Возвращение к истокам (СИ)

Глава 14. Предсказания

В комнате было душно. Темно. И запах приторных женских духов дурманил голову. Ваниль. Жасмин. Гвоздика.

У меня вспотели ладони, и, когда Влад зажег свет, я спрятала их за спину.

— Открой окно, — попросила тихо. Смотреть на него боялась. Говорить тоже боялась, но молчание — не выход и… Поскорее бы покончить с этим! Уйти.

Стыд, раздражение, обида — эмоции смешались во мне, взболтались, перетекли друг в друга так, что не отличишь. Не было предвкушения. Не было привычной, такой знакомой дрожи, смущения, желания вперемешку со страхом. Была решимость. Еще усталость. Она давила на плечи неподъемным грузом навалившихся проблем. А на коже все еще горели отпечатки прикосновений Эрика…

Щелкнула ручка на балконной двери, шевельнулись темно-серые занавески, и в комнату вползла ночь. Заструилась по полу, обволакивая лодыжки прохладой, принося некоторое облегчение.

— В этот раз придется немного больше потрудиться, — сказал Влад, и в голосе не было привычной насмешки.

Я безразлично кивнула, села на кровать. Пурпурно-алое покрывало, стеганый атлас маленьких подушек. Пушистый коврик у кровати, в котором утопают ноги по самую щиколотку. На туалетном столике расческа, в ней запуталось несколько темных волосинок. Рядом склянки с кремами, бутылочки, хаотично разбросанная косметика. А из зеркала на меня смотрела испуганная девица с побелевшими от страха губами.

— Поля…

Ладонь скользнула по плечу вверх, несильно сжимая.

— Я не хочу! — выпалила я и отодвинулась. Замереть в душных объятиях — последнее, чего мне хотелось. И если те, на балконе, дарили успокоение, эти еще больше злили. — Не хочу с тобой меняться.

— Иначе мы не вылечим Гарди, — ласково, будто говорил с ребенком, сказал Влад.

— Знаю. Потому я пришла. Но все равно не хочу.

— Бывает, — усмехнулся он. — Но умирать все же противнее, чем со мной меняться.

Резонно, даже спорить не тянет. Тянет к подушке — одной из тех, атласных. Или, на худой конец, тех, что спрятаны под покрывалом. Вздыбились на кровати холмами, и свет люстры стекает с них, будто ручей с горки.

— Сделаем это быстро.

Голос Влада был глухим и непроницаемым, будто, когда он говорил, невидимый фильтр вывел из слов все чувства, и слова вышли в мир чистыми, дистиллированными. Пустыми.

И я так же пусто кивнула, соглашаясь…

…В подвале было сыро. Гулко. И, что немаловажно, безлюдно. Не помню, почему мне захотелось спуститься туда — несмотря на мрачные рассказы Даши, желания поглядеть на пыточную Эрика не возникало. До сегодня.

Меня штормило, и перед глазами бегали мошки. А еще жар — жила горела, переплавляя заемный кен, смешивая с кеном сольвейга и превращая в лекарство для ясновидцев. И вокруг пахло ванилью, несмотря на сырость и затхлость этого места. Наверное, я и сама сейчас вся ею пропахла — столько Влад не давал мне никогда. Столько его в себе я никогда не хранила, и, наверное, раньше была бы рада такому подарку…

Раньше. Теперь хотелось спрятаться, зарыться поглубже и не попадаться на глаза Эрику. Сегодняшний обмен осел на душе слоем нового предательства. Странно, ведь у меня даже желания не возникло, даже мысли, а чувствовала себя так, будто снова не сдержалась.

В горле пересохло, но на кухню я идти не посмела. Прошмыгнула мимо и отворила дубовую дверь, которая противно скрипнула, возмущаясь вторжением.

Шаги по лестнице откликались гулким эхом. И непривычная тишина окутывала, обнимала. Темно было, лишь из небольшого окошка под потолком с улицы сочился свет фонарей. Камень на стенах был шершавым, холодным, а ступени поскрипывали под ступнями. Старый дом. Он будто ожил, напитался кеном за несколько столетий. Дышал. И в подвале это дыхание слышалось явно.

Свет от телефона, которым я освещала дорогу, помогал разглядеть мрачную обстановку этого места. Высокий потолок, и в углу с него спускается цепь почти до самого пола. На бетонном пятачке — коричневые пятна. Видно, впиталась, просочилась в трещины чья-то кровь. Казалось, даже воздух пахнет кровью — сладкий, дурманящий аромат.

Стена напротив обшита деревом, утыкана металлическими штырями. Напротив — массивный деревянный стол, покрытый полосами глубоких порезов. Они были шершавыми на ощупь, скалились мелкими щепками.

С другой стороны стола — широкая лавка, а у стены — металлический стул с наручами на подлокотниках. О том, что все это оборудовал Эрик, думалось легко. И страшно не было, в груди только щемило. Я представляла его тут, злого, несчастного, запутавшегося.

Сильным людям сложнее всего — от них ждут подвигов и не прощают ошибок. И лишь близкие видят их такими, какие они есть. Несовершенными. Не богами.

Я присела на лавку, устроила локти на столе и уткнулась лицом в ладони. Устала. И переполненная кеном жила распирала изнутри.

Не верилось, что завтра мы увидим Гарди. И Лив с огромными черными глазами. Я отдам ей нож и тогда…

— Здесь сыро, простудишься.

От неожиданности я вздрогнула. Обернулась.

Она застыла бледной тенью на лестнице — призраком в подземелье, которое не любило непрошенных гостей. Белая туника, расклешенные светлые брюки и волосы темным полотном по плечам. Кожа бледная, и в свете, льющемся из окна, вся ее фигура смотрелась готично.

— Пыльно к тому же, — согласилась я, наблюдая, как Ира спускается ко мне. — Заброшенный угол дома.

