Глава 6

Корней уперся рукой о кафель, подставляя под струи горячей воды затылок. Закрыл глаза, дышал, просыпался…

Было сложно. Но вариантов ноль. На девять важная встреча. Дальше — куча дел. Его привычный, даже любимый, аврал. Да только…

Ночная выходка Ани чуть сбила. И настрой, и настроение.

Она-то заснула сразу, а Корней куковал практически до рассвета. Она крутилась, как юла. Спала тревожно, но хотя бы спала. А он нет. Хотел и думал. Думал и хотел.

Ранимую и раненную. С огромными проблемами в самооценке и в поиске себя. Для которой родные желали, как лучше, а получилось… Что пятнадцать лет ждет возвращения идиотки-матери. Хотя разве только идиотки? Сволочи.

Но убеждать в этом Аню Корней даже не пытался. Просто слушал, мысленно шалел, но оставлял все при себе. Потому что бессмысленно.

Не сдержался бы, бросься Аня защищать женщину, которая их с бабушкой так просто выбросила на улицу. Которая, несомненно, не погнушалась бы и на новую квартиру претендовать, случись что-то с Зинаидой. Которая… Слова доброго не стоила. Не говоря уж о слезах.

Но у Ани они сидели глубоко — слезы и чувство своей ненужности. Это и раньше пробивалось в словах и поступках, а вчера вечером стало совсем очевидным. И понятным. И… Почему-то сделало больно уже ему.

Внезапно. Ее «пятнадцать» отозвались где-то в области сердца. «Пятнадцать», в которых — настоящая трагедия. И пусть сам Корней понять ее не смог бы — другой склад ума и характера, но в искренности Ани не сомневался.

Он вообще в ее искренности не сомневался никогда. Не ждал подвоха. Был всегда спокоен… И всегда же напряжен.

Потому что, кажется, немножечко…

И, кажется, с каждым днем все больше.

Сам себя не узнавал, но как-то так случилось, что понимал. С ней нельзя так, как привык — быстро и обоюдно приятно. Ненапряжно. Мимоходом. Между делом. Когда вспомнишь. Когда захочется.

Она замороченная. И ей действительно важно привыкнуть. Важно, чтобы постепенно.

Она полагается на все сто. Доверяет. И это доверие нельзя предавать. Слова — взвешивать. Поступки — просчитывать наперед. Но не в привычной для него системе координат, а в той, которой пользуется она. Для него новой. Местами категорически непонятной.

Не поняла бы, что просьба не дурить и вернуться в свою комнату — это просто о том, что так ему будет спокойней, а не попытка указать место… Не восприняла бы шутку: «минетами вернешь. По двойному курсу» в ответ на свое застенчивое «спасибо»… А рвалась ведь. Рвалась.

И не только шутка рвалась. Рвались инстинкты и желания. Но данное когда-то слово все равно дороже.

Поэтому дурная бессонная ночь и злое неудовлетворенное утро.

Очередное. Сегодня усугубленное.

Вжав вертикальный рычаг смесителя, Корней тряхнул головой, позволяя горячим каплям с волос и тела разлететься по кафелю стен и стеклу запотевшей перегородки. Оттолкнулся, вышел, коснулся мокрыми ногами сухой напольной плитки, подошел к раковине, достал банное полотенце, промокнул тело, закрепил на бедрах, потянулся к зубной щетке. Чистил зубы, брился, постепенно приходя в себя. Приходя, но понимая… Долго так не продлится. Месяц без секса — не критично. Бывало и дольше. В конце концов, не два года. Решить проблему можно. Но не когда она приходит по ночам. Не когда вечно перед глазами. И неважно — закрыты они или открыты.

Он ведь ни на грамм не врал, не приукрашивал, не преувеличивал, когда бросал: «ни спать не смогу, ни работать». Так оно и было. Еще тогда было, а сейчас… Мог бы — отмахнулся. Не играл бы в эти идиотские «попытки». Которые действительно считал заведомо провальными. Но раньше просто считал, а теперь злился, что скорее всего так и будет. И что он сам об этом думает слишком часто. И слишком напряженно. И что уже пытается хотя бы продлить.

