Возвращение к истокам (СИ)

Глава 22. Выбор

Я окинула последним взглядом пустое помещение. Странно, но раньше даже предположить не могла, насколько оно большое, а теперь, когда здесь не осталось ничего — ни запыленных картин, ни кистей, ни поломанной мебели, — это место смотрелось светлым и просторным.

Жилым.

И призраки, некогда прячущиеся здесь, вынуждены были уйти. Больше им нечем было поживиться.

— Роб повесил последнюю, — вздохнув, сказала Даша. — В коридоре.

После прихода Первых она сильно изменилась. Стала жесткой, решительной. И немногословной. Наверное, роль правительницы накладывает на человека некоторый отпечаток. Хищный вживается роль, а по утрам привыкает надевать маски.

Все мы их носили.

Но не здесь. Здесь Даша менялась. Смягчался тон голоса, руки прятались в карманы, и краснел нос. Казалось, еще секунда, и она заплачет.

Но она не заплакала ни разу. Как и я.

Иногда мы приходили сюда, не сговариваясь. Усаживались на пыльный, выцветший от времени ковер и молчали. Вокруг нас шептались картины — стоявшие стопкой, накрытые покрывалами отпечатки прошлого. От шепота их я сходила с ума. А потом однажды предложила Даше выпустить их в мир. Вынести, очистить от пыли и повесить на стены — все же их рисовала одна из скади, и дом примет их. Не может не принять.

Около недели мы приводили чердак в божеский вид. Выносили хлам, пылесосили, убирали паутину со стен и потолка, мыли подоконники, панели и пол. Вырывали прошлое с корнем и выбрасывали в мусор.

И вот, наконец, избавились от него окончательно.

— Хорошо, — кивнула я и присела на пол, скрестив ноги. Усталость настигла неожиданно, навалилась апатия, и расхотелось вообще куда-либо идти.

— Влад звал в гости. Поедешь?

Даша присела рядом, как ни в чем не бывало, хотя, предполагаю, она не очень любила сидеть на полу.

— Не хочется. Лучше дома останусь. С Аланом повожусь и помогу Эле в саду. Весна скоро…

— Этот дом однажды тебя сожрет! — яростно сказала Даша и пристально на меня посмотрела. Она действительно изменилась, и иногда мне казалось, она живет за нас обоих. Я ловила себя на том, что любуюсь ею: блестящими глазами, подвижностью, желанием что-то менять, познавать новое.

Ее отношения с Богданом, наверное, можно было отнести к новому. Непонятному, опасному и запретному новому.

Впрочем, что ей теперь чьи-то запреты?

— Дом тут ни при чем, — отвернулась я, и стены окутали приятным теплом, поддерживая. Они-то знали, что значит медленно сходить с ума. Когда безумие вползает в тебя, растекается сладким ядом по жилам, травит изнутри.

— А что при чем? Ты не ищешь его, так живи! Хотя бы попробуй, иначе…

Она замолчала. Испугалась, что ее слова обернутся пророчеством? Бред. Теперь-то я знала, что на самом деле значат предскзания.

Но ссориться не хотелось, и я кивнула.

— Хорошо, давай съездим.

Согласиться было проще. К тому же, можно было похвались себя за попытки жить. Впрочем, на жизнь это похоже мало. Скорее, на существование в перерывах между липкими, серыми снами, прогоняющими один и тот же сценарий.

Эрик. Комната с низким потолком. Защита, через которую не пробиться. Гроза. Звенящее стекло, осколки на полу. Мой крик. И пробуждение.

Каждую гребаную ночь.

Сны выматывали. Лишали сил, как когда-то Герда. Но, в отличие от нее, от них я отказаться не могла. В снах я видела Эрика. Это все, что у меня осталось.

Скади никогда не обсуждали его смерть. Даже имя перестали произносить, словно если вести себя так, будто его никогда не было, станет легче дышать. Глупые. Такие заклинания не действуют на память.

— Больно на тебя смотреть, — сказала Даша после небошой паузы. Она мяла собственные ладони, словно разговор зашел в опасное русло, а впереди водовороты и бездонные глубины, а еще ледяная вода, в которой немеют конечности. — Однажды я уже видела такое. Когда мама… — Она запнулась. И взгляд отвела, а в ясно-голубых глазах блестнули слезы.

