Время между нами (ЛП)

Глава 19

Папа ведет машину, мама сидит на пассажирском сидении, я сзади. За последние 15 миль ни один из нас не произнес ни слова.

Мы едем тем же маршрутом, каким Эмма обычно ездит в город, поэтому я старательно высматриваю на дороге осколки фар. Или крошечные кусочки каленого стекла. Или красный пластик задних фар. Ищу место, где их свидание приобрело новый оборот. Но ничего увидеть не могу.

Мы доезжаем до больницы, и папа высаживает нас у главного входа, а сам отправляется искать место для парковки. Мы с мамой быстро находим родителей Джастина. Когда мы входим в зал ожидания, они встают и идут нам навстречу, глаза у них заплаканные, опухшие, они благодарят нас за то, что мы приехали. Миссис Рейли начинает объяснять, что произошло, и хотя я стою рядом с ней, ее слова не задерживаются у меня в голове – я фиксирую только детали произошедшего. Несчастный случай произошел около двух часов. Они добрались сюда только к половине пятого. Родители девушки приехали сразу же, что очень хорошо, потому что ее состояние было намного хуже. Они сейчас на семнадцатом этаже в палате интенсивной терапии. Ее уже прооперировали, но состояние все еще остается критическим. С Джастином все будет хорошо, но его еще оставляют в больнице под наблюдением.

Видимо мне удалось найти стул, потому что в какой-то момент обнаруживаю, что сижу. Наблюдаю за мамой – она движется, словно в замедленном кино, обнимает миссис Рейли и что-то шепчет ей на ухо.

Внезапно голос миссис Рейли становится на октаву выше, и она произносит:

— Кто? Кто такая Эмма?

Люди, сидящие в приемном покое, поворачивают головы в ее сторону, - как они, наверное, сейчас рады, что здесь хоть что-то происходит, что-то, что позволяет им отвлечься от грустных мыслей, от того, из-за чего они вынуждены сидеть в приемном покое скорой помощи субботним вечером.

— Девушка, которая была с Джастином. Ее зовут Эмма, она лучшая подруга Анны.

Джастин. Эмма. И Джастин. Эмма и Джастин. Не могу дышать. Это не может быть правдой.

Мама продолжает разговаривать с миссис Рейли тихим шепотом, наверное, чтобы я не слышала. Но мне все равно. Все звуки сейчас мне кажутся глухими, словно доносящимися откуда-то издалека.

Спустя несколько минут мама подходит ко мне и садится рядом.

— Дорогая. — Она начинает поглаживать меня по спине. Какой знакомый, любимый жест. С тех пор, как мама использовала его для того, чтобы я заснула, прошло уже много лет.

— С Джастином все будет в порядке. Та машина врезалась в них со стороны водителя, поэтому Эмма пострадала сильнее. Рейли все пытались выяснить, с кем был Джастин, но никто так и не смог им ничего сказать, видимо, родители Эммы так и не выходили из палаты интенсивной терапии.

— Если бы мы сейчас были Северо-западном мемориальном госпитале, я бы уже владела всей информацией, но здесь… — Слышу, как чуть надламывается ее голос – она не любит, когда у нее в больнице нет своих людей.

— Оставайся здесь, я поднимусь наверх и попытаюсь что-нибудь узнать.

С тех пор, как мы выехали из дома, я не смогла произнести ни слова, но сейчас нахожу в себе силы, чтобы заговорить:

— Я пойду с тобой.

◄►◄►◄►

Эмма кажется такой маленькой и хрупкой на фоне белых стен. Ее глаза закрыты, а кожа под ними, вся, вплоть до ее знаменитых четко очерченных скул, опухла и в синяках. Левая сторона лица в красных пятнах, как объяснили мне ее родители, когда готовили к встрече с ней, врачам пришлось вытащить из нее кучу стекла. И всю эту безрадостную картину дополняет пластиковая трубка, торчащая у нее из носа, почему-то мне кажется, что именно она разозлила бы Эмму больше всего.

