Замужняя невеста

Глава четырнадцатая

— Мари, — позвала Соня, — взгляни в амбаре: не сохранилось ли там хотя бы немного соломы?

— Есть солома, — откликнулся Жан, который в это время выгружал покупки, сделанные им в соседней лавке с помощью все того же Бенито. — А зачем она тебе нужна?

— Потом скажу, — отмахнулась Соня, увлекая за собой служанку. — Пойдем‑ка мы выберем себе для занятий подходящее место.

— Для каких занятий? — с замиранием в голосе спросила Мари.

— Для всяких, — отрезала Соня. — Тренироваться с мужчинами мне не хочется, так что для таких дел у меня будешь ты. Я поручила Жану, чтобы купил недорогого, но крепкого материала, — из него ты сошьешь такие большие мешки, которые мы соломой и набьем.

— Мешки?

— Мешки. Назови их по‑другому, матрацы.

— И будем на них спать?

— Падать, дуреха, падать. Помнишь, как учил Жюстен? Главное, во всякой защите отработать не столько умение нападать, сколько умение падать. И юбки для этого нам нужны такие же, как у мужчин штаны. Между ног сшитые, чтобы не мешали двигаться. Поняла?

— Поняла, — с радостью откликнулась Мари.

— Не видела, Леонид еще не проснулся?

— Проснулся, — отозвался тот, выходя их кухни с куском хлеба и кружкой молока.

Мари тут же сделала вид, что торопится по каким‑то своим делам, и скрылась с глаз. Она не то чтобы боялась Разумовского, но старалась держаться от него подальше. К тому же ей не хотелось стать свидетелем их разговора, из чего она сделает вывод… Такой, какого она бы делать не хотела.

— Как спалось?

Они говорили на русском языке, Разумовский сделал вид, что забыл ее просьбу — общаться на французском.

— Зачем идти со своим уставом в чужой монастырь? — говорила Соня.

Но он либо просто упрямился, либо не считал окружение Сони достойным каких‑то усилий. Хотя бы и в переходе на французский язык.

— Прекрасно. Кажется, впервые за полгода я по‑настоящему выспался. Сейчас окончу завтрак и могу пригласить вас, ваше сиятельство, на прогулку.

— Увы, — покачала головой Соня. — Этого я себе позволить не могу. Слишком много дел.

— Понял. Мне намекают на то, что я бездельник.

— Ни на что я не намекаю, — рассердилась Соня, — а уж тем более не собираюсь привлекать тебя к своим хлопотам против твоего желания. Ходи, гуляй. Сеньор Пабло, наш сосед, обещал прислать толковую девушку, которая умеет готовить. Так что обед, я думаю, состоится вовремя. Господин граф де Вассе‑Шастейль только что вернулся со слугой Пабло из лавки и сейчас выгружает покупки. Может, тебе для чего‑нибудь нужны деньги? Например, купить себе кое‑какую одежду, кроме той, что вчера принес сеньор Риччи…

Она нарочно обозначила Жана полным титулом. Купил он его или не купил, какая разница. Сам Леонид, если имеет такое желание, пусть тягается с Жаном, кто больший аристократ.

— И где я могу взять деньги?

— У Жана. Он выдаст тебе столько, сколько нужно.

— Странно, что деньги твои, а хранятся у Жана. Ведь это твои деньги? Потому что если нет, то я не смогу брать их у человека, который мне едва знаком… А с тобой я расплачусь сразу, как только мы попадем туда, где есть российское посольство.

Соня с трудом сдерживала раздражение. Это называется: не имела баба хлопот, да купила порося! До сих пор у нее не было никаких трудностей в общении ни с Жаном, ни с Мари, ни даже с сеньором Пабло, с которым она знакома со вчерашнего вечера. Тогда почему так трудно ей с Разумов—ским, который слова в простоте не скажет? Словно он хочет какого‑то особого к себе отношения. Может, чтобы все его жалели? Ведь он так много страдал! А вместо этого все относятся к нему так, словно он бедный родственник, который здесь загостился!

Вообще‑то Соне было жалко Леонида. Прежде она представляла себе мужчин совсем по‑другому, как всегда, идиллически. А уж военных! Полагалось считать, что они все как один лихие вояки и не боятся ни Бога, ни черта. Как, скажите на милость, ухитрился попасть подполковник в такую переделку? Видимо, его Бог наказал.

Не за то ли, что, испугавшись монаршего гнева, он умчался за границу и бросил свою невесту на произвол судьбы? Он себя небось успокаивал: на матушку и брата. Да если бы она сама о себе не позаботилась…

То есть жизнь у Сони пока не слишком налажена. Но она все делает для того, чтобы это положение изменить.

