За туманными вратами

Кто прячется в тени?

Обратно добрались быстро и без приключений. Только теперь, когда рана, оставленная чернотой, снова начала жечь, несмотря на постоянное лечение порошком, я вспомнила, что Дэв отправился за лекарством. Он все еще не вернулся. Возможно, если бы я осталась в Асанне, я бы больше не вспомнила о некрасивой кляксе на ноге, но такая роскошь мне недоступна – я должна закончить свое дело. Все, что произошло там, я никогда не смогу забыть. Человек не может игнорировать некоторые моменты своей жизни: рождение, неизбежную смерть, постоянную необходимость в пище и сне – сколько бы он ни сопротивлялся, это происходит независимо от его желаний. Теперь в этом ряду для меня стояла и Асанна, как истина, которую невозможно забыть, постигнув ее однажды.

Пакши появился, как только мы вошли в пещеру, будто поджидал неподалеку. Я передала ему сверток от Нетрама-джи, и он сразу поспешил к учителю, не теряя времени на разговоры и отдых. Вскоре за ним появился муж Агаты и принес кувшин свежего молока буйволицы, чтобы я могла добавлять его в куркуму, перед тем как улечься спать на вуали.

Выпив молока, я устроилась в своем гроте, в этой волшебной обители, а Вир расстелил циновку, принесенную из его зала. Мне снился сон. Странный, как и все в последнее время. Я не знала, вижу ли его из-за того, что сплю на вуали, но мысль о том, что она мне больше не нужна, не покидала меня даже во сне.

***

Повсюду тени. Они перетекают, сливаясь в одну, потом распадаются на тысячи подобных и снова соединяются. Это происходит бесконечно.

Я в лесу. Листья шумят настолько тревожно, что сердце сжимается до размера архива самого себя, но потом не способные уместиться в ограниченном пространстве клеточки вырываются наружу в надежде, что все закончилось, а почувствовав тревогу, снова пытаются спрятаться в архив.

Передо мной вырастает черная тень. Глубокая. Живая. Она подбирается совсем близко, заползает на мои ступни, ноги, добирается до талии и замирает. Я чувствую, что чернота нуждается во мне, а я – в ней.

– Что же ты такое? – спрашиваю я. – Продолжай. Мне не страшно.

И чернота полностью покрывает мое тело. Дышит. В дыхании ее тоска, от которой становится зябко. Я хочу ее обогреть, дать ей немного радости, найти ее исток, но не понимаю, как. Я не знаю, откуда она взялась и что любит.

Кто-то смеется. Я вздрагиваю от омерзения. Человек. Мужчина. Лица его не вижу – оно будто в тумане, но силуэт кажется знакомым. Сколько ни стараюсь, не понимаю, кто это.

– Тебе правда не страшно? – спрашивает он тихо.

Голос ласковый. Только от него мне становится не по себе. Нежные нотки проникают внутрь через уши, разбегаются внутри головы и оборачиваются змеями, источающими золотой яд. У меня кружится голова. Меня качает. Чернота не дает упасть.

Грохот. Я куда-то лечу. Все летит, перегоняя меня и друг друга.

***

Я проснулась и сразу же увидела Вира, склонившегося надо мной. Зажимая что-то в руке, он с тревогой всматривался в мое лицо, и я слезла с вуали. Он спрятал кулак за спину, и я поняла – что-то не так.

– Покажи, – сказала я.

Вир разжал кулак. Смятый клочок бумаги упал на пол, и я быстро его подняла. Черные буквы выстроились в сверкающие слова:

«Ты не сумела меня понять. Если не покинешь пещеру сейчас же, то во всем, что случится дальше, виновата будешь только ты. Я не хотел ничего плохого для тебя, клянусь».

Как только я дочитала послание, буквы взлетели и покинули грот через дыру в стене.

