Трилогия о Драко: Draco Dormiens, Draco Sinister, Draco Veritas

Глава 15

— Бли-ин… — Эйдан Линч покрутил головой, ознакамливаясь с обстановкой. — Однако этот Гарри Поттер разнёс твою хату просто вдребезги и пополам, Вик.

— Не называй меня «Вик», — огрызнулся наматывающий круги по комнате Крум. Он не мог оторвать глаз от бардака в спальне: распахнутый и вывернутый наизнанку гардероб, верёвки, болтающиеся на столбиках кровати, расшвыренные клочья бумаги, распахнутое окно, из которого в комнату лился холод. А также сброшенное на пол и изгаженное чьими-то грязными ботинками синее вязаное покрывало.

— Если Гарри переживет все свои нынешние проблемы, я непременно осчастливлю его здоровенным счетом за этот погром.

— Да уж… — Эйдан Линч подцепил привязанную к кровати верёвку. — А чувак знает толк в вечеринках.

— Итак, что у нас тут? — заглянул в комнату Сириус — усталый, взъерошенный, с залёгшими под глазами тенями. — Зацепки есть?

Эйдан запихнул верёвку в карман и пожал плечами:

— Ничего существенного: Гарри тут переоделся, прихватил кое-какое оружие. Что-то пригорело на кухне — понятия не имею, что именно. А что вы нашли?

Суриус мотнул головой:

— Через камин в гостиной велись разговоры, однако зола давно остыла, так что я ничего конкретного сказать не могу, — он посмотрел на Виктора: — Спасибо, что приютил Гарри, — эта фраза прозвучала заметно мягче предыдущих.

— Это Флёр настояла, — ответил Виктор, — я согласился только под её давлением, — он обвел комнату хмурым взглядом. — Покрывало вязала моя мама, — он наклонился к нему и оцепенел.

— Что такое, Виктор? — напрягся Сириус.

— Кровь, — и действительно, под отброшенным в сторону покрывалом пол был в густых чёрных подтёках. Линч распинал усыпавшие пол бумаги, под которыми обнаружилась ведущая к дверям жирная кровавая полоса.

— Кого-то волокли… Кого-то окровавленного… раненого… потом перенесли через порог…

— Спокойствие, только спокойствие, — в дверном проёме появился Ремус, — это не Гарри и не Драко, — он недовольно передёрнул плечами, не сводя глаз с Сириуса. — На крыше труп. И…

— И что?.. — Сириус всё ещё не отошел от шока при виде крови.

Ремус вздохнул:

— Сам увидишь.

Они двинулись наверх, возглавляемые Виктором: солнце почти село, западный край пражского неба переливался алым и золотым. И Ремус был прав: на крыше действительно лежал покойник: мужчина в чёрном с перерезанной глоткой окаменел, выгнувшись дугой в кровавом озере. А вокруг столпились фестралы — пять или шесть, они окружили труп, погружая морды в кровавую жижу. Поднявшиеся на крышу люди были встречены вскинутыми головами и нервным ржанием.

— Это из-за меня, — пояснил Ремус. — Даже кони мертвецов не выносят волков…

Виктор мрачно таращился на тело:

— Это один из людей Вольдеморта. А фестралы — просто мухи, слетевшиеся на падаль. Мне разогнать их?

— Что-то я не пойму, о чём вы, — жалобно вклинился Эйдан.

— Считай, тебе крупно повезло, — откликнулся Сириус. Судя по глазам, он от беспокойства места себе не находил.

— Это не просто мухи, — Ремус замотался в мантию и медленно приблизился к фестралам; два попятились, один взмыл в воздух. Люпин замер, тихо забормотал, потом — ещё медленнее — приблизился к самому крупному и, наклонившись, зашептал что-то в подрагивающее ухо. Фестрал заржал в ответ — низким, утробным звуком, крайне неприятным для слуха.

Ремус распрямился.

— Мальчики верхом отправились в крепость где-то в румынских горах. Этот фестрал знает, где конкретно и, если мы пожелаем, доставит нас на место.

Сириус стоял, разинув рот:

— Я и не знал, что ты способен разговаривать с фестралами…

— Я овладел массой мёртвых языков, — слабо улыбнулся Ремус.

— А вот каламбурить так и не научился, — теперь Сириус тоже стоял рядом с крылатым конём. Схватившись за гриву, он взлетел ему на спину, а потом протянул руки, помогая взобраться Ремусу — вскарабкавшись, тот покрепче ухватился за мантию Блэка.

— Нам отправляться следом? — поинтересовался Виктор, изучая фестрала с некоторой неприязнью.

— Нет, вы останетесь и свяжетесь с Дамблдором, расскажете, что произошло, — приказал Сириус. — Поглядим, кого он пошлет за нами… Чёрт! Пусть сам отправляется — есть у меня ощущение, будто нам потребуется вся возможная помощь. Спасибо, что поспособствовал, Виктор…

Крум кивнул.

— И… Эйдан…

— Да? — вскинул голову Линч.

— Ты болван, — Блэк вонзил колени в фестраловы бока, и тот унес их с Люпином в ночное небо.

— Вот и приплыли, мальчики, — обращаясь в некотором смысле к самому себе, произнес Драко. — Да… это мы удачно заглянули. Ну, пришла пора повеселиться.

Они стояли на гряде. Внизу расстилалась долина. Тропинка резко ныряла вниз, петляя меж устрашающе острых скал и соскальзывая с глинистых обрывов прямиком в долину, что была окружена горами, заснеженные вершины которых терялись в облаках.

В центре долины вздымалась крепость — признаться, после хогвартских зубчатых башенок Гарри ожидал узреть нечто более замкоподобное, ибо то, что предстало перед ним, являлось натуральным фортом: по одному окну на каждой стороне, причём на недосягаемой высоте, толстенные грубо отёсанные каменные стены и сторожевые башни по углам.

Гарри изогнул бровь:

— Внушает.

Тонкая рука Драко указующе махнула в сторону замка:

— Ах, эти воспоминания… — ностальгически вздохнул он, — детство… лето в деревне… Когда слуги выказывали неповиновение, домашние грифоны уносили их в далёкие горы и швыряли на скалы. А матушкин пекинес как-то был сожран вампирами… Куда уходит детство… Радужные деньки… — он завершил сентенцию элегической улыбкой. — Ах, как же быстро они выцвели.

Гарри поскрёб грязной рукой лоб:

— Да-а… Самое то для лета, Малфой. Позволь полюбопытствовать, где ты, в таком случае, проводил Рождество? В Мордоре?

— На самом деле в «Мире Диснея», однако даже не представляешь, насколько в правильном направлении ты мыслишь.

— Ну, коли ты так говоришь… — Гарри прищурился, силясь пронзить взглядом быстросгущающиеся сумерки.

У подножия крепостных стен суетилась охрана, издалека напоминающая чёрные ручейки муравьёв; на крыше пылали огни, и тёмные завитки дыма кудрявились в синем воздухе. Гарри сделал ещё шаг вперед. Под ботинком что-то металлически хрустнуло. Он опустил удивлённый взор: в серой глине что-то блестело. Погнутая застёжка для плаща тёмно-золотистого сплава с багровым камнем посередине, чем-то похожим на полуприкрытый сонный глаз. Он узнал её немедленно, такую ни с чем нельзя было спутать:

— Это Рона.

Драко подошёл и стал рядом, справившись с восхождением как-то до странного быстро. Слизеринец выглядел усталым, но не сильнее, чем раньше, — разве что тени под глазами поголубели ещё больше.

— Уизли, говоришь? Да, припоминаю — кажется, он постоянно её носил. Меня ставило в тупик его стремление всё время таскать на себе в качестве украшения окаменелый глаз василиска. Это как-то уж слишком по-слизерински.

Гарри сжал фибулу в кулаке.

— Значит, Рон тут…

— Вроде бы мы здесь очутились именно по этой причине, разве нет? — заметил Драко.

— Конечно… просто… всё равно это как-то слишком внезапно, — Гарри стиснул застёжку и сунул её в карман. Затем перевёл дрогнувшее дыхание и потянулся к мечу.

— Пора. Вытаскивай свой меч, Малфой.

Драко взглянул на него из-под полуопущенных век — в упор, но чуть отчуждённо, словно бы сквозь стекло. Сейчас, засыпанный от волос до ботинок серой пылью, он походил на призрак. Потом, наклонившись к Гарри, он внезапно коснулся быстрым поцелуем его щеки своими сухими от усталости и грязи губами:

— Ave, Caesar. Morituri te salutant, — и тут же отстранился, встретившись с ошеломлённым взглядом.

— Это что — типа «да»? — уточнил гриффиндорец.

Драко обнажил меч, тускло блеснувший в закатных лучах.

— Это типа «двум смертям не бывать, а одной…» — он отпихнул Гарри и оказался первым, кто шагнул на ведущую к крепости финишную прямую.

— Никогда… Ты никогда не умрёшь, Вирджиния, душа моя. Ты будешь жить вечно, жить рядом со мной, напоминая о приведшей меня в мир плоти, пусть даже остальная вселенная погрузится в пламя и рассыплется прахом. Придёт конец всему сущему — однако мы всё равно будем вместе, правя пустотой…

Он светло улыбнулся своим словам. Джинни захотелось закричать, но она внезапно осознала, что утратила способность вообще издавать какие-либо звуки; вцепившись в раму зеркала, она просто смотрела на него. Том повернулся, пошёл прочь, сверкая серебристой отделкой мантии.

Снова открылась дверь, хотя она её и не увидела, — и он, так и не обернувшись, просто исчез.

Пальцы Джинни разжались. Она беззвучно осела на пол.

Она не знала, сколько просидела так, свернувшись клубочком и давясь слезами, пока какой-то звук не заставил её поднять голову. Звук открывшейся и закрывшейся где-то далеко двери. Она вытерла глаза тыльной стороной руки и поспешила подняться на ноги.

…Том, — ужас обуял её, — он возвращается.

Правая рука сама собой вцепилась в кулон на шее.

— Том?.. — прошептала она.

— Нет, — откликнулся знакомый голос, — это не Том.

Зашуршала ткань, и из ниоткуда возникли две белые руки, а следом — знакомая голова с каштановыми волосами. Джинни в оцепенении захлопала глазами, когда мантия-невидимка — а что это еще могло быть? — упала. Перед ней стояла Гермиона — в рваных джинсах и старой паддлмерской майке.

— Честное слово, Джинни, ну ты даёшь, — покачала она головой, — это же надо так вляпаться…

— Гермиона! — Джинни едва не кинулась подруге на шею, но замерла при виде хмурого лица. — Как я рада тебя видеть… В смысле — не тому рада, что ты тут, потому что кошмарней место встречи придумать сложно, — я просто рада видеть знакомое лицо… — неуклюже закончила она. — И рада, что ты жива-здорова.

— Вовсе нет, — вздохнула Гермиона. — Я не жива-здорова. Как, впрочем, и остальные.

— Я знаю, — кивнула Джинни, — я только что говорила с Томом. Он хочет…

— Я слышала, — устало махнула рукой Гермиона, — вернее, слушала. Прости, конечно, что оказалась невольной свидетельницей, однако я совсем даже не предполагала, что Том заявится так внезапно. И уж точно не ожидала, что он начнёт таким образом признаваться тебе в любви. Честное слово, Джинни, тебе не кажется, что ты со своей тягой к мальчишам-плохишам зашла как-то чересчур далеко?

Джинни плюхнулась на кровать.

— Он вовсе меня не любит. Ты же слышала его слова — я просто напоминаю ему о тщете всего сущего или типа того.

Гермиона закатила глаза:

— Слушай его больше. Правда в том, что, глядя на тебя, он чуть ли не слюной захлёбывается — господи, какая гадость, какая мерзость, какая удача — надо использовать это в нашу пользу, — она сунула Джинни в руку какой-то принесённый с собой свёрток. — Переодевайся.

Джинни развернула: в руках заструилась сине-зелёная ткань — платье с золотисто-зелёной вышивкой по лифу.

— Хочешь, чтобы я это надела?

— Нет! Хочу, чтобы ты запекла его в пироге, — раздражённо тряхнула головой Гермиона. — Да, я хочу, чтобы ты надела это платье и ради меня пошла и переговорила с Томом. Чем ты красивей, тем быстрее размякнет его мерзкое чёрное сердчишко и тем быстрее он даст тебе то, о чём ты попросишь.

— Ты хочешь, чтобы я попросила об отмене церемонии… Он ни за что не согласится, Гермиона…

— Знаю, — медленно кивнула та. — Я вовсе не хочу, чтобы ты просила отменить церемонию. Напротив — ты должна сделать всё, чтобы она состоялась.

Из зеркала на Джинни смотрела прекрасная незнакомка. В голубом платье, которое она натянула прямо поверх белой ночной рубашки, Джинни выглядела по-королевски величественно. Да, с такой особой будут считаться. Она перевязала забранные назад волосы лентой и повернулась к подруге.

— Грандиозно, — произнесла Гермиона.

— Спасибо, — деревянным голосом поблагодарила Джинни.

Гермиона слабо улыбнулась — на её щеках обозначились ямочки:

— Рисенн сказала, будто платье заколдовано, чтобы смотреться идеально, кто бы его ни надел. Я вот думаю — наверное, Малфои всегда носят одежду из зачарованной ткани, дабы производить неизгладимое впечатление на окружающих…

— Рисенн? — прищурилась Джинни. — Так ты у неё его раздобыла? — Гермиона кивнула, и Джинни покачала головой: — Или ты с ума сошла? Как можешь ты ей доверять?!

— Я знаю. Прости, — вздохнула Гермиона, присаживаясь на кровать и запуская пальцы в растрёпанную шевелюру. — Наверное, я всё же немного истеричка: весь этот план и… ну… — она осеклась и крепко зажмурилась. — Джинни, у нас только один шанс. Единственный шанс всё остановить. Я думала, что сделаю это вместе с Гарри… Но его тут нет, и я до смерти боюсь за него… И за Драко тоже…Я-то думала, они будут рядом, но увы — я одна, совсем одна, и мне так страшно…

— Ничего подобного, — возразила Джинни. — В смысле — ты не одна.

Гермиона открыла глаза и снова уставилась на Джинни, будто бы впервые увидев ее — именно её саму, а не завернутую в блестящую упаковку кульминацию всего задуманного.

— Знаю… — её голос смягчился. — Спасибо тебе за храбрость. Хочешь еще раз пробежаться по основным пунктам?..

— Нет, — медленно откликнулась Джинни. Неужели у неё действительно есть сила, которую в ней видит Гермиона, — сила, при помощи которой она одолеет Тома? Она сама в этом почему-то сомневалась. — Нет, план я поняла, я знаю, что должна сказать.

— Отлично, — кивнула Гермиона.

…А у нее измочаленный вид, — осознала Джинни. Бледное лицо, тёмные круги под глазами, синяки на скулах.

— И ещё — не вздумай хоть кому сболтнуть, что я жива или что ты меня видела. Никому, даже Драко или Гарри. Поняла? Пообещай, пожалуйста.

— Поняла, — тихо кивнула Джинни.

Гермиона слабо улыбнулась.

— Не сомневаюсь. Я в тебя верю, — она поднялась и исчезла, закутавшись в мантию. — Теперь самое время довести до ума мою часть… — произнёс откуда-то слева от Джинни её голос.

Джинни опустилась на кровать, и радужный шёлк зашелестел.

— Гермиона…

— Да?..

— Удачи.

— Тут нет двери! Почему ты не предупредил, что дверей не будет?

— Раньше тут была дверь, — голос Драко был таким же измученным и усталым, как и голос Гарри. — В смысле, если тут её не было, то мой разум не в состоянии уловить, как мы входили и выходили из этого чёртового местечка, — он поскрёб загривок. — Может, стоит обойти замок ещё разок?

— Мы уже три круга намотали, — сообщил Гарри, осторожно выглядывая из-за валуна, который они выбрали в качестве укрытия, завидев приближающийся отряд стражников. Сейчас дозор уже ушёл, однако дверь от этого не материализовалась — ни дверь, ни какой-либо другой вход.

Ситуация начала приобретать какой-то дурацкий оборот.

— Надо придумать что-нибудь ещё. К счастью…

— Только не это! — взвыл Драко.

— …у меня есть план, — закончил Гарри.

— Господи, а я-то надеялся, что окончу свои дни, так и не услышав от тебя этой фразы.

— Это хороший план, — уточнил Гарри, надеясь, что дрогнувший голос будет воспринят как обиженный тон: он ненавидел, когда Драко в очередной раз заводил песню о собственной смерти. Пусть он знал, почему тот так поступает, — легче от этого всё равно не становилось.

Драко прислонился к валуну.

— Валяй, Поттер, выкладывай.

— Короче, так: один из нас должен пробраться внутрь…

— Я бы сказал — даже оба. Так что твой план не годится с самого начала.

— Ничего подобного!

— Ах, прости: конечно же, мне стоило сказать — никуда не годится иди же вообще «полный отстой». Ты в курсе, настолько я не переношу столь примитивный жаргон, и тем не менее…

— Малфой, умолкни хоть на секунду и послушай, — Гарри помедлил немного, пытаясь привести мысли в порядок, затем продолжил: — Итак, тут нет дверей, верно? Значит, нам остается либо пролезть внутрь через окно, либо взобраться на крышу.

— Стены не слишком подходят для того, чтобы по ним карабкаться, — приподнял брови Драко, — полагаю, имелись причины сделать их гладкими, не находишь?

— Нахожу, нахожу. Я и не предлагал по ним карабкаться.

Брови Драко оставались приподнятыми:

— Тогда как?..

— Один из нас ливиознет другого, — предложил Гарри. — Думаю, ты — меня, а потом, пробравшись в крепость, я помогу войти внутрь тебе.

— А, ну да, конечно, ведь тебе же известны все ходы и выходы, — резко заметил Драко. — Уж если кого и зашвыривать внутрь, то по всем причинам это должен быть именно я: я знаю внутреннюю планировку, я знаю, как добраться до главного входа, я знаю, как вернуться обратно, избежав встречи со стражей. Кроме того, моих сил сейчас не хватит даже на то, чтобы и мышь левиознуть — а она, согласись, куда меньше такого дылды, как ты.

— Ага, так, значит, в общем и целом это всё же хороший план!

— Я этого не говорил. Это просто ужасный, донельзя дурацкий план. И потом, кстати говоря, левиознуть человека куда сложней, чем ты думаешь. Могу сказать на собственном примере…

— Знаю, — перебил Гарри, — Гермиона рассказывала, но ведь тогда вы оба использовали Подъёмные Заклинания, а сейчас всё пойдёт как по маслу. И потом, — добавил он, — у тебя всё равно нет идейки получше, верно? — Драко ответил яростным взглядом. — Так я и думал, — Гарри поднял правую руку, и шрам на ладони забелел в свете поднимающейся луны. — Готов?

Драко с видом побеждённого отошёл от камня и сунул руки в карманы.

— Эти дебильные гриффиндорские планы — вечно балансируешь между жизнью и смертью… Давай уж, что ли, не тяни…

— Wingardium leviosa! — воскликнул Гарри, вмиг ощутив знакомую пульсацию энергии в руке, и Драко поднялся в воздух — не так, как сделал бы это, будь он верхом на метле, а словно вздёрнутый вверх невидимыми нитями. Гарри поднимал руку выше и выше — и Малфой взмывал вверх, пока его сияющая шевелюра не растаяла в сумерках, а сам он не обратился в тёмную точку, быстро и целеустремлённо поднимающуюся вдоль крепостной стены.

Сделав шаг от валуна, Гарри прищурился… и напоролся на вывернувший аккурат в этот момент из-за угла патруль. Он услышал яростно-удивлённый вопль, покачнулся; один из охранников тут же вцепился в его поднятую руку: Гарри увидел, как маленькая точка, являвшаяся Драко, резко метнулась в сторону, а потом с силой шмякнулась об стену. Но тут его окружили люди с оружием наголо, и он потерял слизеринца из виду.

Гермиона ушла, а Джинни продолжила сидеть, таращась на своё отражение в зеркале, висящем на противоположной стене. Она походила на призрака — неуместного, едва реального: бледное взволнованное лицо над ярким платьем, и всё это в обрамлении тёмного прикроватного полога.

Гермиона велела сидеть и ждать прихода Тома. Джинни сама не могла понять, почему она сразу ей поверила, однако альтернатива, состоящая в том, что ей придётся стать содержанкой Тома, когда весь волшебный мир будет корчиться, умирая во прахе, когда дорогие и любимые ей люди будут погибать один за другим…

Да, пожалуй, гермионин-то план всяко получше будет.

Кстати, её всегда интересовало, что в ней такого нашёл Том, — как всё можно объяснить, уложить в слова; и вот сейчас она находилась в смятении: нет, это всё же никак не являлось любовью, что бы Гермиона ни говорила, и всё же…

Нечто странное было в том, как он смотрел на неё, нечто от взгляда Драко — может, только потому, что оба эти юноши хотели её?.. Во всяком случае, Драко её точно хотел однажды. Она не сомневалась в этом не потому, что он поцеловал её тогда, — зная его, она могла с уверенностью утверждать, что поцеловаться с человеком, совершенно для него ничего не значащим, поцеловаться со вкусом, толком, расстановкой — для Драко раз плюнуть. Но вот трепетание его рук, когда он взял в ладони её лицо, оно сказало Джинни гораздо больше, нежели любые слова.

…Едва ли мы увидимся снова, — мрачно подумала Джинни и поднялась, собираясь плеснуть себе на лицо пару пригоршней воды. На полпути она замерла и широко распахнула глаза: за окном маячила какая-то крупноватая для птицы фигура — маячила, приближаясь, пока…

Пока окно не взорвалось, хлынув волной битого стекла, и, несомый этой волной, в комнату не вплыл Драко Малфой собственной персоной, навзничь хлопнувшись об пол в брызгах серебристых осколков.

Джинни опрометью кинулась к нему — он походил на заколдованного прекрасного принца, чей гроб хрустальный только что разбился.

— Драко? — прошептала она, падая рядом с ним на колени, наплевав на стекло. Бережно убрала с лица его руку, на краткий миг заподозрив, что все уже кончено: удар был просто жутким. Тем паче, что Драко лежал, неподвижный среди угрожающе поблёскивающего битого стекла, весь посечённый осколками — лицо, руки, одежда, ставшая лохмотьями… Стиснув его ладонь, она наклонилась ближе и повторила: — Драко?..

Он открыл глаза — именно такие, какими она их и помнила: удивительно чистого серого оттенка, без примесей коричневатого или же голубого. Эти глаза медленно и потрясённо изучили её лицо, потом губы дрогнули, будто бы он собирался что-то сказать, и она, нежно сжав его руку, безмолвно попросила не останавливаться, а потому он наконец заговорил. Тихо, словно бы даже в некотором смятении:

— Джинни-чтоб-тебя-Уизли. Ты-то что тут делаешь?!

Больно. Очень больно.

Это было первое, что он осознал, очнувшись. Туго связанные за спиной руки болели — резко в запястьях, тупо в плечах. Голова гудела так, будто он бился ею об печную трубу. Застонав, Рон перевернулся и осмотрелся: он лежал на какой-то металлической платформе, подвешенной на цепях к потолку Церемониального Зала. Прыгать было высоковато даже с развязанными руками и даже не на каменный пол.

Само по себе помещение напоминало конус со снятой вершиной — сквозь отверстие наверху Рон видел небо, звёзды и льдисто-серебряную луну. Внизу тускло поблёскивали зеленоватые каменные плиты изукрашенного затейливым узором пола, по центру которого какой-то чёрно-красной краской (как надеялся Рон) была выведена пятиконечная звезда, по четырём лучам которой располагались четыре предмета: зеркало, кинжал, меч и чаша. Чашу он узнал немедленно — та самая, которую они с Гарри и Гермионой стащили из музея.

…Значит, церемония вот-вот начнётся, — тупо осознал он.

Покосившись в сторону, увидел копошащегося Червехвоста: тот деловито вкручивал в стену какие-то железные кольца, оказавшиеся, при детальном рассмотрении, кандалами.

