Я научу тебя любить

Глава 22

Корней открыл квартиру, вошел в нее первым, опуская церемонии, которые за время их совместного проживания стали уже нормой.

Не пропустил. Не помог с пальто. Не попытался коснуться.

Прошел по коридору до балкона, открыл, переступил порожек.

Раздеваясь, Аня видела, что прошагивает, сначала щелкнув зажигалкой, а потом выпуская губами дым.

И подходить к нему не надо. Что надо — она не знала, но точно не подходить. Чего добивалась — самой неясно. А добилась Высоцкого в бешенстве в замкнутом пространстве.

Ушла к себе, замкнулась, приняла душ, смыла весь шик, блеск, запахи… Прикосновения посторонних людей… Поставила телефон на зарядное, увидела, что писала Алина, спрашивала, все ли хорошо, но отвечать подруге пока не хотела.

Аня долго сидела на кровати, прислушиваясь к звукам за дверью. Удивлялась сама себе. Потому что должна бы бояться, а испытывала разве что намек на тревогу. И даже интерес. Просто ждала расправы.

Что Корней постучится, она откроет. Он попросит собрать вещи и съехать завтра. Она послушно кивнет.

И будут встречать каждый свой Новый год.

Но это не случилось.

Аня рискнула выйти только через час.

Держа в руках телефон, обнимая себя за плечи, застыла посреди коридора, чувствуя жуткий холод — потому что он так и не закрыл дверь. Стоял там же — на балконе, курил… Она понятия не имела, какую по счету. Но явно собирался разделаться с пачкой…

Сделав несколько босоногих шагов в сторону балкона, остановилась.

Он уловил движение, оглянулся, не сказал, но посмотрел так, что понятно: «не подходи». «И молчи лучше».

Аня кивнула. В комнату не вернулась, в его спальню — тем более.

Забралась с ногами на диван, обняла колени, чувствовала, как уличный мороз пробирается под тонкую ткань пижамной футболки, но не считая нужным хоть что-то в этой связи делать.

Ни набрасывать на плечи плед, ни идти за кофтой…

Потянулась к телефону, когда он снова оповестил о входящем сообщении от Алины. Прочла, выдохнула, закрывая глаза…

«Все хорошо, Ань? Пожалуйста, просто скажи»…

Начала набирать: «Да. Все хорошо». Чтобы успокоить. Не чувствуя ни намека на уверенность в своем ответе. Но отправить не успела.

Слышала, что Корней закрывает балкон. Слышала громкие шаги по коридору, что он шуршит тканью, снимая наконец-то пальто.

Бросил на спинку дивана. Потянулся за ее телефон, выдернул из рук, спрятал в кармане.

— Что ты делаешь? — смотрел холодно и жестко, когда Аня задала вопрос, по инерции продолжая держать пальцы будто занесенными над экраном…

— Наобщалась. Спать идешь.

Сказал, подошел ближе, сначала поставил на диване, потом просто перебросил через плечо, пользуясь растерянностью. Занес в спальню, опустил на кровать. Аня попыталась тут же отползти, но Корней придержал за бедра. Их лица были очень близко. И глядя в его глаза — сейчас абсолютно черные — становилось откровенно страшно. Но даже отвести свой взгляд Аня не могла…

— Что у тебя с ним, Аня? — Корней спросил, Аня почувствовала горечь на языке. Так, будто вопрос не закономерный. Так, будто она не этого хотела добиться.

— Ничего. — Ответила, готовясь к тому, что он не поверит.

— Он тебе нравится? Влюбилась? Спали?

— Нет. — Аня ответила честно, во взгляде Корнея ничего не поменялось.

— Зачем тогда?

— Я злюсь на тебя. — Сказала, увидела, что мужчина на секунду прикрывает глаза, выдыхает. Потом отпускает бедра, которые постепенно сжимал все сильнее, выпрямляется…

— Ясно. Спать ложись.