– Ты же говорил, что умеешь ставить защиту, – сказала я, стряхивая с ладоней невидимую грязь, – Почему же сюда попадает, все, что угодно?

Вир пожал плечами.

– На каждого умельца есть кто посильней. Я говорил, не стоит здесь ночевать.

Я ничего не сказала, ведь это не имело никакого смысла. Опасно здесь или нет, но мне придется довести дело до конца.

Я подошла к дыре. Вир встал рядом. Ночь растекалась по горам, и судя по положению луны, впереди оставалась ее большая половина. Сегодня я не могла больше спать на вуали, теперь снова придется ждать три дня, прежде чем я увижу новый сон. Возможно, за это время вернется Дэв, и я смогу излечиться, а если нет, значит, и дальше буду заваривать целебную траву. Я должна продержаться, чтобы во всем разобраться.

Остаток ночи мы с Виром вместе провели на его циновке. Мы лежали рядом, и он крепко прижимал меня к себе, обнимая за талию. Вир вдыхал мой запах, зарываясь носом в волосы. Его теплые пальцы скользили по моей ладони. Каждое его прикосновение было словно электрический разряд, и я изо всех сил старалась держать под контролем дыхание. К утру Вир настолько осмелел, что снова меня поцеловал.

С той ночи я больше не могла обманывать себя. Ложь не имела смысла. Вир тоже перестал делать вид, будто между нами нет ничего значимого. Теперь появился страх перед тем, что ждет нас впереди. Будущее выглядело, как непроглядный туман, скрывающийся за горизонтом. такой же плотный и неведомый, как тот, что окутывает Локану.

Я знала, что в конце лета мне предстоит покинуть Индию. Возможно, я никогда сюда не вернусь или сделаю это не скоро. А значит, время ускользает, и вместе с ним и Вир. Я не хотела отказываться от планов на будущее, которые давно уже сложились у меня в голове, как нечто неприкосновенное. Но в сознании все чаще крутилась мысль – зачем тогда все это? Зачем эти чувства и переживания, если в конечном итоге я должна расстаться с тем, кто стал для меня таким важным? Вопросы, на которые не было ответов. Оставалась лишь грусть от осознания неизбежного прощания.

Я не спрашивала Вира о будущем, и он ни разу со мной об этом не заговорил. Мы оба избегали разговоров о завтрашнем дне, словно сознательно откладывали момент, когда придется столкнуться с реальностью. Мы оба молчали, строя наши отношения на мгновенных эмоциях и сиюминутных желаниях.

И все же… Той ночью я подумала: «Что, если мне остаться?»

***

Дни медленно тянулись один за другим. Теперь мы постоянно спали вместе в гроте Вира, за исключением ночей, когда я использовала вуаль. Все чаще я стала замечать, что видения, приходящие обычной ночью, почти не отличались от тех, что посещают меня на волшебной ткани. Означало ли это, что вуаль мне теперь не нужна вовсе или нет, я не знала, но на всякий случай каждую третью ночь послушно поднималась в зал на втором уровне и закрывала глаза в ожидании снов. Вир неизменно оставался неподалеку, охраняя меня от неизвестной опасности, которая могла возникнуть из дыры в стене.

Увидела ли я что-то стоящее за это время? Или, возможно, все, что мне снилось, имело значение, но я просто не могла уловить главного? Сны приходили каждую ночь, но они или рассказывали о чем угодно, только не о том, что происходило в Дехрадуне, или же обтекаемо намекали на людей, события, предметы, но ни одно из видений не удавалось расшифровать.

Черная тень, приснившаяся мне после возвращения из Асанны, приходила еще несколько раз, вызывая в душе то радость, то грусть, то безмерное горе. Как-то раз я видела Дэва, который обещал вернуться как можно скорее, и учителя, постигающего недоступные мне истины в медитации. Я даже видела Нетрама-джи – он снова уговаривал меня вернуться в Асанну, напоминая, что мое место именно там. Его слова: «Ты можешь многое. Надо просто верить» – и теперь звучат у меня в голове.