Рядом с пентаграммой, беседуя с незнакомым черноволосым юношей, стоял Вольдеморт. Распахнулись двойные двери, в зал вскользнула Рисенн — настолько торопливо, что её смоляные волосы вились за ней, будто по ветру. Она подлетела к собеседнику Тёмного Лорда и что-то зашептала на ухо; коротко кивнув, тот поклонился Тёмному Лорду и вышел, едва не столкнувшись в дверях с идущим ему навстречу Люциусом. Отступив со странной улыбкой на лице, Малфой-старший пропустил Тома, добрался до Вольдеморта и возвестил — достаточно громко, чтобы Рон мог разобрать слова:

— У крепости гости, мой господин. Их видела охрана.

— Ах-х-х-х… — выдохнул Вольдеморт. — Поттер?

— Да, господин, похоже на то.

Сердце Рона дернулось и отчаянно заколотилось о рёбра.

— Моего сына с ним нет, — добавил Люциус. Вольдеморт приподнял брови. — Полагаю, он умер во время перехода через горы.

— Червехвост! — окликнул Тёмный Лорд. — Одну пару кандалов можешь убирать.

Червехвост выпрямился, блеснула металлическая рука.

— Тем легче, — Рон не понял, имел ли тот в виду кандалы или же вероятную кончину Драко.

— Ну, Поттер — это лучше, чем ничего, — прошипел Вольдеморт. — Наконец-то. Как только он доберется сюда, начинаем церемонию.

Рон понимал — для него это означает верную смерть, и всё же в груди запело: Гарри здесь, Гарри пришел за ним! Впервые за много недель он ощутил вспышку надежды.

— Чтоб-тебя-Уизли — сказано прямо не в бровь, а в глаз, — огрызнулась, усаживаясь на пятки, Джинни. — До чего же мило, Малфой. Мог бы хотя б для вида изобразить радость.

— Ничего подобного — я вовсе не рад тебя видеть, — он на миг прикрыл глаза: увидев иссиня-чёрные веки, Джинни умолкла, так и не сказав ни одного вертящегося на языке гневного слова. Он тут же встревоженно взглянул на неё снова: — Гарри… — и поднялся на ноги, зазвенев посыпавшимся с него конфетти битого стекла. Юноша вернулся к разбитому окну. Сжавшись от волнения, выглянул наружу. Джинни присоединилась к нему.

— С тобой был Гарри?

— Он меня сюда и поднял, — кивнул Драко. — Решил, что, оказавшись на крыше, один из нас поможет пробраться внутрь другому…

— Пробраться — и что потом? — поинтересовалась Джинни. — Вы решили, будто вдвоем положите всю вольдемортову стражу, да?

Драко метнул в неё сухой взгляд:

— В твоём изложении наш план как-то неважно выглядит, — он снова высунулся из окна, и его напряжение усилилось: внизу сейчас точно никого не было, даже охраны. Только голые камни. Драко зажмурился и вздохнул.

— Драко, а что, если…

— Погоди, — он вскинул руку вверх, будто погружаясь в глубокие раздумья, а когда через мгновение снова открыл глаза, бледные губы сложились в некое подобие улыбки: — С ним всё в порядке, он просто спрятался за угол замка и ждёт, когда я подам знак, — Малфой почесал затылок длинными пальцами. — Полагаю, не стоит тебя спрашивать, в курсе ли ты, где находится парадный вход?

Джинни помотала головой:

— Я даже не знаю, как выбраться из этой комнаты, — призналась она. — Дверей нет, есть только одно окно. И то ты разбил.

— Наверное, ты не прочь его восстановить, — вяло кивнул Драко.

— У меня нет палочки.

— Зато у меня есть, — Драко вытащил свою волшебную палочку из рукава и безо всяких колебаний — к удивлению Джинни — протянул ей. Чужая палочка в твоей руке — м-да, было в этом что-то весьма интимное… Во всяком случае, палочка Драко уж точно переполнялась его индивидуальностью, хотя как она это осознала, Джинни сама понять не могла. Если для палочек существовало такое понятие как «настроение», то эта, несомненно, наблюдала за ней с «холодным удивлением». Драко проводил её слабой улыбкой:

— Вперёд, она — хорошая девочка.

Гриффиндорка взмахнула рукой и быстро репарировала окно: осколки слетелись воедино в целёхонький квадрат, а Джинни меж тем искоса изучала Драко: выбеленная, словно кость, кожа, синюшные круги под глазами, бескровно-белая линия губ.

— Драко, может, тебе присесть? — предложила она, опуская палочку.

Даже это мимолётное движение было настолько усталым, что сердце оборвалось у Джинни в груди: когда он пошёл к кровати и осторожно опустился на неё, она отметила выверенную чёткость движений; присущая ему грация никуда не исчезла, однако же появилась некая неуверенность, которая никогда с ним не ассоциировалась. Привалившись к подушкам всё с тем же рисунком из чёрных терниев, он начал рассматривать свои руки, все в мелких порезах — белые линии на белоснежной коже.

— Можешь себе представить, я этой комнаты не помню, — заметил он, — может, потому что её использовали в качестве камеры. Хотя всё равно отсюда должен быть выход, ведь другие же как-то входят и выходят, верно?

— Наверное, — неуверенно согласилась Джинни, которая не видела Тома выходящим — она закрывала руками лицо. Тут ей пришло в голову, что Драко, в принципе, стоит рассказать о Томе; она медленно подошла к кровати и присела, поглядывая на Малфоя, возлежащего на чёрных покрывалах. Чёрный всегда шёл ему, служил прекрасным фоном для его льдистой красоты. Вот и сейчас — бледный до белизны, почти прозрачный, — и всё же прекрасный вопреки усталости… Ей показалось, будто она прямо сквозь него может смотреть на свет, и тот непременно будет виден, как просвечивает огонёк газовой лампы сквозь тончайшую папиросную бумагу.

— Я не обратила внимания…

— Тш-ш! — внезапно остановил её Драко и качнулся вперёд, тронул ленту, удерживающую её локоны. — Мне нравится, когда у тебя волосы вот так вот… — он улыбнулся, настолько по-старому знакомо, что у Джинни участился пульс. — Люблю и надеюсь…

Кровь прилила к лицу Джинни:

— Что?

— Подвеска, — рука Драко соскользнула вниз, к ямочке у основания шеи. — J’aime et j’espere… «Люблю и надеюсь»… — Откуда у тебя этот кулон?

— Не помню, — соврала она.

— А, не обращай внимания — простое любопытство, — рука Драко упала. — Дело в том, что у матери был когда-то кулон, похожий на этот. Ей подарил отец. Нечто вроде фамильного сокровища, — он снова улыбнулся. — «Но любовь продолжает надеяться там, где разум впадает в отчаяние…» — прелесть, что за сантименты, а?

— Не нахожу, — возразила Джинни, — я знаю: тебя тошнит от сантиментов.

— Сейчас слово «сентиментально» я использовал в его весьма узком смысле, дражайшая моя, — лёгким взмахом руки Драко вновь напомнил ей того, кем когда-то являлся. — Сие подразумевает, во-первых, выражение некой мысли, во-вторых, поведенческую особенность, в-третьих, крылатое изречение, в-четвёртых…

— Довольно, — голос Джинни прозвучал настолько яростно, что Драко потрясённо умолк.

— У, какая бука… Я думал, что нравлюсь тебе в своей педантичной ипостаси.

— Не в такой, — возразила она, туго наматывая простыню на кулак, — и будь любезен, не зови меня больше «дражайшей», особенно после того, как сообщил, что совсем не рад меня видеть.

— А ты забавная штучка, Джинни, — тон Драко остался лёгким, однако глаза вспыхнули сталью, — хотелось бы мне знать, что бы ты делала, окажись взаперти в горящем здании безо всяких надежд на спасение? Пригласила бы друзей подрумянивать пастилки?

— Хватит издеваться, — Джинни запоздало отвернулась: несколько горячих слезинок успели упасть на её обнажённую руку — она сама чуть не подскочила от неожиданности.

— Джинни, — сурово, почти угрожающе начал Драко. — Не сейчас.

— Да какая разница, — мрачно отозвалась она. — Всё равно нам отсюда не выбраться. И я обещала… — «Гермионе, что я останусь ждать», — едва не сорвалось у неё с языка, но она вовремя вспомнила, что дала той слово молчать как рыба.

— Обещала? — переспросил Драко. — Нет, определённо, тут должен быть выход, — он постучал по стене, сдвинул портрет — всё тот же камень. — Я не одобряю пораженческие настроения. Не стены делают тюрьму тюрьмой, а…

— Прекрати! — оборвала его Джинни. Голубое платье взвихрилось вокруг неё, когда она вскочила с кровати. Тяжесть ткани — будто тяжесть цепей. — Я ненавижу, когда ты это начинаешь…

— Ну, раз ты ненавидишь, — ледяным тоном отозвался Драко, — это, конечно, перевешивает наше нынешнее положение. Я не хотел тебя расстраивать.

— Я — не ты, — объяснила Джинни. — Я не могу всё время вести себя героически из принципа. Мне нужна цель, чтобы сражаться.

Драко отпустил картину и отошёл от стены. Впервые за всё время он выглядел слегка растерянным:

— И ты полагаешь, будто я могу помочь тебе обрести эту цель?

— Не знаю, — отозвалась Джинни, приближаясь. — Как ты сам думаешь? Хотя бы раз… — не глядя на него, продолжила она, — хотя бы раз я хочу, чтобы ты ответил мне на один-разъединственный вопрос — ответил по-настоящему, без своей латыни, шуточек, стишков и болтовни. Как считаешь — сумеешь?

— Это смотря о чём ты спросишь, так что поосторожней — сама понимаешь, без латыни, шуточек и стишков я ничем не буду отличаться от других.

— Этого-то я и хочу! — воскликнула она, разворачиваясь к Драко, чью бледность как рукой сняло, — теперь он яростно пылал, а глаза были ясны, словно айсберг. — И потом — можешь не хлопотать, что выросло — то выросло: обычный человек из тебя всё равно уже не получится, как ни пытайся.

— Будем считать, твоя лесть сделала свое дело, — его пальцы танцевали на её запястье, легко касаясь пульсирующей жилки. — Помнится, однажды ты дала мне силы для битвы. Наверное, я должен вернуть тебе долг той же монетой, иначе это будет бесчестно. Спрашивай уже.

— Ты любишь меня?

На миг он замер, только пальцы задвигались ещё быстрее, а значит, он услышал.

— Ты действительно хочешь это знать? — наконец спросил он.

— Да.

— Мы в темнице, ближайшая помощь за тридевять земель, Вольдеморт вот-вот загонит весь мир под свой злобный каблук; лучшее, что ждёт нас — это весьма неаппетитная смерть, а ты хочешь обсудить наши взаимоотношения?..

Джинни кивнула.

— Да, я хочу обсудить наши взаимоотношения.

— Ну, без поэмы тут никак не обойдёшься.

Джинни смотрела на него, не моргая.

— Ты уж попробуй.

— А у нас есть пара минуток до начала Армагеддона?

— Какие ещё будут предположения?

Драко, едва ли не улыбаясь, подошёл к гардеробу и, дёрнув плечами, ударил по нему, тот заскрипел в ответ.

— Значит, хочешь знать, люблю ли я тебя.

— Драко, не юли.

— Я никому никогда не говорил, что люблю.

— Как же так, — удивилась Джинни, — а как же Гермиона?

— Она как-то спросила меня, и я ответил «да». Но я никогда не предлагал свою любовь, ибо это прозвучало бы как оскорбление, — задумчиво ответил Драко, и Джинни поняла, что он говорит чистую, чистейшую правду: пусть не о своих чувствах к ней — зато о чувствах в принципе. — По отношению к ней и к Гарри. Я не мог так поступить.

— Значит, Блэз?

— Мне нравилось смотреть на неё. И мне нравилось, что она любит меня, но я её — нет, во всяком случае, не в том смысле. Я никогда не говорил ей о любви — это было бы неправдой. Раньше я думал, будто вообще никогда не смогу влюбиться, потом мне казалось, что это меня тут же убьёт, — я ошибся и в том, и в другом. Любовь меня не убила, хотя временами, — добавил он сухо, — мне действительно хотелось сдохнуть. И ведь я-то никогда тебя не спрашивал, любишь ли ты меня, верно?

— Я уже отвечала тебе — да. Я знаю, что ты думаешь — будто я люблю не тебя, а того, кого сама себе напридумывала… Это не так. Я не считаю тебя принцем на белом коне, явившимся героически спасти меня — мне не нужно ничего подобного. Мне просто нужен ты — такой, какой ты есть.

— Какой я есть… — с какой-то усталой озадаченностью повторил Драко.

— Да — какой есть, хороший ли, плохой ли, — Джинни осеклась. Драко стоял неподвижно, ожидая продолжения. Джинни почувствовала, как слова рвутся наружу — все мысли о нём, которые она так старательно прятала. — Пусть временами ты трусоват, пусть иногда высмеиваешь то, с чем не согласен, пусть ты эгоистичен и пугаешься собственных чувств… Ты ненавидишь слабость, а потому можешь быть по-настоящему жестоким, в первую очередь — по отношению к себе самому, и тем, кто любит тебя, приходится смотреть, как ты над собой издеваешься. Как, например, сейчас, — запоздало добавила она. — И ты выглядишь просто ужасно.

Он сдавленно рассмеялся:

— Ну, ударь меня, ударь побольней…

— Но в тебе ведь столько хорошего, — продолжала Джинни срывающимся голосом, — я знаю: ты любишь людей, любишь такими, какие они есть… поэтому, по большому счёту, нет смысла спрашивать, любишь ли ты меня: если б любил, ты бы это знал.

Драко потрясённо смотрел на неё, будто Джинни только что дала ему пощёчину.

— Нет. О, Господи, ты же всё перевернула с ног на голову. Это только моя вина, — он шагнул к ней, и теперь они могли дотронуться друг до друга, но Драко не протянул руки.

— Откуда ж мне знать? Я вообще не уверен, способен ли я на любовь, — не в смысле «любовь всей жизни», а только страсть в минуты, когда лучше б обойтись без неё, и полное её отсутствие тогда, когда она действительно нужна… И никто в этом не виноват — разве что мой отец, ведь всё, что я узнал меньше, чем за год — разницу между любовью и ненавистью, Джинни. Я ещё дитя — тебе, возможно, нужен кто-то… повзрослее. Тот же Финниган…

— Мне нужен ты и только ты…

— Знаю… Нечестно, правда? По отношению к нам обоим…

— Но ты же знаешь разницу между любовью и ненавистью, — прошептала она, — ты любишь Гарри…

— …и буду любить до самой смерти, хотя, полагаю, это уже не бог весть какое обещание с учётом обстоятельств.

— Мне кажется, это совсем другая любовь, — заметила Джинни и продолжила, видя, что Драко не собирается ничего уточнять: — Ты любил Гермиону, был влюблён в неё, и даже тогда, в розовом саду, едва не сказал это.

— Я вот всё думаю, влюбился бы я в Гермиону, не люби её Гарри, — задумчиво произнёс Драко. — Дело в том, что Гарри перенёс в меня частичку себя, когда мы махнулись телами, и самое сильное его чувство осело и во мне… Ничего не изменить, не изгнать, но можно хотя бы объяснить, как мне кажется.

— Ты по-прежнему любишь её… — уличающе сказала Джинни.

— В каком-то смысле да, — легко согласился Драко, — однако я отодвинул это чувство вместе с прочими детскостями… Да-да, я в курсе, что повторяюсь. Довольно. Джинни, пожалуйста, взгляни на меня.

Она подчинилась. Внутри него всё кипело в огне лихорадки, но глаза были ясными и прекрасными в своей прозрачности.

…Когда он умрёт, они закроются навсегда, — подумала она и тут же яростно отшвырнула эту пронзительную до боли мысль.

— Поверь мне, — продолжал он, — Гермиона не стоит между нами, так что не вини её: не из-за неё я не могу сказать, что люблю тебя. Если кто и виноват, если кого ты и должна ненавидеть — так это меня и только меня. Я изъеден, изломан внутри, я всегда таким был, а времени на то, чтобы собрать себя воедино, уже не осталось — и из-за этого дурацкого надлома у меня украли шанс, такой изумительный шанс просто влюбиться и просто измениться, меня… нас обоих лишили этой возможности. Если б я мог измениться, Джинни, я бы полюбил тебя всеми ошметками, оставшимися от моей души. Но время… на это нужно время, и именно его-то у меня и нет. Я умираю, а любовь не может расцветать в умирающем сердце: с тем же успехом можно выращивать во тьме цветок, поливая его кровью. Понимаешь?

…Нет, — хотела сказать Джинни, но это было бы невежливо; и сквозь всю свою боль и горечь она почувствовала всплеск невероятной жалости: умирающий, нелюбивший и нелюбимый… — это было сущей пыткой для её романтической души, и не только для её, ибо под внешним равнодушием и горечью Драко испытывал то же самое. Жалость, опустошённость, мучительное сожаление.

— Я почти поняла… — начала она, — как бы я хотела, чтобы…

Она осеклась, заслышав за спиной шум и, обернувшись, увидела какое-то движение у гардероба в углу.

Через миг в комнату ступил Том.

…Надо же, оказывается, телепатически всё же можно врать, если ты делаешь это очень аккуратно, а человек на той стороне устал и не слишком внимателен, — отметил Гарри. Он сказал Драко, будто удрал от стражи, — и это было правдой. Ещё он сказал, будто прячется за валуном на вершине холма, — это тоже было правдой. Однако он не сказал, что, судя по всему, его засекли сидеть за камнем ему оставалось не очень-то долго.

Дозорные заметили его несколько минут назад и начали кружить вокруг его укрытия. С каждым разом круг медленно, но сжимался. Осознав, что эти половецкие пляски уже ничто не остановит, Гарри выпрямился, вышел из-за камня и развернулся к преследователям. Донёсся смех.

Он уронил меч и поднял высоко вверх правую руку — теперь наплевать, почует его Волдеморт, нет ли, зато он прихватит с собой стольких, скольких сможет.

Они рванулись на холм — целое море чёрных мантий, и он уже открыл рот, готовясь произнести Смертельное Проклятье, как вдруг с руки сорвалась вспышка света. Гарри едва устоял на ногах от потрясения — ведь заклинание же не прозвучало, почему, откуда?! И вдруг понял: это вовсе не его рука сияла, это светился рунический браслет на запястье. Свет, сначала мерцающий, становился всё ярче и ярче; вот вольдемортова гвардия попятилась, закрывая лица руками и крича, будто это сияние причиняло боль. Потом стражники начали спотыкаться и падать один за другим, и крики их наполнили ночь…

Гарри ни за что бы не смог описать тот удивительнейший свет, лившийся с его руки: наверное, всё же красный, вот только такой, какого он доселе никогда не видел: алей заката, яснее крови, ярче огня. Он струился, заполняя небеса дневным сиянием, невыносимым для глаз. Гарри сам закричал, отворачиваясь, однако даже тогда видел свет — остаточными всполохами, отпечатавшимися на внутренней стороне век.

А потом все исчезло в миг.

Небо потемнело.

Гарри медленно открыл глава. Он стоял в кругу покойников: все стражи были мертвы, повсюду лежали перекуроченные тела с раскинутыми — будто в попытке защититься от безумного удара — руками.

Он наклонился за мечом и только тут заметил, что браслета больше нет: выполнив своё предназначение, он исчез вместе с созданным им сиянием, рассыпавшись черным прахом.

Том повернулся к ней, и Джинни подготовилась к появлению на его лице потрясения и гнева, в голове крутились бессмысленные извинения и оправдания по поводу присутствия в комнате Драко.

Том, мне так жаль, я никогда не…

— Вирджиния, Рисенн сообщила, что ты хочешь меня видеть. Надеюсь, ты понимаешь, что я сейчас немножко занят?

Она уставилась на него, он безо всякого интереса, чуть даже скучающе, взирал в ответ. Она медленно повернулась, взглянув себе за спину.

Драко испарился, и это оказалось куда большим шоком, чем внезапное явление Тома: она не была готова увидеть последнего, однако первый-то, первый куда девался?! — от удивления Джинни не удержалась на ногах и опустилась на кровать.

— Вирджиния, — резко произнёс Том, — встань, когда я с тобой разговариваю!

Голова пошла кругом, когда она покорно поднялась, — юбка плеснула на пол синеватым серебром, золотой зеленью; и в тот же миг глаза Тома распахнулись, но сразу же чуть прищурились. Теперь в них вспыхнул огонь — горячий почти до боли, губы чувственно изогнулись…

Она успела только подумать, что Гермиона не ошиблась, как вдруг он уже стоял рядом с ней, стиснув оба её запястья одной рукой, второй же резко сдёрнул ленту с её волос; Джинни сморщилась, но он не придал этому ни малейшего значения, длинные пальцы заплутались в рыжих локонах, когда он раскидывал их по её плечам.

— Предпочитаю распущенные волосы.

— Как тебе угодно, Том.

Он выронил ленту, и та змеёй свернулась на полу у его ног.

— Ты меня за этим хотела видеть? — спросил он, легко прикасаясь к её ключицам костяшками пальцев — Джинни почти затрясло от отвращения.

— Нет, — тут же ответила она. Он не отнял руку, но удивлённо приподнял бровь. — Я хотела спросить тебя, могу ли присутствовать на церемонии. Хочу увидеть, как ты обретёшь силу.

— Прекрасно… но на церемонии умрёт твой брат, — небрежно заметил Том, крутя меж пальцев прядку её волос.

— Знаю. Но мне ведь надо привыкать к подобным вещам, верно? Коль скоро я собралась править миром вместе с тобой… — ей было интересно, звучали в голосе переполняющие её тошнота и отвращение или же нет, однако Том едва улыбнулся и, продолжая поигрывать рыжими локонами, подтянул её лицо ближе к своему.

Она знала — он собирается поцеловать её, а потому приложила все возможные усилия, чтобы не шарахнуться прочь. Его рот был холоден и по вкусу напоминал ледяное перекисшее вино, готовое вот-вот обратиться уксусом. Поцелуй закончился, но Джинни не двинулась с места. Мир раскачивался вокруг.

— Ты не приучишься выносить вещи, подобные этим, если не имеешь данной способности с рождения. Впрочем… Когда ты несчастна, ты нравишься мне больше, — Том отпустил её. — Неважно, о чём ты меня просишь: Тёмный Лорд велел всем присутствовать в Церемониальном Зале в момент обретения им силы и могущества. Предполагаю, он прикуёт тебя к стене. После того, как всё закончится, могу оставить тебя на цепи, — добавил он с улыбкой, — и насладиться тобой таким образом. Думаю, мне бы это понравилось… — он наклонился, будто собираясь вновь её поцеловать, но в этот миг оконное стекло содрогнулось, и комнату залил пугающе яркий алый — будто стены омыли кровью — свет.

Вскрикнув, Джинни зажмурилась, хотя сияние почти тут же начало блекнуть, и заалевшее небо вновь обернулось ночной темнотой.

— Что это было?

Том отпустил её, уставясь на окно из-под полуприподнятой руки, потом, не говоря ни слова, развернулся и кинулся прочь, растворившись где-то рядом со стеной.

…Как он отсюда выбрался? — подумала Джинни. — И что значила эта странная красная вспышка — может, Гарри наконец-то прикончил Вольдеморта, и это было нечто вроде гриффиндорского эквивалента Знаку Мрака?

Позади послышалась возня — из-под кровати выбрался чёрт знает на кого похожий Драко. Кашляя, он поднялся.

— Похоже, Вольдеморт разогнал всю прислугу: под кроватью просто-таки пугающие клубы пыли. Клянусь — один из них таращился мне прямо в глаза.

Джинни по-прежнему смотрела в окно:

— Откуда этот свет?

— Не знаю, но, похоже, вспыхнул он в самое подходящее время: ещё пара секунд, и я бы вылез из-под кровати и оторвал этому козлу руки. Он сделал тебе больно? — напряжённо спросил Малфой.