Но все эти раны снаружи незначительны, их можно легко исправить. Самые серьезные повреждения оказались внутри. В результате удара была повреждена селезенка, и ее пришлось удалить, кроме того бригаде хирургов понадобилось почти два часа, чтобы найти источник внутреннего кровотечения. Помимо всего прочего у Эммы небольшой перелом черепа, по словам врачей, он зарастет сам собой, но все равно нужно делать томографию, чтобы определить, не был ли поврежден головной мозг. Ну а когда все эти внутренние раны заживут, Эмме нужно будет заняться восстановлением левого плеча. Еще у нее сломаны три ребра, которые, к счастью, не проткнули легкое. Эту часть врачи назвали «хорошими новостями».

Та, вторая машина, въехала в них на скорости 50 миль в час, как раз в тот момент, когда они с Джастином выехали на перекресток. «Боковое столкновение» назвала его миссис Аткинс, и сказала, что вероятнее всего Эмма эту машину даже не заметила. Уверена, что так оно и было.

Сижу на кровати рядом с Эммой и качаю ее мягкую руку с великолепным маникюром в своей, все еще покрытой грязью и меловой пылью. Эта авария произошла в два часа дня. В то время, как я сидела в объятиях Беннетта, смеясь, сюсюкаясь и целуясь с ним, мою лучшую подругу, изрезанную металлом и стеклом, везли в реанимацию, где собирали практически по кусочкам. Я узнала об аварии только через шесть часов, еще час мне понадобился, чтобы добраться до госпиталя, и час, чтобы попасть в палату. Всего восемь часов.

Стучание и писк всех этих аппаратов наполняют маленькую комнату. Очень хочется выключить их и подарить Эмме тишину, которой ей не хватает, но когда вспоминаю, что она жива только благодаря им, перестаю раздражаться и пытаюсь услышать в этих звуках музыку. Бам-бип. Бам-бип-бип. Бип-бииип.

Так и сидим: Эмма молчит, потому что не может говорить, а я молчу потому, что не знаю, что сказать. Но нужно с ней поговорить. Нужно дать ей знать, что я здесь. Но каждый раз, открыв рот, тут же замолкаю – не знаю, что сказать.

Слышу, как открывается дверь. В дверях стоит Джастин, он одет в больничный халат, весь в синяках, перевязан, двигать головой он не может, на шее закреплен голубой пластиковый фиксатор. Волосы спутаны и запачканы чем-то очень похожим на кровь. На запястье шина.

— Джастин. — Я кладу руку Эммы на простынь и подбегаю к нему. Но останавливаюсь рядом, просто боюсь прикоснуться к нему, боюсь сделать больно, поэтому очень ему благодарна, когда он обнимает меня первым. Царапины на его лице и теле вполне могут быть поверхностными, но из-за них он выглядит словно фарфоровая кукла, которую уронили на пол и разбили, а теперь склеили, и клей еще не высох.

— Ты в порядке? — хватаю его за руку, которая кажется мне не поврежденной, но Джастин тут же судорожно втягивает воздух, отшатываюсь, словно меня обожгло. — Извини.

— Ничего. Все нормально, — говорит он и слегка приобнимает меня. — Как она?

В ответ только качаю головой.

Тихо наблюдаю, как меняется его лицо, до него явно начинает доходить все, что с ними произошло, он, не мигая смотрит на Эмму. Уверена, что мы с ним думаем об одном и том же: с ним все в порядке, а с ней нет. Джастин подходит к кровати, где только что сидела я, и садится на мое место. Берет ее руку и начинает гладить большим пальцем тыльную сторону ладони.

— Знаешь, вообще-то ты должна быть сейчас дома и писать обо мне в своем дневнике, — говорит он. Вижу, как он улыбается ей, внимательно наблюдаю за ее лицом и жду, что она возьмет и тоже ему улыбнется, но нет. Она сейчас далеко отсюда. И это не мешает Джастину говорить с ней.