Говорит, бросает телефон рядом, берет вещи, закрывается в ванной. Оставляет Аню наедине с намеками на звуки, отзывающимися раздражением на чувствительной коже…

Что-то падает… Аня вздрагивает… Слышит, что начала шуметь вода… Закрывает глаза… Снова вздрагивает, когда уже не падает — однозначно летит о стену… Снова шум воды… Абсолютно лишенная звуков пауза… Снова вода… Череда ругательств… Вода…

Взяв в руки телефон, девушка отправила набранное сообщение, забралась под одеяло, накрылась им с головой, свернулась клубочком…

Понятия не имела, что будет, когда он выйдет. Поэтому просто снова слушала.

Шум воды… Абсолютная лишенная звуков пауза… Снова вода…

Несколько щелчков, он открыл дверь…

Аня замерла, сейчас даже жалея, что выбрала тактику «спрятаться». Следующие несколько секунд растянулись на вечность. Она не слышала ничего. Только дыхание. Почему-то думала, что он стоит посреди комнаты и смотрит на кровать. Туда, где лежит она. Сжавшаяся. Зажмурившаяся. Ожидающая.

Дальше же…

Он потушил свет, вышел из спальни, оставив ее одну.

Спать, чувствуя постоянную тревогу, прислушиваясь к звукам, чего-то ожидая, было мучительно. Утомленная, перенервничавшая, до сих пор с туманом в голове, Аня ныряла в сон, как самой казалось, на несколько минут, а потом снова что-то слышала, дергалась, просыпалась…

Понимала, что ей стоит хотя бы время проверить, что может надо выйти, посмотреть, что он делает… Поговорить, успокоить, повиниться, объясниться по-человечески, насколько это возможно. Но будто застряла в полусне, не находя в себе сил ни на что.

Когда Корней вернулся, была в одной из коротких недоотключек. Смогла отметить, что пружинит матрас, но связать это с приходом мужчины — не сразу.

Зачем-то попыталась дать указание организму: проснуться! Но он не слушался. Глаза не разлеплялись, перевернуться на спину или другой бок не получалось. Организм хотел дрейфовать на тревожных волнах. Подбрасывать полусны-полуреальность. С ней, с Корнеем, с Денисом, с лошадкой, с ба, с его родителями… С Новогодней елкой, с полным людей залом…

Чувствуя его присутствие, Аня непроизвольно напряглась, но шли минуты, а ничего не происходило. Он находился за спиной, но не пытался приблизиться. Девичья спина вновь начала расслабляться, команды «проснуться!» уже не казались такими обязательными…

Борясь с ватой в голове, Аня даже успокоиться успела, подумала, что он просто заснет, вот только…

Сначала почувствовала дыхание затылком, потом, что руки берутся за резинку пижамных штанов, тянут их вниз вместе с бельем…

— Корней…

Глаза распахнулись сами, Аня вцепилась в его кисти, сдерживая… На что надеялась — неясно. Потому что он просто стряхнул, заканчивая начатое.

Перевернул на спину, прошелся по ногам, раскрывая колени, забрасывая себе на бедра…

Стянул футболку, навис…

— Что ты делаешь? — смотрел в лицо… Не мог не видеть в нем растерянность и, вероятно, даже страх. Но его, кажется, это сейчас не трогало.

— А на что похоже? — спросил, приближаясь к лицу, без каких-либо намеков на сомнения, ныряя языком в рот, впервые целуя со вкусом табака.

Это было непривычно. Это было не так, как хочется. Аня уперлась в плечи, заставила отстраниться…

Он сделал это. Снова смотрел в лицо…

— Я так не хочу.

