Замужняя невеста

Глава шестнадцатая

Почему‑то прежде, когда Соня думала о своем доме в Испании, ей не приходило на ум, что с таким приобретением у нее появится уйма хлопот. Считала, что приедет ненадолго — только для того, чтобы найти место для клада и отметить его на карте, — после чего вернется во Францию, оставив в доме нанятого для этого управляющего.

Оказывается, нужно купленный дом обставить, купить все — от ложек и вилок до постельного белья, не говоря уже о мебели. И неизвестно сколько времени ждать, когда этот самый клад в Испанию доставят. То есть можно было бы купить три железные миски да три кружки да спать на полу… От нарисованной собственным воображением картины Соне стало смешно.

А слуги! Она считала, что, имея в служанках Мари, вполне этим обойдется, забыв, что в замке де Баррасов у нее была кухарка, Шарль — слуга по хозяйству, дворецкий и горничная. Притом, если вести хозяйство как положено богатой женщине, этого количества прислуги ей бы тоже не хватило.

Особняк в Барселоне был, конечно, поменьше, но и его нужно было обихаживать, и для того нужны были руки.

Мари оказалась хорошей горничной для хозяйки и в то же время совершенно не умела ухаживать за детьми, вести хозяйство, готовить обеды…

Зато ужасно обрадовалась, когда госпожа рассказала ей о своих планах совершенствования тех знаний и умений, которые получила в Дежансоне от мэтра Жуо, от старого рыцаря Мальтийского ордена и его оруженосца.

От работников, сопровождающих обоз с бревнами, все не было известий, хотя по срокам он должен был уже пересечь границу Испании и двигаться к Барселоне.

Все одно к другому. Мелкие досадные неприятности наслаивались одна на другую, делая само предприятие не слишком надежным. Поневоле задумаешься: так ли уж Софья права, что посвятила свою жизнь далеко не простой цели? Ей еще повезло, что рядом почти не случалось людей алчных, тех, которых блеск золотых слитков мог ослепить и толкнуть на преступление против самой русской княжны. Откровенно говоря, беззащитной. Женщины‑одиночки, строящей свою жизнь совсем не так, как другие…

Леонид появился в комнате, каковую они готовили для малыша, не скоро. Соня уже стала злиться и думать, что придется попросить Анхелу принести лестницу вдвоем с Мари.

— Где, ты говорила, мне взять лестницу? — спросил он как ни в чем не бывало, подходя к ней вплотную.

— Она прислонена к амбару, — с трудом сохраняя спокойствие, выговорила Соня.

Как она ни старалась казаться равнодушной, ее бросило в жар при одних звуках его голоса.

Зато Разумовский был весел и даже напевал что‑то бравурное, в один момент превратившись из желчного стареющего человека в мужчину молодого, красивого и уверенного в себе.

Он принес лестницу, установил там, где показала Соня, и заглянул ей в лицо:

— Нужно что‑нибудь еще?

— Нужно, — сказала она, сосредоточенно глядя в свой карман, в котором лежали деньги, выделенные ей на хозяйство Жаном. — Вот. Пойди в лавку и купи две шпаги. Недорогие. У нас пока маловато денег. Можно даже более тупые, чем нужно для войны.

— Шпаги?!

Наверное, Леонид подумал, что ослышался.

— Шпаги. Мне самой идти, согласись, неудобно, тем более что вся округа знает, что в особняке двое мужчин… Думаю, все же Испания кое‑чем отличается от Франции. И здесь не поймут женщину, покупающую шпаги…

— Да понял я, понял, куплю. Просто не могу представить, для чего они тебе.

— Ты считаешь, вокруг нас одни друзья?

Что происходит? Почему Соня не может заставить себя посмотреть в его глаза? Что она боится в них прочесть? Что он приобрел над нею власть и теперь не выпустит ее из своих рук?

Разумовский все это прекрасно понимал и откровенно веселился. Оставалось сказать вслух: «Попалась, милочка?»

Конечно, у него больше опыта в подчинении себе людей. И как у военного, и как у мужчины. Если на то пошло, у Сони вообще в этом вопросе нет опыта. Она порой избавлялась от власти мужчин, но это происходило само собой, независимо от нее.