— Скажи, — между тем с заминкой произнес Леонид, — а не могу я тебе чем‑нибудь помочь?

— Можешь, — обрадовалась она, потому что в этот момент как раз соображала, как ей самой это сделать, но если он предлагает помощь… — Скажи, ты не мог бы нарисовать план этого дома?

— Зачем он тебе? — изумился Леонид.

— Никто не сделает такую работу лучше тебя. Вас ведь учили чертить, обучая военному искусству?

— Учили, — медленно проговорил он, все еще ничего не понимая.

— Вот видишь! Возьми у Жана чернила и бумагу, и за дело. А мы пока с Мари пойдем в амбар — нам нужна солома. Иди за мной, дорогая.

Соня поскорее ушла, чтобы Леонид не задавал ей больше вопросов. Все‑таки какой он нудный! Радуйся жизни! Тебе бывшая невеста, можно сказать, во второй раз ее подарила. Так бы до глубокой старости и сидел прикованный к ножной петле…

Женщины нашли не то что комнату, огромный зал, и не где‑нибудь, а в бывшем винном погребе. Он оказался достаточно высоким и сухим, а если разместить на стенах факелы…

На одну из стен повесили матрац, набитый соломой, — Мари наскоро сшила для него чехол.

— В него мы будем метать наши «звездочки», — объявила Соня. — Вот здесь надо подмести, вынести мусор и остатки рассохшихся бочек — будет достаточно места для занятий фехтованием.

— Фехтованием?! — восторженно повторила Мари, она была счастлива.

Исполнялась самая заветная мечта. Да что там, об этом и мечтать было боязно. Теперь благодаря госпоже Мари научится защищать себя, защищать ее сиятельство, и ни один мужчина в мире не посмеет безнаказанно обидеть ее.

— Что вы здесь делаете? — привел их в чувство муж—ской голос.

Они обернулись, словно застигнутые врасплох проказники‑мальчишки.

Леонид стоял и смотрел на них, на повешенный на стене матрац.

— Разве он мешает тебе чертить план погреба? — нарочито равнодушно произнесла Соня, направляясь к выходу. — Мы с Мари уже уходим.

Служанка подхватила стоявший на полу канделябр и поспешила за хозяйкой. Кажется, та ничего не собиралась рассказывать своему бывшему жениху. И правильно делала.

Зато Соня рассказала кое о чем Жану Шастейлю.

— Кажется, я нашла прекрасное место для клада, — оживленно сказала она, отослав Мари за метлой и посоветовав дождаться, когда из погреба уйдет Леонид. — Это бывший погреб. Длинный и пустой. Для виду там можно будет сложить кое‑какой хлам…

— Из амбара, — подсказал Шастейль.

— Пусть будет из амбара, — согласилась Соня.

— А на месте амбара мы поставим прекрасную конюшню. Говорят, в Барселоне раз в месяц бывают ярмарки, на которых можно купить все, что угодно. В том числе породистых лошадей…

— Погоди, — остановила его Соня. — О чем ты думаешь, о каких лошадях? Или ты решил остаться в Испании?

Это Соня спросила с некоторой надеждой в голосе.

— Остаться? Навсегда? Нет, а как же мой дом в Дежансоне? Мои пациенты… Но просто я так увлекся. Оказывается, это очень интересно — начинать все сначала… Что ты там говорила насчет погреба?

— Говорила, что когда придут подводы с лесом, мы сможем сложить в погребе золотые слитки, разобрав на время одну из стен.

— Ты хорошо придумала, — со вздохом согласился Шастейль, все еще во власти недавних своих планов.

— Вот только плохо, что у меня нелады с точными науками, — медленно произнесла Соня.

— А зачем тебе точные? — не понял он.

— Надо так зашифровать место клада, чтобы мог найти не каждый, а лишь человек, знакомый с историей рода Астаховых или хотя бы с некоторыми сведениями о нем…

Шастейль оживился.

— Что мне в тебе нравится, Софи: с тобой не соскучишься. Думаю, когда я стану стар, я буду сидеть у камина и диктовать своему внуку воспоминания о проведенных рядом с тобой днях… Если, конечно, доживу до старости.

— Хочешь сказать, что я тебя замучаю своими просьбами? — несколько обиженно проговорила она.

— Что ты, я имею в виду другое. Если мы с тобой влип… я хотел сказать, попадем в такое приключение, из которого живым ноги не унесем.

— Иными словами, так называемые приключения тебя пугают?

— Нет.

— Тяготят?

— Нет.