— Я записал кучу отличных новых шуток. И читал газету сегодня утром, так что мы может обсудить последние новости. Знаешь, что я скажу тебе – пора бы тебе очнуться. Посмотри! — И он опускает глаза на грудь. — Я порвал свой лучший свитер.

Он продолжает улыбаться ей. Он говорит с ней так, как должна была делать и я, но я не смогла.

— Она искала диск. — Джастин все еще смотрит на Эмму, но я понимаю, что эти слова адресованы мне, поэтому сажусь по другую сторону кровати и беру ее за руку. Вижу, как искривляется лицо Джастина.

— Мы разговаривали об одной британской группе в стиле инди-поп, которая нравится нам обоим, и она попросила меня найти футляр для дисков, который оказался на полу.

Я вспоминаю этот ярко-розовый замшевый футляр, который сама подарила ей в прошлом году, и мне становится не хорошо. Я всегда укладывала все ее диски в этот футляр. И на что он мне сдался! Нужно было позволять ей оставлять диски, где ей вздумается – хоть в бардачке, хоть на полу, где они обычно у нее всегда оказывались. Да и вообще не надо было дарить ей этот футляр.

— Она начала в нем искать и… - Тут он замолкает.

Сильнее сжимаю ее руку. Больше сказать нечего, в комнате повисает тишина. Она не была внимательна за рулем, и эта авария – ее вина. Она разбилась, держа в руках мой подарок, и хотя это не делало меня ответственной за произошедшее, но именно таковой себя я и чувствовала.

Раздается стук в дверь, и она открывается еще до того, как мы успеваем это заметить. Заглядывает медсестра.

— Простите, ребята. Но время вышло. — Она говорит громким голосом, чтобы перекричать шум аппаратуры.

— Вы же знаете, что я не должна была вас сюда пускать, — говорит она, словно мы начинаем с ней спорить. — Допускаются только члены семьи.

Мы знаем. Она повторила это раза три за то время, которое выторговала для нас мама – всего десять минут, таких коротких минут.

Еще раз сжимаю руку Эммы, наклоняюсь вперед и провожу пальцем по раненной скуле.

— Я вернусь завтра, — шепчу я ей на ухо. Потом поднимаюсь, иду к двери и там жду Джастина.

Он зачесывает ее волосы назад и целует в лоб.

— Увидимся завтра.

Он встает и мельком осматривает мрачную, стерильную палату.

— Я принесу музыку. Может быть она поможет.

Первая мысль, которая приходит в голову, что он хочет заглушить эти дурацкие звуки больничных аппаратов. Но увидев, как он смотрит на нее, понимаю, он надеется, что музыка поможет ей вернуться оттуда, где она сейчас.

◄►◄►◄►

В воскресенье Эмма выглядит не намного лучше, но вот зато в палате стало повеселее. Огромные букеты цветов закрывают стерильные поверхности, к пустым стенам приколоты открытки, а угол возле небольшого окна украшают несколько воздушных шаров с надписью «Поправляйся!».

— Десять минут, — как всегда категорично заявляет медсестра, — чтобы составить ей компанию, пока ее родители обедают. Вас здесь быть вообще не должно.

Она оглядывается, проверяя, что никто нас не видел, опускает занавеску и закрывает дверь.

Джастина еще не отпускали домой, но его мама принесла по его просьбе огромный магнитофон и подборку компакт-дисков. Он подходит к кровати Эммы, включает его в розетку прямо рядом с пищащими мониторами и открывает коробку с дисками. Это диски с его миксами, только вот его фирменных завитушек я на них не вижу. Джастин нажимает кнопку воспроизведения и звуки постоянно работающих аппаратов потихоньку угасают, растворяются в музыке. Сажусь на кровать рядом с Эммой и наблюдаю за ней, очень хочу поговорить с ней, как вчера это делал Джастин, но стоит мне только открыть рот, как чувствую себя жутко неловко.

Он смотрит на меня.

— Может быть мне ненадолго выйти? — Но так будет еще хуже, у меня тогда не будет причины не разговаривать с ней, а я пока не могу.

— Нет, — отвечаю я.