— Том никогда не причинит мне боли, — тускло ответила Джинни.

Драко привалился к прикроватному столбику:

— Поди сюда… — позвал он, и она послушалась, хотя её уже преизрядно достало это «подисюдаканье»; но это был Драко — тот, кого она любила, тот, кто звал её лишь потому, что сам был слишком обессилен и измучен болезнью. С бережностью, на которую Том плевать хотел, Драко убрал с её шеи волосы, нежно прикоснулся к ключицам.

— Что ты делаешь?

— Ищу синяки. Когда последний раз я находился с тобой в одной комнате, моя Джинни, это была вовсе не ты, а многосущная проститутка, которую купил себе Том. Он задушил её и бросил на полу публичного дома.

— А что ты делал в публичном доме? — вспыхнула Джинни.

Драко криво ухмыльнулся:

— Сама понимаешь — я так молод, мне нужны деньги на карманные расходы.

— Заткнись, ради бога! — перебила Джинни и переспросила после паузы: — Что, правда? — он кивнул. — О… какая гадость… — еле выдохнула она. — Несчастная девочка… Это всё из-за меня, да?

— Нет. И довольно нам обвинять себя в том, за что мы не можем отвечать, договорились? — он задумчиво изучал её лицо. — А знаешь, он ведь любит тебя, пусть он даже чокнутый психопат, уничтожающий всех на своём пути, он всё же любит тебя — на свой отвратительный манер.

— Н-да… Это куда хуже, чем вовсе не быть любимой, верно?

Тень великой печали скользнула по её лицу.

— Иногда… — согласился он, наклоняясь за лентой, всё ещё валяющейся на полу. — Нужна?

— Нет. Коль скоро она бесит Тома…

— Тогда я буду её носить, — Драко обвязал ленту вокруг своего левого запястья, потом вновь протянул руку и откинул назад тяжёлые волосы, сквозь которые совсем недавно продирались пальцы Тома. — Если у меня будет шанс убить его для тебя, я это сделаю.

Она коснулась своей ленты на его запястье, скользнула по гладкой коже.

— А я-то думала, ты не рыцарь на белом коне, который повергает драконов… — за лёгкостью тона таилась тщательно скрываемая печаль.

Действительно, он меньше всего походил на охотника за драконьими головами: бледный, хлипкий, испачканный, исцарапанный колючками и изрезанный осколками стекла. Её единственный любимый.

— Я вот что хочу тебе сказать, — начала Джинни. — Я понимаю, что именно ты пытался до меня донести, говоря, что не любишь меня и…

Он сжал её волосы:

— Слова, слова… — наклонился и поцеловал её в губы; она ощутила его лихорадку, солёный холод, решимость и горечь. Горечь, как у слёз.

Через миг он уже отодвинулся, и лента на его запястье задела её щеку.

— Прости, — полу-улыбнувшись, извинился он, — наверное, после Тома ты уже устала от внезапных поцелуев…

— Ой, — разом очнулась Джинни, — точно: я же хотела выяснить, как Том попадает и выбирается отсюда — и у меня не вышло. Чёрт!..

— Зато у меня вышло. Он проходит через зеркало. Я просто решил дождаться, чтобы на горизонте стало чисто, когда мы…

Внезапно рука стиснула её плечо, его глаза расфокусировались. Драко отшатнулся от неё.

— Гарри. Он как-то прорвался сквозь охрану и нашёл главный вход — а там опять стража. Он просит помощи. Пойдём, быстро.

Схватив Джинни за запястье, он потянул её за собой к зеркалу, водой расступившемуся перед ними, и дальше — по коридору.

Прикованный к своей платформе Рон видел, как тёмный лоскут неба внезапной вспышкой окрасился в цвет крови. Дверь в Зал распахнулась, влетела стая охранников, на ходу засыпая Люциуса какими-то резкими иностранными словами. Озадаченный и побледневший, тот обернулся к Тёмному Лорду:

— Мой господин, стража, патрулировавшая вокруг замка, мертва. Вся.

— Значит, Поттер вот-вот найдёт ворота, — откликнулся Вольдеморт. — Пошли оставшуюся стражу вниз, пусть его захватят.

Люциус вытаращился на Лорда, а стражникам явно стало не по себе. Вольдеморт рассмеялся.

— Это будет несложно, трусишки. Поттера довольно легко переубедить… логическими доводами.

Рон таращился в проём — небо меркло, становясь из алого серым; впрочем, он этого не видел, заплутав в своих воспоминаниях.

…Я видел, видел небо в огне… Дар Прорицателя — худшая из кар: всё знать и быть не в состоянии ничего изменить.

Сириус искренне тосковал по Клювокрылу — тот в качестве средства передвижения был куда лучше, чем этот покрытый коростами фестрал, хотя, как ни крути, ни один гиппогриф не способен и близко развить скорость, подвластную коням мертвецов. Без смертных на хребте фестрал бы пущенной стрелой рассёк небо, да и нагруженный Сириусом и Ремусом, если и притормаживал, то несильно.

Люпин молчал, погрузившись в собственные мысли, Блэк же пытался держать себя в руках и наблюдал за проплывавшим внизу ландшафтом: города, серо-бурые в истончившемся вечернем свете фермы, серебристые пятна прудов и озёр с белой наледью по краям. Потом горный хребет, вздымавшийся из земли челюстью с осколками зубов. Земля казалась холодной, недружелюбной, и от этого, а также от мыслей, что на своё последнее испытание Гарри отправился без него, у Сириуса сжималось сердце.

Ремус увидел это первым, закричал, схватил Блэка за руку, указал — далеко на востоке поверх гор колонной полыхнуло алое сияние. Сияние, не имеющее никакого отношения к рассвету, ибо для него ещё не пришло время. Сияние, не имеющее никакого отношения к пламени, ибо было слишком ярким и кровавым, окрасив пространство вокруг красным и золотым.

— Гарри, — сказал Ремус.

Сириус стиснул лошадиную гриву и вонзил колени в бока.

— А ну-ка, глянем, насколько быстр этот блоходром, — и фестрал выстрелил вперёд, помчавшись быстрее Всполоха.

Джинни спешила за Драко — похоже, он знал, куда идти. Чёрные и зелёные мраморные плиты стен вспыхивали, откуда-то доносились разные звуки: вскрики, металлическое клацанье, становящееся по мере их приближения всё громче. Когда они достигли верхней площадки широкой каменной лестницы, Драко наконец-то остановился и придержал Джинни, не пуская вперёд:

— Погоди.

Внизу раскинулся большой зал. Они замерли на лестнице с чередующимися чёрно-белыми ступенями, которая вела к огромным дверям из меди и камня, сейчас распахнутым в ночь, полную хаотического движения: прищурившись, Джинни насчитала шестерых в чёрных мантиях, которых, похоже, она уже видела раньше, в Церемониальном Зале. Сейчас они обнажили свои ножи, секиры и кинжалы против Гарри — тот у нижних ступеней отбивался мечом, сталь которого была покрыта кровью — видимо, кровью тех раненых или же уже мёртвых вольдемортовых охранников (Джинни этого не поняла), что теперь тёмными кучами валялись на полу.

Драко с ладонью на эфесе стоял неподвижно, не отрывая от Гарри глаз. Он даже улыбался — совсем чуть-чуть, уголком губ, и Гарри, кинув на них взгляд, ответил коротким кивком, прежде чем шарахнуть по ногам одного из стражников. Драко обнажил свой меч, замер на секундочку, будто прикидывая его вес, и обратился к Джинни, впрочем, даже к ней не поворачиваясь — глаза неотрывно следили за Гарри.

— Ты ведь раньше не видела меня в деле, верно? — голос звучал ровно, будто он вёл светскую беседу, однако глаза уже разгорались.

— Нет, никогда, — помотала головой она.

— Ну тогда подготовься как следует, ибо после этого тебе захочется переспать со мной ещё сильней.

— Да я бы никогда… — фыркнула Джинни, однако он не собирался выяснять, что она имела в виду: он уже мчался вниз по лестнице; перескочив через несколько ступенек, миновал Гарри и прыгнул в самую гущу солдат Тёмного Лорда. Меч в его руке вращался над головой колесом смазанного огня.

Наклонившись как можно дальше, Джинни яростно стиснула ледяные перила: не может быть, не может быть, чтобы он был таким невероятно умелым, — и тем не менее, именно так всё и обстояло; со странным уколом в сердце Джинни осознала, что для Драко это то же, что квиддич для Гарри. Меч буквально танцевал в его руках, жил собственной жизнью и в то же время был частью его, бешеной вспышкой вновь и вновь рассекая тёмную стену тел — серебристой рыбкой выскальзывая из чёрной воды.

И через несколько мгновений стражники — четверо, ещё двоих убил Гарри — мёртвые или же бессознательные, лежали на полу. Драко отёр свой клинок мантией одного из них, сунул меч в ножны и развернулся к Гарри.

— Это я вовремя зашёл, Поттер, — заметил он, тогда как Гарри пробирался через трупы. — У тебя просто ужасающая техника.

Мотнув головой, Гарри наклонился к нему и произнёс что-то достаточно тихо, чтобы Джинни не могла расслышать, потом указал на тела на полу; в этот момент Джинни, сбросив оцепенение, кинулась вниз по лестнице, путаясь в длиннющей юбке, спотыкаясь, и присоединилась к стоящим меж тел и трупов юношам. Запах крови наполнил воздух.

— Почему они пошли против нас без палочек? — спросил Гарри.

— Просто в крепости довольно сложная охранная система, — пояснил Драко, — кроме того, сомневаюсь, чтобы Вольдеморт дозволил у себя под носом хоть одну.

— А… Тогда это объясняет… — он поднял взгляд, увидел Джинни и осёкся. — И ты тут?!

— Она за мной бегает, — вставил Драко, — это так неловко…

Глаза Гарри распахнулись:

— Гермиона тоже здесь? Ты ее видела?

— Она… — начала Джинни и обмерла, услышав грохот приближающихся шагов. — Ещё охрана! — прошипела она, спотыкаясь в который раз — как выяснилось, об очередной труп.

Поборов желание заорать, она жестом указала Драко и Гарри, что им необходимо взбежать вверх по лестнице; юноши последовали за ней и, влетев в первую попавшуюся комнату, оцепенели: за распахнутыми дверями стоял Люциус Малфой собственной персоной. Позади ёжился и дрожал в потрёпанной мантии Червехвост. За ним маячила Рисенн, бледная, как призрак, а пространство за её спиной наводнили прислужники Вольдеморта в чёрных мантиях. Десяток, не меньше.

Джинни слышала, как ахнул от неожиданности Драко; он смотрел на отца пустыми глазами, пытаясь совладать с внутренней дрожью, — будто тот только что пнул его в живот.

— Держись, держись, Малфой, — отчаянно зашептал ему Гарри.

Люциус взглянул на сына с узкой и резкой, будто бритвенный разрез, улыбкой.

— Должен признать, твоё появление стало для меня сюрпризом, Драко, — сообщил он. — Я-то думал, ты уже мёртв, — он окинул сына критическим взглядом. — Могу сказать, ты неплохо выглядишь, хотя нам ли не знать — это едва ли так на самом деле, а?

Драко крепче стиснул эфес своего меча, костяшки пальцев побелели.

— Действительно, отец. Ты даже не представляешь, как я мечтал о возможности разделить с тобой мои предсмертные слова.

Люциус приподнял брови.

— Жду не дождусь. Я весь обратился в слух.

— Итак, предисловие, — поднял руку Драко, и Джинни услышала какой-то свист, сообразив через миг, что Драко метнул в отца свой меч. Тот, пролетев в каких-то дюймах от головы Люциуса, вонзился в стену и негромко завибрировал. Малфой-старший даже не моргнул. Совершенно индифферентно покосившись на меч, он снова взглянул на сына.

— Сколько раз тебе повторять, что мечи не годятся в качестве метательного оружия? — в укором поинтересовался он. — Я лично предпочитаю отточенные кинжалы.

Выражение лица Драко стало нечитаемым, будто захлопнули веер.

— Так вперёд, отец, — предложил он, — или ты меня больше ни чуточки не боишься?

— Именно. Если б ты хотел пронзить меня этим мечом, ты бы пронзил.

Лицо Драко дёрнулось, и Гарри тихонько погладил его руку — так гладят нервно взбрыкивающего пугливого жеребца, но юноша, не отрывая глаз от отца, едва ли это заметил.

— Ты убил всех охранников Тёмного Лорда, — этот комментарий Люциуса адресовался Гарри. — Это весьма невежливо.

— Похоже, парочка-другая у вас всё же сохранилась, — указал за спину Люциусу Гарри.

— Десяток из трёх сотен. Печальный итог.

Драко вытаращил глаза на Гарри:

— Ты укокошил двести девяносто стражей?!

— А что делать.

— И как?

— Силой духа, — сухо сообщил Гарри.

Драко окинул Гарри взглядом с головы до ног, будто пытаясь обнаружить дополнительную пару рук. Взгляд вспыхнул, замерев на запястье.

— Твой рунический браслет…

— Точно, — быстро перебил его Гарри. — И довольно об этом. В любом случае, — продолжил он, разворачиваясь к Люциусу, — если я даже извинюсь за то, что прикончил всю вашу стражу, вряд ли это будет искренне, не находите?

Джинни увидела краткую вспышку гнева в глазах Малфоя-старшего, однако он почти тут же улыбнулся, сложил руки. Кончики пальцев постукивали друг об друга.

— Ну-с… Коль скоро мы убили твою подружку, я полагаю, теперь счёт один-один, юный Поттер. Знаю ваше пристрастие к честным играм.

Гарри момент недоумённо хлопал глазами, будто Люциус пробормотал какую-то несусветную нелепость.

— Чего? Но ведь моя подруга — Гермиона…

— Именно, — кивнул Люциус. — И мы её убили. Ты не слишком смышлён. Впрочем, и не обязательно: для этого у тебя есть Драко.

Гарри медленно опустил руку, по-прежнему сжимающую окровавленный меч.

— Неправда, — он внезапно стал совсем белым. — Этого не может быть.

Пришла очередь Драко хватать Гарри за руку.

— Поттер… — он наклонился, собираясь что-то тихо сказать Гарри на ухо, чтобы не услышала Джинни. Гарри не смотрел на него — он смотрел строго вперёд.

— Она для вас слишком умна, — возразил он. — Она бы никогда не позволила и пальцем себя тронуть.

Джинни прикусила губу.

«Никому не говори, что я жива. Даже Гарри и Драко», — вот что сказала ей Гермиона. Но одного взгляда на лицо Гарри хватило, чтобы едва найти в себе силы сдержать клятву. Гермиона не позволила бы Гарри испытать такую боль.

— Рисенн, — шёлковым голосом позвал Люциус. — Эпициклическое Заклятье, будь любезна.

Дьяволица молча подошла к нему и что-то опустила в подставленную ладонь. Когда он раскрыл её, Джинни увидела два Эпициклических Заклятья, покачивающихся на золотых цепочках, одно из которых она сделала собственными руками в комнате Гарри и Драко, а второе Гермиона принесла из первого путешествия в ИмениеМалфоев, после чего, не снимая, носила его на шее.

— Рисенн взяла это с её трупа, — сообщил Люциус. — Не так ли, дражайшая моя?

— Я взяла его у неё, — едва слышно сказала Рисенн, — после того, как поцеловала.

— Да-да. Поцелуй смерти, твоя специализация, — Люциус снова развернулся к Гарри и резким движением швырнул оба заклятья ему в ноги. — Забирай оба. Всё равно за немногие оставшиеся часы они тебе не понадобятся.

Кулоны зазвенели по полу. Драко дёрнулся, невольно сморщившись. Гарри едва ли заметил. Джинни наклонилась, подняла оба заклятья и спрятала в карман платья.

Драко повернулся к Гарри. Если на того смотреть было просто невыносимо, то Малфой выглядел ещё хуже: казалось, будто его только что разорвали на части. Джинни не поняла, откуда эта боль, — его ли собственная или же это боль Гарри, но не двинулась с места — бесполезно утешать того, кто в таком состоянии.

— Нет! — и Гарри с занесённым мечом кинулся на Люциуса. Рука Драко, дёрнувшаяся, чтобы удержать его, опоздала на доли секунды.

Люциус вскинул руку — палочка, проклятье Cruciatus…

Гарри будто споткнулся, хотя спотыкаться было не обо что; однако он словно налетел на что-то невидимое, тут же задохнувшись и выронив меч, повалился, перекатился на бок. Над его головой безвредно покачивалось зелёное проклятье. Он катался с бока на бок, запутавшись в чём-то; вот Джинни увидела мелькнувшую белую руку, копну каштановых локонов… и, наконец, мантия-невидимка соскользнула. На полу лежала, обхватив Гарри руками и ногами, зарёванная Гермиона.

— Я не смогла… — всхлипнула она потрясённому Гарри, лежащему на ней. — Ты не должен был знать… но это так жестоко… Я не смогла. Ох, Гарри…

Он молча обвил её руками и улыбнулся. Гермиона потянула его к себе — обнявшись, они замерли: она — трясясь от рыданий, он — уткнувшись лицом в её волосы.

С болью в душе Джинни отвернулась, наткнувшись взглядом на Драко: тот смотрел на Гарри и Гермиону со странным выражением лица: улыбаясь, но с печалью в глазах, какой ей прежде не доводилось там видеть. В этих серых зеркалах она вдруг увидела отражение собственной боли и потянулась, чтобы прикоснуться к нему, как вдруг… Он оцепенел — и вовсе не из-за её жеста.

Явился Вольдеморт. Сопровождаемый Томом, он стоял позади Люциуса.

Через мгновение его заметила и Джинни, тут же снова похолодев от одного только его вида: смертельно-бледный, черногубый, с кроваво-красными глазами, с ногтями, больше напоминающими когти… Как могло это чудовище быть в прошлом её прекрасным Томом?

Губы остановившего Вольдеморта изогнулись, обнажив зубы.

— Том, — он взглянул на Джинни, — твоя девка ухитрилась как-то освободиться.

Том посмотрел на девушку и ничего не сказал, однако его синие глаза затлели.

Джинни почувствовала, как мороз пошёл по коже: он заставит её потом за это заплатить… Заставит. Если, конечно, сможет.

— Не называй её так, — сказал Драко.

При звуках его голоса Вольдеморт переглянулся с Томом и обратился к Малфою:

— Разве это не твой сын?

Люциус кивнул.

— Разве он у нас уже не покойник?

— Драко вечно не укладывается в расписание. Потому-то так и не смог выбиться в первые ученики, — с сожалением признал Люциус.

— А это у нас, значит, Поттер, — Вольдеморт перевел задумчивый взгляд на теперь сидящих на полу по-прежнему обнимающихся Гарри и Гермиону. Гермиона что-то шептала Гарри на ухо, а тот энергично кивал в ответ. — И его грязнокровка, — добавил Темный Лорд с явным удивлением.

— Надо же, я-то думал, они разошлись, — пробормотал Червехвост.

— Так, а она у нас почему жива?

— Рисенн! — рявкнул явно раздражённый Люциус.

Она выползла к нему побитой собакой:

— Да, господин?

— Ты соврала мне, — прошипел он.

— Вы же знаете — я не могу вам лгать, господин.

— Ты сказала, будто убила девчонку, — он ткнул пальцем в Гермиону.

— Я сказала, что поцеловала её, — прошептала дьяволица. — Обычно это их убивает, но…

— Умолкни, — Люциус взмахнул рукой, Рисенн пала к его ногам и замерла неподвижно, расплескав вокруг себя чёрные волосы.

Гермиона отпустила Гарри и поднялась.

— Рисенн не виновата. Я прикинулась мёртвой.

— Уж не сомневаюсь, грязнокровка, — Люциус поднял палочку, — тебе скоро и прикидываться не придётся…

— Нет, Люциус, — остановил его Вольдеморт, — пусть живёт: одним гостем больше. Взять их, — рявкнул он, и вынырнувшая из-за плеча стража рванулась к подросткам. — И помни — твой друг-прорицатель прикован в Церемониальном Зале, — заметил он, увидев, как рука Гарри дёрнулась к мечу. — Тронешь хоть одного из моих стражников, вообще попробуешь сопротивляться — и я медленно порву его на части. Медленно.

Гарри обмяк, его лицо стало маской. Двое стражников подошли к нему, ещё двое схватили Гермиону. Драко повернулся к Джинни. Он был бледен как бумага, но глаза его горели.

— Джинни, — начал он, взяв её за плечи, но тут стража добралась и до него, оттащив прочь. Пленников толкнули вперёд, едва дав переступить через распластавшуюся на полу Рисенн. Следом отправились Вольдеморт и Люциус, позади которых плёлся Червехвост.

Джинни уже начала гадать, поведут ли и её стражники, или она останется здесь, одна среди мертвецов, когда рядом возник Том. Он внезапно вцепился в её руку, погрузив пальцы в мягкую плоть. Пошатнувшись, она не справилась с собой и закричала.

— Джинни, — его голос более всего походил на шипение, — моя глупая дурочка Джинни… Ты моя и только моя, разве ты не понимаешь?

— Да, — она взглянула ему в тёмно-синие глаза, кажущиеся развёрстыми ранами на этом прекрасном лице, на бесчувственную линию рта. Она увидела гнев, за которым пряталось что-то ещё — яркая, острая боль.

…Я сделала ему больно… Я действительно сделала ему больно…

«Он любит тебя, — сказал тогда Драко, — на свой отвратительный манер, но он любит тебя».

Боль невозможной любви. Джинни знала этот взгляд:

— Я твоя, Том.

— Я видел твою ленту у него на запястье, — он с силой тряхнул её, — будто рыцарь… Или же это и есть твой рыцарь на белом коне? Он собрался спасти тебя, Джинни?

Джинни покачала головой.

— Ты моя. Ты всегда будешь моей. Я вырвал тебя из своей плоти, чтобы превратиться в того, кем должен был стать, я то, что ты вырвала из своей плоти, дабы привести меня в мир: вся ненависть и ярость, вся твоя отравленная любовь. Ты никогда не cможешь принадлежать никому, кроме меня! — почти истерически выкрикивал он, вытаращив полубезумные глаза. — Я видел, как ты на него смотрела, я этого не допущу! Ты моя, и я сделаю тебя своей после церемонии — навеки моей. Ты поняла?

— Ты можешь сделать меня своей сейчас.

Ей показалось, будто он свернёт ей шею прямо тут, не сходя с места, наплевав на все последствия. Или же возьмёт её, выполнив просьбу — нечто, о чём ей и вовсе думать не хотелось, хотя, ежели этим можно предотвратить его обожествление, возможно, оно того и стоило.

Вместо этого он расхохотался, и хватка ослабела.

— Ты дразнишь меня, моя Джинни, — коснувшись поцелуем её лба, словно поставив свою метку, он и вовсе отпустил её, просто взяв за руку. — Хорошая попытка.

Джинни промолчала. Рука в руке Тома, она пошла с ним по коридору — медленно, ибо перед ними волокли Гарри, Драко и Гермиону, следом за которыми шествовал Вольдеморт с палочкой в руке и Люциусом рядом. Свернувшаяся на полу Рисенн не шелохнулась, когда они прошли.

…Вот она, финальная битва, — подумала Джинни. — Как всё и было предрешено. Где мы либо умрём, либо уцелеем, где мы либо спасём мир, либо провалимся с ним в тартарары. Вот он — конец.

Вскинув голову и уставясь строго перед собой — ни единого взгляда по сторонам — она зашагала вперёд. Что бы ни случилось, они будут все вместе — она, Гарри, Гермиона, Рон, Драко… Сколько повидали они в прошлом — и всегда побеждали.

Она не взглянула на Червехвоста, плетущегося вдоль стены, чья серебристая рука мерцала в темноте. Он кинул недовольный взгляд на её уизлевскую шевелюру и фыркнул:

— Вот ведь… Похоже, нам нужна ещё парочка-другая наручников…

Рон увидел: двери Зала распахнулись и вошёл стражник, волоча яростно извивающуюся, брыкающуюся и лягающуюся пленницу, каштановые локоны которой не давали юноше рассмотреть её лицо.