— Потому ты здесь.

Вопроса не прозвучало, и отвечать я не торопилась. Смотрела, как полы ее брюк подметают пол. От нее пахло сладко — жасмин и гвоздика, что, в принципе, логично, но…

Грудь сдавило еще больше. И я пожалела о том, что она меня нашла.

Ира умела так смотреть. Ее взгляд давил, напирал, требовал раскрыться. Обнажить правду, и ее — голую — разрешить препарировать. В прошлом правительница, она умела приказывать взглядом. И вся моя суть сейчас бунтовала против ее приказов.

— У меня нет дара предвидения, — произнесла она тихо. Ее взгляды скользили по мне, будто оглаживая, щупая на предмет возможных изъянов. — Но даже я чувствую это…

— Это?

— Смерть. Будто она бродит вокруг дома, выжидая.

Чего? Или правильнее спросить, кого?

— Эрик с Гектором позаботятся о защите.

— Бога ради, Полина, он все равно войдет! — почти выкрикнула Ира, и слова эхом отрикошетили от стен. Здесь, в пустынной задумчивости, заброшенности этого места, в ее голосе слышалось явное отчаяние. И словно ощутив его кожей, она прошептала: — Он войдет, и тогда… Что мы будем делать тогда?

Умирать?

— Драться.

Это слово было сухим. Шелестящим, как оберточная бумага, как осенняя листва под подошвой ботинок. Оно царапнуло губы острыми краями.

— Вылечи его, — выдохнула Ира со злостью. — Вылечи чертового ясновидца!

Странно, но жила откликнулась на эти слова, натянулась, выплеснув в вены порцию ванильного кена. Значит ли это, что мы теперь связаны иначе, чем раньше? Значит ли это, что связь стала сильнее, глубже?

Ира еще несколько минут постояла молча, не глядя на меня и, казалось, забыв вовсе, что я нахожусь вместе с ней в мрачном, темном подвале дома скади. А потом ушла бесшумно, едва заметной тенью скользнув по лестнице. Чуть позже ушла и я — поднялась наверх и уснула на небольшом диванчике, рядом с кроваткой Алана.

Утром я проснулась в своей постели, и меня уже ждал Дэн. Стоял у окна, сложив руки за спиной, а когда почувствовал, что я не сплю, обернулся.

— Готова к свершениям?

Он пытался шутить, но на его лице плотной маской лежала тень тревоги. Сольвейги — отличные эмпаты, и тревога эта тут же передалась мне. Невысказанные вопросы стервятниками кружили в воздухе.

Получится ли у меня? Хватит ли кена на Первого? И что случится, если хватит? Согласится ли Гарди помогать нам? А Лив?

Я рассеянно кивнула, понимая, что ответов не найду до тек пор, как…

Кен Дэна был тяжелым. Пряным. Лайм и жгучий перец — от него горчило во рту, и жила вскипала, будто отторгая. Чувство наполненности настолько вскружило голову, что я растерялась. Перед глазами плыло, и ноги стали ватными настолько, что я едва их передвигала. Спускаться по лестнице мне помогал Дэн.

Мир вдруг стал ярче. Насыщеннее. Краски сгустились, зрение обрело невиданную ранее четкость, слух мог различить любой шорох, шепоток, шарканье ног. Запахи опьяняли — я могла на расстоянии нескольких метров узнать хищного по аромату его кена.

Корица. Кардамон. Мед. Лимон. Ваниль.

Карамель…

Запахи смешались в коктейль, и этот коктейль дурманил, сводил с ума.

Словно мир обрушился на меня, подобно ведру холодной воды. Опьянил. Я чувствовала себя везде и нигде одновременно. Растворенной в воздухе смесью. Цепочкой чужих мыслей. Всеобщим страхом и всеобщей же надеждой.

Я ловила взгляды людей, обращенные к другим людям, и могла объяснить каждый такой взгляд.

Сожаление в глазах Риты при взгляде на Филиппа. Нежность в глазах Глеба, когда он шептался о чем-то с Никой. Тепло Лидии, обволакивающее Гектора подобно уютному пледу. Тревога Дэна за сольвейгов.

Ревность Иры — она жгла мне спину, пробирала до костей, кололась злым ежиком под кожей. Реальная, осязаемая боль Даши. Защитница стояла у окна и буравила взглядом Влада, который говорил о чем-то с Эльвирой. Жгучий интерес Богдана.

От чужих эмоций потемнело в глазах, и я сильнее сжала руку Дэна, стараясь не упасть.

— Порядок? — Его вопрос я услышала будто сквозь вату и рассеянно кивнула. — Осталось потерпеть совсем чуть-чуть.

Забота. Страх… за меня?

Люсия обняла меня сзади, и стало легче.

— Все быть хорошо, — уверила она меня.

— Непременно, — улыбнулась я и переплела наши пальцы. Так же были всегда переплетены наши души. От нее пахло яблоками и полевыми цветами. Солнечная моя, светлая девочка. Моя тропинка, выход из тьмы, связь с сольвейгами. Если она уверена, что у меня получится, как я могу подвести?

— Не бояться. — Горячий шепот опалил ухо, сполз по шее приятным теплом. Тепло поселилось в груди, забилось вместе с сердцем. — Я видеть тебя на песок, у вода. Чувствовать счастье. Слышать мысли… Все быть хорошо.

Ее хотелось слушать. Она — единственная, кто верит в лучшее. И единственная, кто никогда не ошибался, когда говорил обо мне. Люсия видела мою судьбу. Может, ей являлся в видениях мой личный рай? Тот самый, который являлся мне самой? Хельза, теплый песок, темная гладь озера. Барт. И если так, то, возможно, после смерти я его увижу…

— Странно, — вернул меня из задумчивости голос Дэна, — они ведут себя. Не находишь?