Джастин обходит кровать и садится с другой стороны, берет ее руку в свою. Так мы и сидим. Проходят десять минут, затем двадцать, но медсестра не приходит, чтобы прогнать нас, и мы продолжаем сидеть. Я молча наблюдаю, как движется ее грудная клетка, верх и вниз. Джастин тоже молчит, словно загипнотизированный наблюдает за красными точками на мониторе. Музыка помогла сделать эту комнату менее стерильной, но это все на что она способна. Эмма пока еще так же далека от нас.

Возвращаются Аткинсы, они смотрят на Джастина. Его выписали час назад, хотя его родители продолжают заполнять бумаги внизу. Он выглядит таким истощенным, что кажется, еле держит глаза открытыми.

— Не хочешь подышать воздухом? — спрашиваю я его, и после некоторых раздумий он соглашается. Оставляю все свои вещи в палате Эммы, чтобы у меня был повод еще сюда вернуться.

Стоит нам оказаться в коридоре, как Джастин тут же облокачивается на стену.

— Это все так ужасно, — произносит он и начинает чесать свой лоб, напрочь забыв про царапины. — О! Черт возьми!

Подвожу его к лифту.

— Езжай домой, Джастин. Отдохни. Вернешься завтра, когда будешь чувствовать себя лучше. — Очень хочется добавить – может и Эммы завтра уже здесь не будет, но мы оба прекрасно знаем, что это не так.

Спускаемся на лифте на нижний этаж и, следуя по указателям, направляемся во внутренний дворик. Гуляем несколько минут, но, поскольку на улице довольно морозно и ветрено, долго не задерживаемся, решаем вернуться в госпиталь и найти родителей Джастина. Мы быстро находим регистратуру, родители Джастина все еще там – ждут, когда медсестра закончит оформлять бумаги на выписку. Миссис Рейли говорит, что это займет еще некоторое время, поэтому мы отправляемся на поиски кафетерия.

И вот мы сидим, попивая самый худший кофе, который мне когда-либо доводилось пробовать. Теребя в руках безвкусный пончик, я, наконец-то, решаюсь спросить:

— Итак… ты и Эмма.

Джастин с виноватой улыбкой смотрит на меня.

— Что?

— Ничего. — Он отламывает кусочек пончика и глядит в окно.

— Извини. Мне следовало рассказать тебе о нас. Мне не нравится иметь от тебя секреты, Анна. Но все это казалось таким… странным. Я знаю тебя всю свою жизнь и… — Он сбивается, подносит к губам пластиковый стаканчик, делает глоток и внимательно смотрит на меня. — Я должен был все тебе рассказать.

— Да. Должен был. — Я улыбаюсь ему, чтобы он понял – я не сержусь. — На самом деле. Все в порядке. Эмма рассказала мне. Ты мой друг. Эмма моя лучшая подруга. Так что все хорошо.

— Ты не против того, чтобы мы встречались?

Не буду говорить ему, что до сих пор не могу сложить их имена вместе у себя в голове.

— Определенно. Я определенно не против.

Потом оба замолкаем, уставившись в стол. Он начинает чертить узоры пальцем на пластике стола, а я собираю крошки от пончика в маленькую кучку.

— Расскажи мне о вашем свидании. Наверняка все было здорово, до того как… — Тут же жалею, что произнесла эти слова, но Джастина они не задевают.

Он улыбается, все еще не отводя глаз от поверхности стола.

— Это был классный день. Мы обедали, пили кофе, все было очень мило, но лучше всего было просто побыть вместе у нее дома. Увидеть ее комнату, ее вещи. В общем, просто вместе зависать.

Потом он переводит взгляд на окно позади меня.

— А еще у нас была потрясающая беседа о… — Но тут он опять сбивается, а на губах у него появляется улыбка.

— О чем?

Он слегка качает головой и, наконец-то, смотрит на меня.

— Неважно… Все-таки Эмма очень клевая.

Кладу руки на подбородок и улыбаюсь ему.

