В разводе. Бывшие любимые

Глава 47

Вика

Что я должна была сделать? Сказать?

Ну ты, конечно, молодец. Я, конечно, в следующий раз приму все твои подарки, и обязательно мы их с тобой испробуем.

Нет.

Я то, может быть, и приму все его подарки, и, может быть, мы обязательно их испробуем, но только не в этой жизни, не там, где я полгода металась и не могла найти ответы на вопросы. Не там, где он щёлкнул пальцами и разрешил всю ситуацию так как ему было это удобно. С нахрапом, с приказами, с каким-то давлением.

Он не представлял, что дальше последует за всем этим. Вместо Покровского будет другой агент по недвижимости, а свекровь выползет из больницы и начнёт пилить меня в удвоенной силе. Ну а по поводу Вероники? Если не Турция, так здесь где-нибудь в клубе обязательно найдёт себе приключения на пятую точку.

Он считает, что все эти проблемы решаются щелчком пальцев, но по факту это долгоиграющие проблемы, которые постоянно тянут ресурс. Тянут жизненные силы. Из меня развод также тянул жизненные силы. Ничего со мной не произошло от одной ночи спокойного сна. Я была по-прежнему также обезвожена, высушена.

Выйдя из квартиры на Пархоменко, я вызвала такси и направилась в сторону дома.

Поднялась в квартиру и наткнулась на недовольную мать, которая в это время суток, вместо того чтобы спать, стояла на кухне и катала тесто.

Я привалилась спиной к стене и покачала головой.

— Зачем? — Спросила я.

Мать подняла на меня глаза, фыркнула, сдула со лба прядку волос и поправила косынку на голове.

— Лапшу домашнюю поставлю завтра утром.

Я стянула лодочки. Поставила их на полку.

— А приехала? Зачем? — Спросила я, тихо присаживаясь напротив и, уводя у матери из-под руки маленький пятачок теста, прикусила, как в детстве.

— Ирод твой позвонил, сказал все плохо, надо Вику поднимать. Я подорвалась, все бросила, а у меня там, между прочим, клубника стоит в вазонах.

Я вздохнула, потёрла кончик носа.

— Ничего страшного с твоей клубникой не случится, завтра опять увидитесь.

— Нет уж, не надо мне тут,— фыркнула мать и упёрла руки в бока, оставляя на моём фартуке темно-серого цвета два белёсых следа. — Вот, вот, вот, все, вот оно, вот всегда так начинается, вот всегда все начинается вот так.

— Ты о чем? — Устало спросила я, глядя на мать.

— Сначала он тебя на руках таскает. Потом я говорю, не надо, не надо, а потом выясняется, что вы разводитесь. Вот и сейчас тоже самое. Опять выясняется, что он что-то тебя на руках таскает, потом ещё какая-нибудь жопа случится, что не разводитесь, так детей походу делить начнёте.

Я покачала головой, мать вымораживала меня своими какими-то старообрядными обычаями о том, что муж не должен видеть жену либо голой, либо во время месячных, типа, это его отвернёт, и когда Олег всех нахрен выпер из больницы, из палаты после выкидыша, она мне ещё потом несколько месяцев мозги полировала пилочкой о том, что это самый тупой поступок в моей жизни, потому что вот он увидит вот это все, он потом не будет со мной спать, найдёт себе любовницу.

Да, блять, он не поэтому нашёл любовницу.

Вот абсолютно не поэтому.

Мать закатила глаза, а у меня в мозгу что-то щёлкнуло…

Нельзя показывать ему то, что происходит с тобой, он будет от тебя гулять…

Слова проворачивались, как медленные жернова, перемалывая мысли в муку.

Не надо показывать, что ты слабая, иначе он будет гулять.

Я тяжело вздохнула, упёрлась локтями в стол и зажала запястьями глаза.

Твою мать.

Вскользь брошенные фразы работают лучше, чем нейропрограммирование.

Вбитая годами, впитанная с молоком матери какая-то дебильная ситуация может наложить такой отпечаток на взрослого человека, что потом надо будет только головой качать и диву даваться.

Я представить себе не могла, что все моё желание стать самодостаточной, стать достойной Олега, будет крыться всего лишь в нескольких фразах, в том, что он увидел меня слабой, он увидел меня по-женски несостоятельной, и поэтому он будет от меня гулять.

— Мам, слушай, вот откуда у тебя эти мысли? Что если женщина слабая…

— Нет, Вик, не так, вот мне моя бабушка всегда говорила месячные начинаются не развешивай свои трусы никогда. Месячные начинаются не говори никогда мужу, но вы же! Месячные начались, живот заболел, все лежит. Я не могу. У меня кровотечение. Какой мужик после этого будет в семье? Правильно, искалеченный!

— Мам, вот вроде не в каменном веке живём, вроде бы уже все знают о женской анатомии, но ты все выворачиваешь так, как будто бы мужики сейчас по-прежнему настолько недалёкие, то что они постель, где лежала жена, сжигать должны.

— Вика, вот в этом просто вся и суть. Сначала вы ничего не скрываете, потом вы рассказываете про то, сколько заработали. А в следующий момент у вас мужик нихрена не делает, потому что мужику псу не показывай всю!

А это было ещё из разряда того, что старая житейская мудрость передавалась из поколения в поколение.

— Мам, слушай. Просто забей эту тему, хочешь ехать к своей клубнике, я завтра вызову водителя, тебя отвезут.

— Нет уж, я останусь, — зло протянула мать, поправляя фартук. — Вон чего вы, черт пойми, что делаете. Мать должна сидеть в неведении.

Я качнула головой.

— Слушай, я пойду, мне завтра рано вставать…

— Что у Олежи запал кончился на самостоятельность?

— Нет, — произнесла я, тихо разворачиваясь полубоком к матери.— У меня нет желания играть в эти игры.

Дойдя до спальни, я заглянула и увидела, что Стеша по привычке забралась ко мне. Юркнув внутрь, я стянула платье в гардеробе, вытащила пижаму и, переодевшись, вышла и легла к дочери. Она сразу встрепенулась, проснулась, потянулась ко мне.

— Обманул папа, сказал, что ты позже приедешь, а я ждала, — сказала дочка сонно. Я погладила её по волосам.

— Папв думал, что я задержусь.

Стеша тяжело вздохнула и произнесла.

— Папа мне говорил, что он тебя любит, а я ему сказала, что ты его тоже, понимаешь, мам?

Я улыбнулась, посмотрела на дочь.

— И вообще мама. Я больше не хочу, так пусть папа домой вернётся. Я знаю, мне бабуля говорила, чтобы я так не делала. Ну, если я папе сказала, и он хочет домой, то тебе, наверное, тоже, надо сказать. Мам, пусть папа вернётся домой. Он хочет этого сильно, сильно, так сильно.что когда мы ехали, он сказал, что обязательно будет просить у тебя прощения!

— Он попросил… — По вискам потекли слезы, я прижала дочь к себе и вздохнула. — Попросил, родная.

— П опросил и что, и что значит, папа скоро приедет?

Стеша встрепенулась, приподнялась на локте и посмотрела на меня.

А я не знала, что ответить, потому что на одной чаше весов был тот факт, что Олег, конечно, тот ещё сухофрукт, а на другой чаше весов было брошенное кольцо.

Которое до сих пор сквозь толщину матраса жгло мне между лопатками.