…Гермиона! — осознал он с невероятным облегчением; насколько это было возможно, подполз и выглянул из-за края платформы. — Я знал, знал, что с ней всё будет хорошо!

За Гермионой появился подавленный Гарри со связанными за спиной руками, следом — Драко. Последний был весьма взъерошен, и его угрюмый вид ясно говорил о том, что он утратил надежду на лёгкий выход из этой передряги.

Гермиона шипела и плевалась, что-то вопя о том, что желает быть прикована рядом с Гарри, — в результате её, естественно, прикрутили к стене на самом краю, в стороне от остальных.

…Что-то на неё это не очень похоже, — отметил Рон, однако мысль едва ли задержалась в его голове, потому что тут он увидел Джинни. В отличие от прочих, при ней охраны не имелось — если, конечно, не считать охраной темноволосого Тома Реддла.

И тогда как остальные вид имели затрапезный и порядком измочаленный, то, облачённая в синий атлас, по которому струились рыжевато-золотистые волосы, Джинни буквально лучилась. Она не выказала никакого сопротивления Тому, тщательно заковавшему её в кандалы подле Гарри, — тот поприветствовал гриффиндорку сдержанным кивком. Драко, размещенный между Гермионой и Гарри, и вовсе не взглянул в её сторону, когда Том, склонившись, однако не отрывая от девушки пристального взгляда, сомкнул наручники на тонких запястьях.

…Мамочке бы это не понравилось, — истерически оценил Рон, когда Том шагнул назад, дабы со стороны оценить результат своих трудов.

— Весьма соблазнительно, — подытожил он наконец. — Будто Андромеда в ожидании Гидры.

— Не Гидры, а Кракена,[2] — встрял Драко, закатив глаза к потолку.

— Ничего подобного, — заупрямился Том. — Это была Гидра.

— Кракен, сказано же. Эх ты, сопляк-недоучка. Можешь мне не верить, но книги созданы не только для того, чтобы увековечивать в них твою бездарную суетливую юность. Некоторые люди — страшно подумать — их просто читают.

Том посмотрел на Вольдеморта:

— Можно, наконец, выпустить ему кишки?

Люциус отрицательно покачал головой.

— Пока нет. Он ещё может нам пригодиться, — загадочным тоном пояснил он.

Губы Тома дрогнули, однако он промолчал, изыскав возможность ответить без слов: внезапно наклонился и с силой впился поцелуем в губы Джинни. Видя, как оцепенела сестра, Рон внезапно вспомнил, какой она явилась к нему в видении: мёртвая, со сломанной шеей, разметавшаяся на кровати в алом пламени волос.

Он отвернулся.

Джинни смотрела в спину отходящему от неё Тому, все ещё чувствуя на губах горечь его поцелуя. Она прекрасно осознавала, что могут думать о ней остальные — за исключением Гермионы: кто-кто, а та непременно должна понимать. В конце концов, Джинни же просто следовала её указаниям, а вовсе даже не хотела Тома, не вожделела его прикосновений — как, собственно, не мечтала и о холодящей запястье стали, не смаковала сладкий яд его красоты.

Равно как она едва ли рассыпалась бы в благодарностях за ту свободу, что дало ей следование словам Гермионы, приказавшей отвечать на ласки, принимая его смертоносное восхищение.

Размечтались.

Крепя оковы вокруг её запястий, он, склонившись, шепнул ей прямо в ухо слова заклинания, много-много лет назад начавшего это безумие:

— Как прочной нитью связан ты, да будешь ты ко мне привязан…

Вольдеморт поджидал Тома в пентаграмме, его окаменевшая фигура свидетельствовала о крайнем нетерпении. Белая паучья рука сжимала палочку. У ног свернулся изнемогающий от страха Червехвост, который поддерживал раскрытый фолиант. Люциус замер снаружи — скрещенные на груди руки, каменное лицо.

Ухмыльнувшись, Том шагнул внутрь магического знака, тут же взвившегося живым огнём — теперь не кровь, но пламя вычертило его контуры.

Недалеко от Джинни ахнула Гермиона:

— Началось.

Пентаграмма пылала, и внутри её яростных очертаний стояли друг перед другом Том и Вольдеморт. Рон со своей платформы видел, как Тёмный Лорд нахмурился, приветствуя своего ученика:

— Наконец-то ты осчастливил нас своим присутствием, мой юный падаван.

— Мои извинения, Господин, — Том спрятал улыбку, отвешивая грациозный поклон своей старшей ипостаси.

— Займи место подле меня, — рявкнул Вольдеморт. — Итак, Том, кровопускание. Прошу.

Том поднял взгляд, всё ещё улыбаясь, и Рон увидел — синие глаза зажглись тёмным пламенем, блеснули в радостном оскале острые зубы, взмыла вверх рука. Выстрелил с кончиков пальцев яркий зелёный луч, и в тот же миг тело Рона пронзила невыносимая боль, к рукам будто приложили раскалённую кочергу. Он взвыл, забился в своих оковах, но цепи держали крепко — и вот загудели вены, словно к ним припала стая голодных вампиров. Рон захрипел, когда хлестнула горячая кровь, стекая по пальцам и барабаня по мраморному полу далеко внизу.

— Рон!

Гермиона услышала крик Джинни и увидела отчаянно извивающегося на платформе и воющего от боли Рона. Она обернулась к Гарри — тот замер, бледный, будто окаменевший. Драко, впившись зубами в нижнюю губу, тоже не отрывал от Гарри глаз.

…Началось, — подумала Гермиона. — Так вот что решил продемонстрировать нам Вольдеморт: умирающие один за одним друзья — и умирающие каждый раз во всё более ужасных муках. До тех пор, пока не останется один Гарри.

Джинни, всхлипывая, силилась вывернуться из своих оков, взывая то к Тому, то к собственному брату. Какая-то часть Гермионы искренне её жалела, другая же, более бессердечная, хотела надавать по физиономии, заставив замолчать: какой смысл молить Тома о помощи или милосердии, если сам смысл этих слов ему неизвестен?

Тот стоял подле Тёмного Лорда, удовлетворённо ухмыляясь при виде забрызганного роновой кровью пола и слушая, как она шипит, испаряясь при соприкосновении с пламенеющими линиями пентаграммы, заставляя их при этом сиять всё ярче и ярче, а языки пламени — взвиваться всё выше и выше, пока всё очерченное пентаграммой пространство не замерцало. А в тот момент, когда и Четыре Благородных Объекта — Зеркало и Чаша, Кинжал и Ножны — полыхнули свирепым жаром, словно четыре факела, зрелище и вовсе стало завораживающе-прекрасным.

Гермиона быстро прикинула: итак, Рону пустили кровь, значит, на всё про всё у них в запасе есть от силы минут десять — двадцать, пока не наступит шок. За шоком почти сразу последует смерть. Хорошо ещё, что Том полоснул именно по запястьям — целься он в артерию, они были бы здорово ограничены во времени…

Подняв руки насколько позволяла цепь, она запустила пальцы за шиворот футболки в поисках засунутой под бретельку бюстгальтера шпильки, которой тут же и начала ковырять в замке своих наручников.

Вольдеморт вскинул свои затянутые в чёрное ладони к небу, взирающему на происходящее сквозь разверстый потолок Церемониального Зала, и запел:

— Fulmen evoca! Callis inveni! Exitum repta! Exitum! Exitum!

Едва зазвучал его голос, как странный свет внутри пентаграммы из белого стал зелёным, от пола заструился серебристый туман, обвивая ноги и в конце концов полускрыв замершие в пятиконечной звезде фигуры. Он напоминал прикосновение прохладных пальцев. Драко попробовал его вкус на своих губах и передёрнулся: горечь. Хуже, чем алоэ.

Он повернулся.

— Гарри…

Судя по всему, гриффиндорец не слышал: он смотрел куда-то перед собой, и его губы, его стиснутые кулаки сейчас были совершенно белыми, а ногти — Драко видел — глубоко впились в ладони. Было непонятно, смотрит ли он на Рона, чьи конвульсии уже затихали, или же на Вольдеморта. А может, и вовсе на Люциуса, бесстрастно застывшего за периметром пентаграммы. Отец то опускал руки, то снова скрещивал их на груди, и Драко заметил яркую вспышку малфоевского перстня на пальце.

Драко опустил взгляд к собственной руке — там горело точно такое же кольцо. Помнится, в детстве он всё никак не мог дождаться мига, когда подрастёт, чтобы тоже носить его на пальце, впечатывать в мягкий воск свои инициалы… Он помнил, как переливался камень на свету, когда отец подкидывал его, ещё совсем ребёнка, вверх… боль в груди, всколыхнувшаяся при этом воспоминании, оказалась настолько остра, что Драко не усомнился — это просто яд обжёг его изнутри.

А правда состояла в том, что он так и не смог в это поверить. Он любил своего отца по-детски бессознательно, всегда при этом отдавая себе отчёт в иной природе отцовской любви к нему — у Люциуса это было обдуманное чувство, выверенное с точки зрения того, что оно могло дать чести семейства Малфоев. Драко знал — отец бы равнодушно взирал на кровь собственного сына, безучастно внимал его воплям; он помнил всё — и птиц со свёрнутыми шеями, и утыканные гвоздями стулья, и шрамы на спине, складывающиеся в его собственную фамилию…

…Я — Малфой.

Слабое утешение.

И всё же… Пусть обусловленная, отеческая любовь всё же оставалась любовью, ведь отец бы мог и вовсе не испытывать никаких чувств. А он являлся его плотью и кровью, его практически безупречно сработанной копией — так неужели это абсолютно ничего не значит? Ведь даже Вольдеморт — и тот, похоже, проявлял некие отцеподобные чувства по отношению к своей юной ипостаси, тогда как Люциус и бровью не повёл в свете близящейся смерти сына.

«Я молод. У меня еще могут быть дети».

Драко отвернулся от отца, слишком невыносимым для него было зрелище; теперь перед ним обвисла в кандалах Джинни, а за ней Гермиона теребила свои наручники так, будто собралась оторвать себе запястье.

…Гермиона верна себе… Даже в такую минуту она пытается бороться до конца.

Дальше — Гарри, и сейчас Гарри смотрел на Драко в упор, и зелень его глаз мерцала, будто воды далёкого озера. Кажется, он собирался с силами в преддверии чего-то.

— Малфой… Когда я велю тебе закрыть глаза, ты их закроешь, хорошо?

— Хорошо, — ошеломлённо кивнул слизеринец. — Как скажешь.

Цепи зазвенели, когда Гарри качнулся к Драко, но даже вытянувшись изо всех сил, юноши смогли только соприкоснуться кончиками пальцев. Драко сглотнул горький осадок во рту.

— Поттер, ты…

Гарри смотрел вверх:

— Малфой… Небо…

Драко резко поднял голову: сквозь проём он мог видеть чёрное небо, утыканное ледяными блёстками звёзд. Но вот оно заклубилось, будто закипающее в котле зелье: заструились примеси золотого, фиолетового и серебристого — словно сам небесный свод собрался расколоться. Зазмеились чёрные молнии, одна из них сквозь отверстие в крыше ринулась вниз, вонзившись у самых стоп Вольдеморта. Том дрогнул, но сам Тёмный Лорд лишь откинул назад голову, вознося свои песнопения к небесам:

— Fulmen evoca! Fulmen evoca! Fulmen evoca!

Четыре Благородных Объекта оторвались от земли и зависли в воздухе на уровне глаз Вольдеморта, каждый над своим лучом звезды, соединённый с остальными голубоватыми энергетическими нитями. Следующая молния ударила в Зеркало, однако оно не раскололось, как того ожидал Драко, а засияло жутким, выжигающим глаза серебристым светом. На поверхности, выныривая из неведомых глубин, как тела утопленников — из воды, начали появляться письмена.

Вольдеморт смолк. Схватив Зеркало, он дёрнул его к себе, открыл рот и прокричал слово, которого Драко расслышать не смог.

Воцарилась абсолютная тишина. Даже ветер стих. Осталось лишь эхо Слова — оно затаилось где-то в подсознании Джинни, трепыхаясь пойманным в паучьи сети мотыльком.

Зеркало треснуло.

Вольдеморт хрипло закричал, обратив взгляд к небесам, и они окрасились багрянцем. И вдруг их разверз крик — жуткий рёв, нечеловеческий, да и вовсе неземной, как если бы само небо зашлось от ярости.

Драко услышал, как ахнул Гарри.

— Зажмурься!! Зажмурься, Малфой!

Драко закрыл глаза, и мир вокруг взорвался.

— Глаза! Закройте глаза! — кричала Гермиона, и Джинни послушалась, на всякий случай загородив лицо ещё и руками. Земля под ногами тряслась и дрожала, потом ужасающе запахло чем-то горелым, разом стало горячо, будто пламя прожгло одежду и теперь лизало тело, опаляло невероятным жаром лёгкие, заставляя задыхаться и кричать от боли.

Она была не единственной, кто орал, — остальные последовали её примеру, и она слышала заглушающие завывание ветра и громовые раскаты вопли и визг: ревел, будто буйнопомешанный, Вольдеморт, и… неужели Том тоже кричал? Джинни едва не открыла глаза, но внезапно запястий кто-то коснулся, и в тот же миг кандалы, удерживающие её у стены, ослабели и свалились. Джинни качнулась вперёд, едва не упав, но оказалась подхвачена сильными руками.

— Теперь можешь смотреть, — разрешила Гермиона.

Глаза Джинни немедленно распахнулись — она увидела стоящую перед ней Гермиону, всю в саже и копоти. За её спиной Гарри освобождал Драко, придерживая слизеринца за плечи. Юноши уставились на середину комнаты, где в центре ещё пламенеющей пентаграммы крутился визжащий Вольдеморт. Вот он потянулся, чтобы схватить Тома, удивлённо отшатнувшегося прочь, вот рука яростно вцепилась в край платформы, накренив её, и Рон кулем перевалился через край, рухнув на Тома и сбив его с ног. Тёмный Лорд продолжал верещать — тонко и безумно, будто полицейская сирена.

— Господи боже мой… — прошептала Джинни. — Что такое творится-то? Я думала, церемония должна сделать Вольдеморта всемогущим…

— Именно, — мрачно согласилась Гермиона. — Если бы все прошло как надо.

Она жестом подозвала Гарри и Драко.

Теперь от пентаграммы валил чёрный дым, почти растворяя запертые в ней фигуры, но Джинни всё ещё различала вопящего и дёргающегося Тёмного Лорда, вновь и вновь вздымающего к небу левую руку. У дальней стены, разинув рот в полном ошеломлении, таращил глаза Люциус, не выказывающий меж тем ни малейшего желания помочь своему господину. Ни Тома, ни собственного брата Джинни больше разглядеть не могла.

— Ты-таки сделала это, — весь в разводах копоти, Драко задыхался рядом с Гермионой, глядя на девушку полуобвиняюще-полупотрясённо. — Но — чёрт тебя побери — что же ты конкретно сделала?!

— Двойная трансфигурация, — спокойно пояснила Гермиона. — На деле довольно просто, но сейчас не до объяснений, нам нужно вытаскивать Рона. Гарри, твои ножны?.. — она протянула руку.

Не сводя с подруги полных любви и лёгкого ужаса глаз, Гарри обнажил меч Гриффиндора и подал ножны.

— Поверить не могу, что всё получилось.

— Конечно, получилось, — Гермиона заткнула ножны за пояс. И ахнула. Джинни проследила за её пристальным взглядом: в дыму пентаграммы возник человек.

…Рон, — осознала она.

Вот только Рон не шёл: будто подвешенный на невидимой паутине, он плыл вперёд, несомый некой силой. Голова свесилась на грудь, а руки с глубокими ранами на запястьях болтались по бокам.

— Рон… — прошептала Джинни, срываясь навстречу брату, однако её остановила железная хватка Драко.

— Жди, — скомандовал он. — Его нам принесут.

Так и случилось: Рон рухнул к ногам друзей марионеткой с перерезанными нитями. Воздух за ним замерцал, и из-под соскользнувшей с плеч мантии-невидимки появилась Рисенн, чьё белое платье было до талии перемазано кровью. В крови же были и её обнажённые руки.

— Вам бы лучше поторопиться, — во взгляде дьяволицы читалась почти тревога. — Он долго не протянет.

Джинни проглотила рыдание и, едва хватка Драко на руке ослабла, опустилась подле брата. Рон был ужасающе бледен, залит кровью — даже рыжие волосы спеклись и стояли торчком. Она легко коснулась его холодной щеки.

— Гермиона… Можно что-нибудь…?

Однако Гермиона сделала нечто очень странное: она расстегнула одну из своих удерживающих волосы заколок — ярких, сверкающих — подарок Блэз, взглянула на неё и прошептала:

— Resolvo veneficus. Veritas.

Поблескивающая на ладони безделушка затрепетала и на глазах потрясённой Джинни дёрнулась вверх, меняясь в размерах. Крошечные камушки замерцали крупными изумрудами на ручке огромной серебряной чаши, поверхность которой покрывал рисунок в виде волн и чешуи, а сама она мерцала, будто была наполнена жидкостью.

Чаша.

— Так вот что ты сотворила… — с восторженным изумлением выдохнул Драко. — Та фляжка вовсе не являлась Чашей — это была трансфигурированная под неё фальшивка! А Вольдеморт не додумался проверить, посчитав, что ты едва ли стала бы прятать нечто, не являющееся на деле настоящей Чашей! Гермиона, ты гений, ты…

— Потом, Малфой, — перебила Гермиона и поднесла край Чаши к губам Рона.

Ему в рот полилась вода, стекая по подбородку.

— Ну же, Рон… — прошептала Гермиона. — Ну же, давай…

Он поперхнулся. Закашлялся, плюясь, и в тот же миг румянец проступил на щеках. Раны на запястьях исчезли, затянувшись сами собой. Глаза открылись — синие, ясные. Он заморгал, с недоумением обозревая своё окружение:

— Это… Всем привет.

Гермиона разрыдалась.

— Боже мой… — пробормотал Рон.

— Рон! — Джинни кинулась к нему, сдавив в объятиях.

Он обнял её в ответ и неуклюже похлопал по спине:

— Ну… это…

— Я думала, ты… — шмыгала носом Джинни.

— Да я и сам так думал, — Рон сел и огляделся: клубился дым, грозилось небо, завывал и метался запертый в пентаграмме Вольдеморт. — А это ещё что за чертовщина?

— Церемония провалилась, — коротко пояснила Гермиона. — Один из Объектов, которые пытался использовать Вольдеморт, оказался вовсе не Благородным, так что всё пошло наперекосяк. И теперь он в пентаграмме как в капкане.

— Отлично! — кивнул Рон и встревоженно уточнил: — Ведь это хорошо, правда?

— Пока да, — согласилась Рисенн. — Должна заметить: ещё минут десять, и эффект ослабнет. Тогда он освободится. И здорово рассердится. Так что советую вам убегать немедленно.

— Я не побегу, — мотнул головой Гарри, взглянул на Рона — и взгляды гриффиндорцев встретились. Гарри увидел в глазах друга печаль, и упрямство, и сожаление, и неловкость.

— Гарри… Если бы я…

— Давай, — Гарри подал ему руку. — Если ты… В общем, твоя помощь нам бы пригодилась.

Секунда колебания — и Рон принял протянутую руку, позволив Гарри помочь ему подняться. Юноши стояли и смотрели друг на друга, неуверенные, имеют ли право на дурацкие ухмылки. Драко отвёл от гриффиндорцев глаза — и окаменел:

— Мать твою, — выразительно произнёс он. — Гляньте-ка, не все у нас застряли в пентаграмме.

Из заволокшего комнату дымного тумана выбирался ещё один человек. Полосатый от сажи и гари, в окровавленной, превратившейся в грязное рубище изящной мантии, с припорошенными золой белокурыми волосами… — вот и рассеялись его чары, — поняла Джинни.

— Том… — прошептала она. — Но я считала…

— Это было не его заклятье, — пояснила Гермиона, — так что он не заперт в пентаграмме, как Вольдеморт.

Она нетерпеливо оглянулась на Гарри:

— И что делать будем?..

Том проплёлся ещё несколько футов, проморгался, и его взгляд немедленно метнулся к Джинни. Едва их глаза встретились, девушка попятилась к Драко. Том резко поднял вверх левую руку, что-то зарычал, однако ничего не случилось, и тогда с перекошенным от ярости лицом, осклабясь, он пулей кинулся из Зала.

Джинни мигом оказалась на ногах:

— Нет! Мы не можем ему позволить…

— Стой! — вцепившийся в её руку Гарри повернулся к Драко: — Малфой, ты знаешь это местечко лучше остальных. Может, ты…

— Я за ним, — кивнул слизеринец и бросился за Томом. Огромные двустворчатые двери так и не закрылись за его спиной.

Гарри выпустил руку Джинни.

— Если Том свободен, значит, Люциус… — начал он, обращаясь к Рону, но договорить не успел: почувствовав свободу, Джинни сорвалась с места, помчавшись следом за Драко.

Произнеся слово, о существовании которого в лексиконе друга Гермиона даже не подозревала, Гарри метнулся следом, однако Гермионе-таки удалось в последний момент ухватить его за рукав:

— Не надо. Драко всё равно не позволит ей пойти с ним.

— Надеюсь, что так… — покосился на Рона Гарри.

— Там она будет в большей безопасности, согласись? — сухо буркнул Рон, разворачиваясь к пентаграмме, все ещё дышащей огнём и сажей. — Хотя, может, мне стоило…

— Я схожу за ней, — вызвалась Рисенн, легко, будто дымок, поднимаясь на ноги. — И уберегу от опасности, — дьяволица исчезла в дверях вихрем чёрных волос.

Полный сомнений взгляд Гарри вернулся к Гермионе.

— Она как-то уж слишком услужлива…

— Да, — невозмутимо согласилась девушка, взмахом палочки ретрансфигурируя Чашу обратно в заколку.

— Меня терзают смутные сомненья, что без тебя тут не обошлось.

— Как знать, как знать… — согласилась Гермиона, цепляя заколку на волосы.

— То есть поделиться со мной ты не собираешься, я правильно понял?

— Поверить не могу: неужели только я храню секреты, связанные с Рисенн? — Гермиона принялась отряхивать свою паддлмерскую майку.

Гарри, открывший от неожиданности рот, выглядел настолько прибито, что она даже его пожалела. Но он сам виноват: сомкнул, можно сказать, губы с этим суккубом спустя всего лишь несколько дней после их разрыва. И ничего ей не сказал.

Вот и жалей его после этого.

С другой стороны — она целовалась с Драко, не рассказав об этом Гарри… Хотя ей и возможности-то поговорить с ним не выпало: разве что тогда, когда Драко оставил их с Гарри наедине в спальне… Может, действительно следовало бы… Бож-же…

— Гарри, — начала она, — слушай, я должна тебе признаться, что мы с Драко…

Рон перебил её сдавленным рычанием.

— Вольдеморт… — невнятно пробормотал он, тыча пальцем. — Он почти выбрался из пентаграммы. Слушайте, может, нам стоит…

Гарри уже выхватил гриффиндорский меч.

— Я туда.

— Ни за что! — быстро запротестовала Гермиона. — Гарри, ты не можешь…

— Я должен, — он поднял на подругу упрямые зелёные глаза. — И тебе это известно.

— А если просто некий символический жест, Гарри…

— Нет. Ты же слышала Рисенн: пентаграмма долго не протянет. И что потом? Удерём? Пусть он не овладел божественной силой, он всё равно достаточно могуч. Пока же он связан, ошеломлён, ослеплён — следовательно, у меня есть шанс. У нас есть шанс.

— Значит, позволяешь нам пойти с тобой, — Рон быстро встал подле Гарри.

— Ничего подобного, — мрачно отрезал тот. — Лучше б вы ждали меня тут.

— Ни за что, — встряла Гермиона.