Но что Леонид медлит? Почему не идет в лавку? Уже и Мари поняла, что между ее госпожой и этим освобожденным из рабства аристократом что‑то происходит. Потому вышла из комнаты под каким‑то предлогом.

Наконец Соня подняла глаза и встретилась с его, торжествующими. Разумовский понял, что княжна опасается его власти над нею, и взглядом дал понять, что опасения ее не напрасны.

— Ты моя! — сказал он. — Разве ты не поняла этого? Даже попытавшись убежать от меня в другую страну, ты своей участи не избегла.

— Я замужем.

— Ну и где твой муж?

Она лихорадочно раздумывала, что бы ему сказать. До сего момента судьба Потемкина ее не волновала, а теперь вдруг Соня стала размышлять, что, возможно, Григорий уже приезжал в Дежансон, разыскивал ее, и как ни крути, а уж он‑то смог бы ее защитить…

— Мы с ним разминулись, — сказала она вслух. — И сейчас он должен ждать меня во Франции, в моем замке…

Ее речь прервал хохот Леонида.

— В замке? — сказал он и повторил: — В замке?! Да откуда у тебя вдруг взялся замок? Я прекрасно помню рассказы Николая о том, что никаких родственников за границей у вас нет и нечего надеяться на смерть какого‑нибудь богатого аристократа.

Какой он все‑таки хам! Эти Разумовские, сразу видно, из простолюдинов. Ни воспитания, ни лоска. Разговаривает с Соней, будто она… девица из номеров!

— Есть у меня замок, — упрямо сказала она. — Можешь спросить у Жана. Друг моего деда Еремея оставил его мне.

— Теперь объявился еще дед… Ах да, ведь это его лабораторию мы нашли в подземелье вашего старого дома. И даже сколько‑то золотых слитков. Но на них не купишь замок во Франции. Лучше расскажи мне все честно, и тогда, кто знает, может, именно я найду выход из твоей запутанной жизни… Ты слишком непрактична, Соня, чтобы пускаться в самостоятельное плавание. Чего может достигнуть женщина в одиночку? Да ничего! — Он взял у нее из рук деньги. — И шпаги еще какие‑то придумала. Куплю, а там посмотрим. Может, и самому пригодятся!

Он ушел, и Соня обессиленно села прямо на пол. Теперь она еще больше уверилась в том, что о золоте в бревнах говорить ему нельзя. Собирать сейчас вместе Жана и Мари не стоит, придется побеседовать с каждым в отдельности. И с этого момента Разумовского надо остерегаться.

Мари вошла и внимательно посмотрела на нее. Это был взгляд любящий, заботливый. Отчего‑то Соня не усомнилась, что, прикажи она своей служанке убить Леонида, выполнит ее приказание и глазом не моргнет. Не потому, что кровожадна, а потому, что преданна. И заранее оправдывает Соню во всем, даже в ее ошибках.

Залезть на лестницу Мари ей не дала.

— Как можно, ваше сиятельство! Для чего же тогда я при вас?

— И для чего? — решила подразнить ее Соня.

— Для ухода за вами. Для охраны…

— Охраны! Мари, мы всего лишь слабые женщины.

— С некоторых пор не так уж и слабы, — не согласилась та. — Если бы не «звездочки», кто знает, смог бы ваш Лени сейчас расхаживать по Барселоне, по вашему дому и тем более говорить с вами в непозволительном тоне.

— Об этом я и хотела с тобой посоветоваться.

Черт! Может, прав Леонид и Софья уже начинает перенимать манеры простонародья? Посоветоваться со служанкой? Кому бы такое могло прийти в голову!

Кажется, и Мари удивилась. Вон склонила голову набок, точно ожидала, не повторит ли Соня свою странную фразу.

Не дождалась и принялась водить тряпкой по деревянному потолку, а Соня придерживала лестницу. На всякий случай.

— Дело в том, что я вам с Жаном не все сказала. Леонид не просто мой соотечественник. Он был раньше моим женихом, но потом из‑за дуэли вынужден был бежать из страны, а я вышла замуж за другого.

Мари даже присела на ступеньку, чтобы удобнее было слушать.

— Но он бывший военный, человек властный, и не может допустить, чтобы женщина над ним главенствовала. Понимаешь?