И вспомнилось, как Эрик звал мать во сне. Наверное, они были очень близки, раз до сих пор ее не забыли.

— Все будет хорошо, — уверила я Дашу. — Однажды.

Верила ли я сама в то, что говорила? Во всяком случае, заставляла себя поверить. Я потерялась, но убеждала себя, что однажды найдусь.

На улице заметно потеплело. Солнце уже светило вовсю, и с крыш капало. Снег почти расстаял, и по асфальту текли ручейки, собираясь в широкие лужи, которые приходилось обходить. Дети, обутые в пестрые резиновый сапоги, с визгом бросались прямо в центр этих луж, заставляя родителей ворчать и отскакивать от брызг.

Пели птицы, из-под снега и прошлогодней листвы пробивалась нежно-зеленая трава, тянулась к солнцу.

На улицах разгуливали девушки в коротких юбках. Распущенные волосы, облака удушливых духов, глубокие декольте — весна обязывает соответствовать теплу и раскрепощенности.

После нашей поездки в Украину Влад съехал в Липецк и обосновался в той самой квартире, из которой открывался замечательный вид с балкона. Иногда мы с Дашей и Глебом приезжали к нему, включали фильм или сидели на диване, укутавшись в пледы, пили глинтвейн и смотрели на городские огни. Одни из самых спокойных моих вечеров.

Я надеялась, что этот тоже будет таким.

В этот раз все пошло не так.

Началось все с того, что Даше позвонил Богдан. Она долго извинялась, заглядывала в глаза и переспрашивала, точно ли ей стоит ехать. После десяти минут убеждений, что со мной все в порядке, и обещания Влада, что домой я доберусь, она, несколько раз вздохнув, все же умчалась на свидание.

Фильм, который мы выбрали, оказался унылой пародией на комедию с сомнительным юмором. Есть не хотелось, от вина разморило и клонило в сон, потому мы решили подышать свежим воздухом на балконе.

В воздухе пахло влагой, мокрым камнем и озоном. Где-то там, в городе, Даша гуляла со своим охотником. Они шли по тротуарам, взявшись за руки, пялились на витрины, и она заразительно смеялась какой-нибудь из его шуток. В такие моменты я завидовала ей — казалось, я давно разучилась искренне смеяться.

— Странные у них отношения, — сказал Влад, облокотившись о перила. Куртку накинуть он не удосужился, и ветер лепил тонкую шерсть светлого свитера к коже. Я поежилась и пожала плечами.

— После прихода Первых в мире много странностей.

Все больше племен стали возглавлять женщины — воительницы, которым удалось выжить. Погибшие хищные собирались в группки, объединялись, создавали новые племена. Шли разговоры об отмене закона о многоженстве, то тут, то там вспыхивали идеи по мироустройству и налаживанию связей с ясновидцами, исследованию нижних слоев и договорах с охотниками.

Мир продолжал жить, видоизменяясь, адаптируясь под перемены. Мир зализывал раны, и поверх рубцов нарастала новая кожа. Так было и будет всегда.

— И все же она смертна. В отличие от него. У них нет будущего.

— Я не верю в будущее. Есть только настоящее — его нужно ценить. А завтра… Неизвестно, кто из них погибнет первым.

Эрик погиб. А он был сильнейшим из нас.

— Глупости, — возразил Влад. — Будущее делаем мы сами. Ты знаешь это, так как меняла свое.

— Возможно.

Небо нависало низко — иссиня-черное, утыканное пучками звезд. Холодное и молчаливое, и мне казалось, оттуда на нас смотрят мертвые боги. Им нет дела до наших проблем, до наших потерь и находок. Они слишком устали играть в нас, потому пустили все на самотек.

— Я пока так чувствую…

Влад вздохнул, подошел и обнял меня за плечи. Он был теплым и живым, и это ощущение оказалось… странным.

— Все мы потеряли много на этой войне. Ты потеряла больше всех. Тебе больно. Но это пройдет. Однажды снова научишься дышать. Нужно верить, Полина. Жить. Нельзя постоянно себя изводить!