С каждым днем становилось все неприятней при мысли о том, как легко ей сделать больно. Наивной до невозможности. Ласковой до нее же. Искренней и открытой. Глубокой и загадочной. Гибкой, но не без стержня. Редко настаивающей, но, когда делает это — понятно, что не из вредности. Действительно важно. И, что поразительно, прислушаться для него в такие моменты — не проблема.

Это все пугало. Но бороться с этим Корней уже не пытался. Учился жить. Привыкал. Смирялся, что отношение к ней нельзя обозначить просто чередой бессистемных эмоций. Свести к химии. Тут уже о чувствах. Возможно, все началось с жалости. Возможно, со стремления опекать. Он точно не сказал бы, но точно знал исход — затянуло. В «дурочку маленькую».

Покончив с банными процедурами, мужчина вышел из ванной. По дороге до кровати поднял отброшенную ночью Анину пижаму, опустил на край. Дальше — одеяло, которое ни он, ни она так и не удосужились поднять.

Корней расправил его, набросил на Аню. Голую. Свернувшуюся клубочком ровно посередине кровати. Спящую.

Она не проснулась, когда он поднимался за пару минут до будильника. Только вздохнула тяжко, выпуская его руку, но тут же подложила ладони под ухо, улыбнулась… Задышала ровно.

И сейчас тоже дышала. И тоже будто улыбалась. Стало интересно, что снится… Но не будить же…

Взяв с тумбы телефон, Корней проверил время, снова глянул на Аню. Она говорила, что сегодня первая. Значит, пора бы вставать, да только…

Слишком сладко спит сейчас. И слишком плохо спала всю ночь.

Поэтому не подошел, не коснулся плеча. А все так же — по возможности бесшумно, приблизился к комоду, достал боксеры. Сначала надел, потом только снял полотенце, оглянулся… Хмыкнул. Никогда так не делал, а тут не хотелось смущать, если вдруг проснется в самый «удачный» момент. Дальше — к шкафу. Положить на кровать свежий костюм, рубашку, снять с держателя нужный галстук… Кивнуть, начать одеваться…

Брюки, рубашка. Пуговицы. Галстук. Запонки. Ремень… Так, чтобы не шуметь пряжкой. И все это глядя на нее. Все так же спящую. Все такую же красивую.

Ведь все с этого началось — с тупого мужского желания. С ее молодости, свежести, неосознанной соблазнительности. С верхнего шара наивности. Который изначально просто придавал ей шарма. А теперь свидетельствовал о глубинной чистоте ее сущности. Восторженной девушки, которой не свойственна корысть, наглость, самоуверенная глупость. Которая никогда не станет ляпать языком. Которая все стерпит, не потеряв лицо. Сильная, даже в своей слабости, и смелая. Зайка. Вырвавшая волку сердце. А он ведь даже и не знал толком, что то самое сердце есть. Жил как-то… Спокойно.

Без ее завтраков.

Без улыбок.

Без горячих благодарностей на ухо.

Без глаз, которые только учатся стрелять игриво. На нем учатся. Но чаще все так же встревожены. Испуганы. Еще не умеющие маскировать чувства. Фонтанирующие ими.

Без губ, которые Аня то сжимает в линию, то закусывает, то улыбается, то тянется… К нему.

Без слез. Особенно без них.

Без тела.

Без души.

Без мыслей.

Без проблем, как оказалось.

Потому что теперь она — главная проблема. Заморочка. Немного мания.

И если раньше еще казалось, что дело все же в сексе, точнее его отсутствии — чтобы с ней. Что нужно попробовать и успокоиться. Там же ничего не отличается, в конце концов. То теперь… Ему снова становилось страшно. Потому что дураком-то не был, и в любовь действительно не верил для себя. Но отрицать очевидное не мог. На нее всё реагировало, она всем отзывалась. И телом, и умом. И в груди тоже. Мучила. И мучилась. И что с ней делать — непонятно. Впрочем, как и с собой.