— Сейчас все ведут себя странно.

Когда Даша ответила, я поняла, что вопрос предназначался не мне. Люсия куда-то делась — спину больше не согревало ее спокойное тепло. Я была далеко и одновременно внутри каждой молекулы этой комнаты. Звуки парили над головой, впивались в мозг, каждое движение сопровождалось звоном в ушах. Поэтому я не сразу поняла, о чем они.

Люди вокруг. Гул невообразимый — разговоры, образы, запахи, мысли. Все смешалось в клубок, спуталось, хлынуло в сознание, переполняя. Я проследила за взглядом Дэна.

Роб у окна. Лара что-то шепчет ему на ухо, а он не шевелится. Альфред читает книгу в нескольких шагах от них. Он прислонился к стене и делает вид, что его не трогает суета. Элен заботливо стирает пыль с широких листьев монстеры.

Чуть левее — Эрик и Влад говорят о чем-то…

— Твой брат ведь не… — Дэн замолчал, будто ожидая, что Даша и сама все поймет.

— Нет, — упрямо покачала она головой. — Эрик не станет бить в спину.

— Хорошо.

Дэн не поверил. Это слышалось в тоне его голоса, во взгляде, отведенном в сторону и то и дело возвращающегося…

Эрик и Влад. Эрик говорит, Влад сосредоточенно кивает и вставляет редкие реплики. Соглашается с ним?

Это смотрится так неестественно. Странно, и странность пугает меня.

О чем они говорят?

— Побудь с ней, — обеспокоенно бросил Дэн и оставил меня с Дашей. Она, в свою очередь, вздохнула и покосилась на охотника. Богдан, ни капли не стесняясь, ей подмигнул, и Даша покраснела.

— Думаешь, если вы вылечите Гарди, Хаук уйдет? — спросила защитница, не глядя мне в глаза и ковыряя носком туфли паркет.

— Надеюсь, что уйдет, — искренне ответила я.

Она кивнула. Помолчала немного и добавила:

— Я рада.

Лицо у нее при этом было таким кислым, так и искрилось пресловутой «радостью». Аура полыхала раздражением, интересом и стыдом одновременно. Сногсшибательный коктейль.

— По тебе не скажешь, — заметила я.

— Война, — пожала она плечами. В глаза смотреть все так же избегала, полировала взглядом перила лестницы и затоптанный темный ковер, который не рассчитывал на такое количество гостей. За эти несколько месяцев он истерся, ворса прохудилась, а цвет потерял былую яркость.

— Война или… Эльвира?

— При чем тут… — Даша вскинулась, и меня окатило ее злостью, как из душа. — Что она тебе наговорила?

— Ничего. Я вообще не разговаривала с Элей. Эрик сказал.

Она шумно выдохнула и полыхнула яростью.

— Эрик лезет не в свое дело!

— Это не его дело, — согласилась я. — Только твое и Влада.

— Только мое, — поправила она. — И все. Не вздумай ему сказать, поняла?

— Даже в мыслях не было. Только тебе самой станет легче, если скажешь. По крайней мере, он при тебе не станет… вести себя, как козел. Ты — одна из тех, кто ему по-настоящему близок.

— Забудь, — отмахнулась она. — Меня это уже не волнует.

Ложь. И я бы распознала ее, даже не будь во мне столько кена. Впрочем, любопытство иногда просыпается и во мне, а играть в игры за столько лет я научилась прекрасно.

Разговор с Дашей отвлекал от предстоящего действа, помогал расслабиться. Да и ее давно пора расшевелить.

— Вот как? — усмехнулась я. — Из-за Богдана?

Даша нахмурилась и тряхнула головой.

— Ты слишком много замечаешь.

— Побочные эффекты от избытка кена. Мне кажется, жила вот-вот взорвется, а с ней и голова. А Богдану ты нравишься — это сразу видно.

— Он ненавидит нас всех и не скрывает этого, — скривилась Даша.

— Тебя не ненавидит.

Ненависти там и правда не было. Была другая эмоция, но на ненависть она была похожа мало. Надеюсь, сегодня вечером я смогу отдохнуть от чужих переживаний — своих предостаточно, и с ними смириться.

— Неважно, — тускло прокомментировала Даша. — Если не сработает с Гарди, мы все умрем.

Если не сработает с Гарди, у меня есть план «Б». Барт редко ошибался, и в этот раз, я уверена, продумал все до мелочей.

Я мысленно повторила пассы, которые ставят печать.

Захотелось тепла. Поддержки. Пусть невольной, от человека, который далек от интриг и хитроумных планов. Рука сама потянулась к Даше. У нее была мягкая ладонь. Тонкие пальцы, унизанные перстнями. Аккуратно подстриженные ногти, тронутые лаком телесного цвета.

— Мы каждый день рискуем умереть, Даша. Неважно, кто нам угрожает: армия охотников, сбрендивший колдун, драугр или же Первые. Именно потому нужно уметь отпускать себя. И делать то, что хочется. — Я поймала взгляд Эрика — серьезный и глубокий — и добавила: — Хоть иногда…

…Дорога вилась лентой. Зеленели свежей травой газоны, бурыми мрачными кучами у дворов лежали прошлогодние листья. Хозяева трудились в палисадниках, орудуя граблями и лопатами. Покрывались свежей краской низкие заборчики, окучивались клумбы, на крышах пухлыми булками сушились подушки.

Медленно, плавно просыпалась жизнь. Весна питала ее. Впитывалась в землю зимняя влага, и земля благодарно делилась с миром зеленью. Ярко светило солнце, нежились на голубом полотне неба полупрозрачные облака.

В машине нас было четверо — я, Эрик, Богдан и Глеб. Эрик за рулем, я рядом. Богдан с Глебом на заднем сиденье. В воздухе повисло неприятное молчание, от Эрика исходили сильные волны раздражения. Его пальцы вцепились в руль и побелели, а губы сжались в тонкую линию.