— Как же тут не понять, — отозвалась Мари. — Таких, как мсье Жан, может, и нет больше. Только он может терпеть ваше главенство.

— А в таком случае, как я думаю, ничего о золотых слитках Леонид не должен знать. Придется нам все делать очень осторожно, что, конечно же, будет трудно…

— А вот и я! — воскликнул Жан, появляясь перед ними с небольшой детской кроваткой в руках. — Как вам моя покупка?

— Прелестная! — воскликнула Соня. — Только пока поставь ее у порога. Мы с Мари решили тут все помыть.

— Мы? — улыбнулся Шастейль. — Мне вспоминается басня о мухе, которая сидела на рогах вола и говорила: «Мы пахали!»

— Ты совершенно прав, я и есть та самая муха. Мари ничего мне делать не дозволяет. Но думаю, окна я все‑таки вымою. Не приглашать же для такого дела отдельную работницу! А потом мы повесим портьеры и поставим кроватку. И кровать для няни. Пабло обещал прислать.

— Повезло нам с соседом, — заметил Жан.

— Зато со спасенным из рабства не повезло, — понизила голос Соня.

— Он где‑то рядом? — спросил Жан.

— Пока нет, но может прийти с минуты на минуту. И вот что я подумала: о наших планах он знать не должен.

— Выходит, даровав ему свободу, мы поплатились своей? — усмехнулся Шастейль.

— Ничего на этом свете даром не дается, — тяжело вздохнула Соня. — Смотри, я предложила ему денег на дорогу, но он отчего‑то медлит…

— А что, разве плохо ему здесь?! — с сердцем воскликнул Жан. — Кормят, поят. Любимая женщина рядом…

Соня покраснела, хотя Шастейль не сказал ничего особенного. Но поневоле вспомнишь матушкины присказки: «Знает кошка, чье мясо съела». Или как там еще — «На воре шапка горит»?

Зато теперь, увидев ее смущение, Жан сразу догадается, что между нею и Разумовским завязались некие отношения, в которых самому Шастейлю было отказано.

Подумала так и рассердилась: что они все от нее хотят? Княжна Астахова вообще может позволить себе ни перед кем не отчитываться!

Но, взглянув на Жана, опять смутилась: он смотрел на нее с неприкрытой озабоченностью.

— Извини, Софи, я вымещаю на тебе свое раздражение. Но до него все было так хорошо. Даже то, что мы с Мари попали в плен, а ты нас освободила…

Какой Жан все‑таки порядочный человек. Он и не подумал в чем‑то ее заподозрить.

— Освободила вас не я, а рыцарь де Мулен, — торопливо поправила Соня. — И что в этом хорошего — в пленении?

— Хорошо то, что мы не успели вкусить всех его ужасов. Хорошо, что ты о нас побеспокоилась. Могла бы успокоить себя тем, что мы люди взрослые, бросили тебя одну, и не стала бы нас искать.

— Жан, опомнись! Вы оба мне… дороги.

При этих словах Мари поерзала на лестнице и шумно задышала. Она, будто старый скупец, собирала для себя все знаки внимания и памяти о ней обожаемой госпожи. Приютская воспитанница, которая никогда не чувствовала себя хоть кому‑то нужной.

Соня скупо улыбнулась ей. Незачем проявлять слишком много внимания к этой глупой девчонке, а то Мари в порыве чувств еще с лестницы свалится.

И она продолжала уже для Жана:

— Ты так много сделал для меня, делишь со мной все тяготы моего предприятия, все заботы…

— Софья! — услышали они не крик человека, а будто рев медведя.

Оба не сговариваясь выглянули в коридор. Посреди него стоял Разумовский с двумя шпагами под мышкой и огромной плетеной бутылью вина в руке, которой он взмахнул при виде Сони.

— Ты дала мне много денег. К тому же я торговался и решил несколько сэкономленных реалов пустить в дело. И я же не стал покупать какое попало вино. Я сначала попробовал то у одного, то у другого… — Он горестно склонил голову. — Эти проклятые галеры лишили меня сил. Раньше от такого количества вина я бы и не захмелел. Я мог пить с друзьями всю ночь напролет и оставаться трезвым, а тут… С трех… нет, с четырех кружек меня совершенно развезло.