— И никогда, — поддержал её Рон, не сводя с пентаграммы полных ненависти глаз. — Он пытался меня убить, высосав всю кровь… Это не считая похищения и пыток. Нет уж. У меня тоже есть к нему счёт, Гарри.

Гарри кивнул.

— У тебя хоть палочка-то имеется?

— Не-а, они всё у меня отобрали.

— Протяни-ка руки… — когда Рон это сделал, Гарри перестегнул ему свои порядком потёртые кожаные манжеты. — Они помогут.

Рон растерянно захлопал глазами, не сводя взгляда со своих рук.

— Очень элегантно…

— Трепещите, белки, — Гарри развернулся к Гермионе до того, как она успела спросить его, что он имел в виду. — Гермиона?

— У меня есть палочка, — упрямо запротестовала девушка, однако в тот же миг его руки обхватили её, стиснули. Их тела разделил меч Гриффиндора.

— Я люблю тебя, — он больно поцеловал её в губы, отступил, и меч, зацепившись, разорвал край её футболки — Гермиона ахнула, улыбнулась сквозь залившие лицо слёзы…

— Береги себя, Гарри… — она всегда признавалась ему в любви именно так.

Он кивнул и повернулся к Рону, продолжавшему демонстративно изучать свои кожаные браслеты:

— Ну, мы готовы?

Она мгновенно вспомнила, как зимней морозной ночью в Хогсмиде они втроём, преклонив в снегу колена, поклялись не разлучаться до самого конца. И вот — конец уже близок, а она совершенно к нему не готова…

— Готовы! — солгала она.

Рон кивнул. Гарри пошёл к пентаграмме, друзья двинулись следом — как делали все семь прошедших лет.

…Боже, храни Гарри… — подумала Гермиона, глядя на шагнувшего в магический знак юношу. Рон нервно улыбнулся, и она попыталась сделать то же самое… В этот момент её что-то ударило, отшвырнуло в сторону.

— Ах ты, сучка…

И она встретилась взглядом с холодными серыми глазами обладателя этого ледяного голоса.

Люциус Малфой.

— Драко, подожди!

Уже миновавший полкоридора, он обернулся с громким проклятьем.

— Куда тебя понесло?! Ты что — не слышала, что сказал Гарри?!

Джинни остановилась, протянув руки:

— Так нечестно! Это я должна была пойти за ним.

— Или не ты, — горькая улыбка исказила губы Драко. — Помнится, ты никогда не могла отказать этому парню.

— Неважно! Но ты не должен рисковать собой! Это обязана быть я! Я привела его в мир, я во всём виновата!

— Знаешь, я ему напомню это перед тем, как прикончу.

Её губы дрогнули от удивления:

— Прикончишь?.. Но ты не можешь его убить…

— Да ну? И почему нет?

Она на миг замешкалась.

Сказать правду было так просто:

…Потому что если умрёт он, я тоже могу умереть.

Будь это единственная причина, по которой она противилась смерти Тома, она бы без колебаний произнесла эти слова.

Однако всё обстояло не так-то просто.

А потому она промолчала.

— Я так и думал, — подытожил Драко, развернулся и двинулся дальше.

Джинни безмолвно сползла по стене, глядя ему вслед.

Перекосившись от ярости, Люциус застыл над Гермионой. Как и у Тома, его изящная серая мантия сверху донизу была вымазана в копоти, а руки разбиты в кровь.

— Так это твоих рук дело, — прорычал он, недрогнувшей рукой нацеливаясь палочкой ей в лицо. — Паршивая грязнокровка…

…Чаша защитит меня, — подумала Гермиона, однако вопреки всему её сердце отчаянно забилось при виде холодной злобы, льющейся из его глаз.

С ней едва ли кто-либо и когда-либо говорил, задыхаясь от столь лютой ненависти, даже — давным-давно — Снейп. Хотя вот Драко общался с ней именно так, и, не случись всей этой истории с Гарри, возможно, Драко бы вырос в такого же монстра, каким являлся его отец, — с разумом, холодным как зима, и глазами, серыми и колючими, будто сосульки.

— Всё кончено, — сказала она, — вы больше ничего мне не сможете сделать.

— Гермиона, — сквозь дым позвал Рон, — Гермиона, ты… — он осёкся, когда его глазам предстала эта картина. Гермиона буквально видела, в каком направлении помчались его мысли: на руке Рона были ножи… но что от них толку, если у Люциуса палочка? А Гарри был уже внутри пентаграммы и, вероятно, в этот самый момент сошёлся в битве с Вольдемортом…

— Рон! — завопила она, жестом приказывая ему не соваться, и добавила по-идиотски: — Всё в порядке, он ничего не сможет мне сделать…

Люциус визгливо рассмеялся и, схватив за руку, дёрнул, усадив на пол, — прежде чем она успела вырваться, он уже сдирал заколку; через миг та — вместе с изрядным клоком волос — уже была зажата в его руке.

Гермиона вскрикнула, потянулась к ней, но Малфой с силой пихнул девушку обратно на пол — задыхаться от боли и потрясения.

— Я должен был догадаться… По одной только твоей мерзкой физиономии, грязнокровка, когда мы тебя сюда волокли! А я-то решил, будто мне померещилось торжество, мелькнувшее в твоих глазах! А ты не дура, — констатировал он, вертя заколку в пальцах. — Похоже… да, в тебе есть толика коварства, некая злобность, как у крысы или ласки. Я что-то об этом уже слышал: дескать, смешение крови приводит к всплеску примитивной сообразительности. Подсунуть фальшивку Вольдеморту — согласись, трюк-то из дешёвеньких… Но ведь почти получилось, верно?

Он ткнул кончик своей палочки ей под подбородок, заставив поднять лицо.

Худшим в лицезрении Люциуса Малфоя было то, что её не оставляла мысль, будто перед ней нечто вроде эхо Драко: то же точёное лицо, те же черты, тот же тягучий и острый, как алмаз, голос.

— Убирайся от неё, — однако Рон не приближался, боясь любым жестом спровоцировать Люциуса.

Тот рассмеялся резким, издевательским смешком, и в горло Гермионы вжалась палочка, заставив её хрипеть и давиться.

— Avada…

— Нет!!! — Рон вскинул руку, и из браслета на запястье выметнулся нож, во мгновение ока уже пересёкший комнату и вонзившийся в руку Люциуса чуть выше локтя. Малфой, замычав от боли, пал на колени, выронил палочку, а Гермиона, едва переведя дух, тут же сцапала её и махнула в его сторону:

— Stupefy, — прокашляла она.

С конца палочки вырвался сноп света, глаза Люциуса закатились, и он рухнул на мраморный пол, заливая его кровью из раны.

Гермиона потрясённо повернулась к Рону:

— С ума сойти. Где ты так научился метать ножи?

Рон перевёл взгляд на свои руки и робко пожал плечами:

— Ну, типа… где-то научился.

Горький дым. Горечь во рту, горечь в глазах. Ноги жгло даже сквозь ботинки, и Гарри знал: стоит ему упасть — он сгорит заживо. Пот струился по спине, волосы налипли на лоб, меч Гриффиндора бил по ноге и до боли оттягивал руку. Рукоятка уже стала скользкой от пота.

Почему-то никто не упоминает о подобных вещах, когда пишет о героических странствиях и сражениях: ни о том, как сосёт под ложечкой от страха и напряжения, ни о кавардаке в голове, ни о медном вкусе во рту — вкусе ненависти и насилия.

Он слышал вой Тёмного Лорда, и вой становился всё громче по мере того, как Гарри приближался к центру пентаграммы. Вой смешивался с воплями ещё кого-то; Гарри споткнулся и отскочил в ужасе: по пылающему мраморному полу полз Черверхост в дымящейся одежде и с дымящейся — местами красной, а местами уже обуглившейся — кожей.

— Воды… — прохрипел Червехвост, металлической рукой хватая Гарри за полу мантии. — Во имя Господа нашего… умоляю… воды…

Он поднял голову, и Гарри увидел — жар выел ему глаза, оставив пузырящиеся бельма. Юноша вскрикнул от отвращения и ужаса, отпрыгнул, чувствуя подступающую к горлу тошноту. Железная хватка Червехвоста сдёрнула мантию с плеч, оставив Гарри дрожать в куртке и рубашке.

— Хозяин… — хрипел Червехвост, — хозяин, умоляю…

…Он думает, я — Вольдеморт, — с омерзением осознал Гарри.

Тут удушающая завеса густого серого дыма расступилась, пропуская Вольдеморта.

Белоснежная кожа в чёрных разводах. Стискивающая рукоять Кинжала когтистая лапа.

С триумфальным рёвом он рванулся вперёд, погружая клинок Гарри в грудь.

Драко исчез в темноте дальнего конца коридора, и Джинни поплелась к дверям Церемониального Зала. Сердце отчаянно билось в груди — почувствует ли она входящую в тело Тома сталь? Ощутит ли вытекающую из него жизнь? Или же смерть опустится, будто занавес, аккуратно отделив жизнь от того, что ждёт за ней?

А может, и вовсе ничего не произойдёт.

…А может, Том убьёт Драко… — это было бы ещё ужасней, чем собственная смерть, особенно с учётом того, что она и только она окажется причиной. — Трусиха. Трусливая изменница, трусиха — отпустила его, позволив взять на себя твои обязательства.

— Значит, решила не ходить? — поинтересовался голос за плечом.

Повернувшись, Джинни увидела Рисенн, белое платье которой вилось в дымном сквозняке, а ноги вовсе не касались пола.

— Полагаю, тебе моя защита не нужна.

— Он не разрешил мне пойти за ним, — отрезала Джинни. — Кстати, твоя помощь мне действительно не нужна.

— Уверена, он будет цел и невредим, — рассмеялась дьяволица и крутанулась на носках. Чёрные волосы медленно взлетели шатром, будто ленты вокруг Майского Дерева.

— Кто будет цел и невредим, — с подозрением уточнила Джинни, — Том или Драко?

— Какая разница? Ты же сохнешь по обоим, насколько мне известно, так что как фишка ни ляжет, ты всегда в выигрыше.

— Неправда, — куда более резко, чем ожидала, возразила Джинни, — Том должен умереть. Я бы сама его убила — если… если бы смогла… — скомканно закончила она.

— Ты бы могла разбить его чёрное сердчишко, — жизнерадостно заметила Рисенн, закончив вращаться. Волосы смоляными мазками лизнули белую кожу и платье.

— Ещё никто не умирал от разбитого сердца, — сварливо буркнула Джинни.

— Не скажи, не скажи, — склонила голову демонесса. — А он забавный: временами мне кажется, что от него исходит сама темнота, но иногда будто мерцает нечто человеческое…

…Симус, — подумала Джинни, и что-то трепыхнулось в её подсознании.

— Ты ведь высасываешь души, верно? Ведь тебя именно потому и называют суккубом, верно?

Рисенн заморгала:

— С этимологией у тебя некоторые нелады, однако ход твоих мыслей мне нравится: я действительно вытягиваю из мужчин души и питаюсь их силой…

— Ах-ха, — трудолюбиво призадумалась Джинни, — весьма интересно…

Удар отбросил Гарри назад. Злобный смех Вольдеморта звенел в ушах. Гарри опустил взгляд, увидел торчащий в груди кинжал и осознал, что его вот-вот вырвет.

Но боли не было.

Да-да, странно: совсем не было боли.

Кинжал проткнул куртку аккурат над сердцем. Он ждал подтёков крови.

Ничего.

Вольдеморт перестал хохотать.

— Ты, — зашипел он, тыча в Гарри паучьим пальцем, — это все из-за тебя! Из-за тебя провалилась церемония! И твоя смерть — ах, какую я заготовил для тебя смерть! Твоя пытка длилась бы вечность!

Он снова поднял руку, махнул в сторону Гарри, зашипел — но ничего не произошло, и тогда он опять завыл, грозя небу кулаками.

— Даже этого меня лишили — шанса раздавить тебя собственной рукой!

…Он утратил силу магида, — понял Гарри. Мысли на удивление прояснились — наверное, от шока. Он сделал шаг назад, обхватил рукоять торчащего из груди кинжала и дёрнул.

Раздался скребущий звук. Кинжал лёг в руку.

— Хозяин!.. — теперь Червехвост, обожжённый и окровавленный, переполз к ногам Вольдеморта. Из его горла вырвался жуткий хрип. — Хозяин, если можете мне помочь — умоляю… помогите!

Перекосившись от отвращения, Тёмный Лорд потянул из его рук свою мантию:

— Пусти! Как смел ты коснуться меня без моего на то дозволения?! Немедленно убери от меня свои грязные лапы!

— Но Хозяин… Хозяин… я ведь умру… — завыл Червехвост, сжимая пальцы ещё крепче. — Воды, Хозяин, умоляю — капельку воды… Вы же обещали мне вечную жизнь, Хозяин!

Гарри смотрел на кинжал в своей руке, на клинке которого не осталось ни следа крови. Потом дотронулся до груди. Боли не было — только дырка на куртке, а под ней — что-то плоское и твёрдое. Внутренний карман. Гарри попятился ещё и вытащил книгу.

Кодекс Поведения Семейства Малфоев.

Теперь — с дырищей посредине, проделанной кинжалом.

— Драко меня прибьёт, — сообщил Гарри аккурат в тот момент, когда Вольдеморт, оскалившись, яростно пнул Червехвоста в голову — тот съёжился и рухнул кулем. Тёмный Лорд тут же снова развернулся к Гарри, и глаза его удивлённо прищурились:

— Что за …?

Гарри отшвырнул кинжал и наподдал ему ногой, усылая подальше.

— Хочешь убить меня — придумай что-нибудь получше.

Том находился в куда лучшей форме и бегал быстрее, нежели Драко, а потому наверняка сумел бы улизнуть, не знай последний крепость как свои пять пальцев. Так что едва Том сбежал с лестницы и нацелился на огромную двустворчатую дверь, от которой дорога вела прямиком к воротам замка, как Драко со своим Terminus Est в руке выскочил перед ним невесть откуда.

— Уже уходите? — нахально поинтересовался он, помахав рукой.

Из глотки Тома вырвалось рычание: все так тщательно продуманные и аккуратно выстроенные планы рушились буквально на глазах.

Он ещё чувствовал копоть на губах, эхо воплей Вольдеморта по-прежнему отдавалось в ушах; а ведь главная промашка состояла в том, что он доверил детали церемонии своей старшей ипостаси. Он понятия не имел, где тот совершил ошибку, но, похоже, ошибка оказалась не из мелких, коли в результате Церемонии они не взлетели к высотам всевластья, а лишись магии, с трудом уцелев.

Словом, Тому сейчас было не до глупых подростковых игрищ.

— Прочь с дороги, — зашипел он, наступая на Драко.

— Бог мой, да ни за что, — Драко поднял руку, и острие меча теперь указывало прямо на Тома. — Боюсь, пройти будет непросто, — как это обычно сообщает нам Снейп перед экзаменами по Зельям.

— Кончай нести бред и прочь с дороги, а то я…

— А то что? — глумливо передразнивая мимику Тома, поинтересовался Драко. Серые глаза горели расплавленным серебром. Глаза его отца. Хотя Люциус никогда не взирал на Тома с подобной ненавистью. — Коль я не ошибаюсь, ты лишился своего волшебства, да и драться сейчас едва ли способен, — он поднял меч ещё выше, и теперь Том мог разглядеть вытравленный на лезвии рисунок. Чёрные розы. — Ежели собрался мне угрожать, выбирай угрозу получше.

— Я не вооружён — ни палочки, ничего, — заметил Том. — Ты же не будешь…

— Ещё как буду! — рассмеялся Драко. — Ты меня с Гарри не путай.

Он шагнул вперёд настолько быстро, что Том едва ли заметил само движение, лишь услышал шорох разрезанной ткани: одежда соскользнула с плеч, обнажив тело. Том не мог оторвать взгляда от крови, засочившейся из раны на плече.

— Я прирежу тебя, как раньше перерезал всю твою стражу, — бесстрастно сообщил Драко. — Разве что удовольствия от процесса получу значительно больше.

— Но…

Том всплеснул руками, будто в отчаянии, хотя на деле его остро отточенный ум уже просчитывал варианты: Драко вооружён и очень опасен, однако при всём при том очень слаб — едва жив. И наверняка уже практически слеп. Шанс сбежать ещё есть: можно быстро схватить меч одного из павших охранников и, уповая на превосходящие физические возможности и элемент неожиданности, прорваться.

— Убивать безоружного — это подло и трусливо. Твой отец бы…

— Вот только отца моего сюда не приплетай, — рявкнул Драко, чьи глаза сверкнули. Однако он тут же взял себя в руки. — Я полагаю, удушение ничего не подозревающей проститутки — яркое проявление доблести. Я видел, что ты сотворил с той девчонкой в Полночном Клубе.

— Это же всего лишь проститутка, — Том попятился, и нога наткнулась на тело одного из стражников.

— «Но это было в другой стране. К тому же девка умерла», — Драко крутанул меч. — Получше ничего сочинить не мог?

— Ни к чему цитировать Марло, — Том взглянул под ноги. Всё, что теперь осталось — наклониться и схватить короткий кинжал. — Это просто несчастный случай, я не собирался её убивать. Хотел только по-взрослому позабавиться…

— А Пенси Паркинсон? С ней ты тоже позабавился? Странные у тебя забавы: убивать девушек.

— Нечего было стоять у меня на дороге. И потом, она — член семьи отступников. Я убил свою собственную родню, почему должен церемониться с ней? — он ухмыльнулся, склонив голову. — Должен признать, странно слышать из твоих уст обвинения. Если память Симуса Финнигана не врёт, ты когда-то не слишком-то отличался от меня.

— Когда-то, — голос Драко не выказал никаких эмоций, однако кончик меча дрогнул.

— Так что там насчёт иной страны? — хмыкнул Том. — До того, как любовь тебя исцелила? Ах, как трогательно.

Меч задрожал сильнее, и Том почувствовал себя ещё уверенней: если он сможет взбесить Драко, чтобы тот кинулся на него, то как раз успеет сцапать кинжал. А лучший соперник — разгневанный. Его победить куда проще.

— Валяй дальше, — пригласил Драко. — Уж не собрался ли ты мне сказать, что я куда милей, когда расстроен? Или такие банальности ты приберегаешь для Джинни?

Собственные слова с исполнении Драко заставили Тома вытаращить глаза. И запоздало осознать, что меч подрагивал в руке Драко не от гнева, а от смеха.

Он смеялся над ним.

— О, Джинни, — тоненьким голоском проскрипел Драко, — я предпочитаю, когда твои волосы распущены, — он ухмыльнулся. — Да-да, я там был. Играл под кроватью в прятки с домашними тапками. А с Джинни ты прервал меня на самом интересном — прикинь, как не повезло! Мы могли бы чудно провести время, загляни ты чуть попозже. Я как раз развлекался, соединяя веснушки чуть выше её попки: ты в курсе, что если сделать это, получится карта Бирмингема?

Том разинул рот. В нём бушевала разъедающая вены ярость: ничего подобного он прежде не чувствовал. Это душило его. Он не мог вздохнуть.

— Бедняжка, она так беспокоилась, что я могу пораниться, отправляя тебя на тот свет, — Драко поднял руку, демонстрируя Тому ленту на запястье — когда-то белую, теперь же рваную и окровавленную. — Она даже дала мне её в знак любви. Помнишь?

Заревев, Том схватил кинжал и кинулся на Драко. Он бы, конечно, предпочёл распахать им горло врага, однако гнев помешал точно прицелиться, и вместо этого клинок ткнулся Драко в плечо. Слизеринец зашипел, зачертыхался, отшвырнул бессмысленный в бою на такой дистанции меч и, схватив Тома за грудки, толкнул в сторону — тот шлёпнулся на спину, задохнувшись от удара, и вцепился Драко в ремень, пытаясь увлечь противника за собой.

Упершись коленом в грудь Тома, Драко выдернул кинжал из собственного плеча и поморщился при виде лезвия, испачканного серебристой кровью. Кончик кинжала ткнулся врагу в горло. Сопротивление мгновенно исчезло: Том оцепенел. Драко надавил сильнее. Вот лопнула кожа над кадыком, и Том почувствовал стекающую за воротник кровь.

…А он и правда сейчас это сделает, — со смесью удивления и испуганного бешенства осознал он. Серые глаза Драко были совершенно спокойными. — Он перережет мне глотку и с улыбочкой отправится восвояси. А Люциус-то считал своего сына слабаком…

Драко занёс кинжал:

— Усни, о милый принц, спокойной ночи. И чтобы приснились тебе уроды погаже. И пусть они тебя пытают пострашнее. Как жаль, что мне не суждено этим полюбоваться.

Клинок полетел вниз…

— Она умрёт, если ты меня тронешь! — заорал Том.

— Что?! — выдохнул Драко, отдёргивая кинжал, находящийся уже в полудюйме от глотки врага.

— Джинни… — тот задыхался от страха, — мы с ней связаны… Умрёт она — умру я. Умру я… — он растянул губы в усмешке, раскинул руки, — мы, конечно, не знаем наверняка, однако, полагаю, это не улучшит её здоровье. Если, конечно, она вообще выживет.

Драко не шевельнулся. Он растерянно смотрел на Тома, забыв закрыть рот.

— Знаешь, а ты действительно симпатичней, когда расстроен, — сообщил Риддл. — Кто бы мог подумать?..

В воцарившейся тишине Гарри услышал резкий вздох Вольдеморта.

— Ты… — просипел Тёмный Лорд, — как?..

— Знаешь, мне всегда казалось — уж если ты меня прикончишь, то сделаешь это палочкой. А не вынырнув из тумана за спиной.

— Моя палочка разрушилась вместе с Зеркалом, — холодно сообщил Вольдеморт. — Итак, ты снова уничтожил всё, чем я владел. Ты — глупый недомерок-полукровка, сын трусов и предателей, укравший мою жизнь, мою победу и лишивший меня права даже на месть, — он сделал ещё один шаг к Гарри, и холодный отвратительный свет зажёгся в его взоре. — Ты, кому была отведена участь муравья на моём пути, разрушил всё с такой лёгкостью. Так скажи, что же я совершил, чтобы заслужить это?

— Ух ты! Желаешь списочек? — мысленно извинившись перед Драко, Гарри отшвырнул в сторону семейный кодекс Малфоев и освободившейся правой рукой вытащил из-за пояса палочку. В левой он держал меч — легко и свободно, как научил его Драко: сам он терпеть не мог сражаться левой рукой, однако слизеринец вечно настаивал и всё-таки добился своего.

Гарри поднял палочку.

Вольдеморт замер.

— А теперь ты меня убьёшь, — прорычал он, — беспомощного и безоружного! Вот она — хвалёная храбрость Поттеров! Ты — трус, как и твой отец, Гарри…

Палочка полетела под ноги Тёмному Лорду.

— Подымай, — приказал Гарри. Вольдеморт не двигался, его взгляд не отрывался от гриффиндорца. — Подымай, — повторил юноша, — подымай и сражайся со мной, будь ты проклят! Ты должен знать, как ею пользоваться, — она такая же, как твоя.

— Ты глупец, — Вольдеморт схватил палочку, заставив Гарри впервые в жизни подумать, что, возможно, Тёмный Лорд не так-то и далёк от истины, — и мгновенно взмахнул: — Flammifer sphaera!

Вырвавшийся из кончика палочки огненный шар помчался к Гарри — тот едва успел нагнуться, поднырнуть и перекатиться в сторону, в душе поблагодарив Драко за то, что тот научил его кувыркаться с мечом, не пронзая себя при этом насквозь. Не теряя времени, Гарри выбросил руку в сторону Вольдеморта:

— Incendiaries globus!

Однако выстрелившая шаровая молния выглядела куда менее впечатляюще того, чем метил в него Вольдеморт; Лорд просто со смехом склонился, увернулся и снова поднял волшебную палочку.

— Serpens.