Эрик ненавидел Богдана. Впрочем, тот отвечал ему взаимностью — охотник всю дорогу просидел, отвернувшись к окну.

С нами ехали еще две машины. Влад с Мирославом, Дэном и Алексом в одной. В другой — Роберт с Дашей и Гектором. Эрик не доверял Богдану, потому мы взяли с собой страховку.

Город встретил нас суетой. Грязными улицами, цветущими абрикосами и запахом древесной смолы. Давно я не была в Липецке — казалось, вся жизнь прошла в старинном доме скади, окруженном деревьями и тишиной. Скрытая мороком усадьба… И я будто выпала из жизни, и вот она хлынула в меня звуками сигнализаций, гулом голосов, ревом моторов и цоканьем каблуков о тротуары.

Квартира, в которой, по словам Богдана, скрывались Лив и Гарди, находилась в центре. Запруженная улица выпустила нас неохотно — мы простояли в пробке на светофоре минут пятнадцать, прежде чем свернули в нужный двор. Час пик даже в небольших городах отнимает время.

Подъезд был грязен и явно требовал ремонта — обшарпанные стены, краска на которых выцвела и потускнела, затянутые паутиной и пылью потолки, сальные перила и запах старости, вывести который поможет лишь капитальный ремонт.

Третий этаж, а до него — молчание, лишь шаркающие по лестнице шаги нарушают тишину. Напряжение такое, что от него в ушах звенит. С каждым шагом волнение усиливается, давит изнутри черепной коробки, и пульсом отдается в висках. Взгляды — настороженные, пугливые, и среди них глубокие взгляды Эрика особенно различимы. Он смотрит не на меня — в меня, проникает под кожу, расплывается там, впитывается в кровь. На него откликается жила. Странно, во мне ни капли его кена — тот, что оставался, давно использован, вместо него в венах бродит ваниль. А все же именно на Эрика такая реакция, что от каждого прикосновения хочется вскрикнуть.

Мимолетное, будто бы случайное касание к пальцам. Электричество. Я вздрагиваю, а он щурится, высматривает во мне…

Что?

— Пришли.

Богдан лязгнул ключами, толкнул дверь, впуская нас…

Узкий коридор. Обои старые, затертые. Слева на полу — дырка в линолеуме. Треснувшее зеркало в деревянной оправе, тапки со стоптанными задниками. Шорох в комнате, метнувшаяся ко входу тень.

Распахнутые темные глаза, в которых хочется утонуть. И мне кажется, все, кроме Богдана готовы были утонуть, только смятение из глаз ушло, и они угрожающе сощурились, а поза девушки кричала о том, что она готова нападать.

Невысокая. Стройная, с присущими женскому телу прелестями — тонкая талия, широкие бедра, высокая грудь. Красивая, пожалуй. Смуглая чересчур, и лицо слегка треугольное — так, что скулы четко выделяются и глаза кажутся больше. Высокий лоб. И взгляд дикий, отчаянный.

— Херсир… — шепнула она и отступила к стене.

— Эрик, — поправила я и зачем-то придвинулась ближе к нему, будто желая защитить.

Лив смотрела на него так, будто готовилась съесть. Целиком, с одеждой. С кожей и волосами, которые спутались, потому что он открыл окно, когда ехал, а скорость любил приличную. И мне захотелось сделать что-то, чтобы она поняла: он мой. Чтобы все поняли…

Я не сделала. Не испугалась, нет. Просто лгать было бы глупо. Он не мой. А если и было что-то, то это в прошлом. И мы тут не затем.

Эрик тоже на нее смотрел. Испытывающе, жадно. Так охотники смотрят на добычу. Так он когда-то смотрел на меня.

Грудь опалило дикой, почти не контролируемой ревностью, на которую я не имела права.

— Не нужно было приходить, — обреченно выдохнула она, влипла в стену спиной и прикрыла глаза. вышло почти театрально. — Хаук…

— Придет в мае, — перебил Богдан и протиснулся мимо нее в комнату. — Всем это известно. Где твой протеже?

— Мой… кто? — растерянно переспросила она.

— Гарди, — хрипло уточнил Эрик и шагнул мимо меня. К ней.

…Скользнул, едва касаясь ее рукавом, в комнату. Щелкнул выключатель, обливая правый бок Лив теплым желтым светом.

— Ну привет, провидец.

Голос дрогнул. И будто всколыхнулось мутным осадком прошлое. Мягкий снег на плечах. Нависшие над головой кроны деревьев. Кровь. Красное на белом. Злость и бессилие во взгляде. Разочарование.

— Неправильные настройки. Канал сбился. Не то передают.

Голос Гарди высок и скрипуч, хочется зажать уши, чтобы не слушать. Не вспоминать… Но я одергиваю себя. Мы тут именно ради него. Из-за него. Придется потерпеть, тем более, недолго осталось.

— Ничего, сейчас настроим мы твой канал, — жестко ответил Эрик, и Лив нахмурилась.

— Ты не… ты не Херсир!

Наконец-то дошло!

Мимо меня шагали люди. Входили, не разуваясь, в святая святых, чтобы посмотреть на того, кого скрывала комната с потускневшими от времени обоями. Легенда… Жалкий, пугливый, не способный мыслить ясновидец. И он — Первый? Сильнейший из всех? И если это так, то как мы выстоим с такими союзниками?

— Поля? — Я подняла глаза. Сфокусироваться получилось не сразу, мир расплывался бесформенной кляксой, реальность теряла очертания. Но ванильный кен внезапно вспыхнул, полыхнула жила, и стало легче дышать. — В порядке?

Мы в коридоре одни. Я и Влад. Остальные там, в комнате, Лив говорит что-то скороговоркой, и голос ее срывается на крик. Она спорит с Богданом, доказывает ему… Что?