— Что он говорит? — заинтересованно спросил Жан, потому что свой монолог Леонид произносил‑таки на русском языке.

— Говорит, что галеры отняли у него здоровье, — так же шепотом ответила Соня.

— И в чем это выразилось?

— Он теперь может пить гораздо меньше, чем в России.

— Что это вы там шепчетесь? — с пьяной подозрительностью спросил Разумовский.

— Я спрашиваю мадемуазель Софи, не обидитесь ли вы, если я попрошу налить мне кружечку, — сразу нашелся Жан.

— Вот это человек! — обрадовался Леонид, легко переходя на французский язык. — Врач. Говорят, врачи любят пить. Если изо дня в день наблюдать, как болезни съедают людей… любого вероисповедания, поневоле захочешь… отвлечься.

— Но не будете же вы здесь стоять, посреди коридора, и наливать вино в кружки из этой ужасной бутыли! — вмешалась Соня. — Идите в ту залу, где у нас стоит стол, а мы с Мари, уж позвольте, продолжим уборку.

— Ты убираешь комнату? — строго нахмурил брови Леонид.

— Ну, какой из меня уборщик, — нарочито кокетливо улыбнулась ему Соня, — я больше за Мари присматриваю. Иди, иди, с Жаном тебе будет не скучно.

Она осторожно вынула шпаги у него из‑под мышки и ободряюще улыбнулась Жану. Что ж, он подставляет свою грудь — точнее, свой бедный желудок — под буйный темперамент Разумовского. Тот будет пить сам и поить Жана до тех пор, пока кто‑то из них или оба не упадут без чувств.

Хорошо иметь рядом столь надежного друга, как Жан, но скоро ему такое положение надоест, приключения утомят… Молодой человек, умелый и известный в своей профессии, обаятельный и красивый, не может удовлетвориться ролью помощника, приложения при какой‑то персоне, пусть и аристократке. Для этого он еще слишком молод… И наверное, ему не хватает истовой веры мальтийских рыцарей, которые без оглядки посвящали свои жизни делам ордена… Да, от скромности Софья Николаевна не умрет. Сравнила себя с Мальтийским орденом!

— Ваше сиятельство подумали сейчас о мсье Арно, — сказала ей с верха лестницы Мари. Она приноровилась махать тряпкой, потолок освобождался от пыли и паутины, и в комнате, будущей детской, светлело на глазах.

— А ты откуда знаешь? — удивилась Соня.

— У вас было такое мечтательное выражение. Я сама подумала, что и он, и Жюстен — люди замечательные.

— Ты помнишь, что они говорили? Нужны каждодневные упорные занятия. А мы с тобой на уборке застряли!

И Соня, показывая пример, стала тереть оконное стекло. Благо оно было узким, но длинным. До верха Соня не доставала, и остальное домыла Мари. Но больше ничего делать княжне не хотелось.

Презирая себя за то, что увлекшее ее поначалу предприятие слишком быстро ей надоело, Соня сказала:

— Мари, ты здесь все домывай, а я на минутку схожу к сеньору Пабло. Он обещал найти нам кормилицу.

Укоряя себя за радость, с какой она покидала комнату, Соня все же невольно ускоряла шаги.

По дороге она заглянула в комнатку Мари, где все еще стояла корзина с ребенком. Над ним как раз склонилась кухарка, что‑то поправляя, и, еще не видя Сони, выпрямилась с мечтательным выражением лица.

— Как он, Анхела?

Кухарка вздрогнула, будто ее застали за чем‑то неприличным, и виновато улыбнулась.

— Спит. Я зашла взглянуть, не мокрые ли пеленки. Мари куда‑то ушла.

— Она моет окно в будущей детской комнате, — пояснила Соня. — Ты посматривай за ним, Анхела, а я сейчас к сеньору Пабло загляну. Может, приведу для него кормилицу. Бенито за ней поехал…

— Дай вам Бог здоровья, госпожа, что заботитесь о бедном сиротке.

Соня всегда смущалась, когда ее вот так, в лицо, хвалили. Она быстро пошла к выходу, но тут же остановилась, вспомнив:

— Кстати, мы же приобрели только одну кроватку! А где будет спать сын нашей кормилицы?

