Время между нами (ЛП)

Глава 27

Утро в мае еще холодное, но сейчас я хотя бы могу бегать в легких вещах, без перчаток, шерстяных носков и кепки. Я даже с трудом узнаю мужчину с седым хвостом, он теперь в шортах и светлой футболке, когда он дружелюбно машет мне рукой, я киваю ему в ответ со слабой улыбкой. На улице солнечно, и полно зелени, но этого не достаточно, чтобы улучшить мое мрачное настроение. Из-за этого мои ноги соприкасаются с дорожкой намного жестче, чем следовало, и когда достигаю беговой дорожки, чувствую обжигающую боль в голени. Позже мои ноги еще напомнят о себе, и мне придется заплатить дикой болью за такое злоупотребление.

Вхожу в класс испанского, Беннетт уже сидит на своем месте и сверлит меня взглядом, пока я иду по проходу между партами. Занимаю свое место с ледяным выражением лица.

Спустя пару минут чувствую легкое постукивание по плечу. Поскольку сеньор Арготта стоит к нам спиной и пишет на доске спряжения глагола, быстро оборачиваюсь, хватаю сложенный листок бумаги и открываю его:

«Нам нужно поговорить».

Скатываю записку в маленький шарик и бросаю его на пол, в сторону Беннетта.

Арготта поворачивается к нам, и следующие десять минут класс повторяет написанные группы спряжений. Затем он снова отворачивается, чтобы написать следующую порцию инфинитивов, а я опять чувствую постукивание по плечу.

Беннетт протягивает мне смятый листок.

«Мне так жаль. Такое больше НИКОГДА не повторится».

Засовываю записку в карман, поднимаюсь с места, иду к двери и беру разрешение на посещение туалета. Быстро добегаю до туалета и плещу себе в лицо холодной водой. Когда я его вижу, у меня не получается сердиться. Меня слишком тянет к нему, и я уже настолько втянулась во все его секреты и странности, что не могу просто взять и отказаться. Я хочу понять, почему он так поступил, и хочу объяснить ему, почему такое поведение ранит меня, очень хочу поверить, что он действительно сожалеет, а это значит, мне больше не нужно будет сердиться на него.

Еще какое-то время стою, уставившись на свое отражение до тех пор, пока оно не начинает расплываться перед глазами, тогда делаю глубокий вдох и собираю все свои силы в кулак. По пути обратно в класс мысленно прокручиваю слова, которые собираюсь сказать.

Но звенит звонок, и я не успеваю остановить его и высказать все, что думаю. Как только мы выходим в коридор, Беннетт тут же тянет меня против потока голодных учеников, спешащих в столовую, нарушая все законы Пончика. Распахивает двойные двери, ведущие во двор, и застывает на месте, как вкопанный. Хорошая погода всех выгнала на улицу, и теперь здесь нет ни одного тихого местечка.

Не произнося ни слова, мы возвращаемся в холл, в поисках тихого уголка.

— Иди за мной, — говорит он, словно у меня есть выбор, и тянет за собой, проталкиваясь сквозь толпы учеников, пока мы не оказываемся возле шкафчиков на другом конце школы. Останавливаемся возле шкафчика с номером 422, который, как я и подумала, принадлежит ему. Беннетт вводит код и снимает металлический замочек. В отличие от моего шкафчика, обклеенного фотографиями, расписанием, заставленного книгами и заваленного обертками от жвачки, его шкафчик пустой, по нему даже не скажешь, что он кому-то принадлежит. Как и комната в доме у Мэгги – для него он просто функциональный и временный.

Беннетт заталкивает в него наши рюкзаки и захлопывает дверцу.

— Может, сбежим отсюда?

Он берет меня за руки и оглядывает коридор, чтобы удостовериться, что никто нас не видит. Еще до того, как начинаю понимать, что происходит, чувствую в животе знакомое ощущение – все внутри скручивается и сжимается. Мои глаза закрыты, делаю вдох и понимаю по запаху песка, по пению птиц, что мы больше не в Пончике.