— Я не умею! — Я вырвалась. Отошла на несколько шагов и попыталась пробудить в себе былую ярость — бледное безумие, как скади обозвали способности Барта. Не вышло. Шевельнулось что-то в жиле и тут же улеглось обратно. Пепел былых пожаров. Отголоски мощи. Закостенелый кен в истлевающей жиле. — Я никогда раньше такого не чувствовала. Я стараюсь изо всех сил — не думать, не вспоминать. Заставляю себя вставать с кровати каждый чертов день! После этих снов, после… Я устала. Мне не больно, мне холодно. Иногда кажется, нельзя убежать от судьбы. Ведь именно я должна была там погибнуть. Я — не Эрик. И теперь я будто краду у него свои дни. Зачем? Скажи мне, зачем я жива, а он нет? Ведь именно я чувствую себя мертвой больше, чем когда-либо.

Сначала я не заметила слез — ровно до того момента, когда пальцы Влада стерли их со щек. И взгляд — пронзительный, острый — выжег остатки самообладания. Я не помнила, чтобы в последнее время на меня кто-то вот так смотрел. Когда-нибудь так смотрел. Или я просто забыла, что значит — чувствовать?

Если поплакать, то станет легче, верно?

— Ты всегда говоришь, нужно жить, — прошептала я, и слова оцарапали горло. — Что сделать, чтобы захотеть?

Мгновение ничего не происходило, даже ветер, казалось, стих. Металлические перила холодили ладонь, перед нами замер в ожидании город — безмолвный и тихий. Ночь пришла, а мы и не заметили. Ночью царствуют тени.

А потом хлынуло.

Прикосновение обожгло. Вокруг завертелся калейдоскоп огней, кружа голову, отключая мысли. Ветер рвал полы куртки, стараясь подобраться ближе к коже, но от него спасали объятия. Горячие губы дурманили разум, в ушах шумело, и я цеплялась за Влада, как тонущий цепляется за соломинку, чтобы только еще раз вдохнуть сладкий, такой нужный воздух.

Пахло ванилью. Мускусом. Сандалом.

Запахи из прошлого, а в прошлом я умела жить. Бороться. Шла, не сбиваясь, а если падала, то всегда поднималась.

Сегодня надо мною властвовала тень мертвеца. Слежавшиеся листья на могиле, которую я не проведывала. Я сама стала могилой — монолитным склепом с заколоченной дверью, куда живым входа нет. От памяти несло сладкой гнилью, истлевающие образы терялись на тропинках заброшенного кладбища.

И вот вспыхнуло. Выжгло все. Ослепило.

Зажгло меня изнутри.

Простыни казались прохладными под горячей кожей. А холод, шипя испарялся, таял от касаний уверенный пальцев, от пьяных поцелуев.

— Помоги мне, — шептала я Владу на ухо. — Пожалуйста, помоги…

И он помогал. Как умел. Но мне было достаточно. Добравшись до тепла, я больше не хотела возвращаться к холодам. В конце концов, весна на улице, внутри все болит и, быть может, слайды прошлого давно пора выкинуть.

Сквозь переплетенные пальцы струился ванильный кен.

Сегодня мы все поставили на карту. Пошли ва-банк. И никто из нас не собирался отступать.

Я не собиралась точно.

Сны пришли, когда меня окончательно одолела усталость. Во снах пахло грозой, мокрой пылью, листвой и гнилой рыбой — она усыпала берег озера, словно крупа. Мелкие, с блестящими боками, рыбешки застекленело смотрели в небо, и я вспомнила Алису, ее серые глаза и откинутую назад руку, будто она пыталась схватить что-то из-за спины, но не успела.

Я шла к хижине, спрятанной среди ив. Ноги грузли в песке, на плечах оседала мелкими точками противная морось. До хижины было каких-то двадцать шагов, но я так устала, что с трудом переставляла ноги.

Гремело.

Ветвистые молнии путались в пухлых боках туч. И озеро гневалось, накатывало на берег пенистыми оборками волн. Утаскивало мертвых рыбин в воду, взамен выбрасывая новых.

Пахло смертью. Кровью. Карамельным кеном. И чем ближе я подходила к хижине, тем отчетливее становился запах.

Дверь оказалась сломанной — повисла на одной петле, накренилась, и оставляла борозды в мокром песке, когда я оттаскивала ее, чтобы втиснуться. Внутри хижины было темно и сыро. Из-под ног с тонким писком бросились во все стороны мыши. Под подошвами хрустело битое стекло. Пару раз я стукнулась ногой о что-то твердое и один раз споткнулась и чуть не полетела на пол.

Тогда меня схватили за руку. И хриплый голос Эрика шепнул в самое ухо:

— Беги!