— На большой кровати рядом со своей матерью, — хмыкнула Анхела. — Невелик сеньор!

Соня легко сбежала в соседний двор по серо‑белой мраморной лестнице — усадьба Пабло Риччи располагалась ниже Сониного особняка, как и самой дороги, которая пролегала поблизости. И навстречу ей уже торопился хозяин дома.

— Ваше сиятельство! — Он гостеприимно распахивал ей навстречу руки, будто тотчас собирался заключить ее в объятия. — Какая радость!

— Бенито еще не вернулся? — спросила она.

— Подъезжает. Он уже подъезжает… как я думаю. — Пабло предложил ей руку, строго зыркнув на толпящихся за его спиной слуг. — У нас до его приезда есть немного времени, и я могу показать вам свою мастерскую, куда я удаляюсь рисовать, когда домочадцы чересчур мне досаждают.

Слуги несколько поотстали, а Пабло, повернув голову, бросил одному из них:

— Принесете вино, что доставили мне сегодня из Италии, и засахаренные фрукты из Турции.

Понятно, это он говорил нарочно для нее — не станет ли княжна возражать?

— С удовольствием попробую, — милостиво согласилась Соня.

Мастерская Пабло Риччи располагалась в башне, и вела к ней винтовая лестница. Как показалось княжне, поднимались они очень долго. Зато когда пришли и Пабло распахнул перед нею дверь, Соня невольно ахнула от восторга.

Ее взгляду открылся зал, совершенно круглый, полный света, который лился из семи окон! Везде в проемах между ними стояли картины, некоторые еще неоконченные, на мольбертах. Посередине этой, как сказал Пабло, мастерской возвышался высокий резной стул, больше похожий на трон, позади драпированный пурпурной материей.

— Правда, у меня не слишком убрано, — скромно заметил Риччи, вполне осознавая, что его беспорядок вовсе не оскорбляет глаз непосвященного человека. Краски, холсты, незаконченные картины… Каждый должен ощущать в таком месте причастность к искусству.

— Как, наверное, славно вам здесь работать, — с чувством произнесла Соня, подходя к окну.

Пейзаж ее глазам открылся изумительный. Море бирюзово сияло. Будто омытое недавним дождем солнце ясно лило свет на окрестные дома. Даже небольшие домишки в стороне от порта, где жил бедный люд, с такой высоты смотрелись очень живописно. Маленькие люди сновали внизу, маленькие кораблики рассекали морскую гладь. И над всем этим великолепием висела легкая дымка. Словно на совершенный рисунок художника кто‑то набросил прозрачную белую вуаль. Она на мгновение даже замерла от восхищения.

Как прекрасна жизнь! И как мало времени у человека, чтобы вот так просто любоваться ею…

За спиной Сони негромко стукнула дверь, но она, захваченная зрелищем, не обернулась на стук. А через некоторое время Пабло вложил в ее руку бокал с янтарным пахучим вином.

— Видите, правее от собора, у причала стоит греческое судно. А еще правее от него — итальянское. Оно еще только разгружается, а товар из его трюмов уже у меня на столе, — по‑мальчишески хвастливо проговорил художник. — Я люблю здесь работать. И писать портреты людей, которые мне симпатичны и соглашаются для этого подниматься на мою верхотуру… Угощайтесь, это апельсины из самого Марокко. Есть такая страна в Африке…

На мгновение у Сони мелькнула мысль: а не остаться ли в этой солнечной стране? Выйти замуж за испанского дворянина и зажить яркой насыщенной жизнью жителей приморского города… Но она, наверное, опять все приукрашивает. Жизнь хороша здесь… когда глядишь на нее сверху, а спустись вниз, и предстанет она совсем в другом свете.

— Вон, видите, и наша повозка, которой правит Бенито, — показал ей Пабло, и Соня с сожалением оторвалась от созерцания великолепной панорамы и от своих не—осуществимых мечтаний.

Да и могла бы разве она отказаться от того, чему решила посвятить свою жизнь? А что скажут о ней потомки? Каким словом ее вспомнят?