Решаюсь открыть глаза.

Здесь еще раннее утро, но в маленькой гавани уже тепло, поворачиваюсь на месте и оглядываюсь. Вокруг меня много желтого, голубого и красного, но основной цвет – цвет моря, окруженного с трех сторон холмами. Замечаю церковь, крыша которой увенчана ярко-зеленым крестом. Склон холма покрыт ярко раскрашенными домиками, разделенными на кварталы крутыми лестницами, вырубленными прямо в склоне. За исключением пары рыбаков в доке, мы одни в этом маленьком красивом городе, жители которого еще спят.

Улыбаюсь, но смотрю вниз, чтобы Беннетт этого не заметил – он пока еще не заслужил прощения. Все это настолько же невероятно, насколько становится понятно – он играет нечестно.

— Ладно, — говорю я, вкладывая в голос столько ехидства, сколько могу, — я сдаюсь. Совершенно не представляю, где мы сейчас находимся.

— В одном тихом местечке.

И мы проходим мимо гавани, пестрящей разноцветными рыбацкими лодками, идем по направлению к валунам, выступающим в море, словно пирс. Достигаем побережья, и Беннетт смело ступает на гладкие камни, я следую за ним, перепрыгивая с одного на другой. Наконец, он останавливается и садится на небольшой камень, зажатый между двумя большими валунами и очень напоминающий что-то вроде узкой скамеечки, которая с трудом вмещает нас обоих. Беннетт искоса глядит на меня, потом поворачивается лицом к лицу и с надеждой улыбается.

— Все еще злишься?

Пока еще не решила, чего конкретно я сейчас хочу – обнять его или столкнуть с этого камня.

— Да, Беннетт. Все еще злюсь. И что? Ты теперь каждый раз будешь переносить меня на остров, когда напортачишь? Ты даже не спросил у меня разрешения.

— Я всего лишь искал тихое место, где мы могли поговорить. И это не остров. Это рыбацкая деревушка. — Он выглядит очень несчастным. — Это Вернацца.

Закрываю глаза и прислушиваюсь к шуму волн, накатывающих на скалы, сердце неистово бьется в груди. Вернацца. Италия.

— Извини меня. — Я уже сбилась со счета, сколько раз он произнес эту фразу. Беннетт берет меня за подбородок и вынуждает посмотреть ему в глаза, но я вырываюсь. — Мне следовало все тебе рассказать.

— Дело совсем не в том, что ты не сказал мне об этом раньше. — Смотрю куда-то вдаль и пытаюсь собрать мысли в кучу. Я не могла простить не то, что он не сказал мне – я почти понимала, почему он так поступил. Я не могла простить ему того, что он украл мою свободную волю.

— А в чем же тогда?

— У тебя есть возможность изменять жизни людей, Беннетт. И это совсем не так романтично, как кажется сначала. Ты можешь переделать мою жизнь, в буквальном смысле этого слова. И в тот вечер ты изменил ее, даже не дав мне шанса сделать выбор, ты не можешь так поступать.

— Но ведь и ты не дала Эмме права выбора. И Джастину, — отвечает Беннетт. — Если ты помнишь, мы изменили их жизни и не спрашивали у них на то разрешения.

— Это не одно и то же.

— Нет, то же самое, — объясняет он. — Мы совершенно не представляем, что происходило с ними с момента, как они проснулись в тот день, и до того, как они попали в аварию. А что если кто-то из них сделал или сказал что-то важное, а мы просто взяли и вычеркнули это что-то из их жизни. Мы изменили ее. Мы поступили так, потому что думали, что поступаем правильно, хотели защитить их от боли. И в ситуации с тобой моя причина была такой же.

— Но мне пришлось умолять тебя сделать то изменение. А как же твои правила не вмешиваться, а? Что, они могут меняться, если тебе это удобно?

— Я хотел защитить тебя.

— Ты не сможешь защитить меня. Во всяком случае, не все время.

— В этом-то все и дело. Я могу. И буду это делать. Даже если для этого мне придется солгать.

