В самом Сердце Стужи. Том II

Глава 19 Эрен

Когда отряд моего супруга скрылся за лесом, я смогла вздохнуть спокойно.

То, что я не сказала мужу о своих изысканиях касательно закупок охотников, тревожило меня до самого его отбытия. Я очень хотела обсудить этот вопрос с Виктором, дать ему пару дельных советов или выслушать, что думает на этот счет сам барон, но так и не нашла в себе силы этого сделать.

Тот хрупкий мир, которого мы достигли в ночь, когда я вломилась в лабораторию, оказался для меня ценнее любых вопросов надела. Я и представить себе не могла, как для меня было важно ласковое отношение ко мне со стороны этого мужчины, и какой холод сковал моё сердце, когда он был не в духе.

Нет, это не было трусливое замирание в ожидании вспышки гнева или пощечины, как когда мы только поженились, и я еще не знала Виктора Гросса. Печаль, которая накатила на меня из-за изменений в поведении барона, была намного глубже и намного мучительнее, чем любые побои, которые я испытывала на протяжении всех девяти своих жизней. А резкое слово ощущалось хуже любых грязных оскорблений, которые когда-либо отпускали в мою сторону.

Но и не поделиться своими мыслями я не могла. Так что вместо прямого разговора я трусливо, словно мелкая воровка, уложила листы с записями в стопку чистой бумаги, зная, что обнаружит их Виктор, когда будет уже очень далеко от Херцкальта.

Как он отреагирует на мое самоуправство? Даже если барон Гросс и разгневается, его злость поутихнет к моменту возвращения в замок, да и я была уверена, что польза от расчетов, которые я сделала после самостоятельной сверки учетных книг, поможет ему в переговорах.

Мой муж планировал измену, и я всецело его в этом поддерживала.

Торговля — самые мощные кандалы, самый лучший способ сохранения мира. Основная проблема пограничных стычек была не в том, что северным соседям был ненавистен народ Халдона, ненавистна вера в Алдира — они были последователями культа Хильмены — или ненавистен сам факт соседства.

Северные варвары устраивали набеги ради разграбления. Даже рабов в плен не брали — как это делали во время войн все прочие народы. Ведь их было просто нечем прокормить. Варвары севера жили скотоводством, рыбалкой и охотой, а все пригодные для сельского хозяйства земли уже были заняты Халдоном, Лютедоном или Шебаром.

И если моему мужу удастся купить безопасность и процветание Херцкальта за хлеб, причем за хлеб не в качестве дани, а через меновую торговлю, это будет огромным достижением.

Пусть за него король Эдуард может приказать снять голову с плеч.

Мне казалось, что я достаточно хорошо изучила Виктора Гросса за эти месяцы и теперь была просто уверена в том, что он выберет этот самый рисковый, но при этом самый эффективный способ улучшить положение своих земель.

Но главное, чтобы он вернулся живым. Ведь никогда не знаешь, что может случиться в северных лесах, куда он направился.

— Миледи, вы так задумчивы… — Лили укрыла мои плечи плащом, ведь уже вечерело, и в приоткрытые ставни стал задувать морозный ветер.

Я же продолжала сидеть с шитьем в руках, но моя игла давно перестала двигаться. Я только смотрела куда-то за горизонт, размышляя о прошлом, настоящем и будущем.

— Вы будете ужинать? Приказать накрыть на стол? — спросила служанка.

Я повела плечом, пытаясь сбросить накатившую тоску и оцепенение.

— Принеси просто хлеба, сыра и вина. Я перекушу здесь, — ответила я.

Коротко поклонившись, Лили исчезла в коридоре, я же попыталась хотя бы закончить последний стежок.

Есть не хотелось, во всяком случае, не за пустым столом. Когда барон убыл в Атриталь, чтобы доказать вину бывшего бургомистра Легера, мне не было столь тревожно. Наверное, потому что исходя из моего обширного жизненного опыта, я понимала, что эта история не может разрешиться как-то плачевно. Сейчас же все было крайне неопределенно, крайне запутанно и сложно.

Что скажут охотники?