Выскользнувшая из ниоткуда толстенная чёрная змея, обнажив клыки, полетела прямо в Гарри — юноша едва успел махнуть мечом, как она уже оказалась рядом, и сталь рассекла её пополам, забрызгав его с ног до головы ядовитой зеленью. Разрубленной верёвкой змея рухнула на пол, рассыпавшись во прах, и Гарри, захлёбываясь тошнотой, метнулся назад, однако Вольдеморт уже швырял следующее заклятье:

— Crucio!

Рука с мечом взлетела вверх сама собой, проклятье угодило в лезвие. Меч дёрнулся, сталь рассекла тончайшая трещина. Растопырив пальцы, Гарри подняв вверх правую руку. Голос его дрожал, когда он попытался вымолвить:

— Signa…

— Quasso! — заорал Вольдеморт.

Избежать красной вспышки, вырвавшейся из палочки Тёмного Лорда, не удалось: та меняла траекторию — вот метнулась вверх, потом вниз и, наконец, ударила в правую руку, чуть выше локтя. Захрустела ломающаяся кость, и Гарри, слышавший этот звук, — сухой треск лопнувшей ветки — закричал от боли.

Сквозь дым к нему приблизился хохочущий Вольдеморт. Гарри силился поднять руку, но та неподвижно свисала вдоль правого бока.

…Соберись, — отчаянно подумал он, пытаясь рассеять красное марево боли, застилающее его разум. — Соберись, Гарри.

Вольдеморт воззрился на него сверху вниз.

Попытка поднять меч тоже успехом не увенчалась: нетерпеливым проклятьем Тёмный Лорд отшвырнул оружие прочь. На лице расплывалось совершенно жуткое выражение голодного вожделения.

— Умоляй же меня, Гарри… — почти шёпотом заговорил он. — Умоляй, как делали это твои родители, прося сохранить тебе жизнь. Знаешь, так они и умерли — крича, визжа и умоляя. Валяясь у меня в ногах. Твоя мать сдохла не сразу: она все верещала и верещала, прося пощады. Трусы, они такие же трусы, как и ты…

— Она молила не трогать меня! — закричал Гарри, перед глазами которого замельтешили чёрные мушки — следствие то ли нестерпимой боли в руке, то ли вскипевшего в душе бешенства. — Она молила не о собственной, а о моей жизни — это не трусость, это мужество, и я скорее умру, чем попрошу тебя о чём-то!

Вольдеморт расхохотался, будто ждал именно этих слов.

— Ну так умри, — он поднял палочку.

Юноша вскинул руку, осознавая, что всё равно слишком поздно: Вольдеморт уже почти произнёс слово, кончик палочки засветился зелёным… И вдруг Тёмный Лорд заорал, дёрнувшись назад. Проклятье скользнуло над головой Гарри, не причинив ему никакого вреда.

Червехвост.

Отнюдь не покойник, он намертво вцепился Вольдеморту зубами в ногу, под которой сразу же расплылась кровавая лужа.

…Крыса… — оцепенело подумал Гарри, не сводя глаз с жёлтых зубов, сомкнувшихся на икре Вольдеморта. — Как есть крыса…

И снова Гарри попробовал приподнять правую руку, и снова неудачно. Он рухнул наземь и левой потянулся за мечом Гриффиндора — но тот валялся слишком далеко; как вдруг пальцы нащупали острый, как бритва, осколок Зеркала. Ахнув от боли, он оцепенел — с утробным рёвом Тёмный Лорд погрузил в шею Червехвоста кинжал. Петтигрю забулькал и повалился, давясь кровавой пеной. Освободившись, Вольдеморт опять развернулся в сторону Гарри:

— Avada Kedavra!

Зелёный луч летел прямо в него, и Гарри, прекрасно понимая всю бесполезность этого жеста, всё же прикрылся от смертоносного заклинания левой рукой, позабыв про зажатое в ней зеркало, вернее, не просто зеркало, но Зеркало — один из Четырёх Благородных Объектов. Зелёный луч ударил именно в его поверхность, тут же отразился обратно к Вольдеморту, однако уже тысячекратно усиленным, и попал ему прямо в грудь. Всплеск недоверчивого ужаса на лице… от удара Вольдеморта вскинуло вверх, чтобы тут же обрушить на мраморный пол под хруст крошащихся костей, чтобы заставить завыть, завизжать, забиться в судорожной агонии.

Гарри задохнулся, полуослеп от сияния Непростительного Заклятья. С трудом приподнявшись на колени, он отшвырнул в сторону осколок и пополз; добрался до гриффиндорского меча и снова пополз, изнемогая от боли, — на этот раз к Вольдеморту. Сломанная рука болела невыносимо. Вокруг гудел ветер, клубился едкий дым. Лорд всё ревел и ревел.

…Хоть бы помер уже, что ли… — подумал Гарри.

Наложенные на себя защитные чары сделали Тёмного Лорда почти бессмертным, однако сейчас они обратились против него — не убив его мгновенно, Авада Кедавра вгрызалась, уничтожая более чем смертное тело в таких муках, которые Гарри себе и вообразить не мог.

Так он и полз под завывания, и казалось ему, будто покрыл он уже многие тысячи миль — от одного края земли до другого. Наконец он добрался до Вольдеморта, занес левую руку с мечом и снова вспомнил о Драко, научившем его, вопреки нежеланию, сражаться и нелюбимой рукой. И оказавшемся, как и во многом другом, совершенно правым…

Полёт меча — искрящаяся дуга — и голова Тёмного Лорда отделилась от тела. Клинок лязгнул о мраморный пол под его шеей, навеки заставив умолкнуть.

Теперь шумел только ветер.

…Вот и всё.

Гарри ткнулся в пол в похожем на смерть обмороке.

— Что будем с ним делать? — поинтересовался Рон, стоя над скрючившимся Люциусом. — Прикончим?

— Нет! — Гермиона поднялась. Внезапно побледнела, пошатнулась и приложила руку к голове. — Нет, — повторила она, — а то не узнаем утраченный ингредиент в противоядии Драко.

— Да он ни в жизнь тебе слова не скажет. Разве что ты его будешь пытать.

Лицо Гермионы на миг окаменело.

— Ещё как буду, — она снова пошатнулась и протянула свою палочку Рону. — Ну-ка, подержи. Моя голова…

Люциус взвыл. Рон и Гермиона разом отпрыгнули назад, она споткнулась и, чтобы удержаться на ногах, ухватилась за него. Люциус продолжал орать, выгнувшись дугой на полу и катаясь с боку на бок, будто в приступе боли.

— Какого чёрта? — ошарашенно вопросил Рон.

— Понятия не имею, — шепнула в ответ Гермиона. — Ты это видишь?

Она указала на мерцающее над головой Малфоя-старшего голубоватое облачко. Как раз в этот миг облачко нырнуло вниз, исчезнув в раззявленном криком рту. Люциус затих, снова распластавшись на полу.

Гермиона, так и не выпустившая свою палочку, нагнулась, прижала пальцы к его горлу.

— Он ещё жив.

— А что произошло? Ты напортачила с Оглушающим Заклятьем? Я выполнял его раньше, и никогда… Ну, мне не приходилось видеть ничего подобного.

Гермиона замотала головой и взглянула на него поверх распростёртого тела Люциуса. Глаза её внезапно вспыхнули.

— Видимо, Гарри сделал это. Думаю, он убил Вольдеморта.

…Она мне об этом не сказала, — тупо размышлял Драко, уставясь на затихшего под ним Тома. — Почему она мне не сказала?

Он подумал о Джинни, с протянутыми руками замершей в коридоре, как если бы она надеялась удержать его от погони за Томом.

«Ничего… — сказала она. — Ничего».

Она позволила ему уйти, понимая, что смерть Тома от его руки может означать её собственную смерть… И всё же — она позволила ему уйти.

«Это должна сделать я. Я в ответе за Тома».

Том рассмеялся.

— Я знал, что ты не сможешь, — прокудахтал он. — Любовь и благородство — две вещи несовместные. Кто там это сказал? Эсхил?

— Овидий, — и Драко с яростью опустил кинжал; лезвие пролетело в нескольких дюймах от лица Тома, тяжёлая рукоять ударила в висок. Лёгкая дрожь — и Том мгновенно обмяк. — Терпеть не могу недоучек, — ни к кому конкретно не обращаясь, сообщил Драко и выронил кинжал, взирая на поверженного врага с некоторым удовлетворением: голубые глаза закатились под лоб, по бледному лицу рассыпались яркие веснушки. — Это за то, что дал мне в голову в музее, Финниган, — добавил Малфой и, перегнувшись через неподвижное тело, потянул к себе свой меч.

Заткнув его за пояс, он призадумался: чтобы доволочь Тома обратно до Церемониального Зала, сил — ни магических сил, ни физических — не имелось, а Гарри сейчас прерывать было едва ли подходящее время. Оставлять тут — тоже не вариант: очухается и сбежит, и тогда все усилия отправятся псу под хвост, не говоря о том, что этот психопат снова вырвется в ничего не подозревающий волшебный мир.

С другой стороны, ничего прикольного в том, чтобы остаток своей утекающей жизни провести в обществе бессознательного Тома Риддла, Драко не видел: в жизни его имелось весьма ограниченное количество людей, с которыми он бы разделил эти часы, и вышеозначенная персона этот список явно не возглавляла.

Тут взгляд Драко опустился к кисти, вернее, к тёмно поблёскивающему на левой руке Тома кольцу — брату-близнецу его собственного, врученного отцом: ониксовый грифон и малфоевская печать на обратной стороне.

…А… — Драко с ухмылкой потянулся и трижды провернул кольцо на безвольном пальце Тома.

Обморок продлился всего несколько секунд — Гарри очнулся. Он ничком лежал в луже крови Тёмного Лорда. Давясь, юноша перекатился на спину и с трудом принял сидячее положение.

Дым вокруг начинал рассеиваться. Неподалёку лежал труп Червехвоста, пялясь бельмами в небо. Ветер выл всё яростнее, рвал ледяными пальцами рубашку. Вот начала замерзать кровь на руках, а одежда стала от неё негнущейся и жёсткой.

Гарри поднял взгляд ввысь:

— Довольно.

Ветер тут же спал и смягчился, теперь обвивая юношу словно бы любящей рукой, а потом и вовсе исчез. Осталось только небо — ясное, высокое небо, украшенное сияющими звёздами, которые Драко уже не мог видеть, — морозно-белые, льдисто-зеленоватые и озёрно-синие, они сияли во всей своей красе меж раскинутой по небу пуховой сети облаков.

Гарри показалось, будто луну пересекла какая-то тень — тень чего-то большого, вроде дракона или гиппогрифа.

Он смежил веки, а когда открыл глаза, тень уже пропала. Как он устал… Устал настолько, что великолепие неба ровным счётом ничего не значило — он радовался самому факту, что просто жив и может на него смотреть.

Баюкая у груди искалеченную руку, он поднялся, потом потянулся за палочкой и мечом, эфес которого густо покрывала кровь. Взгляд снова обратился к Вольдеморту. Отрубленная голова откатилась в сторону и покоилась лицом вверх, таращась и скалясь в небеса.

Гарри всегда казалось, что в этот миг он непременно испытает триумфальное чувство — высшее торжество, которое буквально вознесёт его над землёй… Ничего подобного — только всеобъемлющая пустота, по которой гуляло эхо, да вот ещё странная печаль.

…Мама… Папа… Это ради вас. Теперь вы отомщены и можете обрести покой.

Тишина стала ему ответом. Дрожа, Гарри медленно обернулся и сквозь редеющий дым увидел неясные очертания фигур — где-то там сейчас ждали Гермиона, и Рон, и Драко. Пришло время вернуться к ним. И — как знать — возможно, никогда более не расставаться.

Медленно, будто дряхлый старик, Гарри поплёлся прочь из пентаграммы.

Покинув Рисенн, Джинни вернулась в Церемониальный Зал. Чад вокруг уже начал рассеиваться, хотя по-прежнему ел глаза и горчил во рту. Она сморгнула едкие слёзы и огляделась в поисках Гарри, Рона и Гермионы, однако всё, что увидела, — разверстый потолок, сквозь который сочился звёздный свет, да всё так же ходящий клубами посреди зала дым. А ещё — Драко, который вернулся сюда, каким-то образом миновав её. Сейчас он преклонил колени подле неподвижного Тома. Джинни бросилась к ним.

— Ты убил его? — с трудом переводя дух, спросила она.

Драко поднял взгляд, и было в его глазах сейчас нечто удивительно резкое.

— Ты знаешь, что нет.

Он поднялся. Попинал Тома носком ботинка. Тот не шелохнулся.

— Помоги его заковать, — приказал он Джинни.

Сказать было проще, чем сделать. Тело Тома покоилось меж ними, и Драко прикладывал все усилия, чтобы не касаться и не смотреть на неё. Едва защёлкнулся второй наручник — теперь Том качался, будто гроб хрустальный, — как Драко отвернулся:

— Мне нужно найти отца.

— Драко, ты цел?

— Кольцо перебросило меня сюда, значит, он поблизости, — слизеринец не отрывал взгляда от серебристого браслета вокруг запястья Тома. — Ты Гарри видела?

Джинни мотнула головой:

— Нет, но, полагаю, он где-то… где-то там, — она махнула рукой на клубящийся дым, в котором, кажется, покачивались какие-то неясные силуэты. Хотя, возможно, они являлись лишь следствием игры света и тени. — Драко, пожалуйста…

Тонкий как тень, неподвижный, забрызганный высохшей уже дочерна кровью — чужой кровью, — он наконец-то посмотрел на неё.

— Останешься с ним. Призови на помощь все свои инстинкты самосохранения и сторожи.

— Я должна была тебе сказать… Это… это просто…

Он сделал шаг и схватил её за плечи так сильно, что она ахнула от боли. От боли — и ещё от удивления.

— Да. Ты должна была мне сказать. Поставь-ка себя на моё место, представь, что оказалась невольным орудием моей смерти, потому что я вдруг решил тебя обхитрить!

— Я подумала, ты не тронешь его, если я тебе расскажу…

— И ты всерьёз хотела с ним расправиться? — недоверчиво уточнил Драко.

— Нет… — тихо отозвалась Джинни. — Но я боюсь себя — той моей части, что не желает этого. А ещё, Драко… Я хотела, чтобы ты смог сразиться — сразиться, не думая обо мне, не подгоняя себя страхом за мою безопасность…

Он толкнул её прочь так резко, что она споткнулась.

— Я думал, ты перестала быть избалованным ребёнком. Я заблуждался.

— Я не ребенок, — возразила она.

Серые глаза зажглись на его худом лице.

— Тогда впредь не делай ничего подобного.

Драко развернулся и пошёл прочь. Дым свивался вокруг, замутняя очертания, пока вовсе не стёр его фигуру. Тогда Джинни оборотилась к Тому.

Конечно же, первым его увидела Гермиона: дым, отдаляясь от пентаграммы, редел, и вот, прижимая к груди правую руку, из него вынырнул Гарри. Кровь залила его белую рубашку, кровь была на его руках, кровь забрызгала его лицо, окровавленный меч Гриффиндора висел у него на боку.

— Гарри!!! — она бросилась вперёд, споткнулась, удержалась на ногах и полетела к нему сквозь чад.

Рон увидел, как Гарри здоровой рукой обхватил подругу, склонился, уткнувшись в волосы. Грязные, раненые, окровавленные, прильнули они друг к другу.

Прильнули друг к другу.

Рон отвернулся.

На глаза вновь попался валяющийся дохлой рыбой Люциус.

…Гарри досталась девушка, а мне — батюшка Малфоя, — кисло подумал Рон, впрочем, безо всякого негодования. Он осторожно, словно больной зуб, потрогал это чувство, однако ничего не испытал.

На деле он не любил Гермиону. Не в этом смысле. Всё, что было, — лишь паутина грёз, искусственный цветок, вскормленный ложью и давней ревностью.

Он снова посмотрел на Гарри и Гермиону — она уже изучала перелом, потом коснулась палочкой, и Гарри выпрямил руку, заулыбался. Вместе они направились к Рону, который в это время гадал, заметила ли Гермиона усталость, переполнившую эту улыбку.

— Значит, ты сделал это, — сказал Рон, едва Гарри оказался рядом. — Я знал, я всегда знал, что ты сможешь.

На миг улыбка Гарри стала настоящей.

— Ага, — но тут же, едва он заметил Люциуса, лицо вновь посерьёзнело: — Он мёртв?

— Рон просто оглушил его.

— Разбуди, — повернулся к другу Гарри.

— Чего?

— Разбуди, говорю, — хрипло повторил Гарри, но лишённый палочки Рон лишь помотал головой. Гарри поднял правую руку, поморщился: — Enervate.

Глаза Люциуса открылись.

Он застонал, потянулся к ножу, всё ещё воткнутому в его тело, выдернул за рукоятку и попробовал сесть, зажимая рану ладонью. Кровь сочилась сквозь пальцы.

— Мой Лорд Вольдеморт… — выдавил он.

— Мёртв, — ответил Гарри. В голосе звучала чистая ненависть. — Кровь на моих руках — его, равно как и на моём мече. И если не желаешь присовокупить к ней ещё и свою…

— Драко, — хрипло зашептал Люциус, широко распахнув воспалённые глаза. — Что с ним?

— Заткнись! — взбешённо рявкнул Гарри, трясущейся рукой сжимая эфес меча. — Не смей и имени его поминать — ты, мерзкий грязный убийца… Да ты хуже Вольдеморта! Он же — твой сын, твой собственный сын…

— Где он? — скрюченные пальцы Люциуса потянулись к Гарри. — Взрыв… Он не ранен?

— Придержи свои крокодильи слёзы, — фыркнул Гарри. — Будто тебя это действительно волнует…

— Стой, Гарри, — чужим, потрясённым голосом выдохнула Гермиона. — Его это волнует.

— Всегда подозревал, что ты слишком хорошо думаешь о людях, — не взглянув на неё, заметил Гарри. — Но он много лет назад отказался от своих отеческих чувств, швырнув их Вольдеморту, словно какой-то мусор.

— Я знаю, Гарри, — тихо сказала Гермиона. — Но Вольдеморт-то мёртв.

Гарри медленно повернулся в её сторону, и она увидела смятение в зелёных глазах.

— Не понимаю… — начал он, но тут позади раздался ещё один голос и появилась ещё одна тонкая фигура.

В чёрном с ног до головы, из дыма вышел Драко:

— Гарри… — он прищурился, промаргиваясь от дыма. — Ты весь в крови, — будто не замечая ни Рона, ни Гермиону, ни собственного отца — никого, кроме Гарри, — сказал он.

— Не моя, — быстро ответил тот. — Вольдеморта. Ну… в основном.

Последовала длинная пауза.

— Итак, — наконец прервал её Драко, — похоже, я опять пропустил всё самое интересное, — в голосе зазвучало облегчение, но глаза по-прежнему не отрывались от Гарри, отмечая каждую ссадину, синяк и порез. — Рука. Я почувствовал, когда она сломалась. Но сейчас всё уже хорошо?

— Гермиона меня исцелила.

Драко приподнял руку, будто собираясь положить её Гарри на плечо или коснуться руки, лица — чтобы успокоить себя…

— …Драко… — новым, хриплым голосом выговорил Люциус.

Слизеринец с удивлением на лице обернулся, узрев коленопреклонённого отца и стоящего над ним с кинжалом Рона. Так и не опустив руку, Драко замер. Рон увидел — край его века дёрнулся, когда он встретился глазами с отцом.

— Мой мальчик… — повторил Люциус, силясь подняться. — Пожалуйста…

— Да заткнись же, — перебил Гарри. — Он уцелел во взрыве, — пояснил он Драко. — В отличие от Питера.

— Ох… — судя по виду Гермионы, для неё это оказалось новостью. Она посмотрела на Драко: — А Том…?

— Я дал ему по башке. Сейчас он прикован к стене. Джинни сторожит.

— Его сторожит только Джинни? — встревожилась Гермиона. — И больше никто? Ты уверен, что это…

— …хорошая мысль? — выгнув бровь, закончил за неё Драко. — Понятия не имею. Но я в неё верю.

— Хм… Всё же Том — тот ещё хитрец. Я помогу ей, — девушка исчезла в дыму.

— Доверие и ещё раз доверие, — провозгласил Драко, однако в голосе не было и толики веселья. Окинув отца критическим взглядом, он поцокал языком: — Что-то вы какой-то вздрюченный, батюшка. Настолько упали духом из-за окончательного и бесповоротного поражения Вольдеморта?

Люциус взирал на сына со всё нарастающим отчаянием.

— Хвала Господу… — прохрипел он, — хвала Господу, ты цел и невредим…

У Драко снова дёрнулся глаз, но голос остался холоден:

— Как все запущено… Похоже, совсем плохо дело, коли вы опустились до такого рода уловок.

— Никаких уловок: когда умер Тёмный Лорд, разрушились все заклятья, и всё, что он отобрал у своих последователей, вернулось к ним. Всё, — повторил он с немым призывом в глазах.

Драко резко вздохнул, почти задохнулся, и глаза расширились до невозможных размеров, заняв почти всё лицо — даже Рон испытал прилив жалости от увиденного в их глубинах ужаса.

— Малфой…

Но взмахом руки Драко остановил шагнувшего к нему было Гарри. Они с отцом не отрывали друг от друга взглядов.

— Что ж, пусть будет так, отец, — заговорил слизеринец, и румянец проступил на его щеках, — однако это ни в коей мере не значит, что вы не будете шельмовать и хитрить, оказавшись в безвыходном положении.

— Ты имеешь в виду, что они собираются меня убить, — Люциус покосился на Рона, перевёл взгляд на Гарри и снова уставился на сына.

— Вполне возможно. Теперь мы сможем вместе умереть — согласитесь, удивительно поэтичная развязка для конкретно нашей семейной трагедии. Трагедии в том смысле, что мы оба — члены одной семьи.

Люциус задохнулся:

— Умрём вместе? Но ты… — ужас всколыхнулся в его глазах, грудь разорвал стон: — Яд. Конечно. Боже, что я натворил?! Что я натворил?!

Он ткнулся лицом в ладони. Драко смотрел на него, кривя бескровные губы.

— Не надо, — голос был резким, как кончик бича. — Помните, что сказано в Кодексе Поведения: «Сожаление, как и яркий розовый, Малфоям не к лицу»…

— Драко, — Люциус поднял голову и качнулся вперёд, простирая руки к сыну, — мой сын… кровь и плоть моя…

Драко даже не трепыхнулся — настолько он был потрясён, а вот Гарри кинулся, рычащей от ярости серебристо-чёрной молнией вклинился между отцом и сыном. Раздался шелест обнажаемого меча, и спустя миг острие его уже реяло яркой серебристой стрекозой у груди Люциуса.

— Твоя кровь… — с издевкой повторил Гарри, — это, поди, ДО того, как ты наполнил его вены ядом? Да как смеешь ты с ним разговаривать в таком тоне?! Да что разговаривать — как ты смеешь на него и взгляд-то поднять?!

Люциус в отчаянии замотал головой, и Рон заметил — несколько седых прядей выбились из перевязанного чёрным шнурком хвоста. Там теперь вообще было куда больше седины, чем он мог припомнить.

— Мне не нужно смотреть на Драко, чтобы увидеть его — я вижу его каждый раз, когда смотрюсь в зеркало, он — кровь от крови моей, кость от кости, плоть от плоти. Он сын мой, и у тебя нет никаких прав вставать между нами!

— Ещё как есть! — загрохотал Гарри. — Вы не отец ему! Отцы любят и душой болеют за детей! Мой отец умер, чтобы защитить своего сына, а вы — убили вашего!

— Слухи о моей смерти несколько преувеличены, — мягко заметил Драко.

Всё ещё дрожа от ярости, Гарри поджал губы.

Люциус обернулся к сыну:

— Драко, я знаю — я причинил тебе много зла, однако ты должен понять — всё дело было в заклятье Вольдеморта, он наложил на меня чары. Когда ты родился, я любил тебя так, как только можно любить ребёнка, — но потом любовь была отобрана у меня.

— Отобрана у меня, — уточнил Драко. — Ты отдал то, что вовсе тебе не принадлежало.