Наверное, я побежала по инерции — жила все еще хранила его отпечаток, а жена должна слушаться мужа. При жизни у меня это не очень получалось, может, после его смерти смирения прибавилось. А может, я побежала не потому. Эрик никогда мне не врал, и сейчас в его голосе чувствовалась тревога. Страх за меня.

Потемнело резко. Небо спустилось ниже и, казалось, давило на плечи. По щекам хлестали ветви обступивших домик ив. Ноги путались, грузли в вязком песке.

Со всех сторон окружали тени. Тени шептались и шушукались, а еще, казалось, смеялись надо мной. Я бежала, не разбирая дороги, меня гнал страх, собравшись в районе солнечного сплетения тугим жгутом, побуждал уходить.

Только вот уходить было некуда. Тени окружали. И песок под их полупрозрачными ногами пропитывался кровью.

— Беги же, глупая, ну!

Я обернулась, но за спиной никого не было. И гроза проглотила слова Эрика, перемолола в грозовые раскаты.

Я не боюсь. И не побегу больше! Устала бегать от теней, и призрачными мирами меня больше не запугать.

— Зачем ты снишься мне? — прошептала в темноту, и небо недовольно заворчало на неугодный вопрос. — Зачем приходишь?

Ведь я пытаюсь жить. Стараюсь изо всех сил выгнать холод, которым напитывают эти сны.

— Он должен был убить тебя, — шепнули мне в ухо, но на этот раз это не был голос Эрика.

Женщина. Тихий, опьяняющий тембр, насмешка в каждом слове и уверенность в победе. Я слишком хорошо ее знаю, чтобы с кем-то спутать!

Обернулась и тут же отступила на шаг. Не от страха, по инерции. Во всяком случае, я убедила себя, что больше не стану ее бояться.

— Ты мертва! — выплюнула ей в лицо, на всякий случай пряча руки за спиной.

— А ты — жива, что ли? — усмехнулась Герда. — Зачем пришла? Здесь он мой.

— Неправда, — выдохнула я, глотая ком в горле, и тени зашептались активнее, приближаясь к нам, окончательно беря в кольцо.

— Он мой, — повторила она, становясь серьезной. — И его. — Она указала рукой в сторону хижины, и я замерла, проследив за ее взглядом…

Эрик был один. Стоял на коленях перед Хауком, опустив голову, и не шевелился. А яркие щупальца извивались над его головой.

Я рванулась к нему и тут же упала. Тени метнулись, опутали ноги, руки, накрыли лицо, и я провалилась…

…Выползать из кровати было тяжело. Лениво. Хотелось прижаться к Владу и лежать до утра, слушая спокойное дыхание и ритмичный пульс. Смотреть, как в фазе быстрого сна дрожат его ресницы и двигаются веки. Вдыхать запах весны из приоткрытого окна. Гнать тени подальше, говорить себе, что это только сон, что ничего плохого не произошло.

Только вот это неправда. Я пророчица и привыкла доверять собственному дару. Сейчас он говорил мне, что Эрик в беде. Где-то там, куда мне не попасть, откуда его не вытащить.

Кофе монотонно капал в чашку, за окном медленно, неохотно просыпался мир. Первые солнечные лучи показались из-за горизонта, поползли по влажным от утреннего тумана крышам.

Я вышла на балкон, завернувшись в плюшевый плед, прислонилась к перилам, обняла чашку двумя руками. Наверное, сейчас мне должно быть хорошо. Легко. И воздух обязан казаться вкусным.

Не спорю, ночью я освободилась. Вспыхнула изнутри, откликаясь на чужое тепло. Пробудила себя прежнюю, и прежние эмоции проснулись тоже. Кому я вру, я все еще восхищаюсь этим человеком — его волей к жизни, его силой, стойкостью. Целеустремленностью. Тем, что несмотря ни на что, он все еще рядом со мной.

И я рядом. После этой ночи многое между нами поменяется, и это было бы, бесспорно, к лучшему, но…

Эрик в беде.

— И ты можешь помочь.

Гуди выглядел умиротворенным, счастливым даже — его лицо сияло в рассветных лучах, хоть кино снимай. Я не впечатлилась. Наверное, потому что не ожидала его увидеть и от неожиданности расплескала кофе и обожглась.

— Эффектные появления — явно твой конек, — проворчала я, ставя чашку на низкий столик у дивана. — Только я не могу. Ты сам сказал.