— Давай помогу, — участливо предложил Влад.

— Я… Нет, я сама. — Получилось выдавить из себя подобие улыбки. — Все нормально.

Он тоже улыбнулся и кивнул. Пропустил меня вперед, будто страхуя, и я не могла вспомнить ни одного момента в своей жизни, когда бы он меня не страховал.

Комната была просторной и почти не содержала мебели. Низкий комод, раскинутый диван-книжка, на котором ворохом были брошены подушки. Ковер, прибитый к стене. Второй — полуистертый — застилает пол. На подоконнике, который почти скрыт тяжелой, непрозрачной шторой — увядшая герань. Стул, закиданный смятой одеждой.

За ним испуганно притаился Гарди, зажимая в руках пожелтевшую от времени газету. Лив застыла у окна и разъяренно сверкала на Богдана глазами.

— Я поверила тебе! — выдохнула почти жалостливо. — Ты сказал, поможешь…

— Я и помогаю, — попытался вразумить ее Богдан.

— Врешь! — выкрикнула она, и Богдана будто бы опутало темной сетью ее силы. Я видела вихри в воздухе. Темные клочки кена, впивающиеся в охотника иголками. Он согнулся пополам и поднял руки, стараясь защититься, но кто он и кто она? Молодой охотник и Первая… Бессмертная женщина, возможно, потерявшая рассудок.

Кажется, вскрикнула Даша. Влад позади меня напрягся, готовый драться. Прищурился Эрик. Нет, спасать охотника не входило в его планы, однако кто знает, что взбредет этой женщине в следующую секунду.

Громко, истошно закричал Гарди. Выронил газету, всхлипнул и… завыл. Ей богу, он завыл так, как волки воют на луну.

— Довольно! — жестко оборвал их Эрик. Шагнул к Лив, по-хозяйски взял за плечи, будто она была не древней хищной, а истеричной скади, которую ему предстояло успокоить. Встряхнул. — Прекрати.

Он обернулся к Гарди и строго добавил:

— И ты тоже.

Странно, но ясновидец послушался. Схватил оброненную газету и принялся рвать ее на мелкие кусочки. Медленно. Педантично. Они плавно опускались на пол и образовывали у его ног уродливую кучу. И мне захотелось его стукнуть, чтобы перестал, чтобы не…

Гарди зырнул на меня, будто мысли прочитал. А Влад положил руку мне на плечо.

— Мы здесь, чтобы помочь, — доверительно сообщил Эрик Лив. — Чтобы попытаться его вылечить.

— Его нельзя вылечить! — выплюнула она остатки зарождающейся истерики. — Думаешь, я не пыталась?

— Ты бы не смогла, — сказала я и шагнула к ним. — Вот Гуди смог бы, если бы Херсир дал ему кена. И тогда все закончилось бы много тысячелетий назад.

— Откуда ты знаешь о Гуди? — испуганно спросила она, отступая, вырываясь из рук Эрика. И это принесло мне облегчение. Пусть небольшое, но все же.

Она пугала меня. Маленькая, пропитанная страхом женщина, по телу которой волнами ходила дрожь. Она должна убить Хаука? Серьезно? Да у Риты больше мужества, чем у нее! И тем не менее, я боялась. Ауры ее кена — сладкого, медового. Плавности движений. Того, как Эрик на нее смотрел.

— Гуди — первый сольвейг. И покровитель остальных сольвейгов.

— Ты… — Она вздохнула, присела на подоконник.

— Да, — кивнула я. — И я постараюсь помочь Гарди. Ради всех нас. Ради того, чтобы Хаук ушел.

— Он не уйдет, — помотала она головой. — Я видела его. Он никогда не отступит.

— Хаук пришел как расплата для Херсира, — мягко сказал Эрик и посмотрел на меня. Его взгляд был глубок, и, казалось, я на секунду увидела того, кто живет в нем. Того, кого мой Эрик боялся выпустить. Когда был еще моим Эриком… — За то, что выпил Гарди. Если Гарди выздоровеет, Херсира не нужно будет наказывать.

— Он просил найти тебя, — добавила я. — Он просил отдать…

— Вот. — Эрик вытащил из ножен и протянул ей клинок, а она взяла его трясущейся рукой, сжала изрезанную рунами рукоять. — Это твое.

Лив смотрела на него долго, пристально, с долей недоверчивости, словно увидела призрака, но в призраков не верила. В комнате сгустилось напряжение, древний кен окружал ее ореолом тьмы — тьма накрыла плащом, вилась, клубилась вокруг хрупкой фигуры, и отдельные ее клочки отрываясь, будто собирались вырваться. Однако возвращались. Вливались обратно, проникали в общий полог, и отрывались уже другие. Смотрелось жутко. И мне подумалось, что кен Лив чем-то похож на кен Герды. Такой же темный, подавляющий… Гнилой?

— Он касался его, — прошептала она с благоговением. — Херсир велел вам прийти, да?

— Херсир не станет в этом участвовать, — с уверенностью ответила я. — Но ты сама должна понимать: Хаука нужно остановить. — Помолчала немного и проникновенно добавила: — Иначе он убьет Херсира…

Слова иногда обладают волшебным действием, особенно когда достигают тех самых участков мозга, которые отвечают за наши страхи. Она вскинулась, посмотрела на меня воинственно и кивнула.

— Нет-нет-нет, — помотал головой Гарди. — Ты не можешь им позволить. Они влезут в меня, наденут мою кожу, а ты будешь смотреть. Тебе нравится меня мучить, да?! — взвизгнул он и влип в стену.

— Ну хватит! — мрачно резюмировал Эрик и шагнул к Гарди. Грубо схватил ясновидца за плечи, вытолкнул в центр комнаты. — Покончим с этим уже.