Не могу смотреть на него. Вместо этого наблюдаю за маленькими волнами – как они накатывают на камни и снова отступают.

— Я не хочу, чтобы ты защищал меня, Беннетт, не таким способом. Если ты особенный, это еще не дает тебе права выбирать, что я должна чувствовать, переживать. Не тебе решать, что я знаю, а чего нет. Что я должна испытать, а что нет. Не должно быть такого.

— Послушай, Анна. Да, я изменил то, что произошло в тот вечер, но тогда все было по-другому. Я просто старался дистанцироваться от всех как можно дальше. Я не хотел, чтобы так случилось.

Неодобрительно смотрю на него.

— Теперь я это понимаю, — поясняет он. Какое-то время мы сидим в тишине.

— Это был единственный раз, — наконец произносит он, — и такое больше никогда не повторится.

Беннетт смотрит мне прямо в глаза, и я вижу, что он действительно так думает, я вижу, что он очень хочет, чтобы эта ссора закончилась, но не уверена до конца, что он понял, насколько сильно ранил меня.

— Помнишь, ты как-то попросил меня сделать выбор: остаться с тобой или нет? — спрашиваю я. — Ты тогда рассказал мне все свои секреты и позволил решать – чего хочу я.

Беннетт переводит взгляд на воду и кивает.

— Для меня это значило очень много – то, что ты оставил мне право выбирать. Именно поэтому мне сейчас сложно понять, как ты смог сделать выбор за меня.

— Я допустил ошибку.

— И…, — снова начинаю я, но слова застревают у меня в горле. — Из-за этого мы потеряли три недели. Мы могли бы быть вместе на три недели дольше.

Он вздыхает, но по его лицу я вижу, что для него все встало на свои места, он понял, что забрал что-то важное не только у меня, а у нас. И когда он снова повторяет свое извинение, я слышу раскаяние в его голосе, поэтому, когда он обнимает и крепко прижимает меня к себе, я чувствую, что начинаю оттаивать.

— Это больше не повторится.

— Знаю, — печально отвечаю я и киваю, потом отодвигаюсь от него, чтобы он смог увидеть мои глаза, когда я скажу ему то, что собираюсь.

— Послушай, Беннетт. Думаю, я смогу как-то смириться с тем фактом, что ты можешь менять события моей жизни, как бы дико это ни звучало. — Прежде чем продолжить, я улыбаюсь ему, впервые так искренне с того момента, как узнала, что он сделал. — Но это моя жизнь. И я единственный человек, который может решать, что в ней произойдет дальше.

Протягиваю ему руку. — Договорились?

— Договорились, — отвечает он и пожимает ее.

— Так ты покажешь мне этот городок, или как?

◄►◄►◄►

Вернацца оказалась именно такой, как ее и описывал Беннетт. Мы выходим из гавани и направляемся к центральной части города, проходя по узким улочкам, вымощенным брусчаткой, с рядами маленьких магазинчиков, пока еще закрытых. Беннетт подходит к двери, над полосатым навесом которой висит флаг Италии, и открывает ее передо мной, я вхожу. Звонок над дверью звучит так знакомо, что в какой-то момент мне кажется, что я вхожу в наш книжный магазин. Но как только чувствую запах хлеба, сахара и тепла, понимаю, что это не так – мы в пекарне.

Женщина за прилавком что-то переставляет, выкладывает горы булочек на блюдо за стеклом, как только мы входим, она поднимает на нас глаза.

— Buon giorno.

— Buon giorno, — отвечает Беннетт, — Cappuccini, per favore. — И он показывает два пальца, женщина занимает место за кофемашиной.

Мне на глаза попадается подставка с открытками, подхожу, чтобы рассмотреть, кручу ее, наблюдая, как разноцветные фотографии Вернаццы и близлежащих городов проплывают мимо меня. Чувствую, что Беннетт наблюдает за мной. Оборачиваюсь в тот момент, когда Беннетт указывает на стеклянный кувшин на прилавке. Женщина достает два покрытых шоколадом бисквита и выкладывает их на ярко-голубые тарелки. Беннетт указывает ей на меня, я стою под надписью «6/£1,000», которую, скорее всего, она же и сделала.