Аня сказала, уловила, что мужские губы кривятся — он усмехается…

Не делает ничего довольно долго — просто смотрит, потом же медленно опускается губами к груди, игнорируя то, что Аня продолжает давить на плечи, отстраняя… Ведет языком, втягивает, смотрит в глаза… Игнорирует в них тревогу…

Кладет руку на живот, ведет вниз… Не дает свести колени, закрыться…

Сначала накрывает лобок ладонью, потом ведет пальцем…

— Корней…

Слишком хорошо знает, что ей нравится и как надо делать, чтобы ее тело сдалось.

— Ты злишься, пожалуйста…

Аня отпускает плечо, тянется к руке, пытается остановить, заглядывая в лицо… Он останавливается, закрывает глаза, вздыхает, потом снова смотрит…

— Я убивать хочу. Понимаешь? Тебя и этого придурка. Не могу успокоиться. Пытаюсь и не могу. Ты этого хотела? Этого добивалась? Оно того стоило, Ань? Просто скажи мне…

Мужские пальцы по-прежнему вжимались в промежность, девичьи — фиксировали кисть.

Они не двигались. Просто дышали, скользили взглядами по лицам.

— Скажи, Аня… Что мне сейчас делать? За что ты злишься? За эту сраную лошадку? За то, что один побыть хочу? За что ты, блять, злишься? Ты вообще понимаешь, что я сейчас либо себя должен на помойку отправить, сделав вид, что все в порядке, либо тебя к херам послать? Дура малолетняя… — Он выдохнул, чувствуя, что Аня вздрогнула всем телом, опускаясь лбом в подушку над ее плечом, зная, что она отворачивает голову, закусывает губу, сдерживает слезы, продолжает впиваться ногтями в кожу его руки. — Говори что-то, Аня. Говори, блять. Хоть что-то…

— Прости меня… Я просто… Я не могу объяснить… Мне никто не нужен. Только ты. Но это так больно… Иногда с тобой так больно… Настолько, что я хотела… Чтобы больно было тебе. Прости меня… Я люблю тебя…

Аня шепнула, жмурясь… Так, будто удара ждала. Он же не отреагировал никак. Просто закаменел еще сильнее. Дышал практически неслышно. Был напряжен. Не давал расслабиться ей. Потом же…

Пальцы вновь пришли в движение, Аня снова пробила дрожь, он оторвался, посмотрел в лицо глазами цвета самой темной ночи.

— Любишь? — спросил, глядя в отчаянно верные сейчас зеленые, лаская практически против воли, чувствуя, что она пытается расслабиться…

— Люблю…

— Прекрасно. Докажешь.

От его слов по коже идет мороз, Аня сглатывает, следя за тем, как он отрывается, избавляется от своей одежды, возвращается к ней, смотрит в глаза, знает, почему в них вспыхивает уже не просто тревога, а страх…

— Корней…

— Что?

— Ты обещал, что я сама решу… — Аня знала, что он умеет быть очень нежным. И безумно терпеливым. Умеет. Просто сейчас… Не хочет. И напоминать — бессмысленно, потому что…

— Ты тоже много чего обещала, Аня. Что я, блять, волноваться не буду из-за этого… — Продолжая смотреть в глаза, он делает движение в нее. Медленное, отзывающееся новой дрожью — страха. Потом назад… И снова в нее… Немного глубже, чуть быстрее… Все так же, глядя в глаза…

Аня сглатывает, дышит глубоко, пытается расслабиться, успокоиться, принять…

На третьем Корней задевает чувствительную точку, заставляя непроизвольно охнуть… Четвертое делает быстрее, на пятом чувствует, что Аня начинает цепляться за плечи, подаваясь навстречу… Им становится влажно…

Он тянется к ее губам… Раскрывает, снова двигает бедрами, втягивает ее язык…

Знает, что ей по-прежнему страшно. Знает, но делает так, как хотел — наживую.

