Теперь, когда за дело брался Степан, Арина могла позволить себе не стоять, надрываясь с топором, а заниматься стратегией и… собственно, шитьем. Заказы текли рекой. Слух о том, что «Арина, та самая, что пану упряжь шила, теперь и простым людям за умную цену работает», сделал ее самым востребованным мастером на три деревни вокруг. Она бралась за все, но установила жесткие правила: половину предоплаты, четкие сроки, и — что было самым важным — никаких чудес. Она шила чуть лучше других. Аккуратнее. Прочнее. И точка. Никаких светящихся узоров, никаких разговоров о «тепле от вещи». Просто качественная работа. Это было скучно. И потому — безопасно.

Лето достигло своего апогея. Воздух звенел от зноя и стрекотни кузнечиков. На их стройплощадке теперь стоял не просто сруб, а остов будущего дома: четыре стены, перевязанные матицей — потолочной балкой, на которую Степан, Петька и Гришка водрузили ее вчера с торжественным гиканьем, будто покоряли неприступную крепость.

Машенька, сидя в тени под навесом, «помогала» — обшивала свою куклу новым платьицем из обрезков ситца, которые Арина выделила ей. Она что-то напевала себе под нос, и Арина, украдкой наблюдая за ней, ловила себя на мысли, что это пение — первый по-настоящему беззаботный звук, который она слышала от дочери с того самого дня в ледяной избе.

Но покой, как и знойное марево над полями, был обманчив. Новости, которые приносил Гришка (теперь уже официально считавшийся членом их строительной бригады), были тревожны. «Сибиряка» так и не нашли, но паника, посеянная паном Гаврилой, давала всходы. В соседней волости по доносу соседа взяли старика-знахаря, у которого нашли сушеные травы «непонятного свойства». Его, правда, отпустили, но избу перевернули вверх дном. Слух о «колдовских узлах» материализовался в реальную угрозу для любого, кто выделялся хоть чем-то.

— Нам нужно закончить до осени, — как-то вечером сказала Арина, глядя на почерневшее от заката небо. Они сидели у тлеющего костра (теперь они могли позволить себе маленький, контролируемый огонь — для ужина и для смоления дерева), кушая простую тюрю из хлеба, лука и кваса.

— До осени? — фыркнул Степан, разламывая краюху. — Ты с луны свалилась, зятьяновна? Крышу надо ставить, полы, окна, печь класть… Да мы к первому снегу управимся, и то если дожди не помешают.

— Нужно успеть до того, как эта истерия докатится до нашего села, — тихо, но твердо сказала Арина. — Пока наш дом — просто стройка, к нам могут прийти с вопросами. А когда в нем будет дым из трубы, когда на окнах будут занавески, а у порога — тыква… это уже частная собственность. Дом. Крепость. Ломать порог будет сложнее.

Степан посмотрел на нее, пережевывая хлеб. Его монетки-глаза сверкнули в огне.

— Думаешь, как стратег. Это хорошо. Но бревна твоей логике не подчиняются. Им подавай время, чтобы усесться.

— А мы поможем им усесться быстрее, — сказал Петька неожиданно для всех. Все посмотрели на него. Он сидел, обхватив колени, и смотрел на сруб. — Дед Архип говорил, что раньше, когда спешили, сруб скрепляли не только нагелями, а… проливали.

— Чем проливали? — насторожилась Агафья, которая принесла им горшок с вареной картошкой.

— Смесью. Глина, песок, известь. И… соль. Много соли. Она вытягивает лишнюю влагу, дерево быстрее сохнет и садится плотнее. И грызуны потом не трогают, соль не любят.

Наступила тишина. Даже Степан смотрел на парня с новым интересом.

— Откуда ты знаешь?

— Дед рассказывал. А я… я запомнил.

Арина смотрела на сына и чувствовала, как в груди что-то тает и застывает одновременно. Гордость. И легкий, холодный страх. Он взрослел. Не по дням, а по часам. И его взросление было таким же стремительным и необратимым, как течение реки под весенним льдом.

Решение было принято. Ускориться. Но для этого требовались ресурсы. И тут Арина совершила еще один рискованный шаг. Она пошла к вдове-попадье не с просьбой о работе, а с деловым предложением.

— Матушка, — сказала она, стоя в прохладной гостиной дома попадьи. — Я шью для вас и для многих в селе. Но у меня — дом строится. Нужны материалы. Я могу… взять предоплату. Год вперед. За ваши заказы, за заказы ваших знакомых дамских. Со скидкой. Но деньги — сейчас.

Попадья, попивающая чай из фарфоровой чашки, подняла на нее брови.

— Предоплата? Да ты, милая, в городских лавках побывала? У нас так не заведено.