Воздух вокруг него полыхнул оранжево-красными всполохами, и я внезапно поняла, что не хочу этого видеть. Знать. Термоядерная смесь кена: моего, Барта, Дэна и Влада — делала меня чем-то иным, трансформировала в нечто, чем я быть не хотела. Я — просто Полина. Пророчица. Сольвейг.

Не мессия.

Повторяла это, как мантру, когда подходила к Гарди, и меня жег отчаянный почти взгляд мужа. Мужа ли? Кто мы? Где оказались? И куда придем в итоге?

Слева Лив шептала молитвы на древнем языке ар. Странно, но я понимала его — каждое чертово слово! Богов нет, милочка, они тебя не услышат. Все, что от них осталось — пустой мир, наполненный знаниями. Этот мир отчего-то назвали каном…

— Ему это не понравится, — серьезно предупредил меня Гарди, когда я задрала ему рубашку. Вырваться он не пытался, лишь смотрел — торжествующе, с победным блеском в глазах. — Ты умрешь, определенно. Нет, я почти точно знаю.

Стукнула створка окна, потянув за собой штору, повеяло холодом, кто-то невдалеке охнул, а я…

Темно. Тучи над головой — свинцовые, низкие. Они опасно нависли, готовые обрушить небо мне на голову. Темное озеро неспокойно, оно бушует, накатывает волны на берег, на котором даже песок потемнел. Нет, он потемнел не оттого… Кровь, куда глазом не поведи. Песок впитал ее, вскормился и, казалось, берег ожил, дышит под ногами, требуя еще. Требуя мою.

Справа мелькает тень. Вспышка молнии, и я вижу отблеск металла в испачканной кровью руке…

— Эрик! — вырывается само, против воли. Как призыв, как просьба защитить.

— Эрик! — это уже из реальности. Настойчивый голос, не просьба — приказ. Шутка, что ли? Кто осмелился приказывать Эрику? — Она не справится, слышишь? Решай уже!

Моя рука все еще лежала на животе у Гарди, в ушах шумело, перед глазами плыло. Нестерпимо болел живот — жила противилась, отдавая последние крохи ванильного кена. Жила же Гарди все еще была пуста… Изувечена. Бездонный колодец, который мне не наполнить. Глупо было надеяться. Возомнила себя всесильной, способной излечить Первого. Он древний, а я — всего лишь я. Полина. Пророчица. Сольвейг.

И вот жила Гарди пытается меня поглотить. Она тянула кен, требовала еще, кололась осколками страшных видений.

Вода. Грязь. Раскинувшие руки, замершие в неестественных позах тела в этой грязи.

Пожалуйста, не показывай, я не хочу знать!

— Эрик! — полувскрик-полутребование. Дэн злился, его пальцы стискивали мои плечи, будто стараясь удержать в реальности. И мне подумалось, что только он меня и держит. И если у него не выйдет, если сорвусь, то навеки останусь в мире кошмаров Первого. Единственная хищная, которую свел с ума ясновидец.

— К черту! Сделайте это, — угрюмо согласился Эрик, и голос у него был наполнен темной карамельной патокой. Горечь. Тоска. Злость.

В нем живет тьма.

Так сказал мне Барт однажды. Живет, ну и пусть. Свет не так уж привлекателен. А еще — опасен.

Это я успела подумать на краю сознания. Тьма, шипя, подтянулась к ногам, обняла лодыжки. Не стоит сопротивляться. Просто… отпусти.

А потом меня вяли за руку, и в вены хлынула ваниль. Она текла в меня, сквозь меня, смешиваясь с моим собственным кеном, а потом передавалась в жилу Гарди. Секунда за секундой. И жила Гарди благодарно принимала эту ваниль. Стягивались рубцы, заживали язвы. Билось внутри него горячее, живое.

Я откинула голову назад и расхохоталась.

Сердце стучало, словно стараясь вырваться на волю, взломать ребра, вывернуть грудину. Выпорхнуть птицей — в небо, наливающееся свинцом. Вспороть низкие, вязкие тучи. Наполниться влагой небес, как кровью.

Шум в ушах стал невыносимым, виски стиснуло, по рукам от кистей до плеч пошли судороги. Кости ломало, выкручивало, и я, застонав, опустилась прямо на пол.

Меня тут же подняли, усадили на стул, предварительно сбросив с него тряпье. Укрыли пледом, сунули в руки чашку с карое.

Кто и когда его сварил?

Перед глазами мелькали люди, разговор сливался в неразборчивый фоновый шум, который мешал думать. Я откинулась на спинку стула, прикрыла глаза. Голова кружилась, в горле пересохло, язык распух и мешал дышать. Наверное, именно поэтому выдохи вырывались хрипом.

— Пей, — шепнули мне в ухо, и вдруг стало тепло — плечам, спине. — Нужно выпить, малыш…

От неожиданной ласки брызнули слезы — крупные, горячие. Я глотала обжигающий напиток, давясь, вновь глотая, облизывала соленые губы. Задыхалась. Дрожала, и теплая рука гладила по спине, успокаивая. Хотелось уткнуться носом в ключицу, туда, где бьется жилка — отголосок сердечного ритма. Ощутить себя в безопасности в кольце крепких рук. Спрятаться от всех и реветь, как ребенок.

Слишком много для меня. Всего так много, и все такое сложное, что не осознать. Не принять. Верить не хочется. Понимать, что идешь к тому, чтобы не быть…

Если только…

— Гарди! — возглас удивленный. В нем недоверие и надежда. — Ты…

Тишина. Молчание, которое льется за шиворот, щиплется страхом.

Что, если у меня не вышло? Что, если не хватило силы, кена?

Что, если…

Ясновидец выглядел… растерянным. Я поняла это, когда, наконец, смогла разлепить веки и сфокусировать взгляд. Гарди смотрел прямо перед собой, на пол, будто гипнотизируя полуистертый ковер.