Как отреагируют варвары?

Не грозит ли моему мужу опасность?

Я из всех сил старалась не делать этого, но мои воспоминания все возвращались и возвращались к моей первой и второй жизням. Я вспоминала то чувство, что жгло в груди, вспоминала руки, нежно касающиеся моей шеи и плеч, скользящие по бедрам пальцы и горячее дыхание над ухом. Я вспоминала все это и сравнивала. С широкой спиной барона, которую я наблюдала каждую ночь в нашей постели, с его волевым взглядом и острым профилем, с его черной бородой, которая у столичных повес вызвала бы только хохот и отвращение. Сравнивала, и понимала, что последнее сейчас вызывает во мне намного больше душевного трепета, чем все тревоги и переживания прошлых жизней. Образ Виктора Гросса в черном доспехе верхом на коне, за столом со странным железным пером для письма в руке или вовсе, выходящего из-за ширмы в одной лишь льняной простыни на бедрах — все это было намного ярче воспоминаний, которые, казалось, будут мучать меня целую вечность. Память о моей первой, истинной жизни, отпечаталась в моей душе каленым железом, и все последующие перерождения я тащила этот груз, этот невыносимый груз наивных заблуждений, безобразных страстей и бесполезных сожалений.

Они, воспоминания, отравляли каждую мою бытность. Каждый мой путь, что я начинала заново, стоял на фундаменте из обид и страхов.

Сейчас же, с удивлением для самой себя, я открыла в своей душе новую дверь для новых переживаний. Нет, они не могли перечеркнуть всего, что случилось со мной в предыдущих жизнях. Они не могли стереть мне память или избавить от душевной боли, что терзала мою суть день за днем, год за годом, жизнь за жизнью. Но эта дверь, за которой меня терпеливо ждала фигура в черном доспехе и столь раздражающем меня глухом шлеме, фигура с пером в руках или глиняным горшочком, массивная фигура Виктора Гросса отбрасывала на все эти переживания огромную тень. Заставляя их если не исчезнуть, то поблекнуть и потерять краски.

Ноги сами вынесли меня во двор замка. Пройдя мимо стражи на воротах, я даже не заметила, как меня окликнули, и очнулась, только когда со мной поравнялся Арчибальд.

— Миледи! — встревоженно воскликнул мужчина. — Мы скоро закроем ворота! Куда же вы?

— Ох… — я огляделась по сторонам и поняла, что прошла уже половину рыночной площади, а за спиной Арчибальда поднялась настоящая суматоха.

Никто не рискнул схватить меня за руку и остановить, но вот послать за старшим стражники успели. Там же, у ворот, я заметила и фигуру Лили, которая, подхватив юбки, спешила к нам со всех ног.

— Я хотела помолиться, но погрузилась в свои мысли, — я отвернулась от замка и посмотрела на острый шпиль храма, копьем возвышающийся над крышами домов у северной стены города. — Вы не проводите нас, господин Арчибальд?

— Почту за честь, миледи, — тут же поклонился мужчина, после чего подал несколько сигналов бойцам на воротах.

Не знаю, какие были дела у Арчибальда этим вечером, но мне на самом деле нужно было в храм. Старые привычки взяли свое — в момент глухой тревоги я искала успокоения в ставших мне родными стенах.

Часовенка, что выполняла роль храма в Херцкальте, выглядела почти неряшливо и крайне неприметно, и если бы не высокий шпиль, взмывающий перстом в небеса над всеми прочими зданиями, я бы никогда и не вышла за пределы замковых стен, чтобы посетить это место. Просто бы не знала, в какую сторону мне нужно двигаться.

Петер выглядел обескураженно, но едва моя нога ступила через порог храма — тут же бросился мне навстречу, оставив свои дела у алтаря. Я видела, что он как прилежный молодой жрец готовился к завтрашней утренней молитве. Процедура сия была необязательна и проводилась, обычно, только в больших храмах, но уж точно не в таких местах, как это. Но Петер был силен в своей вере и крепок в плане дисциплины, если это касалось служения. Даже в прошлой жизни, когда он стал высохшим дряблым стариком, едва способным взойти по трем ступеням до алтаря, он все равно продолжал проводить утреннюю и вечернюю молитвы лично. Хоть приготовления к ним уже и стали заботой служителей главного храма Патрино.