Поэтому он плыл. Поэтому не спешил. Поэтому привыкал. И загрузал. По щиколотки. По икры. По пояс. По горло.

До состояния, когда она шепчет свое дурацкое «немножечко», а он… Соглашается. И про нужность не врет. И про гордость тоже. Отмахиваясь от мысли о том, что он в принципе за всю свою жизнь только собой-то и гордился. В себе нуждался.

А ею — искренне. И в ней тоже. И любовался так же. И хотел. Постоянно. Особенно сегодня.

И если еще раз придет — уже не остановился бы. Не ограничился ее удовольствием — получил бы свое. Но уже не для того, чтобы успокоиться, а чтобы… По макушку занырнуть. Проиграть очередную партию ее вере в чудеса. Получить себе новое: "не зарекайся".

Окинув себя взглядом в зеркале, Корней вновь подошел к тумбе у кровати. Надел часы, взял в руки телефон. Только потом опустился на постель в изножье, разблокировал мобильный, начал пролистывать…

Мог делать это в кухне, за кофе. Но хотелось здесь.

Рядом с ней — обнаженной, теплой, отзывчивой, уютной что ли… Никогда не гнался за уютом. Считал это дурным тоном даже. А сейчас…

Сначала услышал легкое шуршание ткани, потом касание к спине — просто пальцами. Нежно… Еле ощутимо.

Заблокировал, так и не дочитав, повернул голову…

Аня лежала чуть ближе. Все так же — укутанная в наброшенное немного раньше одеяло. Тянулась рукой к его спине. Когда поняла, что он заметил, улыбнулась, потянулась уже к глазам — сонным, не желавшим открываться, стала тереть…

— Привет…

Корней произнес, она собиралась ответить, но вместо этого зевнула, вызвав у мужчины мысленную улыбку.

Зевала, прикрывшись ладошкой, и кивала, потом снова улыбнулась извинительно…

— Который час? — спросила «утренним» голосом. Таким же сонным, как глаза… Подтянула одеяло повыше… Вроде как думая о том, что закрывается, а на самом деле только лишнее внимание к себе привлекая… И лишнее напряжении создавая. Корней ведь помнил, что под одеялом — ничего. Только она.

— Семь двадцать.

Ответил, отводя взгляд. Снова встал. Снова подошел к комоду, поправил запонки. Делал это, глядя на нее. Отчаянно борющуюся со сном. И отчаянно же проигрывающую.

Закрыла глаза. Как саму себя, конечно же, убеждала, на секундочку. Произнесла негромко:

— Я сейчас… В душ быстро и кофе тебе…

Нахмурилась, сделала глубокий вдох, собираясь все же хотя бы сесть, а может и тут же встать…

Но не успела. Потому что Корней вернулся к кровати, наклонился, поцеловал в щеку, легко прикусил скулу, услышал «ой», усмехнулся, когда Аня потянулась к месту встречи зубов и кожи.

— Спи. У тебя была сложная ночь.

Снова выпрямился.

Окинул взглядом… Вот вроде бы большая же кровать… И четко видно, где чье пространство. Но нет. Она — ровно по центру. Прямо, как в жизни. Подкралась аккуратно. Забралась незаметно. «Тихонечко». «Немножечко». «Пожалуйста». А потом… Крутись вокруг нее. Подстраивайся.

— Мне на пары…

Еще и сопротивляется…

— Раз прогуляешь — никто не умрет. Спи. Это приказ.

Аня не ожидала. Открыла наконец-то глаза. Посмотрела мужчине в лицо. Без страха, но задумчиво. Видимо, страх еще не проснулся. Может самое время воспользоваться?

— Ты мне… Не приказываешь… Вроде бы… — возразила тихо.

— Тебе показалось. Спи. Я не шучу. — Но нет.

— Ты не выспался, да? Прости… — спорить больше Аня не пыталась, но вопрос задала. Следя за тем, как Корней берет пиджак, одевает, застегивает.

Оба смотрели. Она — на пальцы и пуговицы. Он — на ее лицо.

