Тихая пристань (СИ)

Глава 7

Дверь закрылась. В избе остались они втроем — Арина, дети и спящий непробудным сном муж, чье присутствие ощущалось как груз камня на сердце.

Но глядя на спокойные лица детей, на крошки хлеба на столе — их первую, честно заработанную еду, — Арина понимала: этот камень однажды придется сбросить. И не бегством униженных, а уходом победителей. Просто для этого нужно было переждать бурю и собрать все свои силы — и обычные, и те, что светились в темноте.

Она осторожно приподнялась, подавляя стон — ребра все еще ныли, но острая боль сменилась тупой ломотой. Петька, словно тень, тут же оказался рядом.

— Мам, тебе помочь?

— Нет, сынок. Спи. Я просто… проверю замок.

Она подошла к двери, действительно поправила деревянную задвижку, но главное — достала из кармана платья маленький узелок, данный ей Матреной. «Полынь да зверобой. Чтобы чужая воля не просочилась». Арина развязала его и, прошептав смутно вспомнившуюся с детства молитву, насыпала щепотку трав на деревянный порог. Пусть это и суеверие, но даже эта малость давала ощущение защиты.

Потом она подошла к столу и зажгла ту самую свечу, полученную от Марфы. Пламя заколебалось, отбрасывая на стены гигантские, пляшущие тени. При его свете Арина достала из тайника под половицей свои сокровища — иглы, нитки, лоскуты. И — новый трофей — небольшой клубок шерсти, подаренный Акулиной. «На носки ребятишкам, чтобы ноги в дороге не замерзли». Дорога… Она мысленно произносила это слово все чаще, и оно уже не пугало, а манило.

— Мама, — тихий голосок Машеньки прозвучал из-под одеяла. — А мы правда уедем? Далеко-далеко?

— Да, ласточка, — так же тихо ответила Арина. — В место, где всегда пахнет хлебом и нет никого, кто кричит.

— А тетя Куля с нами?

— Нет, солнышко. Но она поможет нам уехать.

Петька, притворявшийся спящим, приподнялся на локте.

— А я… я буду дорогу сторожить. И костер разжигать. Я уже умею! Тетя Куля показывала!

Арина улыбнулась в темноте. Ее маленькая армия готовилась к походу.

На следующее утро Иван проснулся мрачным и молчаливым. Он не кричал, не требовал еды, а сидел, уставившись в стену, изредка бросая на Арину тяжелые, неотрывные взгляды. Это молчание было страшнее крика. В нем чувствовалась не ярость, а какое-то новое, незнакомое ей напряжение. Будто в его запудренном хмелем и злобой сознании что-то шевельнулось.

Перед уходом он неожиданно подошел к столу, где лежала начатая Ариной работа — маленькая рубашонка для Петьки, перешитая из старой его же одежды.

— Это что? — хрипло спросил он, тыча пальцем в аккуратные стежки.

— Петру… рубаху шью, — ответила Арина, затаив дыхание.

Он помолчал, разглядывая работу.

— Крепко… — вдруг выдавил он и, резко развернувшись, вышел, хлопнув дверью.

Это слово, «крепко», прозвучало как высшая оценка. И как признание. Признание ее умения, ее права заниматься своим делом. Арина осталась сидеть, не веря своим ушам. Пробила ли новая тактика брешь в его броне? Или это была лишь временная передышка перед новой бурей?

Днем, когда Акулина зашла на минутку, Арина рассказала ей об этом.

— Не обольщайся, голубка, — покачала головой та, разгружая из передника припасенную для них картофелину и горсть лука. — Камень, падая в болото, тоже круги разводит. А потом — тишина. Он сейчас сам себя не понимает. А не понимая — может рвануть в любую сторону. Будь готова.

— Я готова, — тихо сказала Арина. И это была правда. Она ощущала это каждой клеточкой своего нового, еще слабого тела. Готова к бою. Готова к бегству. Готова использовать тот странный дар, что проснулся в ее пальцах.

Вечером, уложив детей, она снова зажгла свечу и взяла в руки иглу. Но на этот раз она шила не для заказа, не для пропитания. Она взяла самый мягкий лоскут и принялась вышивать на нем простой узор — две переплетенные птицы. Оберег. Для Машеньки. Чтобы хранил в дороге. И когда она вкладывала в стежок всю свою любовь, всю свою надежду, кончики ее пальцев снова едва заметно закололись, будто касались не грубой ткани, а чего-то теплого и живого. И в глубине узора, на миг, мелькнула та самая, призрачная искорка.

Она не испугалась. Она улыбнулась. Это была ее сила. Сила, что кормила их сегодня. И сила, что однажды приведет их к свободе. А до той поры она будет копить ее, тихо и терпеливо, как копит крестьянин зерно до будущего урожая. Урожай их свободы был уже посеян. Осталось лишь дождаться, когда он взойдет.