— Если позволите, Пабло, я бы пришла сюда еще раз, — пробормотала она, пытаясь отмахнуться и от сожаления за наложенную на саму себя епитимью, и от собственного упрямства — мало ли кто и что о ней подумает, а ради этого Софья будто ужимает свою жизнь, — и от прочей философии. — А сейчас мне надо присмотреть за моими домашними, чтобы Николо устроили как следует. Мы уже приготовили для него и кормилицы комнату.

— Надеюсь, вы придете сюда еще не раз, — проговорил ей в спину Пабло, — ведь вы согласились мне позировать.

— С младенцем? — лукаво поинтересовалась, обернувшись, Соня.

— С младенцем — это, смею надеяться, будет второй портрет. А первый — только вы и ваша несравненная красота!

Вот так, прошел восторг, с каким он глядел на младенца, и поменялись планы. Видимо, чересчур страстные люди непостоянны. Постоянность для них скучна, ибо она кажется застоем. Чем‑то незыблемым. То есть тем, что не движется, не играет, не переливается через край… чересчур близко к вечности.

Спускаться, понятное дело, было не в пример легче, так что Соня и Пабло вышли во двор почти в то же самое время, в которое въехала в него повозка, управляемая Бенито. В ней сидела молоденькая женщина с ребенком на руках.

Будущая кормилица удивила Соню своей хрупкостью и худобой. Неужели у такой тщедушной женщины хватит молока на двоих младенцев? Она вспомнила русских кормилиц, пышнотелых и грудастых, и высказала свое сомнение вслух:

— Хватит ли у тебя молока, голубушка?

— Хватит! — горячо заговорила молодая женщина, на вид которой было не больше шестнадцати лет. Еще один укор Софье, которая старше на десять лет, а ребенка может иметь разве что приемного. — Вон у меня его сколько много. — Она выпятила грудь, показывая мокрые пятна на платье. — Я уж и платок в несколько раз складывала, все равно промокает. Я могла бы и двух кормить, и трех…

Она повернулась к коляске, вынимая из него сверток с младенцем.

— Хорошо, хорошо, я тебе верю. Пойдем, я покажу комнату, в которой ты с сыном будешь жить. И, понятное дело, с моим малышом, с Николо.

Управляющий соскочил с козел и помогал Долорес вылезти из повозки.

— Бенито, — крикнул позади них Пабло Риччи, — распорядись, чтобы ее сиятельству отнесли еще одну кровать, для Долорес и ее сына.

Соня пошла вперед, но успела услышать, как Бенито шепчет Долорес:

— Иди, иди, не оглядывайся, а то хозяин рассердится и отправит тебя обратно. Я загляну к тебе попозже…

Долорес торопливо семенила следом, а Соня не могла понять, почему она вдруг почувствовала некое стеснение в спине. Быстро оглянулась и увидела мрачный взгляд кормилицы, которым та смотрела на нее.

— У тебя ничего не болит, Долорес? — спросила Соня, пытаясь справиться с собственным замешательством.

— Я здорова, госпожа, не беспокойтесь!

Соня отвернулась, но чувство неуютности от присутствия Долорес за ее спиной так и не прошло.

Мари прекрасно справилась с делами и вымыла комнату так, что она засверкала чистотой.

Наверное, ей помогала Анхела, решила Соня. От самой княжны помощи‑то и не было. Пока ее служанка работала, Соня попивала вино в мастерской художника.

Теперь Мари стояла на лестнице и вешала портьеры, собранные, кажется, на живую нитку.

— Как, нравится тебе комната? — спросила Соня кормилицу.

— Я здесь буду жить?

Долорес робко ступила в комнату, в которой стояла пока только маленькая кроватка с Николо. Но почти тут же в комнату вошли слуги Пабло Риччи, и опять с кроватью. Можно подумать, у него была целая фабрика кроватей, которая все время их выпускала, и потому они никогда не кончались.

— Сеньора прикажет что‑то еще? — вытянулся перед Соней один из слуг.

— Говори, Долорес, — поторопила она кормилицу, — что еще нужно в этой комнате для того, чтобы ты жила здесь с малышами?

Молодая женщина сунула руку в узелок, который несла с собой, неловко придерживая сверток со своим ребенком, и вынула из него небольшое деревянное распятие.

— Вот, — тихо сказала она, — пусть прибьют его у изголовья кровати.