Твоя случайная измена (СИ)

Глава 7

Бегу изо всех сил. Хотя силы уже на исходе. Машкины пятки сверкают подошвами модных кроссовок. Ей-то легко! Она это делает почти ежедневно. А я, со своей подготовкой. Зачем подписалась на это?

Подруга сбавляет темп. И, поравнявшись со мной, восклицает:

— Самойлова, не отставай!

— Я — Кучинская, — шепчу, задыхаясь.

Лесопарк вокруг нас кишит жизнью. Птички поют так заливисто в кронах деревьев. Хорошо им! Они там сидят, наверху. И смеются над тем, как я дико потею. Бегу следом за этой «косулей» в лосинах и майке в обтяг.

— Я рассказала о тебе своему адвокату, — делится Машка, — Он обещал позвонить. Жди звонка!

— Адвокату? — я хмурюсь и нехотя ускоряю темп.

— Ну, да! — задорно отвечает подруга. Хвостик из светлых волос совершает прыжки на макушке.

Она даже не запыхалась! Вот, что значит, спортивный дух. Мне стыдно. И за уровень физподготовки. И за потные подмышки. Додумалась тоже, в футболке прийти!

— Хороший мужик, Пал Аркадич. Он трижды меня разводил, — говорит Машка и добавляет с азартом, — Мы оставим его без штанов!

— Кого? Пал Аркадича? — дёргаюсь я.

— Илюху! — восклицает подруга.

Я представляю Самойлова без штанов. Стоит он у всех на виду, и прячет в ладони «причинное место». Оно и вправду причинное! Именно из-за него разгорелся весь этот сыр-бор.

— Не надо усердствовать, Маш, — осаждаю её.

Она на моей стороне. Осуждает изменщика! Представляю, что бы случилось, расскажи я о том, что Самойлов ударил меня по лицу. Тогда б ему точно не жить!

— Он отсудил у Славки квартиру, — продолжает она козырять, — А Артём мне до сих пор отступные не выплатил. Каждый месяц с него получаю, прикинь? И это притом, что Андрей уже вырос.

Андрей — это сын от первого брака. Красавчик, каких поискать! Уже «упорхнул» из-под крылышка матери. И водит невест. Причём, каждый год — новых. Жениться не хочет, а хочет гулять. Может, так даже лучше? Пускай сейчас нагуляется, чтобы потом не размахивать членом «направо — налево».

— Мне хватит и дома, — отвечаю расплывчато, — А квартира его! Пусть живёт.

— Ага! — оживляется Машка, — Будет там пёхать свою проститутку? Пусть всё отдаёт! У тебя ещё дети растут, им останется.

Представляю себе это место. Наверняка, он туда привозил своих баб? Становится тошно! Да лучше я влезу в долги и куплю детям новую. И вообще… Стоит мне это представить. Всю эту грязь! И развод, и раздел «честно нажитых». И на что ты меня обрекаешь, Самойлов?

Видно, гамма эмоций отражается на лице. Так как Машка командует:

— Переходим на медленный бег! — хотя мой бег и так нельзя назвать быстрым.

— Он не хочет развода, — говорю я, пытхя.

— Оно и понятно, — отзывается Машка, на ходу поправляя свой бюст, — Это ж, прикинь, на работе его зачмырят?

— Да уж, — вздыхаю.

Вспоминаю их общество директоров. Где каждый — порядочный семьянин. А за кадром, наверное, каждый имеет штук десять любовниц.

— Опять же, — фыркает Машка, — Что скажет его пресвятое семейство?

Так она называет родню. Во главе с моим свёкром. «Махровый грузин», тот не одобрил отъезд одного из своих сыновей. Всего их трое. Старший остался с отцом, в связи с чем унаследует бизнес. Средний свинтил в Аргентину, чем очень расстроил отца.

Ну а младший, Илья, уехал учиться в Россию. Стрела его, видимо, угодила сюда! Да так и остался. Но это — полдела. Какой была «радость» папы, когда он взял фамилию матери? И отцовскому Гелашвили предпочёл среднерусский вариант. Мол, так проще в России.

Отец долго дулся! И оттаял, лишь только узнав, что Илья назвал своего первенца в его честь. Давидом. Очень весомое имя! Красивое. Но… Какой он Давид? Он же Денечка! Так мы и стали его называть. Знал бы дед…

— Пресвятое семейство будет в шоке, — говорю я. И знаю заранее, что его родня примет мою сторону. Но от этого не легче.

Развод представляется мне крайней мерой. Которую, видимо, стоит принять…

— Переходим на быстрый шаг! — командует Машка.

Я с облегчением замедляюсь.

— На быстрый, Настя! А не на черепаший, — тут же пихает она меня в бок.

