Время между нами (ЛП)

Глава 31

— Мы на месте.

Открываю глаза. В комнате темно, мы стоим посредине комнаты с искривленными стеклами вместо стен, из них открывается вид на город, вижу мерцающие на горизонте огни и темную береговую линию.

— Ух ты! И это твоя комната? — Очень не хочется отводить глаза от этого вида, но я все же оборачиваюсь, чтобы рассмотреть все остальное.

Эта комната выглядит более обитаемой, чем его комната в доме Мэгги, хотя и эта комната слишком уж чистая и лишена индивидуальности, но я замечаю картины в рамках на стене. Кровать аккуратно заправлена, а на огромном стеклянно-металлическом столе в углу я замечаю серебристо-черный экран и цифровые часы, которые показывают 11:06.

— Какое сейчас число?

— 27 мая 2012 года.

Итак, я в будущем, спустя 17 лет, в настоящей комнате Беннетта. Подхожу к столу, на нем стоит одинокая фотография в рамке, на которой запечатлен Беннетт, обнимающий Мэгги. Они улыбаются. Беннетт здесь выглядит моложе, это на пару секунд выбивает меня из колеи, но вот что действительно поражает меня, так это то, что Мэгги здесь выглядит совершено по-другому. Здесь она такая старая, хрупкая и худая, и совсем не похожа на Мэгги из 1995 года. Беннетт берет фотографию и кладет ее на стол изображением вниз, по его взгляду я догадываюсь, что вскоре после того, как была сделана эта фотография, она умерла.

Снова оглядываюсь вокруг. Вспоминаю свою комнату – все стены в ней увешаны номерами от участия в совервнованиях и фотографиями, все полки заставлены дисками и наградами – и понимаю, что в этой комнате очень мало…его. Вдруг замечаю большую стеклянную чашу на тумбочке рядом с кроватью, кажется, я знаю, что внутри нее. Это точно его, личное.

Присаживаюсь на краешек кровати и начинаю перебирать корешки от билетов. «U2» в Канзас-Сити, 1997 год. «Red Hot Chili Peppers», Лоллапалуза, 1996 год. «The Pixies» в Калифорнийском университете Дэвиса, 2004 год. «Lenny Kravitz» в Парамаунт в Нью-Йорке, 1998 год. «The Smashing Pumpkins» в Осаке, 1996 год. Ван Хален в Лос-Анджелесе, 1994 год. «The Ramones» в Голливуде, 1996 год. Эрик Клэптон, Кливленд, 2000 год. И еще куча корешков от билетов на концерты групп, о которых я даже и не слышала, наверное, они начали выступать уже после 1995 года. Сотни билетов.

Поднимаю глаза и вижу, что Беннетт что-то ищет в глубине самого большого ящика. Наконец, он достает оттуда деревянную коробку и поднимает крышку. Потом подходит ко мне, держа в руках листок бумаги.

— Что это? — спрашиваю я.

— Письмо.

Складываю билеты снова в чашу.

— Ты должен был показать мне письмо?

— Думаю, что да. — Он внимательно смотрит на меня и делает глубокий вдох, будто пытается набраться смелости.

— В прошлом году мы с друзьями катались в парке, и ко мне подошла женщина. — Он начинает сомневаться, но я продолжаю смотреть на него, ожидая продолжения, и вдруг его лицо расслабляется и появляется улыбка, которая так хорошо мне знакома. — Она была очень красива. С огромными карими глазами и кудрявыми волосами. Он спросила, можем ли мы поговорить наедине, а потом протянула мне это.

Беннетт разглаживает письмо и протягивает его мне.

— И что в нем?

— Тебе нужно самой прочитать.

— Я не хочу читать его. — Отвожу письмо в сторону и стараюсь не смотреть на слова. Я умоляла его перенести меня сюда и показать это письмо, и вот мы здесь, и я понимаю, что не хочу этого. Я хочу обратно в Эванстон. Хочу вернуться и делать вид, что ничего не произошло.

Беннетт снова дает мне письмо.

— Мне нужно, чтобы ты знала все.

Чувствую, как чуть-чуть кривится мое лицо.

— А я думала, что я и так уже все знаю. Беннетт?

— Не все. Пожалуйста.

Беру его и начинаю читать:

4 октября 2011 года

Дорогой Беннетт,

Очень переживаю, что сказала слишком много и нарушила все правила, которым ты когда-то меня учил. Надеюсь, что мне удалось достаточно осторожно подобрать слова. Однажды, мой визит и это письмо обретут для тебя смысл. А сейчас, просто поверь мне.

Последние семнадцать лет моя жизнь была хорошей и спокойной. Она не была дерзким приключением, как мне всегда хотелось, но я была счастлива. Но в то же время я никогда не забывала, что когда-то ты дал мне выбор между двумя дорогами и каким-то образом, против своей воли – и думаю, что и против твоей, - я оказалась не на той. На той, которую я не выбирала. Отдавая тебе это письмо, я совершаю, наверное, самый рискованный и пугающий поступок в своей жизни, просто мне очень нужно знать, куда бы привел тот путь, который я тогда выбрала.

Уже скоро мы с тобой встретимся. А потом расстанемся навсегда. Но думаю, что смогу все исправить – просто мне нужно принять другое решение. Скажи мне, чтобы я прожила жизнь для себя, а не для тебя. Скажи мне, чтобы я не ждала, когда ты вернешься – это, я думаю, изменит все.

С любовью,

Анна.

Я всегда писала свое имя с заглавной буквы «А», которая больше походит на строчную – закругленной, а не острой. Очевидно, что в 2011 году я все еще пишу так же.

— Это от…меня?