И пусть Корней знал, что лучше всего сейчас просто кивнуть на прощание, не отвечать на по сути риторический вопрос, оставить ее одну, уйти из квартиры, переключиться на работу… Просто переключиться. Но когда последняя пуговица застегнута, а рукава оправлены, не вышел, а снова наклонился.

Посмотрел прямо и требовательно. Ничего не говорил, но знал, что Аня все понимает.

Сомневается, но понимает. Приподнимается на локте так, что оголяются плечи, прижимает одеяло к груди, тянется… Касается губами губ…

Краснеет, почему-то именно сейчас так ярко вспоминая… Отпускает одеяло, когда Корней чуть тянет вниз…

Сглатывает, когда оно сползает до неприличия низко… Чувствует взгляд на груди… И снова сглатывает…

— Спасибо, что не выгнал ночью… — уже не ждет ответа, кажется, но благодарит совершенно искренне, Корней не сомневался. Вот только… Будто издевается.

— Если ты еще раз придешь ко мне вот так, Аня, я буду считать это официальным предложением.

Мужчина говорит, снова глядя в лицо. Касается губами носа, выпрямляется. Кладет в карман телефон. Отходит к двери.

— Тебе не пять лет, а я — не железный. Договорились? — Бросает напоследок, а потом выходит. Потому что это, на самом деле, ни разу не вопрос. А последнее китайское предупреждение.

* * *

Аня благополучно проспала все пары. Корней оказался прав — пусть после его ухода думала, что заснуть не сможет, но так и случилось. Проснулась только в двенадцать. Испугалась, что пропустит приход Ольги, не позволила себе поваляться, понежиться, осознать…

Оделась, стараясь не вспоминать о ночи, чтобы не расплываться в глупой улыбке и не краснеть, заправила постель, заскочила в ванную Корнея, чтобы развесить оставленное им полотенце… И как бы руки ни тянулись к немногочисленным флаконам в душевой и под зеркалом, практически силой заставила себя уйти.

Еще… Будет время. И будет возможность.

Просто позже.

Оказавшись в своей спальне, проверила мобильный. Оказалось, что пропустила звонок бабушки, будто что-то чувствовавшей… И Алины.

Перезвонила обеим. Снова проверила… Вздохнула, потому что Корней не звонил и не писал. Занят.

Снова улыбалась, собираясь уже в ССК. И в ССК тоже улыбалась, хотя понимала: стоило бы скорее задуматься о сказанном. Серьезно. Он ведь не шутил. Но Аня вспоминала ночь… Действия и слова… И раз за разом разлеталась на миллион маленьких зайчиков. Счастливых и непригодных для работы.

Это не укрылось от пристального взгляда Алины. Которая сначала просто вздыхала и качала головой, а потом потащила Аню на кофе.

— Подарок понравился? — спросила будто невзначай, когда они шли с картонными стаканчиками в руках по коридору ССК в сторону своего опенспейса. Глянула на Аню, увидела, что та смотрит вниз, кивает, улыбается.

— Да. Корней сказал — один из лучших подарков. — Аня посмотрела мельком на Алину, улыбнулась еще шире, потом смутилась, вновь отдавая предпочтение стакану.

— Я рада. Не злился, что… Ну… Что я узнала о вас?

Алина задала еще один вопрос, Аня замешкалась с ответом. Немного сощурилась, задумалась… Поняла…

— Нет. Не злился. Он… Не против. Мы же этику не нарушаем… — повторила слова мужчины, увидела, что Алина улыбается в ответ как-то кисло, кивает… — На работе только работа…

И Ане зачем-то очень захотелось убедить, что сама она тоже в это верит. Вот только…

Обе девушки синхронно затормозили, глядя в противоположный конец коридора. Туда, где к ним на встречу шли двое.

И пусть в коридоре было много людей. То и дело открывались и закрывались двери. Переговорок. Опенспейсов. Кабинетов… Но именно эти двое казались центром. Остальное — окружающей их суетой.