Дышу полной грудью. С двух сторон нас шатром обступают деревья. Нежные стволики диких берёзок ютятся под пологом сильных дубов. Осины стоят, расправляя пушистые ветви. А красиво здесь, всё-таки! Немудрено, что подруга предпочитает спортклубу этот старенький сквер.

Фитнес-центр «Атмосфера» открыл её бывший. И опрометчиво ей подарил! Теперь этот «плод их совместной любви» под Машкиным зорким уходом расцвёл и обрёл ещё множество курсов. Среди прочих имеется йога и стрип-пластика. Думаю, кстати, сходить…

«АтмосфЭра» — зовёт его Машка, намеренно громко произнося букву «э».

— Закупили новые фЭны для атмосфЭры, — говорит она, хвастая.

С Рубенчиком, кстати, у них всё срослось. Ну, это тот самый, из бара. Машка уже сообщила мне, как он горяч! В мужья не годится, конечно. И не в плане физическом. Внешне Рубенчик даст фору всем её бывшим мужьям. Но у него «дела нет»! Шаурма на углу не считается. Вот если бы был ресторан… На меньшее Машка, увы, не согласна.

Но для постельных утех он годится. И его «шаурма», если её полить кетчупом, идёт на ура. Я снова и снова прошу избавить меня от подробностей. Подсознательно чувствуя, что шаурма — это только предлог.

Машка тускнеет. Дёргает хвост. Хотя он и так идеален!

— Настюх, тут такое дело, — начинает загадочно. И я узнаю этот тон.

— Ммм? — мычу, делая вид, что разминаю суставы.

Наверное, опять записала меня на «улиточный пилинг»?

— Обещай, что не будешь ругаться, — говорит виновато. И я понимаю — причины для ругани есть.

Она, усмехнувшись, бросает:

— Я, короче, дала твой номер Эльдару.

Я выпрямляюсь:

— Кому?

— Ну, тому, из клуба. На которого муж твой наехал ещё! — слышу.

Я в шоке.

— Маш, ты вообще офигела? — смотрю на неё с удивлением.

— Ну, а что? — обижается Машка.

— А вдруг он позвонит? — я ужасаюсь, только представив подобное.

— Конечно, позвонит! — убеждает подруга, — Он так о тебе у Рубена выспрашивал, просто измучил его. Кто такая? Кто та…

— Маш! Ну кто тебя просил? — я хватаюсь за голову.

Теперь придётся выдумывать отговорку. Блокировать, ставить его в чёрный список…

— Ой, Самойлова! Ну, ты дикая просто! — фыркает Машка, — Никто не заставляет тебя с ним спать. Просто пообщайся.

— Я — Кучинская, — говорю машинально.

— Тем более! — подхватывает подруга.

Я хмурюсь, пытаясь припомнить, как выглядел этот субъект. Помню, что пах он приятно…

— Я даже не помню его, — резюмирую Машке.

Но для неё это не аргумент.

— Главное, что он тебя помнит, — добавляет она, и шаги опять превращаются в бег.

— Маш! — кричу я ей вслед.

Мне охота присесть на скамейку. Любую! Хоть самую задрапезную лавочку. Но я догоняю подругу. Хочется дёрнуть за хвост!

— Ты вообще-то могла бы спросить у меня, для начала, — говорю между вздохами.

Машка дышит ритмично и ровно.

— Пожалуйста, — бросает обиженно. Теперь я ещё виновата!

Мы бежим в тишине. Только звук трения наших кроссовок. Я дышу полной грудью, и волнение первых минут отпускает. Ну, позвонит он. Пускай! Я могу сослаться на дела, или просто не взять трубку…

— Он, кстати, нормальный такой мужик, — произносит подруга, — У него своя турбаза за городом. Эти, как их… Ну, Соловки!

— Соловушки, чукча, — поправляю её.

— Ну, Соловушки, один хрен! Они с Рубенчиком, короче, партнёры по бизнесу.

Я представляю себе это партнёрство. Один жарит шашлыки, а другой их ест.

— Ага, — бросаю снисходительно, — И что дальше?

— А дальше, — меняет Машка свой тон, — Он позвонит тебе, а ты возьмёшь трубочку.

— И? — призываю её продолжать.

— И поздороваешься. Это нетрудно.

Её тон меня бесит. Я ж не умалишённая!

— Не буду я с ним встречаться! Я даже в глаза ему не смогу посмотреть. Позор! Я ж вообще никакая была.

— Ой, — усмехается Машка, — Он тоже был не особенно трезвый. Уж поверь мне!

Воспоминания проступают урывками. Помню, что он так меня и не коснулся. Или коснулся? Но я бы запомнила!