Я видела Дану, сидящую на валуне в тени баньяна, и слезы на ее лице. Мальчик из проклятой деревни, чье имя я так и не узнала, гладил мою сестру по голове, но так и не сумел утешить. Глядя на эту сцену, я осознала, что прямо сейчас мое место здесь, в этой пещере, и нигде больше. Я должна закончить начатое.

Однажды мне явилась мама, которая не захотела на меня даже взглянуть. Она была полностью поглощена высоким брюнетом, который с улыбкой шел рядом. Мама… Наверное, она не изменится никогда.

За все эти ночи Вир не появился ни в одном из моих снов. Но в каждом сне, о чем бы он ни был, присутствовал человек с ласковым, но пугающим голосом, полным змей с золотым ядом. Каждый раз, когда я смотрела на него, меня не покидало ощущение, что от человека в нем осталось совсем немного.

Перед сном я старалась сосредоточиться. Тренируя в себе веру, что я могу многое, думала о том, что должна увидеть, и вскоре ощущения стали подсказывать, что я почти у цели и нужная информация уже в пути. Осталось совсем немного.

Так прошло две недели. Дэв до сих пор не вернулся. От учителя тоже не было вестей. Казалось, мы остались одни во всем мире и, если бы не время, наше уединение могло бы понравиться обоим.

В гроте Вир запас достаточно еды, так что об этом не приходилось беспокоиться. Когда нам требовался костер, мы выходили на небольшую открытую террасу, о которой я раньше не знала. Дверь туда находилась через два помещения от лестницы, ведущей на второй этаж. Там мы заваривали чай, готовили чечевицу, а иногда даже жарили курятину, спрятанную в морозильной яме.

Интересное это приспособление – морозильная яма. Ни одного проводка, но холод, как на Северном Полюсе. На дне ямы лежала вечная ледышка, которую Вир обменял у Вада на повязку с заклятием, такую, как у него на запястье, а где Вад добыл эту ледышку, оставалось загадкой. Хоть он и страдал повышенной болтливостью, но этот секрет удержал в себе.

А еще мы много рисовали. Столько художественных материалов я никогда раньше не видела: карандаши, кисти, акварель, уголь, сепия, мел, бумага – все, что только можно представить. Я подарила Виру клячку, а он нарисовал мне на плече сердечко, алым карандашом прикоснувшись к повязке с символами. Сказал, что сердечко – это никогда не сотрется.

Мы были неразлучны. Держались за руки, словно ни на миг не могли отпустить друг друга. Вечерами Вир усаживал меня на колени, обнимал, и наши объятия непременно сопровождались нежными, но страстными поцелуями. От Вира пахло мятой. Глаза его, словно два темных бездонных омута, затягивали в себя без остатка. Он улыбался той самой улыбкой – искренней и доброй, какую больше никому не дарил. А я боялась даже думать о том, что вскоре уеду.

Сомнений не осталось – между нами была любовь. Но стоило ли об этом говорить вслух?

***

Вечером того дня, когда все самые странные предчувствия в моей голове выстроились в ряд в ожидании того, о чем я пока не догадывалась, мы сидели на террасе у маленького костра и пили чай с корицей.

Весь день моросил ледяной дождь, и долину затянул густой туман, который рассеялся лишь к вечеру. В воздухе висел аромат прелой земли. Как только луна показалась из-за гор, волки затянули тоскливые песни, прощаясь с уходящим днем, а птицы пустились в ритуальный облет территорий, чтобы затем вернуться в сырые гнезда.

Укутанные в теплые кофты, мы сидели на террасе, наблюдая за звездами. Вир нежно обнял меня за талию, и я положила голову ему на плечо. Если бы можно было превратить этот миг в бесконечность, я бы сделала это без раздумий. Я улыбнулась, представляя, как отреагирует Дэв, когда вернется. Никто, абсолютно никто не знал о том, что происходит между мной и Виром.