— Миледи Гросс! — воскликнул пышущий жизнью толстяк Петер. — Какой визит! А я и не надеялся свидеться с вами так скоро!

Арчибальд остался за порогом — сторожить вход. Там же я приказала остаться и Лили. Я хотела поговорить с Петером как с духовником, а значит, лишние свидетели мне были ни к чему.

Жрец аккуратно взял меня за руку и проводил к старой истертой скамье, стоящей в небольшой нише у боковой стены. Сокрытые от посторонних глаз — от входа этого места видно не было, мы могли спокойно побеседовать, не волнуясь, что нас прервут на полуслове.

В любом храме было такое место, но обычно для этого отводились целые комнаты. Здесь же ограничились только вот такой скамейкой и подобием уединения.

— Какая тревога привела вас в дом Алдира? — участливо спросил Петер, твердо, но заботливо глядя мне в глаза.

Я помолчала. Посмотрела на высокий свод храма, уходящий куда-то во тьму. На старые деревянные перекрытия, на убогие подсвечники на стенах и истертый алтарный камень, уже пошедший трещинами в нескольких местах. Да, внутреннее убранство храма соответствовало картине за порогом. Край обитаемых земель, забытое и людьми и богами место под названием Херцкальт, место, где сходился поток двух холодных северных рек, место, в котором, казалось, могло замерзнуть само время.

— Вы верите в чудеса, препозитор? — тихо спросила я Петера.

— Господь наш каждое утро являет нам чудо рождения нового дня… — с улыбкой начал молодой жрец.

Ему было неудобно. Лавка слишком узкая для огромной фигуры Петера, но он, словно пичуга, пристроился с краю, лишь бы не стеснять меня.

— И это есть величайшее свидетельство воли Алдира к жизни всего сущего… — продолжила я за Петером.

— Это не слишком популярная проповедь, миледи, — заметил Петер. — Вы изучали богословие?

— Я бываю в храме только на большие служения, — ответила я так же, не задумываясь, как до этого говорил и Петер.

В этой жизни я не бывала в храме. Я всегда вслух говорю только о текущей жизни. Раскрытие сути моей трагедии ведет только лишь к бедам, люди не способны это принять, в этом нет божьего промысла или смысла. Так это видят окружающие.

— Я был уверен, что вы готовы были стать послушницей до свадьбы, — продолжил говорить жрец. — Сила вашей веры…

— Моя вера не сильна, не настолько, — покачала я головой. — И в храм я идти не планировала. Мне нет места рядом с Алдиром и под дланью его. Это вы должны уяснить раз и навсегда, препозитор. Такова единственная возможная истина.

— Я запомню ваши слова. Однако наш господь все равно следит за вами, — кивнув головой, ответил жрец. — И Отец охотно откликается на ваши молитвы, я сам был тому свидетелем. Даже если вы не произносите их вслух.

— Поэтому я и спросила, верите ли вы в чудеса, препозитор, — с горькой усмешкой ответила я, переводя взгляд с алтаря на Петера.

Жрец в этот момент вздрогнул, попытался убрать руки, но я только крепче взялась за пухлую ладонь жреца, не позволяя ему отстраниться.

— Знаете ли вы, препозитор, это чувство глухой тревоги, уничтожающее волю к жизни? — спросила я.

— Такова природа человеческой сути. Уныние есть обратная сторона радости, только и всего. Нельзя быть вечно счастливым, — ответил Петер.

— Но если я скажу, что можно быть вечно несчастным? Если даже смерть не освобождает от скорби?

В этот момент жрецу пришлось помолчать, дабы обдумать свой ответ. Он всегда был одинаков, Петер. Что сейчас, что спустя сорок лет другой жизни, беседы с ним исцеляли меня, давали чувство покоя. Вдумчивый и внимательный, он всегда мог найти правильные слова для любого человека и ситуации. И именно поэтому он стал верховным проводником воли и учения Алдира.