«Я — замужняя женщина. Я не такая», — хочется мне прокричать. Но теперь просто: «Я не такая». И от этого как-то обидно…

— Я всё узнала, он тоже в разводе, — подливает Машка масла в огонь.

И я опять ощущаю, как больно. Я буду в разводе? Разведёнкой. С двумя детьми. Какой ужас!

— У него сын, но он взрослый. Ему 51, - хитро улыбается Машка.

— Кому? Сыну? — бросаю рассеянно.

— Настя! Ну, ты вообще что ли? — серьёзнеет она, — Ему самому!

— А мне тридцать девять, — вспоминаю я с грустью.

— Тебе скоро сорок! — поправляет она.

— Ну, спасибо, — я замедляюсь, — Маш, не могу больше!

Останавливаюсь, перевожу дух. В боку с непривычки покалывает. Не хватало ещё кони двинуть, прямо здесь. Вот Самойлов, наверно, обрадуется. Свобода и новая жизнь! Интересно, он в этом случае сразу познакомит детей с новой мамой? Или повременит, для создания траура?

— Вот! А по уровню физподготовки ты сойдёшь за ровесницу.

Милосердно, мой «тренер» прерывает забег. И позволяет мне сесть на скамейку. Только присев, я понимаю, что больше не встану. Тут и останусь! Птички поют для меня. Солнышко светит. Если б ещё не Машка, со своей болтовнёй…

— Ну, и он в курсе…, - слышу я фразу.

Перевожу взгляд на Машку:

— В курсе чего?

— Ну, — она мешкает, меряет пульс, — Что ты тоже разводишься.

— Маш! — мой ритм моментально подскакивает.

— Ну, а что? Значит, честный. С замужней мутить не готов.

— Я не буду мутить с ним! — возражаю я резко.

«Я ж не ты», — добавляю, уже про себя.

Мимо нас пробегает мужчина. В лосинах! О, Боже… Я отвожу глаза. У него задница крепче моей! Но подняться я смогу теперь только с одной целью. Доползти до машины и сесть. Нет, сперва переодеться! Не разъезжать же по городу с потными пятнами на футболке…

Мы расстаёмся на радостной ноте. Машку я уверяю, что не обиделась. А про себя уже строю планы на вечер.

В магазине по пути домой покупаю продукты. Только здоровую пищу! Теперь я не ему колбасу и мучное. Дома провожу тщательную ревизию холодильника. И к приходу Илья у меня всё готово.

Он, облачившись в домашнее, возникает на кухне.

— Привет, — бросает через плечо. Открывает заветную дверцу.

Какое-то время стоит, молча глядя внутрь. А затем закрывает. Я, как ни в чём не бывало, продолжаю листать каталог.

Самойлов, открыв дверцу снова, громко хмыкает:

— Ну, и что это? — говорит, обернувшись ко мне.

Средняя полка пустует. За исключением остатков колбасной нарезки и ломтика сыра. Которые я, от своей щедрости, пожертвовала ему, на первое время. Всё остальное ютится на третьей. Там же висит, прикреплённая скотчем записка: «Настя». А на двух верхних — «Илья».

— Это — новая система координат, — произношу, удостоив его коротким взглядом, — Будем жить как в общежитии, помнишь?

Он проводит языком по нижней губе. И, втянув её, думает.

— Ты серьёзно? — говорит, наконец.

Я спешу убедить его:

— Да! Теперь у каждого из нас есть своя полочка в холодильнике и своя комната. Кстати! — восклицаю, отвлекшись от шопинга, — Забери свои вещи из спальни. Я буду там жить.

— Может, ещё и щеколду поставишь? — произносит с издёвкой.

— Может быть, и поставлю, — говорю я серьёзно.

— Насть…, - начинает Илья.

И я понимаю. Если сейчас он опять скажет мне: «Не дури», то я овдовею. Убью его чем-нибудь! Мы же на кухне…

Но Самойлов, вздохнув, изрекает:

— Цирк какой-то, — и хлопает дверцей холодильника.

Я молчу. Наблюдаю, как он делает чай. Только себе одному. Смотрит на булочки в хлебнице.

— Это тебе, — говорю снисходительно.

— Спасибо, — смягчается он.

Хочу сказать ему, что это вовсе не жест доброй воли. А необходимость! Я бы с радостью съела их сама, но мне нельзя. Однако же он улыбается. Так, будто всё это — розыгрыш. Типа, я пошутила? Ага…

— Мой адвокат подготовит бумаги о разводе, тебе останется только подписать их, — говорю ему, чтобы обидеть. Чтобы сбить эту улыбку с его лица! Получается…

— У тебя есть свой адвокат? — Самойлов выглядит удивлённым. Он кусает. И пол «язычка» остаётся во рту, — Не знал.