– Амла, – тихо сказал Вир и прижал меня крепче, а потом поцеловал.

Казалось, он хотел напиться перед засухой. Ни на минуту не отпуская мою руку, Вир ходил за мной следом, будто знал, что завтра меня уже не увидит.

– Ты должен мне ответ, помнишь?

Слова растягивались в густой ночной влаге. После долгой паузы Вир погладил мою щеку большим пальцем и спросил:

– Ты не отстанешь, верно?

– Не-а.

– Когда я был ребенком меня наказали, – Вир вздохнул, – Я сидел в кладовке всю ночь. Мне стало скучно. Высоко над полками увидел маленькое окно. Полез. Результат перед тобой.

Значит, это не отец. Хотя почему нет. Наказал-то сына наверняка он, больше некому. Как можно посадить ребенка в кладовку на целую ночь? Вот он какой, оказывается, этот дядя Яш – под улыбкой скрывается зло. Не зря мне снились странные сны, где от его улыбки мороз пробегал по коже.

Я выпрямилась и посмотрела на шрам. Краснота почти исчезла, но не заметить его было невозможно. Разгладила его пальцами. Поцеловала. Вир нежно посмотрел мне в глаза, и на секунду в его взгляде проскользнуло сожаление. А может, мне показалось.

– А где твоя мама? – спросила я осторожно, возвращаясь на его плечо.

– Мама умерла при родах. Я о ней совсем ничего не знаю.

Наверное, поэтому отец так к нему относился, но об этом я спрашивать не стала, посчитав тему опасной.

– И часто тебя наказывали?

– Ты настроена узнать обо мне все?

– Конечно! Почему ты удивляешься? – я снова выпрямилась, но Вир мгновенно притянул меня обратно.

– Потому что в моей жизни нет ничего интересного. Странно, что ты спрашиваешь.

– Для меня интересно все.

Вир молчал. Он позволил мне отстраниться и опустил глаза, а потом вдруг подскочил.

– Перестань меня пытать, – процедил он сквозь зубы.

Я опешила. Почему его настроение изменилось так быстро? Откуда взялась эта странная реакция? Он встал у края террасы и смотрел вдаль, а мне вдруг сделалось так обидно, что я сама себе удивилась и отошла к противоположному краю.

Я вглядывалась в темноту, как вдруг глаза уловили какое-то движение, и я сосредоточилась. Казалось, к нам летела птица, и я подумала, что, возможно, это Пакши, но вскоре поняла, что это не так. Огромные крылья, подобно веслам, гребли по воздуху прямо на меня. Я замерла.

Между нами оставалось каких-то метров двадцать, когда Вир схватил меня сзади и рванул на себя. Место, где я только что стояла, тут же накрыла серебристая сеть. Не теряя времени, Вир схватил меня за руку и не раздумывая побежал. Через несколько секунд мы оказались внутри пещеры. Вир обнял меня, прижимая к стене, зажал мне рот рукой.

Со всех сторон нас окружила непроглядная тьма. Позже я узнала, что при приближении птицы Ял светлячки отступают на безопасное расстояние, возвращаясь только тогда, когда все закончится. Ял была известна своей способностью безошибочно вылавливать добычу. Ее перья чувствовали тепло, и светлячки, излучающие его, могли случайно оказаться в серебряной сети вместе с настоящей целью. Ял – профессиональный похититель, и она мастер своего дела.

– Чего хотело это чудовище? – шепнула я Виру на ухо, когда он убрал ладонь с моего рта.

– Это послание, – ответил он, и едва слышно добавил: – Для меня. Прости. – Прошептал он мне в губы, но я не знала, за что: то ли за недавний взрыв, то ли за то, что на меня напала птица. – Пожалуйста, прости.

Я обняла его в ответ. Провела ладонью по щеке и, прежде чем он успел отстраниться, возле шрама нащупала слезу.