— Пожалуйста… Только… Пожалуйста…

Двигается, ускоряя темп, слышит ее сбивчивое, когда она подается навстречу, отдается, пытается… Обхватывает щеки руками, смотрит в глаза…

И такая дерзкая там, с этим своим «мальчиком», устроившая ему такой прекрасный жизненный урок, сейчас снова его зайка… Обманчиво испуганная. Замороченная. Неспособная даже вслух попросить: «в меня не кончай, я боюсь последствий»… Смотрит с мольбой, чтобы он сам все понял. Чтобы снова нашел силы.

Сейчас боится. А тогда? Не страшно было же все рушить. Не страшно…

— Успокойся. Я выйду.

Синхронно с тем, как Аня судорожно кивает, спуская пальцы по шее на плечи, Корней делает новое движение, игнорирует дрожь, игнорирует страх, игнорирует все. Позволяет себе быть эгоистом. Не заботится о ней. Вбивается, по-прежнему чувствуя злость. Сдерживая ругательства, но не сдерживая напор. Наверное, непривычный для нее. Потому что он еще никогда так не злился. И никогда так не хотел. Доказать себе, что она — его. И ей доказать, что ему можно все. Не какому-то малолетнему, а ему…

Трахать без преград. Получать отдачу, зная, что она глушит отрицание. Зная, что для нее это — неправильно. Запретно. Опасно. Не ждать, когда она сама придет, как обещал. А делать сейчас просто потому, что она провинилась, а ему надо успокоиться. Просто потому, что ему нужно это, чтобы найти в себе силы оставить все, как есть.

Удлинять и ускорять движения, чувствуя, что она не просто цепляется, а впивается в кожу ногтями. Будто бы невзначай отмечать, что в ней желание, кажется, побеждает. Она забывается, раскрывается еще сильней, реагирует вздохами на каждый новый толчок, выгибается, сокращаясь… Но на сей раз он не дает ей времени «на себя», не смотрит в лицо, ловя ее оргазм, а идет к своему, сцепив зубы, сминая грудь, кусая и оттягивая ее ядовитые губы.

Сладкий яд… Как же… Убийственный. Доводящий до сумасшествия, потому что она на него злится и все сносит к херам. Она хочет сделать больно. И делает. А теперь злится он. Злится. Имеет. За несколько движений до того, как кончить, выходит, как и обещал…

Снова смотрит ей в лицо, когда она — вниз. Туда, где рука скользит по длине, завершая.

Корней видел, что Аня дышит глубоко, следит за тем, как горячее опаляет ее живот, грудь, сглатывает, когда мужские пальцы скользят по покрытой семенем коже…

Смотрит без страха, будто чувствуя то же, что чувствует он — вседозволенность. Возможность метить вот так. Только ему данную возможность.

Не брезгует, как могло бы быть. Не бежит смывать. Не закрывается. Позволяет продолжать смотреть на себя, чувствовать смешение запахов, тянется к его губам сама, целует:

— Я никогда бы… — зачем-то начинает, напоминая о том, о чем Корней не хотел бы вспоминать, потому что знал — волна опять поднимется.

И снова позволяет.

Увернуться от поцелуя, зато оставить укус — на шее, потом же вздернуть, перевернуть, прогнуть в пояснице, чувствуя дрожь от незнания, пройтись языком по позвоночнику до шеи, сжать кожу зубами, пальцами спуститься по покрытому спермой животу до промежности, начать ласкать ее там, убедиться, что готова, снова кулаком по длине, отстранившись, глядя сверху, чтобы почти тут же одним резким движением — все так же, как ей страшно, без защиты, еще и сзади, войти заново. Застыть, давая привыкнуть, расслабиться немного, потому что не ожидала — зажалась… Провести от копчика вверх, делая прогиб еще более откровенным, прижаться кожей к коже, делая контакт более тесным. Сказать:

— Пока молчи, Аня. Пожалуйста.