— Тогда что же?

— Радуют. По крайней мере я умру не в своей постели, а на бегу…

— Или на плаву! — передразнила его Соня. — Между прочим, я тебя с собой не звала. Ты сам напросился. А теперь стонешь…

— Я не стону.

— Нет, стонешь!

— Ваше сиятельство, вы ссоритесь с господином графом? — невинно поинтересовалась Мари, входя в комнату. — А между прочим, наша кухарка сделала тушеную курицу с таким удивительным соусом…

— По‑моему, нас на «Джангаре» не слишком вкусно кормили, — задумчиво произнес Жан, потягивая носом в сторону кухни.

— Не хотела признаваться, но я тоже оставалась голодной. — Соня тоже взглянула в сторону кухни. — Пабло так быстро нашел новую кухарку?

— Отдал нам свою. Сказал, на время. У него есть какой‑то Сесар, который хорошо готовит, а уж когда найдут кухарку… Сеньор Пабло говорит, что кухарку надо искать тщательнее, чем жену.

— Да, о таком соседе можно только мечтать, — пробормотала Соня, все же удивляясь простоте, с которой завязались ее отношения с Риччи.

— Так что же, я могу подавать? — Мари застыла в ожидании.

— Конечно же, ты стоишь и рассказываешь о каком‑то необыкновенном соусе, вместо того чтобы принести и дать попробовать!.. Кстати, не знаешь, где мсье Леонид?

— Я думаю, он сейчас придет, — с ехидцей сказала Мари, — с его‑то аппетитом… Такой запах он непременно учует! А порученным делом я займусь после обеда.

— Конечно, нам ведь это не к спеху, — лукаво сказала Соня. — Когда сделаешь, тогда и станем заниматься.

По тому, как загорелись глаза у Мари, она поняла, что девушка с уборкой нового спортивного зала медлить не будет.

Едва Мари скрылась в кухне, как в дверях появился Разумовский.

— Мне кажется, Соня, ты распустила свою служанку до безобразия, — произнес он по‑русски, совершенно игнорируя присутствие Жана.

— Что он сказал? — поинтересовался тот у Сони, тоже не глядя в сторону Леонида.

— Говорит, что госпожа из меня никакая.

— Я сказал не так, — перешел Леонид на француз—ский. — Я сказал, что дому не хватает хозяина. Ты не приучена к самостоятельности, ты росла в тепличных условиях…

— Ты будешь с нами обедать или пойдешь… еще куда‑нибудь?

Соня в самый последний момент прикусила язык. То, что она хотела сказать своему нечаянному гостю, вряд ли бы ему понравилось и еще больше укрепило в мысли, что она общается со всяким сбродом.

Но он догадался, что Соня хотела сказать, и с изумлением уставился на нее.

— Буду обедать с вами, — сказал он, не отрывая от нее глаз.

— Вот и хорошо. Мари сказала, будет курица с каким‑то изумительным соусом.

— Одно блюдо?

— Одно, — покорно согласилась Соня. — Видишь ли, нам приходится экономить, потому что неизвестно, когда придут… когда у нас появятся деньги… А что, ты не любишь курятину?

— Люблю, — буркнул он и больше до конца обеда не произнес ни слова.

Сонина мама‑покойница сказала бы: «На всякий чих не наздравствуешься». Сначала княжна раздражалась на замечания Леонида, а потом решила попросту не обращать на них внимания, и такое ее равнодушие задевало его куда больше.

Надо будет посоветоваться с Жаном: может, стоит дать Разумовскому денег на дорогу, и пусть уезжает искать посольство или что ему еще нужно и оставит их наконец в покое.

«Распустилась ты, Соня», — сказала бы мама — что‑то часто она нынче вспоминается. Зайти бы в церковь, поставить свечку за упокой души маменьки. Софья ведь в церковь давно не ходила, да и куда здесь пойдешь, если православных церквей нет, одни католические соборы… Потому, наверное, мама о ней и беспокоится.

И то сказать, доченька ее так переменилась, что и не чает теперь, как на прежнюю дороженьку вернуться. Никакой власти над собой терпеть не хочет. А ведь Разумовский был бы ей нынче мужем, и его бы она слушалась беспрекословно. Не послушайся такого! Но сколько впечатлений тогда Соня бы не имела! Нет, не променяет она теперь свою нынешнюю свободную жизнь на затворническую.

Но если подумать отстраненно, а не применительно к себе, русские люди не зря своих дочерей по «Домострою» воспитывают. Для послушных богобоязненных девиц свобода есть отрава, хлебнув которую смотришь на жизнь другими глазами, живешь по‑другому и не хочешь к прежней жизни возвращаться.