Самарский и Высоцкий шли нога в ногу, на ходу переговариваясь. Не глядя друг на друга. И вокруг тоже не глядя. Четко перед собой — чуть выше голов. Рост позволял обоим.

Шли, воспринимая данностью то, что перед ними расступаются…

Самарский сказал что-то, Корней хмыкнул, покачал головой…

Аня увидела это и почувствовала, как заходится сердце. Дальше ответил Корней — и хмыкнул уже Самарский. Бросил на собеседника быстрый взгляд, а потом снова поверх голов.

Шаг за шагом. Все ближе.

И будто бы дальше.

Аня отступила немного в сторону, почувствовав, как Алина прихватила за локоть и потянула… По сути, они сделали так же, как все вокруг. Дали дорогу. Просто немного заранее.

А еще поняла, что сердце кольнуло. Ревностью и болью. Потому что… Она сейчас — одна из тех голов, над которыми он смотрит. Часть толпы. Совсем не так, как было ночью.

И это нормально, наверное. На работе ведь — думать нужно о работе. Аня сама только что сказала…

Но она видит его — и не может. Бабочки пытаются распанахать брюхо. Глаза пытаются впитать… Руки хотят притронуться… И боятся. Потому что он сейчас другой. Далекий. Недоступный. Холодный. Между ними снова стена…

— Ты палишься, детка…

Видимо, Аня смотрела на Корнея слишком пристально. Потому что Алина не выдержала — приблизилась к подруге, шепнула на ухо, сделала страшные глаза в ответ на Анин короткий стыдливый взгляд…

И лучше всего сейчас было бы включить такой же рабочий режим, как включил он. Сделать вид, что не замечает. Что увлечена — кофе и Алиной. Но Аня не может.

Снова смотрит на Корнея и Самарского. Но больше на Корнея. Он что-то говорит, Самарский кивает. Спрашивает, кивает уже Корней…

Мужчины продолжают приближаться… Люди вокруг продолжают расступаться. Когда между Аней и Корнеем остается не больше семи метров, Аня чувствует, что сердцебиение снова ускорилось. И еще чувствует, что желание привлечь его внимание становится близким к невыносимому. И пусть умом понимает — это великая глупость. Но хочется… Хочется не быть для него одной из голов. Никогда не быть. Быть только девушкой, которая спит голой в его постели.

Из семи между ними остается сначала пять… Потом три…

Корней снова усмехается, тянется пальцами к лицу, проводит по подбородку, говорит что-то Самарскому…

И Ане кажется, что она отдала бы полкоролевства за то, чтобы услышать — о чем речь. О чем он может говорить с такой усмешкой… И снова в груди тесно, а в животе щекотно….

И очень грустно, потому что, кажется, он ее просто не заметил.

Уголки Аниных губ сами собой поползли вниз под действием силы земного тяжения и огромного разочарования. Захотелось отвернуться прежде, чем это станет очевидно не только ей, но и Алине. И Аня почти сделала это, да только вовремя застыла. Потому что…

За несколько мгновений до того, как свернуть вместе с Самарским, Корней еле-заметно поворачивает голову, ловит ее взгляд…

Знает, что это действует на нее парализующе. Знает… И делает контрольный во влюбленную голову. Или во влюбленное же сердце.

Мажет взглядом по губам, возвращается к глазам, убеждается, что она неотрывно смотрит на него… И подмигивает. Так, что очевидно — это только между ними. Так, что внутри новый жаркий кульбит. Корней же ловит моментальный румянец, позволяет своим губам дрогнуть в улыбке… И отворачивается, продолжая свой путь, как и разговор с Самарским. Будто и не отвлекался.

Прекрасно зная, что Анины бабочки на воле, руки трясутся, а на душе так хорошо, что хочется плясать. Да и что шансов не улыбаться у нее — никаких.

— Вы оба так палитесь…

Даже когда Алина качает головой, сначала провожая взглядом спину Высоцкого, а потом глядя будто с неодобрением уже на Аню…

Но Ане все равно. Ведь она для него — снова особенная.

Загрузка...