— Это крайне безрадостное существование, миледи, — покачал головой Петер, отводя взгляд. — Но счастье подобно красоте. Оно всегда в глазах смотрящего. Если же человек живет, словно скотина, словно лошадь, на чьи глаза натянули шоры, как способен он увидеть что-то, кроме единожды избранного пути? Об этом чуде вы спрашивали? О чуде прозрения?

Нет, он меня определенно пугал. Его нечеловеческая проницательность, способность читать меж строк саму суть происходящего, будто Алдир стоит за его плечом и нашептывает истину. Петер, молодой Петер, а не умудренный старец и верховный жрец Петер, сейчас сказал то, что даже не мог до конца понять.

Была ли я лишь скотиной, неспособной выйти из колеи собственных горестей? Или же я все же была человеком, способным на проявление воли и стремления к жизни, как того требовал от нас Алдир? Может, я так и не смогла найти ответов в прошлой жизни, так и не получила откровения или божественного намека, только лишь потому, что не желала жить очередную жизнь? Мой взгляд всегда был обращен в сторону смерти, в своем чудовищном высокомерии и страдании я даже как-то позабыла о такой простой вещи, как сама жизнь. Она не казалась мне целью — лишь способом найти ответы, найти мою персональную дорогу к смерти.

Явилось ли мне сейчас чудо, о котором, не ожидая понимания, почти насмешливо, я спросила этого молодого жреца с кудрями цвета спелой пшеницы? Или же он просто сдернул с моей головы шоры, которые мешали мне оглядеться по сторонам, и я только в самом начале своих поисков?

Когда я вышла из храма, уже окончательно стемнело. Арчибальд стоял вместе с Лили. Они ждали меня. Заместитель и правая рука моего супруга прикрывал от стылого ветра мою служанку. Лили же куталась в плащ, пытаясь сохранить тепло, чтобы не дрожать, словно лист на сухой осенней ветви.

Оба выглядели немного обескураженными и даже обеспокоенными — ранее за мной подобных импульсивных поступков не наблюдалось, но и осуждения в их взглядах я и не видела.

Сегодня утром барон покинул Херцкальт и отправился на север, и только мы с ним знали, в каких на самом деле отношениях состоим. Для всех прочих мы были молодой парой, благословенной как королем Эдуардом, так и самим Алдиром.

Той же ночью, лежа в пустой постели, я размышляла над словами Петера. Нет, ни один разговор не мог дать ответов на терзающие меня вопросы, но впервые в моей груди появилось чувство, отдаленно напоминающее надежду.

Возможно, все эти годы я спрашивала не о том. Сперва главный вопрос моих жизней заключался в том, зачем я перерождаюсь, а уже после — почему не могу упокоиться во тьме смерти. Но сейчас в моей душе появился другой вопрос, который одновременно и страшил меня, и давал надежду на обретение нового пути.

Звучал он до боли просто и незамысловато, и от этого становился еще сложнее в своем осознании.

Ведь как и сказал Петер, Алдир дарует нам радость с каждым восходом солнца, и обещает наступление нового дня с каждым его закатом. Это непреложный ход вещей, который невозможно оспорить и невозможно отрицать, только если ты не безумец.

Так не безумна ли была я в поисках сокрытых смыслов или смерти, вместо того, чтобы смотреть на то, как пламенеющий диск восходящего солнца поднимается из-за горизонта?

Как мне вновь ощутить радость приходящего дня, дабы оставить позади сковывающий сердце холод сожалений? Как снова начать жить вместо того, чтобы продолжать существовать? Ведь теперь я точно знала, что прошлые терзания более не властны надо мной. Моя душа была открыта для новых чувств и переживаний, но я слишком боялась признаться в этом самой себе.

Но этот рассвет мне все же придется встретить, противиться этому чувству будет так же нелепо, как противиться силе восходящего солнца. Ведь наступление нового дня моей жизни неизбежно. Как бы темна и холодна не была предшествующая этому рассвету ночь.