Яд иллюзий

Глава 4

Виолетта, женщина, которой я доверяла свою непокорную гриву, была самым лучшим специалистом в городе, ее руки творили невероятное. Это она подсказала мне постричься полгода назад, когда я путалась и терялась в волосах, как русалка в тине, и предложила стрижку «актриса 20-х», которая, к тому же, полностью отображала внутренние перемены, что настигли меня к тому времени.

Не секрет, что прическа – один из признаков характера человека. Кардинально меняя стрижку, мы позволяем измениться себе. Комфортны наступившие перемены или нет – это уже отдельный разговор. Но если твое отражение в зеркале становится не знакомым, ты видишь себя другими глазами. Обрезав почти всю длину волос, оставив лишь короткие завитки, я обрезала всю свою прошлую жизнь, которая мне больше не принадлежала. Я не привыкла к новому облику, но важно то, что я удалила ненужную информацию, и мое существование казалось облегченным.

Спасибо матушке-природе за ее гениальную милость подчинять эту особенность нашему внутреннему состоянию, а течению времени – за то, что позволяет вернуть себе утраченное внешнее равновесие.

В салоне работали кондиционеры и оживленно гудели фены. Я упала в кресло, расслабленно повиснув на нем всем телом, чувствуя, что снова подбираюсь и твердею, как размякшая сосулька на ветру.

Не успела я прийти в себя, как Виолетта уже припорхнула откуда-то из зазеркалья, и ее ловкие пальчики принялись заботливо перебирать мои пряди.

– Ну? Что делать будем, радость моя? – Спросила она, как всегда энергично и весело.

В отличие от нее, мое собственное отражение в зеркале выглядело не так бодро: скулы торчали на бледном лице, от чего глаза казались впавшими и бесконечно огромными, словно два зеленых фонаря. Волосы цвета спелой пшеницы отливали шелковой гладью, но при этом были небрежно заткнуты за уши. А белая блузка и джинсы, в сочетании с этой бледностью, делали меня и вовсе бесцветной.

– Если я просто посижу, послушаю, как гудят фены, ты не возражаешь?

Виолетта даже не удивилась, она понимающе улыбнулась и я подумала, что, вероятно, подобный каприз клиента не новшество в ее салонной практике.

Оставаясь на своем месте, я имела возможность наблюдать через зеркало за всеми движениями зала. Какое-то время смотрела, как работают стилисты, потом переключилась на посетителей. От входа меня отделяло шагов десять, он находился за спиной, но в зазеркалье все выглядело иначе. Прямо перед собою, как в кинотеатре, я отчетливо видела каждого, кто входил и выходил из парикмахерской. Достаточно забавное занятие и, что важно – отвлекающее.

Люди всегда такие смешные, когда не знают, что за ними наблюдают.

Растерянные, неуклюжие, с озабоченными лицами-мешками. А едва поймают посторонний взгляд, как скулы напрягаются, животы подтягиваются, и появляются типично публичные, заученные и в деталях проработанные жесты незаурядности.

Сперва я разглядывала пожилую дамочку с прической-адуванчиком неестественного рыжего отлива. Виотлетта назвала бы это «взрывом не на том месте». «Взрывная» женщина была одета в яркую многослойную одежду, ужасно не гармонирующую по цвету, и что-то непрерывно искала в своей битком набитой сумке. Лицо ее выражало крайнюю сосредоточенность, словно говоря: «Что я вам – старая кошелка, чтобы оставить деньги дома?»

Потом были две девушки лет по пятнадцать, надолго засевшие за выбор стрижек. Обе с длинными прямыми волосами, из косметики только помада, зато много-много перешептывания и приглушенного заговорческого смеха, когда они показывали друг другу что-то в журналах.

Но вот появился мужчина, одетый очень необычным образом, совсем не по-погоде: в затрепанной фетровой шляпе и в наглухо застегнутом бежевом плаще.

Что-то жутко настораживающее присутствовало в его поведении. Он как будто немного щурился, но не от солнца, и не от того, что страдал аллергией на препараты, используемые в салоне. Это был до такой степени холодный и пронзительный взгляд, что у меня на коже вздыбились волоски от отвращения.

Внезапно он повернулся – и в упор посмотрел на меня.

Еще тогда, когда этот странный человек возник за стеклянной перегородкой двери, стало ясно, что он ищет кого-то внутри зала. И как только колючие, словно битое стекло, глаза впились в мое лицо, я испуганно содрогнулась и стала следить за каждым движением незнакомца.

Он уверенно вошел в парикмахерскую, бесшумной целенаправленной походкой терминатора, достигшего объекта поиска.

Шаг, второй, третий.

Не моргающий мертвый взгляд придавил меня к креслу и лишил возможности пошевелиться. Рот онемел, не в силах выдать хоть звук.