А получив дробный кивок, уткнувшейся лбом в локоть зайки, снова задвигаться…

После накрывшего сумасшествия, которое длилось дольше, чем любой из их прошлых раз, после душа, смывшего уже новые следы, запахи, касания, Аня лежала на груди Корнея, чувствуя внезапное умиротворение. Опустошающее, но не пугающее.

После того, как накрутила.

После того, как нарвалась.

После того, как позволила все, что он хотел.

Ей впервые за многие дни было просто спокойно. Нормально. Все снова было неважно. Только его сердцебиение под ухом. Только тепло его тела. Только возможность лежать вот так. Никуда не двигаться. Ни о чем не думать. Просто… Быть его. На сто процентов. На максимум. Не боясь последствий. Не вспоминая о причинах.

О чем думает он, Аня не знала. Не было толком сил поднять взгляд. Заговорить. Спросить. Да и он же просил… Молчать.

Поэтому Аня лежала, повернув голову, моргая реже, чем стоило бы, глядя на смятую постель там, где они занимались сексом — на ее половине.

На его руку, лежавшую поверх скомканного одеяла. На то, как перебирает пальцами, ведет большим по подушечкам остальных, с каждым разом нажимая все сильнее, в итоге собирает в кулак… И видно, как из-за напряжения вздуваются вены на запястье…

Аня вздыхает, жмурится, понимает — по-прежнему зол. По-прежнему не отпустило. Из-за нее…

— Пусти меня, встать хочу.

Он заговорил первым. Вжался пальцами в ребра, вероятно, не сомневался, что она послушается. Откатится. Пустит… Курить, наверное.

Но Аня запротестовала. Вжалась грудью в грудь, руками зафиксировала затылок, щекой почувствовала прикосновение его щеки — колючей и горячей… Чуть двинула, наслаждаясь тем, как он ее царапает…

— Аня, — мотнула головой, услышав требовательно-нетерпеливое. Умом понимала, не стоит, но почему-то страшно было его отпускать. Он додумает. Он скажет, что… Это ничего не меняет. Она уже сделала достаточно, чтобы… К херам.

— Не надо, пожалуйста. Побудь со мной.

Сказала тихо, чувствуя, что он напряжен… Зная, что может сорваться.

— С тобой побыть… — повторяет притворно спокойным голосом. Смотрит перед собой — вряд ли осознавая, что там стоит комод… — Тогда слушай, раз с тобой. Потому что я не могу в себе держать. И плакать не смей. Поняла?

Кивнула, закрыла глаза, сжалась…

— В твоем романтичном мозгу ревность — это классно. Это рыцари на сраных скакунах. Это о любви. А в моем — ни черта. В моем — это об унижении, Аня. И, как последствие, о желании втаптывать. Ты как себе все видела, зайка? На что ты надеялась? Я должен был ему там морду бить, доказывая серьезность намерений? Ты этого хотела? Или улыбаться и рукой махать, будто так и должно быть? Или я так должен был прозреть, что в чем-то неправ? Где-то облажался? Тебе настолько сложно было просто объяснить? Ты, блять, мне обещала, Аня…

Корней не договорил. Выдохнул. Все же настоял. Снял с себя, не глядя, сел в кровати, провел руками по лицу, по волосам, выругался…

Оглянулся…

— Кто я для тебя, Аня? Просто скажи, кто? Враг? Ты меня ненавидишь? Что я должен был сделать, чтобы ты просто успокоилась?

— Я люблю тебя, Корней, прости…

— Да заебало уже, Аня. Любишь… Думать надо. Хоть изредка. А не любовью своей все дыры затыкать. Мне надо было ждать, когда он тебя в туалет трахаться поведет, а ты не откажешь, потому что неловко? Или резинку вам стрельнуть, чтобы никакую херню не принесла потом? Мне теперь всю жизнь с мыслью жить, что ты на меня можешь вот так разозлиться? Телефон твой проверять? Я ненавижу ревность, Аня. И людей, манипулирующих так… Дёшево. И в жопу твою злость… И любовь твою туда же.