— Он это потребовал, а я испугался…

Драко посмотрел себе под ноги, потом снова взглянул на отца — из-под ресниц, удивительно по-детски.

— Я люблю тебя, отец.

Люциус дёрнулся вперед, едва не насадив себя на меч Гарри. Драко аккуратно шагнул назад, качая головой:

— Однако любовь — это ещё не всё, — он обернулся к Гарри: — Отойдём на пару слов.

К Гарри вернулась способность говорить.

— Я не могу отпустить его. Если хочешь, я оставлю его в живых, но отпустить — даже не проси.

— Я и не прошу, — ответил Драко. Рон подумал, что он выглядит до невозможности спокойным, вопреки вспыхнувшим в первый миг ужасу и боли во взгляде. — Там, — он махнул рукой на дальнюю сторону Зала, где виднелась маленькая синяя дверца, — есть комната с запорами. Пусть Рон отведёт туда отца и сторожит его с кинжалом в руке. Или, пожалуй, даже с парочкой.

— Ни за что, — перебил Гарри и продолжил, не дав Малфою и слова сказать: — С моим мечом.

Он подал Рону меч. Люциус ждал, не предпринимая никаких попыток сбежать. Изголодавшимся бродягой, стоящим перед ломящимся от яств чужим столом, он пожирал глазами сына.

Рон коснулся обнажённым клинком Малфоя-старшего меж лопаток:

— Шевелись.

Люциус покорился.

Юноши стояли, завернувшись в клубящийся дым и тишину, самую напряжённую тишину из всех возможных, — тишину погасшего боя. Морозный воздух сочился сверху. Гарри поёжился. Он смотрел на Драко, а тот не отрывал взгляда от уходящего в дым отца, сопровождаемого Роном с мечом наизготовку. Человек неопытный посчитал бы, будто лицо Малфоя полностью лишено каких-либо эмоций, однако Гарри-то видел и затвердевшую линию рта, и трепетание век — вполне достаточно, чтобы понять: боль, испытываемая сейчас Драко, сравнима лишь с болью от тысячи вонзившихся ножей.

— Прости… — сказал он.

Люциус исчез.

Теперь Драко повернулся к Гарри и посмотрел на него такими же горькими, как и чад вокруг, глазами:

— За что?

— Не знаю. Может, стоило тебя предупредить. Ну, насчёт отца, на ухо. Чтобы ты подготовился.

— Есть вещи, подготовиться к которым невозможно, — на щеке Драко проступал синяк, воротник рубашки порвался. Обтрёпанная и окровавленная ленточка болталась на запястье. — Не грузись. Просто вселенная снова над нами всласть похохотала.

— Я не буду его убивать, — повторил Гарри. — Если ты, конечно, не хочешь, чтобы я его убил…

Драко воззрился куда-то вдаль, голос его стал медленным и холодным, будто движущийся ледник.

— Делай, что должен. Как всегда.

— Нет, — Гарри чувствовал: Драко ускользает, просачиваясь водой сквозь пальцы.

Он протянул руки, положил их слизеринцу на плечи, получив в ответ удивлённый взгляд:

— Я достаточно убивал во имя света. Если хочешь, чтобы твой отец жил, я сохраню ему жизнь.

— Ты пощадишь его, не убьёшь во искупление моей смерти?

Гарри кивнул.

— Махнись мы местами, не уверен, что сказал бы то же самое, — заметил Драко. — Но ведь это ты у нас ходишь в героях, а не я.

— Ты бы поступил так же, — возразил Гарри. — Ради меня.

Драко отвёл взгляд, и кончики его волос скользнули по рукам Гарри.

— Не думай обо мне. Я знаю — тебе нужно отомстить за родителей, и только смерть моего отца способна закрыть этот счёт. А он — несомненно — это заслужил.

— Так ты не запрещаешь мне?

— Я не хочу вмешиваться и приму твой выбор как данность.

— Но, Малфой…

— Нет, — Драко посмотрел на Гарри потемневшими глазами. — Не принуждай меня.

— Он — твоя кровь, твоя семья. Ты вправе…

Драко прервал гриффиндорца, тоже положив ему ладонь на плечо:

— Ты — моя кровь. И моя семья, — он слабо улыбнулся. — Кстати, я думал…

— Что?

— Что твой шрам исчезнет. Ведь Вольдеморт-то мёртв. Однако шрам и ныне там. И я рад этому — без него ты был бы не ты, — он убрал руку: — Сделаешь для меня кое-что?

— Что?

— Прими это, — Драко протянул Гарри свой Terminus Est. Вокруг эфеса обвился язык дыма, замутняя вытравленные на нём чёрные розы. — Предпочту, чтобы отец пал не от гриффиндорского меча.

Меч показался Гарри тяжёлым и незнакомым.

— Хорошо. Я сделаю это для тебя.

Том обвис в кандалах — бесчувственный, со струйкой крови, сползающей по виску из-под светлых волос. Гермиона ничего не могла с собой поделать — думала, насколько ему, наверное, неудобно. Потом она припомнила задушенную в Полночном Клубе девушку и понадеялась, что ему сейчас очень больно.

— Может, убьём его? — предложила она Джинни.

— Мы не можем, — возразила Джинни. Она, отвернувшись от Тома, стояла у стены и шарила глазами в дыму. Рядом реяла Рисенн, чьи волосы цвета воронова крыла, вздымающиеся на холодном горьком сквозняке, сейчас действительно напоминали крылья.

Гермиона приподняла бровь.

…Если б ей можно было доверять…

— И почему нет?

— Из-за Симуса, — пояснила Джинни. — Если есть ещё шанс спасти его…

— Погоди, так как его зовут — Том или Симус? — уточнила сбитая с толку Рисенн. — Я что-то недопоняла. Хотя… — она наморщила нос, будто попробовала нечто горькое, — что-то в нём такое есть… Весьма неестественное.

— У него две души, — отозвалась Гермиона. — Его собственная и душа того, кто овладел им.

На миг Рисенн будто даже испугалась, но тут же рассмеялась.

— О… Итак, у нас есть две души в одном теле и одна душа в двух. Чудненько.

— Я не говорила, что Том — один из нас, — вскинулась Гермиона. — И что ты имеешь в виду под…

— …одной душой в двух телах? — подхватил вынырнувшись невесть откуда Драко. Он шёл, сунув руки в карманы, и глаза его подозрительно ярко сияли — как тогда, когда он бывал очень возбуждён или же очень сердит. Или и то, и другое одновременно. — Весьма поэтично для демона.

— Драко… — позвала Джинни, но он даже не обернулся. Кусая губы, она отошла в сторонку, правда, не слишком далеко: Гермиона видела сквозь гарь переливы её платья и волос.

Полностью игнорируя её перемещение, Драко продолжал беседу с Рисенн:

— Полагаю, это ты во всём помогала Гермионе? Подстроила её смерть, подсунула шпильку, плеснула яду Вольдеморту в чай?

— Я никогда не подливала Вольдеморту яда, — оторопело возразила Рисенн. — И потом, он предпочитает кофе. Э-э… то есть — предпочитал.

— Признаться, я и не подозревал, что ты можешь оказаться настолько полезной, — сообщил Драко, и Рисенн улыбнулась ему своей холодной улыбкой, полной тайн. — Прямо как «Пушки Педдл», в последний момент ухитрившиеся подыграть паддлмерцам, скажи?

Демонесса только хлопала глазами.

— Да-с, спортивные аналогии — не твой конёк, — подметил слизеринец.

— Ей-богу, Драко… — нетерпеливо фыркнула Гермиона.

— Я просто пытался сообщить, что твои интересы и привязанности лежат в иных сферах. А именно — мой отец. Вернее, то, что от него осталось.

— А вот и нет. Она обязана хранить верность главе английского клана Малфоев. И формально это ты, ибо твой отец утратил право именоваться так, когда «умер», а потом о восстановлении в правах не побеспокоился, потому что… хм… кстати — почему, как ты думаешь?

— Ох уж мне эти законы… — вздохнул Драко, — вечно они вещают о том, как всё должно быть, и никогда — как обстоит на самом деле. Мой отец — Хозяин Имения Малфоев, Гермиона. И в Имении об этом известно каждому камню.

— Но именно ты — последний из Малфоев. После тебя никого нет. И Рисенн обязана защищать род Малфоев — а значит, тебя.

— Признаться, я не рассматривала это в подобном аспекте, — спокойно сообщила Рисенн, — пока Гермиона мне всё досконально не растолковала.

— Да, наша Гермиона и электрического угря уболтает, что он — милая резиновая уточка. Что, надо отметить, не спасет бедолагу, решившего с ним искупаться, — он обернулся к однокурснице: — Готов биться об заклад, ты пообещала, что взамен я дарую ей свободу.

— Точно, — призналась Гермиона.

— А я не могу. На это способен только мой отец. Как знать — может, он так и поступит. В другой раз я бы посоветовал его подловить в более удачный денёк — как говорится, в Субботу, Двенадцатого Никогда, Чёрт Знает Какого года — но всё может быть, всё может быть… Чего только не случается на белом свете.

— Ты можешь сделать это сам, если отец дозволит. А он дозволил — сказал, что ты можешь делать то, что считаешь нужным.

Губы Драко горько изогнулись.

— Прямо так и сказал, да? — острый взгляд вонзился в Гермиону. — А ты ведь и это предвидела, верно?

— Я подозревала, — она пожала плечами.

— Даже слепая Фемида не столь жестока… — Драко развернулся к Рисенн, напоследок бросив через плечо: — Ты отдаёшь себе отчёт в том, что просишь? Предлагаешь, чтобы я спустил с привязи и отправил в ничего не подозревающий мир злобного сексуального демона, способного высасывать мужские души?

— Да.

— А я ещё и женские могу… — услужливо встряла Рисенн.

— О, какая политкорректность в вопросах высасывания душ — вот, вот чего не хватало этой планетке, согласись? — он утомлённо поднял руку и указал на дьяволицу. — Рисенн Клана Малфоев, сим словом я освобождаю тебя от данной на крови клятвы, коей ты была связана с нашим родом, и от…

— Стой! — вспыхнувшая ярким румянцем Джинни вцепилась в его руку. — Пока не время.

Рисенн вскипела, в бешенстве притопнула каблуками:

— Гони её! Ты же почти… И потом — ты обещал!

— Ничего подобного, — Драко посмотрел на поднятое к нему лицо Джинни и медленно опустил руку. — Это Гермиона пообещала. В чём дело, Джинни?

— Освобождай её сколько угодно, но она нужна, чтобы сделать для нас ещё кое-что.

— Не буду! — заорала та.

У Драко был вид, явственно свидетельствующий — он проникся внезапной симпатией к демонессе, ибо тоже достался делать то, что от него просят другие.

— Это же мой единственный шанс спасти Симуса, — не сводя глаз с Рисенн, выдохнула Джинни. — Всего-то минуточку займёт… Умоляю…

— Плевать я хотела на твоих приятелей, — тряхнула волосами дьяволица. — Проси Драко.

Слизеринец вздохнул.

Поднял руку.

Указал на демонессу:

— Рисенн Клана Малфоев, сим словом я освобождаю тебя от данной на крови клятвы, коей ты была связана с нашим родом, с того мига, как выполнишь ты просьбу Вирджинии Уизли. И ни мгновением раньше, — он опустил руку. — Сделай — и свободна. Поняла?

Серые глаза Рисенн по-кошачьи блеснули.

— Да, Господин.

— Не называй меня так, — отрезал Драко.

Джинни прикоснулась к его руке:

— Спасибо…

От кандалов Тома освободила именно Рисенн, подняла его своим колдовством — он безвольным призраком повис в воздухе и поплыл впереди Джинни, Драко и Рисенн с Гермионой из Церемониального Зала по коридору.

— Там комната наверху — вроде как кабинет. Подойдёт? — спросил демонессу Драко.

— Более чем, — та не отрывала глаз от Тома, и Гермионе подумалось, что именно так поглядывает кошка на запутавшуюся в силках птицу.

— Рад слышать, — Драко говорил удивительно смиренно — уж не присутствие ли Джинни на него так повлияло? Гермиона не пропустила странных взглядов, которыми обменялась эта парочка. Драко шёл, ведя рукой по стене, будто пытаясь таким образом сохранить равновесие.

За дверью, распахнувшейся от толчка, находилась комната, окна которой смотрели на долину и горы за ней. Звёзды обнажёнными кинжалами скалились с неба. Стены покрывали золотые и серебряные гобелены, в центре стояла круглая золотая клетка.

— Хм… — Драко с удивлением приподнял бровь.

— Ну-ка, ну-ка… ничего себе клеточка, — оценила Гермиона.

— Она была сделана для моей матери, — сообщила Рисенн и взмахнула рукой с длинными тонкими пальцами, опуская Тома на пол перед клеткой. Её глаза горели. — А теперь можете нас оставить.

— Ладно, — попятилась Гермиона, однако Драко не шелохнулся: он стоял, не сводя глаз с присевшей рядом с Томом Джинни — та осторожно убрала волосы с его лица, потом отряхнула пепел со ставшей лохмотьями бархатной мантии, тронула ссадину на виске. И подняла голову.

— Драко, — она чуть нахмурилась, как если бы забыла, что слизеринец всё ещё тут, — тебе нельзя здесь оставаться.

Он ответил ей долгим взглядом, но потом отвёл глаза и быстро пошёл к дверям. Гермиона сопровождала его, обернувшись напоследок в уже закрывающуюся дверь: Рисенн присела рядом с Томом напротив Джинни, — будто собравшиеся на консилиум доктора, оценивающие состояние пациента.

Двери защёлкнулись.

Гермиона заторопилась следом за Драко:

— Подожди, а разве нам не в Церемониальный Зал?

— А кто сказал, будто я хочу в Церемониальный Зал? — резко спросил Драко. Он по-прежнему вёл рукой вдоль стены, опираясь на неё заметно сильней, чем раньше.

— Но Гарри…

— Он занят убийством моего отца. Я не виню его, однако это вовсе не значит, будто я желаю понаблюдать.

— Он не убьёт его.

Они завернули за очередной угол, и она окончательно потеряла представление о том, где же они находятся; как ни крутила головой, все длинные серые коридоры походили один на другой, но этот был ещё и на редкость тёмным — факелы вдоль стен не горели. Гермиона зажгла палочку.

— Он просто потребует сведения о противоядии.

— Ответа не получит, — ответил Драко. — Противоядия не существует. Он просто гонится за фантомом…

— Откуда такая уверенность?

— Я знаю своего отца. Он ничего не делает наполовину, — в голосе Драко прозвучала горькая гордость. — Neque enim lex est aequior ulla, Quam necis artifices arte perire sua.

— Что?

— Это было выгравировано на отцовском надгробном камне. «Тот, кто лелеял смертный план, убит своим же порожденьем — вот справедливость высшая», — он остановился и врезал по стене кулаком — да так, что разбитые костяшки кроваво засеребрились. — Справедливость, равно как и любовь, зачастую переоценивают.

— Может, она просто жестока?

— У меня никогда не было отца, — как заправский лекарь изучая нанесённый собственной руке урон, продолжал Драко. — Просто надзиратель с мечом в одной руке и хлыстом — в другой. Однако он создал меня — такого, какой я есть. И если я потеряю его, то, возможно, больше никогда не смогу найти себя.

— В том, что он не любил тебя, нет никакой твоей вины, — Гермиона потянулась к его руке, однако испуганно остановилась в последний момент. — Ну, в любом случае, теперь-то ты в этом уверен.

— Да уж, теперь он меня точно любит и умирает, любя, пронзённый моим мечом в сердце. Я пытался не думать об этом, понимаешь ли.

— Если ты велишь, Гарри не тронет Люциуса… — встревоженная бледностью Драко, напомнила Гермиона. — Пойдём же, скажем ему — ещё не поздно.

— Я не могу так поступить.

— Можешь, и он, несомненно, выслушает тебя.

— Ладно…

Однако он не пошёл следом за ней — обернувшись, Гермиона увидела его привалившимся к стене и изучающим свои ботинки с таким видом, будто те принадлежали кому-то другому.

— Я чём дело, Драко?

— Ни в чём. Просто мне нужно передохнуть.

До сей поры он ни разу не просил отдыха — ни во время совместных путешествий, ни во время учёбы, когда силы день за днём оставляли его, — никогда. К ужасу Гермионы, Драко вдруг потерял равновесие и съехал по стене.

К тому моменту, когда Гарри добрался до комнаты, где поджидал его Рон, Terminus Est уже не оттягивал руку; вес его стал привычным и где-то даже приятным. В своём воображении Гарри рисовал стоящего на коленях Люциуса, под угрозой остро заточенного клинка молящего о сохранении собственной жизни. А он ему в ответ нечто вроде «Я пощажу тебя в обмен на рецепт зелья, которое нейтрализует наполнивший вены Драко яд»… И Люциус выскочит из собственной шкуры, махом преподнеся всё на блюдечке с голубой каёмочкой. И тут Гарри поспешит к Драко, принесёт ему противоядие — и вот на смену бледности придёт румянец, и…

— Ты ведь убить его собрался?

Рон стоял на посту у дверей, неловко держа наперевес меч Гриффиндора, покрытый засохшей кровью Вольдеморта. Когда он перехватил его поудобнее, Гарри заметил на запястьях друга тёмные шрамы.

— Не знаю.

— Ты бы хотел, чтобы я пошёл с тобой?

Гарри поколебался. Судя по виду, Рон едва ли действительно горел желанием идти, однако он предложил, и предложил искренне. Гарри почувствовал резкую и острую вспышку давней привязанности к Рону — неуклюжей, однако весьма цепкой, самой сильной из всех, кои ему доводилось испытывать. Сильней, чем к Гермионе. Сильней, чем к Сириусу. Чем даже к Драко.

— Да.

Они вошли вместе. Рон прикрыл дверь и замер с мечом у бедра.

В эту маленькую комнатушку сквозь высокое окно с синими стёклами струился таинственный свет. Стиснув руки, у стены сидел Люциус. Едва Гарри шагнул в комнату, он вскочил.

— Где мой сын? — вопросил он, не обращая внимания на насмешливую ярость, разлившуюся по измождённому лицу гриффиндорца. — Где Драко?

— Первым делом — противоядие, — отрезал тот. — А потом я расскажу тебе про Драко. И, как знать, может, даже позволю его увидеть, — если, конечно, он сам захочет с тобой встречаться.

— Ты такой же, как твой отец, Гарри Поттер, — из горла Малфоя-старшего вырвался лающий смешок. — Дай тебе чуток силы — сразу грудь колесом. В какой восторг, поди, впадаешь, занося надо мной эту штуку…

— В том, что он ненавидит тебя, нет моей вины. Да и при чём тут я? Это ведь ты отравил его…

Люциус стиснул зубы.

— Я думал… я подумал… Со всем вашим Хогвартсом и Дамблдором вы могли бы исцелить его и без моей помощи.

— Снейп попытался создать противоядие, — каждое слово Гарри взблескивало острием ножа. — Он сделал всё возможное, однако этого оказалось недостаточно — не хватает одного компонента, одного вещества, которое он так и не смог идентифицировать. Что это?

Люциус отчаянно замотал головой, свет метался в его глазах:

— Я же сказал вам… вам обоим, в ту ночь на башне — это всё противоядие, которое имелось, больше нет. А Драко взял и разбил сосуд, верно? Смело и глупо — чисто по-гриффиндорски. Кто-кто, а уж мой сын должен был знать…

— Довольно, — Гарри стиснул Terminus Est ещё крепче и одним взмахом указал остриём на ямку у основания малфоевской шеи. — Скажи, чего не хватает в противоядии Снейпа. Скажи или я медленно перепилю тебе глотку.

Люциус воздел руки вверх — не пытаясь защититься, но, скорее, умоляя о понимании:

— Я скажу, — прохрипел он, — не нужно мне угрожать. Я скажу. Это — кровь дракона.

— Кровь дракона? — пренебрежительно рассмеялся Гарри. — Ты вправду думаешь, будто Снейп не сумел бы её определить? Я, конечно, не слишком-то его люблю, однако должен признать: он вовсе не глуп.

— Это — кровь не обычного дракона, а серебряного…

Гарри усилил давление на меч:

— Никогда не слышал ни о каких серебряных драконах.

— Конечно. И не должен был. Они же вымерли тысячу лет назад.

— Enervate.

Том очнулся. Под спиной — ледяной мрамор, челюсть ныла в том месте, куда ему влепил Драко, сердце переполнялось горечью. С прохладной змеиной неторопливостью он поднял взгляд, дабы узреть склонившуюся над ним Джинни и ощутить скользнувшую и отгородившую их от мира завесу её кумачово-рыжих волос. Девушка кусала губы, в глазах её теснились испуг и покорность, пролившие бальзам на истерзанную душу Тома.

— Том, ты очнулся…

Он схватил её за волосы и с силой дёрнул, заставив тело девушки болезненно вздрогнуть, а глаза — наполниться слезами. Однако она не шевельнулась.

— В чём дело, Вирджиния? Почему ты здесь? Они оставили тебя на страже, решив, что я не причиню тебе вреда? Ну так я прямо сейчас докажу, насколько они заблуждались: я скорее сверну тебе шею и умру вместе с тобой, чем отдамся в их добродетельные руки.

— Сможешь? — трепещущими губами спросила она. — Правда, Том? — она положила руку на его лицо, и её тонкие пальцы обожгли мраморный холод его щёк. — Я сказала им, что ты не ничего мне не сделаешь, потому-то они и оставили тебя со мной. Я хочу сбежать с тобой, Том, я хочу быть с тобой…

Он рассмеялся лающим смехом, ещё сильнее дёргая её за волосы, но она лишь слегка склонила голову. В бегающих глазах застыл испуг. Он напрягся, силясь прочувствовать соединившие их узы, кровные узы, позволявшие ему ощущать её эмоции — ненависть, отвращение и отчаяние, — те яства, которыми он упивался на этом пиру жизни. Однако способность исчезла вместе с магией, излилась кровью из отсечённой конечности.

— Обманщица. С чего бы я должен в это поверить?

— Потому что ты, Том, был прав, — прошептала она в ответ. — Ты и я — мы одинаковы. Окружающие никогда не поймут меня — так же, как и тебя. И на самом деле я никому не нравлюсь. Так же, как и ты. И всем будет только лучше, исчезни я вовсе.

— Я мог бы сам сказать тебе нечто подобное, — хихикнул он, — хотя всегда считал, что твоя глупость не позволит тебе этого понять. А этот твой мальчик — ну, тот, что таскает твою ленту на запястье?

Она покачала головой:

— Он никогда меня не полюбит… — и тут же добавила, едва Том яростно рванул её локоны: — И потом, он умирает. Жить ему осталось совсем недолго. А едва он умрёт, меня и вовсе никто не захочет видеть.

Это Том уже мог понять:

— Они никогда не могли разглядеть затаившееся в тебе зло. Тьму, что чёрными чернилами течёт в твоей гриффиндорской крови.

Она замотала головой:

— Нет. А ты смог, Том, — и нагнулась настолько близко, что он теперь видел золотистые крапинки на карей радужке её глаз. — Связан со мной… — произнесла она и наклонилась к нему с застенчивым поцелуем впервые целующейся девушки.

Её страх, её страсть, что толкали её к нему, несмотря на дрожь отвращения, были как бальзам для его попранной гордыни. Он оторвал гудящую голову от мраморного пола и встретил её губы своими. Они никогда не целовались так прежде: все предыдущие объятия были сродни изнасилованию, когда он брал то, что она не желала отдавать. Сейчас же пламень встретился с пламенем: её уста обожгли его, маленькие горячие ладони подхватили под затылок, острые зубы впились в нижнюю губу. Его тело ответило мгновенно и свирепо: рот распахнулся, пробуя её вкус, руки глубже погрузились в волосы, подтягивая её к нему. Ему доводилось пробовать зелья, вкусом напоминавшие этот поцелуй: яростные и жгучие, необходимые, словно глоток воздуха. Кости начали плавиться, он сомлел от вскипевшей в жилах крови, разрываемые болью лёгкие мечтали о вдохе, однако он более не мог оторваться от неё — проще было разодрать грудь и вырвать оттуда сердце. Чёрные всполохи замельтешили перед глазами, окоченевшие, сведённые судорогой пальцы выпустили её, и он почувствовал: она рассмеялась ему в губы.