Наступила одна из тех ночей, что я проводила на вуали. Это означало, что спать придется отдельно, а с каждым днем, проведенным с Виром, я все больше ощущала досаду от разлуки. Ночь без него казалась лишенной красок. Вир тоже неохотно меня отпускал и долго наблюдал, как я засыпаю. Но в этот раз вуаль казалась совершенно неуютной и даже отталкивающей. Моя душа протестовала, словно крича: «Не надо! Не надо!».

Я выпила молоко и устроилась поудобней, пытаясь успокоиться. Лежа на боку, Вир смотрел на меня со смесью нежности и боли. Сердце сжалось так, словно что-то должно было произойти – такое, после чего все изменится. Я закрыла глаза, стараясь об этом не думать.

***

В штольне загорается свет, и я вздрагиваю. Бросаюсь к стене. Увидев кучу бревен, прячусь.

Тишину разрывает металлический стук.

– Не высовывайся! – говорю себе, но все же приподнимаюсь и смотрю.

Из темноты показывается тележка, которую везут двое рабочих. Сердце бьется как барабан. Я прячу голову. Совсем рядом раздается грохот, и я хватаюсь за торчащее бревно, чтобы удержать равновесие. Отдышавшись, осторожно выглядываю – тележка опрокинулась, и деревянные ящики рассыпались по земле, а их странное содержимое осталось внутри, словно примагниченное. Рабочие собирают потерянное и продолжают путь.

Покинув убежище, я иду следом на безопасном расстоянии. Затхлый воздух пробирается в легкие, вызывая приступы кашля. Закрываю рот рукой и продолжаю идти.

Найти виновного в странной болезни детей – большое дело, даже если выдам себя. Но как же страшно! Все оказалось не так просто, как я думала.

Гул раздается со стороны входа и становится все громче. Я бегу к стене, прижимаюсь к пыльной поверхности. Ладони потеют. Прятаться негде. Через минуту появляется огромная вагонетка, набитая людьми. Такой большой я прежде не видела. Пленников охраняют вооруженные люди в форме, рассредоточенные по периметру. Увидев меня, вагонетчик тормозит, и один из охранников выскакивает, хватает меня за руку и затаскивает внутрь. То и дело кто-то из толпы пытается убежать и получает коленом в живот, но некоторые продолжают сопротивляться и после. Вагонетка трогается и минут через пять останавливается окончательно.

Нас выгружают возле винтовой лестницы, ставят в очередь, ведущую наверх к металлической площадке, огороженной перилами. Я оказываюсь в середине. В грудь будто воткнули кол, воздуха не хватает. Но уйти, не узнав, что происходит и кто виновник, я не могу.

Передо мной стоит худая женщина с ребенком. Она плачет.

– Ну ничего, – говорит она сыну, – Все так делают, – но мальчик не желает

успокаиваться и с каждым словом матери кричит громче.

– Будет больно! Не хочу! Не буду!

– Это совсем не больно, – уговаривает женщина, поглаживая его волосы, – Все произойдет быстро, и после ты даже не вспомнишь.

Высокий мужчина с глазами навыкат, стоящий за мной, отчитывает рыжеволосую жену:

– О чем ты только думала! Давно надо было сделать, а не доводить до такого возраста. На что надеялась? Никто не избежит!

– Но я так не хочу. Не хочу! – ноздри жены раздуваются, – Ни для себя, ни для детей. Почему мы должны?

Мужчина пожимает плечами.

Я смотрю по сторонам в надежде разобраться. Руки дрожат. Во рту пересохло.

У входа на площадку стоит человек в маске, записывает имена прибывших и краткую биографию. Он вешает на шеи людей карточки с номерами. Каждый следующий час начинается новый отсчет.