— Не могли бы вы посчитать еще шесть открыток, пожалуйста?

— Шесть тысяч лир, милый, — отвечает она.

— Можно одолжить? — слышу я вопрос Беннетта, но не вижу, о чем он говорит. Он водрузил тарелки с бисквитами поверх кофейных чашек, и теперь, пытаясь не уронить всю конструкцию, бедром открывает дверь, оставляя меня внутри.

— Выбери пока шесть открыток, которые тебе понравятся, и встретимся за столиком снаружи.

Снова дребезжит дверной звонок, и дверь за ним закрывается.

Подхожу к столику, Беннетт сидит под одним из ярко-желтых зонтиков и, облокотившись на спинку стула, попивает кофе. Сажусь на стул рядом, он показывает на открытки.

— Ну и что ты выбрала?

Раскладываю их на столе.

— Выбери одну.

— Любую?

— Любую, — отвечает он. — Выбери и дай ее мне.

Я выбираю открытку с изображением гавани и разноцветных рыбацких лодочек – первое, что я увидела, когда мы прибыли сюда – и протягиваю ее Беннетту. Он достает из-под ободка одной из голубых тарелок две ручки и отдает одну мне.

— А сейчас, выбери еще одну для себя. Я подпишу открытку для тебя, а ты можешь подписать вторую для меня.

И сильно склонившись над открыткой, он начинает что-то писать. Разглядываю маленькие лодочки на своей открытке, и тут, впервые за все это время, меня пронзает мысль: «Он не остается». Однажды, очень скоро, мы уже не сможем быть вместе так, как сейчас, но у нас останутся эти открытки, к которым мы сможем возвращаться, когда будем очень скучать друг по другу. Давление соответствовать высоким романтическим стандартам накрывает меня, и я собираю мысли в кучу. Начинаю писать:

«Дорогой Беннетт,

Сколько себя знаю, я всегда мечтала посмотреть, что же лежит за пределами того единственного мира, который мне известен – за пределами моей спокойной и обычной жизни. И вот сейчас я здесь, в маленькой рыбацкой деревушке, далеко от своего дома и далеко от всего «нормального» настолько, насколько это возможно. Но самое удивительное во всем этом то, что я полностью уверена – ничто из этого не имело бы никакого значения, если бы ты не сидел рядом со мной. Ты можешь перенести меня куда угодно. Или вообще никуда. Но где бы ты ни находился в этом мире – это именно то место, где я бы хотела быть.»

Тут я останавливаюсь, меня одолевают сомнения, но снова взглянув на Беннетта, все же дописываю два оставшихся слова. Может, слово «люблю» здесь и не уместно, но именно оно вырвалось у меня из глубины души, и я хочу, чтобы оно осталось на этой открытке. Поэтому пишу следующее:

«Люблю,

Анна».

Сразу же протягиваю ему открытку, чтобы не было возможности струсить и забрать ее назад. Беннетт тоже дописывает свою, переворачивает карточку и передает ее мне. Одновременно поднимаем открытки и начинаем читать.

«Анна,

Прости меня, что сразу все тебе не рассказал, и я обещаю, что подобное никогда больше не произойдет. С этой минуты только ты будешь выбирать свое будущее.

Люблю,

Беннетт.»

Ну он хотя бы тоже использовал слово «люблю». Переворачиваю открытку и кладу ее на стол, заставляю себя улыбнуться.

— Спасибо.

Беннетт смущенно смотрит на меня, понимает, что в чем-то промахнулся, но еще не до конца уверен, в чем именно. Чувствую, что он наблюдает за мной, поэтому беру бисквит и откусываю от него кусочек.

— Что такое? — спрашивает он.

— Ничего.

— Нет, ты чем-то разочарована.

Пожимаю плечами и проглатываю только что откушенный кусок.

— Просто… какая-то очень короткая открытка. — Снисходительно смотрю на него. — Кроме того, тебе больше не нужно извиняться.