— Она и правда тебе очень нравится? — спрашиваю я, он в ответ кивает. Откидывается на стуле и скрещивает руки на груди.

— Да. Должен признать, нравится. Если честно, то я этого не ожидал и даже не был ни в чем уверен до вчерашнего дня. Но теперь точно скажу – да, она мне нравится. Она меня приятно удивила, если можно так сказать.

Не знаю, чувствует ли Эмма то же самое по отношению к нему, но его она явно зацепила.

— Она и меня постоянно удивляет, — произношу я и ловлю себя на мысли, что повторяю слова, которые уже говорила вчера на скале Беннетту, когда описывала Эмму, ее знаменитые скулы, брекеты и как она себя повела с новенькой девочкой с кудрявыми волосами. С улыбкой вспоминаю, какая она сейчас. Точнее, какой была до вчерашнего дня. Те же скулы, но уже никаких брекетов. Просто великолепная, смешливая и очаровательная Эмма, способная очаровать каждого, кто встретится ей на пути – даже таких интровертов и скептиков, как мы с Джастином. Вдруг понимаю, что мы сидим и смотрим друг на друга с одинаково печальным выражением лица, словно не понимаем, что мы оба делаем здесь и почему говорим так о ней.

Неловкое молчание прерывает Джастин.

— Нуу ииии… — говорит он, растягивая слова. — Я придумал тему разговора получше – как прошло твое свидание?

Вопрос вызывает в мыслях воспоминания о вчерашнем дне, чувствую, как улыбка невольно расплывается на моем лице стоит только вспомнить, как мы с Беннеттом, все покрытые меловой пылью, свернувшись на вершине скалы, обменивались вопросами и рассказывали друг другу истории, целовались. Но тут на меня накатывает чувство вины – как я могу счастливо улыбаться, когда Эмма лежит в коме шестью этажами выше.

— Все было здорово.

Стараюсь держать свои эмоции под контролем, когда рассказываю Джастину о том, как мы взбирались на скалы, какие чувства я испытала, когда добралась в первый раз до вершины и увидела тот невероятный пейзаж. Рассказываю, как мы с Беннеттом сидели на вершине и все разговаривали, разговаривали – о музыке и о беге, о путешествиях и о наших семьях. И вдруг меня словно стукнуло. А ведь прямо сейчас я должна была бы сидеть с Эммой в кофейне и рассказывать о своем свидании, а вместо этого сижу в больничном кафетерии с Джастином и рассказываю все это ему. Замолкаю, уставившись на торговый автомат в дальнем углу кафетерия.

— И правда звучит здорово, — говорит Джастин, но его голос кажется мне каким-то тихим и далеким. После мы сидим, и каждый смотрит в свою сторону, никто из нас еще долго не произносит ни слова.

— Во сколько мама заберет тебя? — наконец произносит Джастин.

— В шесть, — отвечаю я и смотрю на часы. Еще только три.

— Пора пойти найти родителей, но если хочешь, то я могу остаться здесь, с тобой, а потом вместе поедем домой. Очень не хочется оставлять тебя здесь одну. — Он говорит очень искренне, но выглядит невероятно истощенным. Словно даже сидение здесь отнимает у него силы.

— Что ты! Со мной все в порядке. Мне лучше побыть с Эммой наедине.

Джастин внимательно смотрит на меня.

— Хорошо. Если ты в этом уверена. — Он тянется ко мне через столик и чуть сжимает мои ладони, чтобы поддержать.

Слабо улыбаюсь ему в ответ.

— Все хорошо. — Кажется, я выгляжу очень уверенной, хотя и лгу ему. Но это ради него. Если бы он не выглядел таким уставшим, то обязательно бы призналась ему, что хочу, чтобы он остался. Сейчас, когда мы сидим вот так, Джастин кажется мне привычным, таким же, как и всегда – моим хорошим другом, который делает для меня музыку и заставляет смеяться, единственным человеком, с которым можно поговорить обо всем – и мне так хочется, чтобы он сейчас меня обнял и сказал, что все будет в порядке, потому что, если он так говорит, значит, так и будет.