Гермиона упала на колени рядом с лежащим у стены Драко, перевернула его — закрытые глаза, яростно бьющаяся жилка на горле.

— Драко… — в ушах загудела собственная кровь, ужас выплеснулся адреналином в вены. — Драко…

Он шумно втянул воздух, закашлялся. Она с облегчением выдохнула: ещё жив…

Содрогнувшись всем телом от собственного вздоха, Драко открыл глаза:

— Прошу прощения… Я не думал… — и, осёкшись, заморгал: — А тут что-то темновато… — потянулся, нащупывая её рукой. — Гермиона?

— Я выронила палочку, обожди. Lumos, — свет вновь залил коридор, отбросив на стены резко очерченные тени.

Драко ухитрился сесть. Опять поморгал и с беспокойным выражением лица вновь покосился на Гермиону:

— А поярче можешь сделать?

Палочка задрожала в её руке.

— Lumos fulmens, — теперь в её руке полыхало целое солнце, и коридор наполнился дневным светом, позволяющим увидеть всё: и каждую ссадинку на лице Драко, вплоть до самой крохотной, и тени, что его ресницы отбрасывали на скулы, и пустой, неуверенный взгляд

Она медленно опустила палочку.

— Похоже, моя палочка испортилась, когда я её уронила… — собственные слова донеслись до неё как сквозь вату. — Что-то не выходит… Не получается.

— А… — выдохнул он с облегчением.

Сердце в её груди захотело разорваться. Гермиона подползла к нему, и он дёрнулся, почувствовав, как, обхватив за плечи, она потянула его к себе, ощутив его худобу, услышав затруднённое, частое дыхание. Теперь они в обнимку привалились к стене.

— Нам надо подождать здесь. Придёт Гарри, и будет свет…

— Я знаю, — откликнулся Драко.

— Всё кончено? — спросила Джинни.

Рисенн оторвалась от Тома и покосилась на Джинни удивлённым взглядом кошки, прерванной на самой середине игры с мышью. Серые глаза светились, а волосы блестели так, как Джинни ещё не доводилось видеть — чёрным фонтаном они стекали по плечам. Бледная кожа лучилась. Джинни ожидала узреть нечто вампирское — например, кровь на губах, однако рот демонессы лишь слегка припух от поцелуя. Рисенн улыбнулась.

— Прости. Я тут слегка увлеклась.

— Да я уж вижу, — пробормотала Джинни. Она присела рядом, коснулась лица Тома. Он дышал мягко и медленно. При прикосновении кожа была прохладной. — Как он? Ты… сделала это? Забрала её?

— Он лишился души, — сообщила Рисенн. — Любой другой был бы уже мёртв, однако у него есть вторая. Он исцелится.

Тут Джинни в голову пришла совершенно жуткая мысль. С выскакивающим из груди сердцем она продолжила расспросы:

— А ты уверена, что высосала нужную душу?

— Нужную душу? — непонимающе уставилась на неё демонесса.

— Душу Тома! — едва не взвыла Джинни. — Не Симуса!

— Души не имеют имён, — пожала плечами Рисенн. — Души — они просто души.

— Господи, — Джинни приложила ладонь ко лбу. — А что, если ты забрала душу Симуса? Получается, мы его погубили. И тогда нужно убить Тома до того, как он очнётся, иначе…

— Слушай, ты уж как-нибудь реши, живой он тебе нужен или мёртвый, — жалобно попросила Рисенн. — А то я уже ничего не понимаю.

Джинни молчала.

— Знаешь, это была очень необычная душа, если, конечно, это хоть чем-то может тебе помочь, — присовокупила демонесса.

— Необычная? В каком смысле — необычная?

— На вкус как бумага и чернила.

Из груди Джинни вырвался глубокий дрожащий вздох.

— Хорошо. Похоже, ты вытянула правильную душу.

Тыльной стороной руки девушка коснулась Тома… Хотя какого Тома? Никакого Тома больше не существовало, только Симус — мягкое лицо, круглая щека, чуть тронутый нежным пушком подбородок.

— Полагаю, ты свободна.

Рисенн ахнула так громко, что Джинни подняла голову: глаза демонессы были широко распахнуты и наполнены удивлением.

— Свободна? Я действительно свободна?

— Да.

— И что — больше никаких Малфоев?

— Больше вообще никого, — поправила её Джинни. — Хоть голая тут пляши. Хотя, пожалуй, лучше не тут, а где-нибудь подальше.

— Свободна… — выдохнула Рисенн, взвиваясь на ноги и кидаясь к окну. Распахнулись створки, и демонесса перегнулась через подоконник в звёздную ночь. — Свободна! — крикнула она и повернулась, чтобы ещё раз взглянуть на Джинни. Холодный воздух ворвался в комнату, хлестнув чёрными волосами по её бледному некрасивому лицу. — Благодарю тебя.

— Благодари не меня, а Драко — это он освободил тебя, — заметила Джинни.

— Истинно так, — демонесса замерла прерванной в полёте птицей. — Знаешь, а его ещё можно спасти.

— Можно? — расширились глаза Джинни. — Как? Ты знаешь противоядие? Ты…

— Только ты сумеешь это сделать, — решительно сообщила Рисенн. — Только ты.

Лёгкий прыжок на подоконник, и через мгновение дьяволица растворилась в морозной сияющей ночи.

…Только я? Что это значит? — с лихорадочно колотящимся в груди сердцем гадала Джинни.

Рядом раздался стон. Она перевела взгляд и посмотрела на Симуса — он завозился, открыл глаза, уставившись ей в лицо. И глаза снова были синими, не замутнёнными более никакой темнотой.

— Джинни… — прошептал он. — Это ты?

Взяв его руки в свои и переплетя пальцы, она прижала их к груди.

…пришла пора покаяния…

— С возвращением, Симус. С возвращением, дорогой.

— Ты лжешь, — заявил Гарри.

Его рука тряслась, и острие меча кололо горло Люциуса.

— Если б так… — ответил тот с такой горечью, что душа Гарри застонала. — Если б я мог вернуться и всё изменить…

— Прекрати! — рявкнул, перебивая его, гриффиндорец. — И потом, с чего ты взял, будто я поверю в этот бред?! Какая такая кровь, какой такой тысячелетний дракон?!

— И яд, и противоядие были созданы Салазаром Слизерином, — сообщил Люциус, — и с тех самых пор передавались в роду Малфоев из поколения в поколение. Исключительный яд, само совершенство: не оставляющий следов и не имеющий вкуса, яд, которому достаточно малейшей ссадинки или царапины на коже. Мгновенно нейтрализуемый при наличии противоядия и приводящий к неизбежной смерти при его отсутствии.

— Враньё это всё, — возразил Гарри. — Драко умирает уже не первую неделю.

— Он — Малфой и защищён своею кровью. Однако даже эта защита рано или поздно падёт под напором яда.

— Значит, имей я хроноворот… Я мог бы возвратиться в прошлое и добыть немного этой самой драконьей крови…

— Имей ты хроноворот? — сухо переспросил Люциус. — Никакой хроноворот не отправит тебя во время, когда он сам ещё не был создан. Но даже если тебе удалось бы найти настолько древний хроноворот, даже если б ты пережил путешествие в две тысячи лет в обе стороны, всё равно — потребуется не один век на разработку противоядия. А Драко отпущены отнюдь не сотни лет. Даже едва ли сотни часов.

— Заткнись! — прорычал Гарри. Меч чуть качнулся в его руке, и тонкая струйка крови пролилась Люциусу за воротник. — Если это шанс, плевать на всё.

Люциус опустил взгляд к упирающемуся ему в шею мечу. Краем глаза Гарри видел безотрывно наблюдающего за ними Рона, у которого было очень странное выражение лица.

— Зато я знаю, — сказал Малфой-старший, — что, как бы не страдал от смерти Драко я, тебе это принесёт куда больше мучений.

От желания одним взмахом распороть Люциусу глотку у Гарри запульсировало в висках, а в ушах загудело. Звук напоминал нахлёстывающие на берег волны, и Гарри подумал, что, наверное, так звучит его ярость.

— Почему?

— Потому что ты позволил себе надеяться.

Гарри осторожно покрутил головой. Внутри черепа, прямо за глазами, вздымалась ревущая чёрная волна; она наступала, с грохотом неслась вперёд.

— А ты — нет. Потому что слишком труслив, чтобы рискнуть и пустить в себя надежду.

Хриплый смешок стал Гарри ответом — свидетельство то ли гнева, то ли чего-то иного.

— Коли ты пришёл перерезать мне горло — перережь его. Я рассказал всё, что ты хотел выяснить. Больше я тебе сообщать ничего не желаю. Утрись.

Гарри медленно опустил меч. Волна ревела всё громче, становилась всё выше, затемняя мысли. Что-то происходило.

Гарри сделал над собой усилие и выговорил:

— Нет.

В тот же миг волна схлынула, и Гарри заметил, как дёрнулась рыжая голова Рона, всё еще не сводившего с него глаз. Слабое удивление проскользнуло по лицу Люциуса.

— Нет, — повторил Гарри. Если б он сейчас увидел себя со стороны, он бы испугался собственного взгляда — холодного, исполненного горького юмора Драко. И тон тоже походил на тон Драко — сухой, как зимний воздух. — Насколько я презираю тебя, настолько уважаю твоего сына, который не имеет с тобой ничего общего. Меня лишили родителей, нанеся мне рану, которую ничто не исцелит, — я не имею права доставлять кому-либо такую же боль. Особенно тому, кого люблю. Так живи, — он швырнул меч Люциусу под ноги, заставив испуганно качнуться назад. — Живи и знай: ты живёшь только благодаря моей милости. И жалости.

Лицо Люциуса изменилось: на миг Гарри даже показалось, будто ему удалось что-то рассмотреть под маской негодяя, которого он так ненавидел, — негодяя, прогнившего до самой сердцевины. Рык исказил губы Люциуса, он будто бы захотел ответить…

И вновь тёмные воды затопили разум Гарри, черня мысли и заставляя задыхаться, и в этот раз он сообразил, в чём дело: это звал Драко. Кричал почти в голос, да что там кричал — в ужасе по-первобытному выл.

Люциус что-то говорил, однако слова перестали существовать, утратив всякий смысл. Гарри слепо кинулся к дверям, нащупал ручку — Рон кричал ему в спину и, обернувшись, Гарри увидел позади себя друга с двумя мечами — гриффиндорским в одной руке и мечом Драко — в другой.

— Возьми! — на фоне крика в голове голос Рона показался шёпотом. Он протянул Гарри гриффиндорский меч. — Два меча мне ни к чему, а отдавать ему подержать второй чего-то не хочется.

Гарри, ничего перед собой не видя, выхватил своё оружие, оставив Уизли стоять с клинком Драко. На задворках подсознания снова мелькнула мысль о странном выражении лица Рона — кажется, его стоило о чём-то спросить… Но ревущее и бурлящее половодье паники снесло всё на своём пути.

Нужно найти Драко.

Не сказав Рону ни слова, Гарри развернулся и опрометью кинулся прочь.

Гермиона понятия не имела, сколько они так просидели: утекали минуты, а она всё сжимала в объятиях Драко, будто тем самым могла удержать его в мире живых. Время растянулось настолько, что порой казалось, будто на один час приходится один вздох. Она нежно, кончиками пальцев, убрала с его лица волосы. Словно ребёнку.

— Я никак не дозовусь Гарри, — внезапно открыв глаза, сообщил он. Невидящий сосредоточенный взгляд скользнул по её лицу. — Кажется, мне не хватает сил.

— Всё в порядке… — его волосы шёлково скользили меж её пальцев. — Он не тронет твоего отца. Он слишком тебя любит, чтобы сделать нечто подобное.

— Он сделает то, что должен, — отчуждённо возразил Драко. — Я дал ему разрешение… Я не могу просить, чтобы он извинил моего отца после того, что тот совершил…

— Он заставит твоего отца рассказать о противоядии… И мы тебя вылечим. А это — самое главное, — с прежним упрямством повторила Гермиона.

Драко рассмеялся, на губах запузырилась серебристо-красная пена. Он стёр её тыльной стороной руки.

— Моя Гермиона… Не все проблемы можно решить, получив новую информацию.

— Тш. Тебе нужно поспать. А когда ты проснёшься, мы тебя вылечим… Я сейчас тебя заколдую…

— Мак или чары усыпят нас куда лучше, чем твои поглаживания, — заметил он. — Ну вот, опять цитата. Джинни будет очень недовольна.

Он улыбнулся.

— Знаешь, я сегодня с ней целовался — просто подумал, что должен это сделать перед смертью. Неосмотрительно, скажи? Как думаешь, она рассердится?

— Нет, не думаю… — Гермиона накручивала на палец его мягкий нежный локон. Драко завозился под её рукой, она почувствовала отчаянный жар, идущий от его кожи, и приказала: — Закрой глаза.

— Если я так поступлю, я больше их не открою. А мне бы хотелось дождаться Гарри, если получится, — он всё знал. — Враньё тебе не удаётся.

— Правда? — она остановила свои ласки.

— Правда. Ты только что предложила заколдовать меня сломанной палочкой.

Она не успела закрыть рта — с губ сорвался вздох.

— Ой. Я и забыла, что она сломана…

— Нет… — он закрыл глаза, потом снова открыл. — Я ведь ослеп, верно? Ясное дело: даже если вокруг ночь хоть глаз коли, ты всё равно видишь свою руку, если поднесёшь её к лицу.

— С противоядием, возможно, получится всё вернуть… — прошептала Гермиона.

— Это не имеет значения… — слепой, он перехватил её взволнованно трепещущую руку и потянул к себе, прикоснулся к ладони губами и тут же сжал её в кулак, заперев поцелуй в клетке пальцев. — Тебя-то я всё равно вижу… В белом платье, на ступенях, с припорошенными снегом волосами. Интересно, а есть там, куда я ухожу, подобная красота?

На руку, которую он держал, капнуло что-то горячее. Гермиона вдруг осознала, что плачет.

— Там и должна быть только красота… — произнесла она.

Драко тихо рассмеялся:

— Я как-то спросил Гарри, верит ли он в рай. А ведь мне и тогда следовало уже знать… В смысле — с того самого момента, как в меня вонзилась та стрела. Но я не хотел думать, будто это правда. А потом было проще поверить, нежели нет. А потом Гарри ушёл — и я надеялся… Надеялся, что это правда. А сейчас я просто устал, жутко устал… Но ведь не зря же я прожил жизнь, скажи, Гермиона? Я был влюблён, моё сердце разбилось — как, впрочем, разбивались сердца многих других… Я обрёл себя и потерял, я спас мир — ведь это же кое-что, верно?

— …а ещё ты выигрывал в квиддич, если я всё правильно помню, — добавила Гермиона, прижимая ладонь к щеке, будто пытаясь перенести туда поцелуй.

— Но Кубок — никогда.

— Да. Кубок — никогда.

— Им владел Гарри. Хотя за это я его простил.

— Как и он тебя. Теперь-то, надеюсь, ты в это веришь.

— Верю. Но мне всё равно так же страшно.

— Из-за смерти?

— Мне всегда казалось, что я умру раньше него, — тихо заметил Драко. — Я этого и хотел, даже радовался. А ещё я всегда знал, куда отправлюсь, когда умру — туда, где по берегу реки бродят беспокойные тени, взывая об отмщении. Но месть свершится — Гарри об этом позаботится. А потому я обрету покой — покой, что обеспечит мне он же. Так где же мне ждать его? А если там нет никаких берегов? Я мог бы ждать веками, если нужно, — но вдруг он не сможет меня найти?

— Он всегда тебя найдёт. Вы всегда сможете дотянуться друг до друга.

— Сейчас-то — да, а потом? Или ты предполагаешь, телепатия существует и на том свете? — легкомысленный голос Драко дрогнул. — Вечность — несколько долговато для одиночества, Гермиона.

Она снова нежно коснулась его щеки кончиками пальцев. Жар обжёг её кожу.

— Мы все одиноки.

…Магия, — думал Рон, взирая на Люциуса. Тот по-прежнему не сводил глаз с закрывшейся за Гарри двери. — Магия может массу всяких вещей: превратить кошку в чайник, травинку — в холодное оружие. Но существует в мире нечто иное — куда волшебней и мощней этой самой магии. Силы, что скрепляют семьи, разбивают и исцеляют сердца… Силы, которые за считанные часы сделали Люциуса сломленным, униженным стариком — седина в волосах, морщины вокруг глаз и губ.

— И теперь они оставили меня с тобой… Почему было не поставить на часах обезьяну. Я вот всегда прикидывал, а не было ли у тебя в родне магглов? Что-то в вас, Уизли, не то: столь неудачный цвет волос, тусклый взгляд в упор. И эта ваша матушка, что плодит вас по две-три штуки кряду…

Рон спокойно изучал меч в руке. Чистое лезвие с витиевато выгравированной надписью.

— Если хочешь меня взбесить, то ничего не выйдет.

Люциус не откликнулся, он тоже смотрел на меч.

— Меч моего сына? Что-то он мне незнаком…

— Это ему Сириус подарил.

— Зато именно я научил им пользоваться. Годы тренировок с самого детства.

— Оно и видно. Он весьма искусен.

— Дразнишь меня, Прорицатель? — обнажил зубы Малфой.

— Ещё какой прорицатель, — согласился Рон, скользнув пальцем вверх по клинку и почувствовав, как разделилась кожа. Он поморщился от приятной боли. — Хочешь, я расскажу тебе о твоём будущем, Малфой?

Люциус рассмеялся:

— Коли желаешь предречь мне смерть…

— О, нет, не твою, отнюдь не твою.

— Драко… — начал Люциус.

— Нет, — снова перебил Рон, — и не его. Вернее, не только его. Ведь он — не всё, что заботит тебя, не всё, что потерял ты, позволив Тёмному Лорду уничтожить часть, делавшую тебя человеком. Твоя семья. Честь. Имя Малфоев. В один день совесть не отмоешь и вину не искупишь, особенно если и особого желания-то не имеется. Пусть Тёмный Лорд вернул тебе то, что когда-то отнял, однако в день, когда зло оканчивает свои дни на этом свете, приходит пора воздаяния. Оно само тебя найдёт, можешь мне поверить. Тёмные тени сгущаются вокруг тебя — я даже сейчас это вижу.

Люциус не шелохнулся, лишь обведённые красным глаза блеснули, когда он взглянул на Рона.

— Не очень-то похоже на пророчество.

— Это только начало. Слушай — я расскажу тебе остальное.

И он рассказал, глядя, как меняется в лице Люциус. Слова обрисовали картину оставшихся Малфою-старшему дней и полной ужаса жизни — не только того ужаса, что накрыл Люциуса и его семью, но и того, который он, отчаявшись, нёс остальным. Рон вещал о крови и смерти, о навеки очернённом имени Малфоев, об Имении, обращённом в груду развалин, о разбросанных и уничтоженных сокровищах, насчитывавших не одну тысячу лет. Он вещал о возмездии, и унижении, и стыде. Он распинался, видя, что Люциус верит каждому его слову, и Рон осознал — змей в башне был прав, говоря, что даны ему иные способности, кроме как видеть будущее.

Он умолк лишь тогда, когда понял: говорить больше нет нужды, дело сделано. Люциус смотрел на него, будто из пропасти.

— И что — ничего нельзя сделать? — спросил он.

— Выход есть, — сказал Рон. — Но он не для трусов.

— Что угодно.

Рон протянул тускло поблёскивающий Terminus Est и, будто во сне, Люциус принял меч.

— Это сына?

— Его. И если можешь сделать хоть что-то хорошее во всей своей злой и бессмысленной жизнишки, — сделай.

Рон развернулся и вышел из комнаты, даже не взглянув на старика, что остался за спиной держать в трясущихся руках отточенный клинок. Гриффиндорец закрыл дверь и замер у стены, пытаясь не дать жалости взять над собой верх. Изнутри не донеслось ни звука — ни вздоха, ни вскрика, ни клацанья упавшего меча. Только из-под двери выползла тонкая струйка крови.

И Рон понял: всё кончено.

Гарри не идёт. От горького осознания этого у Гермионы перехватило горло.

Драко поморщился, и рука больно сжала её ладонь.

— Не уверен, что соглашусь с поэтом, вопросившим «Смерть, где же твоё жало?», — хрипло произнёс он. — Мне кажется, она очень даже жалит…

— Тебе больно? — Гермиона склонилась ниже.

Жилка на его запястье пульсировала всё чаще и слабее.

…В последний раз, — с ужасом осознала она, — в последний раз я вижу трепет его ресниц, когда он говорит, и приподнятый уголок губ, и тонкий рот, и поворот головы, и прячущийся в голосе смех… Я всё должна запомнить, я всё должна передать Гарри, если он не успеет прийти вовремя… Гарри! Гарри, умоляю — быстрее!

— Будто пополам разрывают… — поделился Драко. — Не разрывают даже, а растягивают, — он осёкся и снова заперхал кровью. — Вкус яда, — удивлённо сообщил он и взглянул на Гермиону, будто бы действительно мог её увидеть. Глаза светились, но как-то отражённо, будто свет шёл откуда-то извне. — Одна душа в двух телах… Как она сказала…

— Не понимаю, — тихо произнесла Гермиона.

Он снова закашлял, прикрыв рот рукой, когда же он отнял её, ладонь покрывала серебристо-розовая кровь. Она схватила, стиснула его мокрые пальцы.

— Просто отдохни… — она осеклась — кажется, какой-то звук? Точно: звук шагов, быстро приближающихся шагов, отзывающихся дробным эхом. — Это Гарри… Несомненно… — она с силой стиснула пальцы Драко, сердце сжалось в ожидании.

Он не ответил.

Она взглянула на него.

Закрытые глаза. Ресницы легли на скулы, более не колеблясь от неровного дыхания. Она отпустила его руку — и та безвольно выскользнула, упокоившись на груди — пальцами на ключице.

Будто он просто спит.

— Ох… — в груди Гермионы не осталось ничего. Пустота. — Ох, Драко.

Гарри заблудился. Крепость представляла собой бесконечный лабиринт коридоров, извивающихся, будто кишки гигантской змеи. Все они были похожи друг на друга: серые стены, серый пол.

Он бежал с гриффиндорским мечом в руке, огибая углы; и грохот собственного сердца в ушах становился всё оглушительней, звуча так же громко, как и грохот ботинок по полу. Вой в голове усиливался, уже причиняя боль.

Он пытался внушить себе, что паника абсолютно беспричинна — ведь он буквально только что видел Драко в Церемониальном Зале — потрясённого, но очень даже держащегося на ногах. Он твердил себе это под свист собственных вдохов и выдохов, он мчался, пока перед глазами не запрыгали чёрные точки. И только вылетев из-за сотого по счёту угла, он наконец-то увидел Гермиону.

Она сидела у стены, и длинные каштановые локоны закрывали лицо, стекая по содрогающимся плечам. В руке упавшей звездой горела палочка, вторая рука обвилась вокруг Драко, и волшебный свет заливал их с яростью огней рампы, позволяя увидеть всё до мелочей: голову Драко на коленях Гермионы, сияющую бахрому его опущенных ресниц, упавшие на лоб волосы, отливающие оловом, раскрытую ладонь на груди, царапины на коже.

…Он просто уснул, — подумал Гарри в безумном озарении, и Гермиона, будто услышав его слова, подняла голову. Губы её затряслись, он увидел прилипшие к мокрым щекам волосы. Она отпустила палочку, простёрла к Гарри руки и медленно покачала головой, отвечая на вопрос, который так и не был задан вслух.

Из руки Гарри выскользнул и резко лязгнул по камням меч, загудев эхом похоронного колокола.