Думаю, настало время ему узнать меня получше. Раз уж я собралась с мыслями, оглядываться не буду.

— Это действительно то, что ты хотел мне сказать?

— Нет, — отвечает Беннетт, — я точно знаю, что хотел сказать, и для этого мне не нужна открытка.

— Ладно, тогда я слушаю.

— Хорошо, значит, так… — тут он делает глубокий вдох, словно готовится к чему-то очень серьезному.

— Я…Ты…Ты просто невероятна, Анна. Я обожаю твою страсть к путешествиям, хотя надо признаться, не совсем ее понимаю. Когда я смотрю на твою «обычную» жизнь, которую ты так жаждешь оставить, то не вижу ничего скучного или предсказуемого – я вижу друзей, которые любят тебя, и семью, которая готова на все ради твоего счастья. Я вижу надежность, которой у меня никогда не было, но которую мне всегда хотелось иметь. Возможно, я показал тебе мир, который знаю лучше всего, но ты и твоя семья открыли для меня мир, которого нет на карте.

— И когда я здесь, то мы оба получаем то, чего всегда хотели – ты получаешь свое дерзкое приключение, а я – такое желанное «ничто». Но самое важное, что мы есть друг у друга.

— Тогда вот тебе еще одна открытка. Напиши все это в ней. — Придвигаю ему еще одну и улыбаюсь, но шучу я сейчас только наполовину.

Беннетт продолжает, словно я его и не прерывала.

— Не думаю, что смогу когда-нибудь вернуться к прежней жизни. Без тебя.

Лицо мое бледнеет, я внимательно смотрю на него.

— Что ты сейчас сказал?

— Я говорю…Что я по уши влюбился в тебя. И гадаю…что если у меня получится не уходить, совсем?

То слово, которое еще недавно я сомневалась даже писать в открытке, теперь произносит он, и хотя я была рада увидеть его на открытке, но, кажется, еще совершенно не готова услышать его вслух. Он любит меня. Он хочет остаться со мной. Все еще не могу осознать эту мысль, но чувствую, как внутри загорается лучик надежды. Тут ловлю себя на мысли, что все еще, не отрываясь, смотрю на него.

— Тебя это устроит?

— Что именно?

Он улыбается.

— Ну…все, наверное.

— Да. — Просто сижу и киваю, не знаю, что ответить ему, но точно знаю, чего хочу. Поэтому вместо того, чтобы сказать ему, что я чувствую, выбираю более легкий путь.

— Как долго ты останешься?

— После окончания школы?

Я снова вспоминаю слова, которые он произнес в книжном магазине, когда впервые поцеловал меня – я никогда не остаюсь – думаю, он заметил сомнение в моем взгляде.

— Мне казалось, ты этого не можешь.

Беннетт пожимает плечами.

— И я думал, что не могу, но… я здесь уже довольно долго.

— А как же Брук?

— Когда она вернется домой, у меня уже не будет причин оставаться там, я просто скажу всем, что я нужен Мэгги, и хочу остаться тут с ней. Расскажу им о тебе…

— Да ладно. Ты серьезно думаешь, что они смирятся с этим? Не будут в ярости?

Он отрицательно качает головой, но вслух говорит:

— Абсолютно. – И на его лице появляется широкая улыбка.

Чувствую, как горит мое лицо, а его слова так и вертятся у меня в голове: «Я по уши влюбился в тебя. Если у меня получится не уходить, совсем». Он хочет остаться со мной!

— Ну, тогда тебе предстоит пережить множество ужинов по вторникам, — произношу я. — Думаешь, вынесешь такое?

— А еще предстоит множество путешествий, — отвечает он. — Ты сможешь это вынести?

Беннетт перегибается через стол, отодвигает капучино и обхватывает мое лицо ладонями. Страстно целует меня – это его обещание нашего будущего, но даже в это время я чувствую, как натянуты мои нервы, потому что мы все еще здесь, в настоящем.

Остаток дня мы проводим в Чинкве-Терре.

И всю ночь тоже.