— Потому что у нас все живут одним днем, — спокойно сказала Арина. — А я хочу жить завтра. И моим детям — крыша над головой нужна до зимы. Я не подведу. Моя работа — вам известна. Это — гарантия.

Она говорила не как просительница, а как партнер. И попадья, женщина расчетливая, оценила это. Возможность закрепить за собой лучшую швею в округе на год вперед и еще со скидкой — предложение было выгодным.

— Ладно, — сказала она после паузы. — Но контракт. На бумаге. И если подведешь — отрабатывать будешь втридорога.

Контракт. Бумага. Это уже был выход на совершенно иной уровень. Арина, дрожащей от внутреннего напряжения рукой, подписала его, поставив простое: «Арина». Без отчества, без фамилии. Просто Арина. Швея.

Деньги, полученные от попадьи и еще от двух зажиточных хозяек, соблазненных «выгодной годовой подпиской» на услуги швеи, стали их финансовым прорывом. Теперь они могли купить готовые, качественные косяки для дверей и окон, железные скобы для крепления, и, о чудо, — несколько листов слюды для окон. Не стекло, но уже не бычий пузырь.

Работа закипела с новой силой. Степан, получив в руки «капитал», преобразился. Он ездил в соседнее село, торговался, возвращался с возом драгоценной липовой дранки для крыши и дегтем для пропитки. Он ворчал, считал каждую копейку, но в его ворчании теперь слышалось удовлетворение. Он был в своей стихии: расчет, сделка, практическая польза.

Арина же, зашиваясь в своем углу под навесом, чувствовала, как на нее наваливается новая, странная усталость — не физическая, а моральная. Она продала свой труд вперед. Она влезла в долги, пусть и обеспеченные ее умением. Она была привязана к этому месту теперь не только страхом, но и обязательствами. Бежать, если что, станет вдесятеро сложнее. Она сплела себя в экономическую сеть села. Это была защита. И ловушка одновременно.

Однажды, когда крыша уже была почти покрыта ровными рядами серебристой дранки, а Петька с Гришкой под руководством Степана начинали тесать косяки для двери, на краю их пустоши появился незнакомец. Он не был похож ни на городского щеголя, ни на сыщика. Простой мужик, но не местный. Одежда поношенная, лицо обветренное, в руках — посох. Он остановился и долго смотрел на их стройку. Потом подошел ближе.

— Хлеб-соль, — сказал он хрипло. — Можно воды испить?

Арина, сидевшая с шитьем, кивнула Петьке. Тот принес ковшик. Незнакомец выпил, поблагодарил, но не уходил.

— Дом ставите? — спросил он.

— Ставим, — ответил за всех Степан, недовольно оглядывая гостя.

— Дело хорошее. Основательно. — Незнакомец помолчал. — А не слыхали тут, в округе, про одного человека… Рыжего, со шрамом. Сибиряк. Колдуном его зовут.

В воздухе повисла ледяная тишина. Даже кузнечики будто смолкли.

— Не слыхали, — первым нашелся Степан, и в его голосе прозвучала плохо скрытая угроза. — А тебе он зачем?

— Ищу, — просто сказал незнакомец. И вдруг его взгляд упал на Арину. Не на ее лицо, а на руки. На иглу в ее пальцах. Он смотрел долго, пристально. Потом медленно кивнул, будто что-то подтвердив для себя. — Мир вашему дому. Стройте — не спешите. Лучше один раз поставить на совесть, чем десять раз переделывать.

И он ушел так же тихо, как и появился, оставив за собой неразрешимый вопрос: был ли это просто странник? Или чей-то взгляд, воплощенный в плоть? И что он увидел в ее руках?

Вечером того дня Арина не могла уснуть. Она вышла из хлева и подошла к своему почти готовому дому. Он пах смолой, деревом и будущим. Она положила ладонь на еще теплое от дневного солнца бревно.

«Мы строим не просто дом, — думала она. — Мы строим факт. Доказательство того, что мы здесь. Что мы существуем. И чем прочнее, обыденнее, неинтереснее будет этот факт, тем сложнее будет его оспорить или стереть».

Где-то в темноте, за лесом, бродил призрак «сибиряка-колдуна». Где-то метался в бреду пан Гаврила. Где-то вели свои учеты холодные коллекционеры. А здесь, на этом клочке земли, стоял остов дома. И в его простых, грубых линиях была та самая, тихая и несокрушимая магия — магия жизни, которая продолжается вопреки всему. Магия обыденности, ставшей щитом.

Она глубоко вдохнула ночной воздух, пахнущий полынью и дымком далеких костров, и вернулась к детям. Завтра предстояло врезать первое окно. Маленькое, с слюдяным окошком. Окно, в которое будет заглядывать утро. Их утро. И ради этого стоило бороться, строить, шить и молчать. Даже если тишина эта была громче любого боя.