Гуди покачал головой.

— Я сказал, что он не вернется, а не что ты помочь не можешь.

— То есть… как?

Слова куда-то подевались. Как и мысли. Все, что я могла — смотреть на Гуди, не моргая, и издавать нечленораздельные звуки. Я могу помочь Эрику? И если могу, то почему Первый молчал в нашу последнюю встречу?!

— Ты сольвейг, и можешь кое-что.

— Найти его…

— И это тоже.

— Но я везде искала! Убивала, нашла Альрика, писала в дурацкой книге. И никто, даже сам Арендрейт, не сказал, где Эрик!

— Зачем, если ты и так знаешь? — усмехнулся Гуди.

— Я не знаю! И хватит говорить загадками! От вашей древней таинственности меня уже тошнит.

— Он там, где ты его оставила. Там, где оставляешь каждое утро.

— В моих снах?

Гуди кивнул. Уголки его губ растянулись в улыбке, но глаза оставались грустными.

— Это его мир. Тюрьма, в которую он запер себя, и лишь сольвейг может попасть туда.

— Мир искупления…

Перед глазами поплыло, рассветное утро растеклось пятнами, ноги дрогнули, и я схватилась за перила, чтобы не упасть.

Он там один. Совсем один. И все эти тени — его демоны, отголоски прошлого, за которое он, бесспорно, себя винил. Раскаивался.

Хотел наказать?

Но если это его мир, то я могу туда попасть! Я уже была у Тана и у Альрика, значит, и к Эрику попаду. Нужно лишь найти жреца, нужно…

— Не получится, — прервал мои мысли Гуди. — Эрик поставил защиту. — И добавил, прищурившись: — От живых.

— Не хотел, чтобы я его нашла, — догадалась я.

Диван оказался близко как нельзя кстати. Мягкий, с высокой спинкой, на которую можно было примостить налившийся тяжестью затылок.

Эрик хотел спрятаться от меня. После смерти, чтобы я не искала… Чтобы отпустила. Жила.

А он уж как-нибудь сам, ведь он всегда умел сам… до меня. И я бы отпустила, наверное. Однако сны. И тени. Герда, смеющаяся в лицо. Пусть ненастоящая, выдуманная, как и Хаук.

Выдуманная ли боль? А одиночество? Холод, который подбирается к ногам, поднимается вверх, опутывает грудь ледяными оковами.

Из мира искупления не выбраться одному.

— Что же мне делать? — спросила я, не обращаясь к Гуди, но он с ответом не спешил — медлил. Показалось, ответ дался ему нелегко.

— Ты вправе решать, Полина.

Выбор.

Судьба. И предсказания, которые всегда сбываются. Ведь не зря существует та книга. Барт верил, что мне суждено выбирать, но знал ли он, что выбирать будет так непросто?

Влад прав, я люблю жизнь. Несмотря ни на что. Смогу ли? Сумею ли… и если да, то не буду ли жалеть?

Гуди ушел, а я еще долго стояла на балконе, глядя на город, умытый солнцем. На запруженные дороги, на пешеходов, спешащих по делам. На мой мир, который придется оставить, если решусь.

За спиной, в квартире с современным ремонтом, на широкой кровати спал мужчина, которого я любила. И впервые он был таким, каким я хотела его видеть всегда.

Эрик ушел, оставил меня. Влад не оставил бы никогда. Но пока я скади, мертвец будет управлять мной. Этот мертвец Эриком не был. Он не имел отношения к тому, кого я любила. Бесплотный дух, ниспосланный, чтобы меня мучить.

Только в этом ли дело? Наверное, нет. Иначе я бы не сомневалась.

— Давно не спишь?

В объятиях тепло и уютно, хочется жмуриться и улыбаться. Обнимать в ответ. Руки сами тянутся к щеке — погладить, ощутить колкость утренней щетины.

Мы снова мы. Полина и Влад. Другие декорации, суть та же. Не оттого ли мне кажется, что я там, где должна быть?

Или только кажется?

— С рассветом, — улыбнулась я. — Отвыкла валяться.

— И кофе уже попила. Без меня.

— Кофе приятно пить в одиночестве.

— Хорошо, что больше тебе это не грозит, — уверил он и поцеловал меня в макушку.

— Хорошо, — согласилась я.

Ведь это действительно замечательно, когда ты не один.