К вечеру на Соню напала тоска. Будто все дни прежде она саму себя подбадривала, успокаивала, рассказывала, как все хорошо будет, а вот достигла временного покоя, и все ее надежды и вера куда‑то подевались.

Послала она Мари в лавку, чтобы та принесла вина, приказала фруктов помыть и в вазу сложить, да и позвала за стол обоих мужчин, что подле нее нынче проживали.

— Давайте с вами посидим, поговорим, подумаем, как жить дальше. А то, сдается, не все я понимаю, может, не так что делаю… Пора объясниться.

— Объяснимся, — согласился Жан.

Пока Разумовский молчал, прикидывал, нет ли в словах Софьи подвоха, ее товарищ заговорил:

— У нас с княжной Софьей договоренность, — стал говорить он для Леонида, потому что считал: между ним и Соней все обговорено и отступать он не собирается. — Я сопровождаю ее во всех предприятиях по собственной воле, для того чтобы, набравшись в молодые лета впечатлений, в остальное время жизни заниматься делом, на которое меня сподобил Господь, а именно — врачеванием людей, без разбора их звания и состоятельности.

Это он тоже нарочно сказал для Леонида, потому что, как и все люди, неожиданно в другое сословие выбившиеся, обостренно чувствовал всякое к себе пренебрежение или невнимание. Тем более что спасенный из рабства — кстати, и не без участия Жана — аристократ вел себя, по его мнению, непорядочно.

— Ну и зачем вам это нужно? — язвительно усмехнулся Леонид.

— Затем, чтобы не жалеть более ни о чем. Вот, мол, была у меня возможность по миру поездить, взглянуть, как там люди живут, сравнить со своей жизнью…

— Не верю я в такое безрассудство со стороны француза, — почти перебил его Разумовский. — Или деньги вас привлекают — хотя прежде княжна Астахова была не слишком богата, — или на саму Софью Николаевну нацелились.

За столом возникло неловкое молчание. Неловкое со стороны Сони и Жана и язвительное со стороны Разумовского.

— Ты как будто нарочно ведешь себя так, чтобы нам поссориться, — наконец тихо проговорила Соня. — Ты ворвался в наш дружный мир, где мы жили, поддерживая и оберегая друг друга, без алчности и пошлости, и пытаешься отыскать в нем именно свои пороки. Не веришь, что люди могут их не иметь…

— Но, Соня!

— Не перебивай. Мы с Жаном решили, — она в упор посмотрела на Шастейля, как бы призывая его подтвердить то, что сказать ему просто не успела, — дать тебе денег.

Леонид с обидой и недоверием взглянул на Соню. Как она могла так превратно истолковать его слова, его заботу о ней?!

— Но зачем мне деньги?

— Добраться до российского посольства и связаться со своими родными. Небось тебя уже и в живых не числят. Родители твои все глаза проглядели, ожидая не то вестника от тебя, не то самого, живого и здорового.

— Отцу‑матери я и написать могу, — сказал он, — но прошу, разреши подле тебя остаться. Денег мне пришлют, как только весточку получат.

— Что тебе за интерес торчать здесь? — удивилась она. — Балы давать мы не собираемся. Видишь, у нас одни заботы по хозяйству. Да вот из Франции… груз ждем, чтобы здесь все обустроить.

Отчего‑то и теперь она не хотела откровенничать с Леонидом. Наверное, потому, что узнала его поближе. Мало того, что он человек настроения, еще и не слишком благороден к тем, с кем рядом живет, добра не помнит, заносчив…

Если прежде, в пору влюбленности, она могла доверять ему свои секреты, то сейчас, наоборот, думала, как их от него оградить. По глазам Жана она видела, что он того же мнения. Разумовский им мешал. Но не выгонишь же его вот так, в одночасье, со двора, если он просит разрешения остаться.

— Я бы тоже мог сопровождать тебя во всех предприятиях.

— У меня уже для этого есть Жан, — сухо ответила она.

Ей было понятно, как говорится, второе дно рассуждений Леонида. Если она сейчас согласится на его предложение, значит, французишка, что под ногами путается, вынужден будет возвратиться в свою Францию, а Разумовский и сам разберется, что к чему.

Но в отличие от Жана Леонид не был деликатен и не стал бы доверять ее решениям… Да он просто не обращал бы внимания на какое‑то там ее мнение! Раз и навсегда определив для себя, что у женщины волосы длинны, а ум короток, господин подполковник стал бы требовать от нее безусловного повиновения. Нет, в таком человеке Соня не нуждалась. По крайней мере пока.