Беннетт кивает в ответ.

— То есть от будущей…меня? — Кому угодно эти слова показались бы безумными, но только не Беннетту Куперу, он лишь просто кивнул, словно это было что-то само собой разумеющееся.

— И как давно оно у тебя? — Спрашиваю я, постоянно напоминая себе, что нужно не забывать дышать.

Он указывает на дату.

— С октября прошлого года. — Ну хотя бы тут, когда он произносит эти слова, у его голоса извиняющийся тон.

— То есть ты прочитал его…еще до того, как попал в Эванстон.

— Много раз. — Наблюдаю за ним и вспоминаю тот первый день в столовой, когда я назвала ему свое имя, а он тут же побледнел. Он знал меня. Он встречал меня раньше. Пятью месяцами ранее. Шестнадцатью годами позже.

Он берет мои руки в свои, и правильно делает, потому что на ногах я уже держусь не уверено.

— Ты должна понять, Анна. Я отправился в Эванстон только, чтобы найти Брук. Честно. Я рассчитывал, что найду ее за несколько дней, и вернусь домой. В Уэйстлейке я оказался только потому, что пообещал родителям. Можешь себе представить, как я почувствовал себя тогда в столовой? Когда услышал твое имя, увидел твои волосы, твои глаза и понял, что это была ты? Ты была Анной. — И он указал на письмо. — Этой Анной. Человеком, которого я встретил пятью месяцами ранее в парке в 2011 году. И вот ты здесь, в столовой школы в 1995 году в городке, в котором мне совсем не хотелось находиться.

Тут его голос надломился.

— Сперва я всячески пытался тебя избегать. Наверное, мне все-таки стоило продолжать так делать. Все эти слова каждый день крутились у меня в голове, и я не знал, что мне делать. Я не хотел создавать тебе такую жизнь, — произносит он, глядя на письмо. — Я не хотел ранить тебя.

И вдруг меня осенило. Не знаю, почему я не понимала этого сразу, но понятно, что это было неизбежно. Он не вернулся. Он не остался. Мы потеряли друг друга на семнадцать лет, а может быть и навсегда.

Уже скоро мы с тобой встретимся. А потом расстанемся навсегда. И он все это время знал об этом.

— Почему ты не рассказал мне об этом?

Беннетт молча смотрит в пол.

— Не знаю. Я думал, что смогу избежать этого. — Наконец произносит он. — Когда меня постоянно возвращало сюда, а я возвращался обратно в Эванстон, мне казалось, что меня начинает подпитывать какая-то сила. Как будто я учился оставаться в одном месте на длительный срок. В письме не говорится, сколько времени я пробыл в 1995-м, просто говориться, что я исчез навсегда. Мне казалось, что если я вернусь и останусь, что, если я не буду уходить…

Он замолкает и смотрит на меня. Его глаза полны раскаяния.

— И был полностью в этом уверен, пока ты не сказала, что встретила другого меня на треке на прошлой неделе, тогда я понял, что мне не удалось ничего исправить.

— Ты должен был рассказать мне. — Я с трудом подбираю слова. Он был так уверен в своих способностях, врал мне, думая, что защищает меня от боли. Но все же не смог защитить. И не потому, что я тот человек, которому нужно принять другое решение, а потому, что единственный, кто знает, как это исправить.

— Что я должна сделать по-другому? — спрашиваю я и жду, когда же он нарушит молчание и, наконец-то, заговорит, как обычно, укажет мне на какую-то поворотную точку во времени, которую я упустила, на что-то, что вернет всему этому логику. Скажет мне, что должно произойти потом, и убедит, что все будет хорошо.

Но он снова опускает взгляд в пол и произносит:

— Я не знаю.

В прошлый раз, когда он обидел меня, я собралась и не позволила себе расплакаться перед ним. Но в этот раз мне все равно. В этот раз я уже не могу сдержаться, и позволяю себе расплакаться горькими слезами, полными злости, даже не пытаясь их остановить.

Я плачу потому что он все-таки потерял контроль над своим даром и теперь признавал это, потому что он долгое время хранил все это в себе и клялся, что секретов у него больше нет, только лишь для того, чтобы защитить меня. Но больше всего я плакала по той 31-летней мне, которая провела почти двадцать лет, скучая по мальчику с взъерошенными волосами и дымчато-голубыми глазами, который пришел и изменил ее жизнь одним снежным днем в городе Эванстон штата Иллинойс.

И как он мог не рассказать мне о письме, в котором раскрывалась наша судьба, и из которого становилось понятно, что он не сможет остаться? И что знал об этом все время?

— Как ты мог… — Начинаю говорить я, но не могу закончить предложение. Но мне нужно это сделать, потому что в противном случае я знаю, что он подумает. Он подумает, что разрушил мою жизнь. Что ему с самого начала не следовало быть со мной. Что ему нужно было уйти сразу же, как только появилась такая возможность. Но сейчас я уже слишком любила его, чтобы позволить ему так думать.

Я вытираю слезы, но прежде, чем мы успеваем что-либо сказать друг другу, у меня скручивает живот, и я сгибаюсь пополам, с силой вцепившись в одеяло. Кажется, что все внутри просто пылает. Не могу двигаться, не могу дышать. Но слышу, как Беннетт зовет меня по имени, и чувствую, что он подходит ко мне. Все кажется таким далеким, приглушенным. Его лицо становится неясным, искривленным, словно я смотрю на него через объектив камеры, у которой сбился фокус. Живот крутит и выворачивает с такой силой, что я вынуждена снова согнуться пополам, слышу, как из горла вырывается крик. Громкий.

Потом становится темно и тихо.