— Нехорошо, — пробормотал он едва слышно. — Нехорошо все это.

Алекс Край поддержал чашку в моих руках, которую я чуть не выронила. Эрик шумно выдохнул, поднялся с корточек.

— Плохи дела, — подытожил Гарди и поднял на него глаза.

— Надежда есть? — сухо поинтересовался Эрик.

— Он придет за вами, — пафосно изрек Первый. — Он знает о ваших пророках и придет раньше, чем вы его ждете. Защита не выдержит, и когда он ступит внутрь, многие умрут. И тогда ты…

— Мы в курсе, — резко перебил Эрик. — Только в том раскладе не было тебя.

— Тебя сначала тоже не было.

— Ты можешь просить Хаука отступить! — бросил Влад. Он стоял у окна, в пол-оборота. Бледный, плечи опущены, дыхание прерывистое, рваное. Устал. Вымотался тоже, и ему бы кароэ сварить, да никто не озаботился…

— Кто я такой, чтобы просить Хаука? Он — посланник богов!

— Мертвых богов, — лениво уточнил Влад.

— Он не станет меня слушать. Хаук орудие, он пришел убивать, а не вести переговоры. Будущее туманно, но некоторые вещи я вежу четко.

Гарди выступил в центр, будто готовился произносить речь. Наверное, так оно и было, так как сказанное им имело некий сакральный смысл для всех собравшихся.

Наверное, нельзя переиграть судьбу. Видения провидцев почти всегда сбываются, и все, что мы можем — подготовиться. Не отсрочить, не избежать, но лишь быть готовыми. И когда видения пророчат смерть, нужно с ней смириться.

Никто у нас мириться не умел.

— Я видел Херсира на горе молитв. И тебя видел. — Гарди махнул рукой в сторону Лив, однако же взглядом ее не удостоил. — Набегалась. Придешь. И каяться будешь, как грешница. Твои слезы омоют камень, и земля примет твое подношение.

— Ты, — он повернулся к Мирославу, и вождь альва вздрогнул, будто бы не ждал внимания со стороны Первого, — потеряешь людей на этой войне. Многих. Но сам будешь жить. Однако, тебе не привыкать, верно?

Предсказания резали воздух, и напряжение пластами спадало на пол. Казалось, стены дрожат от слов Первого, от их правдивости и неизбежности.

Гарди повернулся к Глебу, и на миг мне показалось, мое сердце замерло, перестало биться. Если он сейчас скажет про смерть, клянусь, я его ударю!

— Стирающий грани за них не выйдет. Я вижу тихую бухту и клетчатые занавески на окнах, белую скатерть, цветы. Детскую колыбель в спальне. Ребенок будет сильным, и он будет видеть, как Гуди.

Сольвейг. А значит, Ника…

Додумать мне не дали. Гарди сыпал пророчествами, как горохом, швыряясь ими во все стороны.

— Ты сделаешь выбор и, наконец, простишь, — сказал он, повернувшись к Робу. — Прощение очистит тебя, но с той, на кого ты обижен, вас разведет время.

— Потерянная девочка станет смелой, — подмигнул Гарди Даше. — Хорошо, что у нее сильная кровь, иначе смелость привела бы ее к смерти. И осторожный мальчик это знает.

Даша побледнела, покосилась на Богдана и отвела взгляд. Впрочем, Гарди она уже не интересовала. Он посмотрел в нашу сторону и четко сказал:

— А ты умрешь.

Фраза — безразличная, сухая — запуталась в молчании. Застыли все, замерли в тех позах, которые приняли за секунду до. И вцепились взглядами в Гарди, будто надеясь, что он рассмеется, передумает, изменит предсказание намеком на надежду.

Однако я знала, что надежды нет. А Гарди — сильнейший ясновидец в мире, особенно сейчас, когда снова здоров — не врет. Его видения сбудутся, и, если он прав на счет Хаука, сбудутся скорее, чем мы этого ждем.

— Возможно, есть способ… — Влад осекся и замолчал. Впрочем, что он мог сказать? Что сделать?

— Нет. Эту смерть я вижу четко.

Боковым зрением я отметила, как побледнел Мирослав. Боковым, потому что не могла отвести взгляда от Алекса. Алекс выглядел спокойным, слишком спокойным для человека, которому только что напророчили смерть. Моргал только часто, будто движением век мог прогнать проклятие, невзначай брошенное Гарди.

— Нет, — четко произнес Мирослав. — Ты не умрешь. Я не допущу.

Губы Алекса тронула легкая улыбка. Благодарность. Уважение. Близость. Ведь все в этой комнате стали по-своему близки друг другу. Словно ритуал излечения Первого ясновидца скрепил, связал нас невидимыми, но крепкими путами.

— Труднее всего придется вам, — тем временем продолжил Гарди, переводя взгляд с Влада на Эрика. — Но вы и так это знаете, верно?

Нет-нет, труднее всего мне! Мне всегда было трудно, а вот сейчас… Хотя, если умру, то наверное…

Эрик сорвется. Влад начнет искать способы меня вернуть. Он из тех, кто никогда не останавливается. Небось, найдет колдуна, посулит заманчивую награду. Глупо все это. И ни к чему.

— У нас получится? — сдавленно спросил Эрик.

— Я не вижу, — признался Гарди. — Ты — потомок Херсира, можешь влиять. А еще она… — Взмах руки в мою сторону, беглый взгляд. — Ваше будущее туманно и переменчиво. Зыбко. Любой неверный шаг, и все изменится, встанет не на ту колею… Я не вижу. Так, картинки, точнее, обрывки картинок…

— Что?! — Теперь уже Влад не выдержал, отлип от подоконника.