Я видела, как он приближался, вот уже стоял за спиной. Все тело сжалось, стало болеть от напряжения, сердце стучало уже где-то в мозге. Зеркало показало, как из кармана плаща не спеша появляется грубая волосатая рука и ложиться мне на плече…

Встрепенувшись, я едва не перевернулась вместе с креслом, и с ужасом уставилась на Виолетту.

Ее рука замерла в воздухе, она не сводила с меня изумленного взгляда. Женщина всего лишь тянулась за чем-то к своему рабочему столику, когда ненароком коснулась меня и… разбудила.

Я сухо сглотнула и обернулась на выход.

Там никого не было.

Никаких мужчин в плащах.

Никаких маньяков.

Сама не понимаю, как умудрилась задремать.

Жара совсем разморила…

Стало неудобно перед Виолеттой, пришлось попрощаться. Но меня по-прежнему трясло, когда я уходила от нее. В горле возник неопределенный горький привкус, а ноги слегка подкашивались.

Теперь точно пора домой.

По сердцу разлилось приятное тепло при воспоминании о любимой двухкомнатной норке.

Остаться одной. Выпить чашку ароматного чая. Собрать в пучок мысли. Разве что-то может быть лучше?

Но, пока я так думала, небольшая площадь, вымощенная белой шашкой и от того носившая символическое название «Белая», привела меня к театру.

Красивое старинное здание, преисполненное величия и достоинства, с высокими гладкими колоннами и рельефными балкончиками в стиле барокко, являлось истинным предметом гордости для этого города.

Еще одно достояние на виду с прочими, которое находилось тут же, - гигантский памятник одному из основателей древнего града – господину в длинной свите. Он стоял на холме, обдуваемый дикими ветрами и, прижав к груди неведомый толмут, устремленно разглядывал даль, примеряясь к просторам еще не отстроенной тогда местности. Либо с тревогой, запавшей в межбровные складки, лицезрел картину многоэтажного рая.

Так или иначе, он вовремя оказался поблизости, потому что через дорогу, из парадного входа театра вышел напарник Борщева лейтенант Лихачев.

Дабы избежать бесполезной встречи, я юркнула за памятник, укрывшись в его тени, и взглянула на часы. С того момента, как я ушла из отделения, прошло не меньше часа.

Он провел там достаточно времени и, судя по его довольной, как у отличника физиономии, лейтенанту удалось найти полезную информацию в театре, вопреки неутешительным прогнозам Борщева.

Через минуту молодой человек прошел в каком-то метре от меня, но не заметил. Я проводила его удаляющуюся широкую спину опасливым взглядом и только тогда вышла из своего укрытия. Я не имела ни малейшего представления, каким образом действуют профессионалы для поимки преступников. Знала только, что не всегда, увы, злодея удается найти.

Неоспоримая правда, удачно подмеченная Борщевым: я писала о ворах и мошенниках, а этих особей не сложно отыскать в приделах маленького города.

Но вдруг я совершенно по-новому взглянула на знакомую с детства «Белую площадь». И поняла, что нисколько не представляю, чем живет этот жалкий пыльный городишко в перерывах между сном и работой!

Заниматься журналистикой я решила еще в школе.

В сердце пылал неугасимый огонь амбиций и неукротимое рвение заявить всему миру о своем таланте. Мечты рисовали космический взлет, головокружительную карьеру, достигающую не просто высшей ступени, а самого пьедестала!

Потом была столица…

Учеба и работа давались на редкость легко.

Вот только судьба не всех угощает сладкими пряниками. Порой у нее возникает злобливое желание пошутить.

И теперь я снова жила в городе своего детства. В городе, о котором, выясняется, знала настолько мало, что не догадывалась, какое зло могло в нем притаиться.

Трудно определить, что за нотка тогда во мне зазвучала. Но что делать в таких случаях простому человеку?

Спрятаться в квартире и не высовываться даже за куском хлеба? Или бросить вызов причине параноидального страха, который, если сразу не пресечь, глубоко внедриться в душу, укорениться и распустит метастазы. Как обезопасить себя от его посягательств?

Я любила свое тихое, комфортное жилище, и практически не расставалась с домашними стенами, но вряд ли согласилась бы превратиться в агорофобика и сдохнуть от голода или страха, только потому, что какой-то психованный может выбрать меня в качестве своей следующей жертвы.

Эта актриса, Мирослава Липка, юная и беззащитная, ничем не заслужила такого несправедливого конца для своей цветущей, многообещающей жизни.

Кем бы ни был убийца, но никто, никакая земная или высшая сила не давала ему право назначать кому-то смертный час. Любое бездушное существо, что сознательно отбирает жизнь у другого, должно быть наказано. Неумолимо, неотвратимо наказано. И пусть не дрогнет рука палача, когда наступит момент воздаяния!

Красавец-театр возвышался над «Белой площадью» несокрушимым Сфинксом.

Я чувствовала, что могучее белое здание могло поведать о многом, будь у него способность речи. Но оно хранило вечное безмолвие.

Зато, несомненно, есть люди, которым найдется, что сказать.

А милиция пусть надеется сама на себя.