— У меня есть, — соглашаюсь я коротко.

Он хмыкает, жуёт. Бросает в рот оставшуюся часть. Чайник уже закипел, но он не спешит выключать его.

— Я же сказал тебе, нет, — говорит равнодушно. Как будто идёт разговор о покупке дивана.

— Скажешь об этом в суде, — говорю я финальную фразу. Хотя, нет! Это ещё не финальная.

Илья вздыхает. Выключает свисток. У нас старомодная кухня. Мне это ближе, чем всякий хайтек.

— Хорошо, если тебе полегчает, — произносит с издёвкой.

Заварив свой напиток, берёт из пакетика «язычок». Я представляю нас в зале суда. Судью с молоточком в руке…

Вот это — взаправдашний цирк! Мы просто подпишем бумаги. И семьи, как не бывало. Хотя, её, наверное, нет уже несколько лет. Сколько длится «случайная связь»? Вот столько лет и отсутствует связь между нами.

— И учти, что продукты на своей полочке я пересчитала, — бросаю я в спину. И морщусь от этого. Гадко!

— Всё понятно, — кивает Илья.

Когда он уходит, я беру из пакетика «язычок». Всего лишь один. Чтобы просто понюхать. Жор нападает всегда в моменты стресса. А сейчас у меня такой стресс! И я понимаю, что могу съесть весь пакет, целиком. Затягиваю узел покрепче. Залпом допиваю оставшийся кофе, и отправляюсь наверх.

Спустя полчаса, в спальню стучится Илья. Правила понял! Уже хорошо.

— Я за вещами, — бросает с порога. Звучит так, будто он собирается съехать. Но только в соседнюю комнату. Гостевую.

Пускай! А детям скажу, если что, что папа храпит. Или, что портит мне воздух. Жизнь портит. Вот!

— Бери, — говорю, поливая цветы.

С маминой лёгкой подачи у меня появилась китайская роза, и фикус. Правда, он сдох! Но маме я говорю, что регулярно его поливаю. Она редко ездит к нам.

Самойлов шуршит пакетами в шкафу. Выгружает его содержимое. Но не в чемодан, а в корзину с бельём. Как будто собрался стирать.

— Где мои запонки? — вопрошает он, хмурясь.

Я вспоминаю подарок его, от коллег. Там ещё что-то написано.

— Зачем они тебе? Ты их не носишь.

— Я просто хочу узнать, где, — говорит он, беря свой будильник. Он умный, и будит его в правильной фазе сна. А я просыпаюсь в «неправильной».

— Где-то лежат, — говорю равнодушно, — Найду, отошлю бандеролью.

Спальня гостей через стенку. Напротив супружеской — сдельный санузел. А дальше — «хоромы» детей. У Дины большой «взрослый» шкаф, настенное зеркало, заяц, размером с неё и стол для уроков. А у сына бардак! Как зайдёшь, непонятно, где шкаф, а где стол…

— Под дверью оставь, — отвечает супруг.

Я киваю. Он взял только самое главное. Остальное не стал. Тапки его, мой подарок, жмутся друг к другу в шкафу. Рубашки, из тех, что ещё уцелели.

Он уходит, я слышу возню за стеной. И смотрю на совместное фото. Где-то, помню, прочла, что ставить его нужно в «зоне любви». Ну, я и поставила! Вот только это не помогло. Беру его в руки, в скромной серебряной рамочке. Самойлов на нём ещё юный, с копной жёстких и тёмных волос. Ещё не видно его седины, а седеть он стал рано.

Чубатый! Я помню, всегда удивлялась, как легко его волосы принимают нужную форму. Смеялась и мазала чуб своим муссом для укладки. Мои волосы были волнистыми. И торчали Бог знает, куда! И как я их только не мазала. Это сейчас я уже стала делать себе выпрямление, ламинировать их, маскировать седину…

Смотрю на фотографию, и вдруг понимаю, что не так. Я прячусь за спину Ильи! Я на ней без лица. Его видно чуть-чуть. Я как будто стесняюсь. Он тоже отвёрнут. И гладко побрит. Кажется, это зима. Накануне какого-то нового года.

Вслед за кольцом, снимок тоже отправляется в ящик. Не могу больше видеть его! Раздражает. Понимаю, что всё здесь: и запах и каждая вещь теперь станут меня раздражать, провоцировать слёзы. Лучше бы я заняла гостевую.

Но менять нас местами уже не хочу. Слишком много удобства! Кровать здесь побольше, да и матрац дорогой. К тому же, любимое зеркало! Где стоят пузырьки и палетки с тенями…

Это он может жить налегке. Сегодня в одной постели спать, а завтра — в другой. Я не умею так. Не приучена!