— Ты слишком стараешься, — отмахнулся Гарди. — И как старательный мальчик, сделаешь все правильно. Но некоторые не играют по правилам. Некоторые идут сквозь стены, они, как призраки, вездесущи…

— Ты уверена, что вылечила его? — саркастично спросил меня Влад, потирая правый висок. — По-моему, ты старалась плохо.

— Все же мы бы хотели попробовать договориться с Хауком, — не обращая внимания на колкость Влада, серьезно сказал Эрик. — Ты выйдешь с нами? Будешь говорить в нашу поддержку?

— Мне вернули разум. Разве могу я отказать?

— Хорошо. Тогда собирайтесь. Поедем к скади.

Тучи спустились совсем низко, опасно нависли над притихшим городом. По ним блестящими змеями скользили молнии. Вспарывая мягкую серую плоть, они проникали внутрь облаков, чтобы потом вынырнуть с другой стороны.

Грохотало.

Ветер рвал ветви цветущих уже абрикосов, и белые лепестки осыпались на асфальт подобно снегу. Невыносимо, до комка в груди пахло дождем, и жила откликалась на этот запах, вздувая вены от ванили, которую теперь не вытравить, наверное, никогда.

Неважно.

Что теперь может иметь значение? Я потеряла почти все, отказалась от надежды, смирилась с неизбежным. Готова смириться и с ванилью в жиле.

Вдалеке грянул гром, будто соглашаясь. А потом еще один отзвук — уже ближе. Сама не знаю, почему, но меня потянуло в небольшой дворик за домом. Деревья росли густо, укрывая раскидистыми кронами старую скамейку. На столике со щербатой столешницей в зазубринах скопилась грязь и остатки прошлогодних листьев. Под жмущимися к клумбам тополями припарковалось несколько авто. На их крыши упали первые крупные капли, а через несколько мгновений затарабанило, зазвенело, зашумело, и я, почувствовав, как одежда моментально становится мокрой, закрыла глаза.

Было спокойно. Хорошо. Я будто застыла пчелой в меду, медленно проваливаясь в сладкую, пьянящую жижу. Струи первого в этом году ливня стекали по лицу, струились по шее под воротник, ласкали разгоряченную от недавнего ритуала кожу. В жиле, спокойно плескаясь, медленно пополнялся кен. И подумалось, что я могу стоять так вечность — спрятавшись в дожде, впитывая неожиданную, но приятную прохладу, откликаясь. Казалось, еще секунда — и я пойму, осознаю тайный смысл бытия, цели, которые вынуждают нас рождаться раз за разом, приходить в этот мир, проходить его испытания, смеяться, плакать… жить?

Еще один шаг за грань, но разве он может меня испугать? Я шагала за грань столько раз, что не перечесть. Я знаю все там, я…

— Что ты делаешь?!

В голосе — неприкрытая злость, ярость даже, однако острые углы ее сглаживаются мягкими, упругими каплями. Он тоже мокрый. Волосы облепили скулы, прилипли к шее, к не застегнутой куртке, из-под которой виден треугольный вырез светлого джемпера.

— Стою, — не найдя лучшего ответа, сказала я.

— Апрель, Полина, — выдал он очевидную истину. — Простудишься!

Я покачала головой, прикрыла глаза от удовольствия, понимая…

Он снова говорит со мной. И я чувствую эту связь, которая оборвалась несколько месяцев назад, когда я, влекомая непонятными теперь инстинктами, сознательно отказалась от него.

Мой защитник. Стихия, в которой я снова своя.

— Идем в машину.

Эрик настаивал, и мне захотелось рассмеяться ему в лицо, а затем скинуть мешающие почему-то кроссовки, одежду и кружиться, кружиться. Танцевать. Хохотать, как ненормальная. Соединиться с дождем, стать его частью — одной из серых, плотных туч, которые спустились почти к самой земле и вот-вот коснутся моей макушки. Огладят, приласкают. Успокоят. И я снова стану Полиной — девочкой дождя. Как раньше…

— Идем!

Эрик непреклонен, его пальцы схватили мой локоть, и он ждет, а мне впервые хочется ему отказать.

— Еще немного… — робко прошу, стараясь обойти шторм, разгорающийся в светлых глазах.

— Еще немного, и будет поздно, — сквозь зубы отвечает он, пальцы впиваются в мою руку — грубо, болезненно. — Думаешь, мне легко смотреть на тебя… такую?!

— Какую? — вырывается у меня за мгновение до того, как ответ приходит сам.

Магия схлынула, эйфория прошла, и я поняла, что промокла насквозь, одежду пронизывает ледяной ветер, а я дрожу, стуча зубами, как ребенок. И лишь от взгляда Эрика в груди горячо, обжигающе больно, а он все смотрит, и подумалось, если бы он моргнул, то стало бы легче. Но он не моргает. Только за руку держит, а на моей жиле пульсирует его печать.

— Прости…

Запоздалое раскаяние распирает изнутри, давит на плечи. Его боль — моя боль, не стоит это забывать. Мы — единое, неделимое, наполненный сосуд, жидкости в котором разделились, будто масло и вода. Но это не меняет того, что сосуд один, а я… Он смотрит, выжигает на душе болезненную татуировку.

Это нечестно. Кто придумал все эти переходы, отречения, изгнания, посвящения? Ведь если ты родился атли, ты атли и останешься, зачем пытаться перехитрить свою природу? Лара тоже не смогла, а я всего лишь я. Я совсем не скала, не каменная глыба, которую не расколешь. Я — скорее пластилин, из которого можно лепить. И кто-то лепит ведь, иначе почему все так?

— Идем, — резко бросил Эрик, выпустил мой локоть и пошел к машине.

Я шагала за ним и думала. Наверное, хорошо, что скоро все закончится. Наконец, все мы освободимся, перестанем друг друга мучить. Изводить.

Ничего ведь не происходит просто так. Верно?