Блондин в синей рубашке отказывается рассказывать о себе, и его номер помечают жирной красной галкой. Смельчак бросает карточку под ноги и топчет ее, из-за этого ему на шею ставят клеймо. Оно горит красным, прожигая кожу до мяса. Пахнет жареным. Меня тошнит. Людей вызывают по одному, а сопротивляющихся уводят насильно, и вскоре их крики умолкают.

– Этого ты хочешь? – спрашивает жену высокий мужчина с глазами навыкат, и она громко всхлипывает.

Я добираюсь до площадки, останавливаюсь у узкого мостика, ведущего к металлическому креслу. Подходит человек с папкой.

– Имя?

– Милена.

– Кто и откуда? Не задерживайте очередь.

Бежать поздно. Что теперь будет?

– Не слышу, – требует он.

Я молчу. Не стоит рассказывать. Даже имя зря назвала. Всегда так со мной – пока дойдет, уже поздно.

– Это ваш выбор, – человек закрывает папку. Он пишет на ней номер – пятнадцать – и ставит красную галку. – В очередь на психолатор.

Смотрю на кресло. Парень среднего роста с номером тринадцать сопротивляется больше остальных. Три здоровяка усаживают его на кресло и пристегивают ремнями. Лицо тринадцатого кривится от злости, по щекам текут слезы. Свистящий аппарат с четырьмя клешнями опускается сверху, протягивая одну, самую широкую, к голове тринадцатого. Ему вскрывают череп. Капля крови падает на серый пол, смешиваясь с пылью. Служащий приносит деревянный ящик из тележки, и вторая клешня загружает его содержимое в голову тринадцатого, пока третья разбрызгивает антисептик. Тринадцатый механически моргает, вращая глазами. Содержимое кажется бесконечным, но оно полностью помещается в мозг, шипя и выпуская наружу гнилостный запах. Я оглядываюсь – люди зажимают носы. Через минуту тринадцатый обмякает. Лицо его расслабляется. Глаза пустеют, а после наполняются радостью. Крышку черепа возвращают на место, заклеивают и опечатывают, за ухом вбивают уникальный номер и размыкают крепления кресла. Парень встает, отряхивается и, прежде чем уйти, помогает усадить сопротивляющегося четырнадцатого.

– Что они делают? – спрашиваю я у людей на площадке, не отводя глаз от изменившегося тринадцатого.

– Как с луны свалилась, – бородач в рваных джинсах почесывает затылок, глядя на меня. – Обычная процедура. Хочешь не хочешь, а все должны пройти.

– Но почему?

– Как это почему? Ну ты даешь! Все для будущего, – он вздыхает, – Святая обязанность каждого из нас. Ради процветания.

Почему люди добровольно отдают себя на заклание? Почему не понимают, что их используют? Так хочется сказать, но нельзя. Нельзя! А если скажу, может, кто-то одумается и спасется? И я говорю:

– Какое процветание? Это же насилие и издевательство!

– Откуда ты взялась такая умная? – спрашивает старик в очках с красной оправой, шаря прищуренными глазами по моему лицу. – Кто тебя подослал? Может, охране сообщить?

Почему я такая несдержанная? Если сумею убежать, пойду к Пахари Дэви, пусть зашьет мне рот золотой иглой.

– Кто это придумал? – спрашиваю я, надеясь узнать имя и исчезнуть до того, как подойдет очередь.

– Как? Ты не знаешь? – худая женщина с ребенком удивляется. – Вот же он, – шепчет она, запрокидывая голову и прижимая руки к груди. На ее лице появляется благоговейная улыбка.

Я смотрю наверх. Еще одна площадка, но только маленькая, похожая на балкон, торчит из стены десятью метрами выше. Он наблюдает. Я не могу рассмотреть лица, но силуэт кажется знакомым. Я вглядываюсь снова и снова. На балконе загорается лампочка, и я вижу. Не может быть!

В это же мгновение площадка под ногами начинает раскачиваться, и я просыпаюсь.