Сказал, не мог не видеть, что делает больно своими словами. Не понимать не мог. Не чувствовать. Но делал. Наверно, так же, как она сделала ему. А может больнее. Больнее он тоже умеет.

Встал, надел штаны, подобрал с пола футболку. Смотрел на Аню, ныряя в горло… И она знала, что сейчас будет контрольный. Ждала его, прижимая к груди угол одеяла… Голая, беззащитная, оступившаяся, отдавшая все, что можно. Но, видимо, ее вину не искупить.

— Я предлагал тебе быть рядом. Ты решила, что лучше с пацаном. Ты со мной не захотела «становиться главной темой вечера», а с ним — с радостью. Ты за мой счет позволила ему чувство собственной важности почесать. Развлечься на глазах у изумленной публики. Такое не прощают, Аня. Я не прощаю. Понимаешь? Улыбалась ему весь вечер. Позволяла себя трогать. Шептать там что-то. Зажимать прилюдно. При мне. При всех. Подливать разрешала. Это ты для храбрости или уже на радостях? Может вы все же успели? А я просто не уследил? Сравнила? Понравилось? Без моей резинки обошлись? Мне сходить провериться теперь? А то вдруг у тебя сегодня настроение хорошее? Ты всем даешь, как просят? Или только мне? А, Ань?

Она услышала, закрыла глаза, переживая боль, сделала несколько глубоких вдохов, стараясь справиться, чувствуя, как разрастается… Наверное, так, как чувствовал себя он. Униженной. Но плакать же нельзя, поэтому…

Сползла с кровати, продолжая придерживать одеяло, подобрала вещи, пошла к двери…

— Я утром уйду. Тебе не надо проверяться. Я… Мы не успели… Не надо…

Вышла, чувствовала, что топчет подол и рискует упасть, но это, наверное, сейчас не испугало бы. Ничто не испугало. Просто снова донести. Себя, свои вещи, свои слезы.

До комнаты. В которую когда-то въехала приживалкой. В которой многое выплакала, но так… Еще ни разу.

Аня знала, что надо закрыться, но ключ, как назло, заел… Оставила, чувствуя, что пальцы дрожат, а глаза уже не видят, потянулась к лицу, отпуская ткань, роняя на пол все, что принесла, и душу тоже…

Она оступилась. Она сглупила. Она позволила. Но разве так?

Разве настолько, чтобы делать так больно, унижать так сильно? Он, который знает ее лучше всех… Тот единственный, которого она видит…

Забравшись на кровать, Аня вжалась в подушку. Лицом. Руками. Голыми коленями. Жмурилась, чтобы сдержать слезы, но не помогало. И всхлипы тоже хотела бы сдержать. Но если нет — хотя бы заглушить. Плакать тихо, если не плакать не получится. Лучше — в душе. Там закрыться. Но туда ведь надо дойти, а у нее нет сил. Ни физических, ни воли. Просто… Плакать. Чувствуя, как болезненно скальпелем на сердце вырезаются его слова. Чувствуя себя лошадкой. Без головы. Хвоста. Она расшатала, он разбил.

— Ань…

Услышала, попыталась забиться выше, боясь, что тронет. Замотала головой, прося… Оставить. Снова не добивать. Дальше уже некуда.

— Прости меня. Пожалуйста.

Слышала каждое слово, хотела бы успокоиться, хотела бы держать лицо, не выглядеть истеричкой, ответить достойно, но только махала головой и сжимала подушку сильнее.

Разрыдалась отчаянней, когда поняла — он ложится сзади. Прижимается к голому телу, набрасывает одеяло, утыкается в волосы, целует…

И делает еще хуже. Еще больнее. Они уже разбили. Уже не склеить.

— Пожалуйста. Прости.

И с каждой его просьбой Анины рыдания становятся все громче, потому что она понимает, что такое тоже не прощают.

И любить его она больше не может.