Замужняя невеста

Глава двадцать вторая

Соня заглянула в зал, где сидел Пабло со своей невестой, и с улыбкой на устах окликнула Жана, который для большей патетики своего повествования выпрямился во весь рост и теперь вещал что‑то с бокалом в руке.

— Не позволите ли мне ненадолго увести моего дорогого друга графа де Вассе‑Шастейль? Хозяйственные хлопоты.

— Тебе стало лучше, — понимающе кивнул он и, извинившись перед гостями, вышел к ней.

— У нас беда, — сказала ему Соня с места в карьер. — Наша кормилица донесла на нас.

— Ты имеешь в виду о золоте? Но разве она что‑то знает?

— Какое золото! Уж не знаю, зачем ей это понадобилось, но она сообщила местному падре, будто мы служители Сатаны, а ребенок, которого усыновили, предназначен для жертвоприношения. Я думаю, скоро к нам придут. Не знаю, принято ли у них ходить к тем, кого наметили в жертвы, по ночам, но, наверное, надо постараться исчезнуть отсюда как можно быстрее.

— Ты права, — закивал Жан, но потом нахмурился: — А как ты об этом узнала?

Ну почему Мари просто поверила ей на слово, а Шастейлю непременно нужно знать, что да как?

— Можешь поверить мне на слово и взять на себя подготовку к отъезду? — зашипела на него Соня. — Я все тебе объясню, но только тогда, когда мы окажемся вне опасности.

— Хорошо, — нехотя согласился он, — но в любом случае без Пабло нам не обойтись. Я пока развлеку Розиту, а ты расскажи ему, в чем дело.

Пабло тут же вышел к ней до крайности озабоченный.

— Я сразу понял, случилось что‑то серьезное, — сказал он, глядя на нее. — Вам не удалось скрыть от меня свое волнение.

— Почему? — машинально поинтересовалась Соня.

— Я слишком хорошо изучил ваше лицо. Что‑то с Николо?

— С нашей кормилицей, — проговорила Соня, — она сообщила кому‑то из священнослужителей, не знаю, кто они, иезуиты или просто местные священники, будто мы служим черные мессы и для этого взяли на усыновление ребенка.

— Это сказала Долорес? Вы не ошибаетесь?

Соня не то чтобы заколебалась, но на мгновение подумала: а что, если ее ум просто рисует такие причудливые картинки из ничего, просто так выдумывает себе? Но ведь Долорес на месте нет, а прежде она никогда не оставляла младенцев одних.

— Боюсь, скоро вы и сами в этом убедитесь, — сказала она, понимая, что для уточнения обстоятельств у них может просто не оказаться времени.

— Я хочу услышать это от нее, — решительно сказал Пабло, направляясь к детской комнате.

— Долорес в доме нет, — вздохнула от нетерпения Соня; тревога все плотнее окутывала ее, так что становилось даже трудно дышать. — Потому что она как раз сейчас разговаривает с вашим падре.

— Матерь Божья, но зачем ей это?!

— Вы успели сказать ей, что она будет жить в моем доме с Бенито?

— Не успел, — потупился тот, — хотел в последний момент порадовать, когда бы вы уже уехали… А может, ничего и не сказал бы… Бенито в последнее время как‑то перестал ею интересоваться. Говорил, что Лоло только на вид сущий ангел, а душа ее черна как ночь… Но если Долорес захотела отомстить Бенито, то почему донесла на вас?

— Мы с Мари тоже об этом думали: в таком случае вас, наших ближайших соседей, тоже заподозрят в сношениях с дьяволом?

— Какое коварство! — Сеньор Пабло воздел руки кверху, но тут же сам себя и одернул: — Нет времени сокрушаться о том, чего не воротишь… Я дам вам свою карету.

— Как можно! — замахала руками Соня. — Это слишком дорогой подарок… Собственно, почему подарок? Мы вполне можем заплатить вам за нее…

— Я дам вам свою старую карету, — прервал ее Пабло. — Она на вид неказиста, зато крепка. В свое время каретник привел ее в пристойный вид, потому что я купил на первый взгляд сущую рухлядь… Нет, что я говорю! Ваше сиятельство может подумать, что она развалится прямо по дороге. Нет, мастер заверял меня, что она проездит еще сто лет, но я себе купил другую, кстати, куда менее прочную, но здесь, на улицах Барселоны, переезжая от дома к дому, на ней вполне можно покрасоваться.

— Но и старая карета стоит денег.

— И при этом нет таких денег, за которые можно купить общение, — грустно улыбнулся Пабло. — Вы возьмете с собой мой портрет?

— Непременно… Пабло, я вам так благодарна. — На глаза Сони навернулись слезы.

— Не представляю, что буду делать без вас. — Он тоже промокнул платком глаза.

— Мари! Где Мари? — нетерпеливо закричал Жан, выглядывая из дверей кухни, где рядом с ним суетилась Анхела. — Что за несерьезная девчонка! Ушла куда‑то в самый неподходящий момент!

— Я здесь, — отозвалась Мари, появляясь в проеме двери. — Доставала воду из колодца.

Она поставила на пол огромный кувшин, который до того несла на плече.

Соня мельком отметила про себя, что девушка насуплена сверх всякой меры и даже густые брови сведены в одну черту, будто она решала для себя нечто жизненно важное…

— Мари, — сказала она мягче, чем обычно; надо же, как повлияло на нее предательство Долорес. — Надо собрать Николо в дорогу. Придется взять с собой козье молоко. Анхела разбавит его водой — оно слишком жирное. Бедному малышу придется на время забыть о кормилице… По крайней мере я не взяла бы ее с собой, даже если бы она очень захотела.

— Она не захочет, — буркнула Мари, направляясь в сторону детской комнаты.

Пабло, придерживая за плечи Розиту, повел ее к выходу, приговаривая:

— Ничего нельзя загадывать, моя дорогая. Вы не обидитесь на меня, если домой вас отвезет Гвидо? Завтра я замолю свои грехи. Я принесу моей розочке такой подарок, что она сразу сменит гнев на милость.

Что Соня отметила мимоходом, так это собранность и невозмутимость своих товарищей. Они складывали вещи, как будто собирались на небольшую прогулку, а не на полную опасностей поездку. Как им удастся выехать из города? Не пошлют ли за ними погоню?

— Нож! — причитала Анхела. — Куда подевался мой любимый острый нож? Рохерио наточил его лишь сегодня утром!

— Потом найдешь свой нож, — успокаивал ее Жан. — Режь тем, что есть под рукой!

Вскоре у дверей остановилась карета и с козел ее соскочил Риччи.

— Собрались? Я довезу вас до окраины города. Парни скажут, если кто будет спрашивать, что я повез домой Розиту, как и положено любящему жениху.

Соня села в карету, и Мари протянула ей сверток с Николо. Малыш даже не проснулся в этой суматохе, зато заливался плачем сын Долорес, так что Пабло заметил своему управляющему:

— Бенито, разберись с этой негодяйкой Долорес, когда она придет. Запри ее в той каморке без окон, я вернусь, решу, что с ней делать… А пока возьми ребенка на руки, что ли! Или пусть Анхела возьмет. Неужели никто не слышит, что ребенок плачет?!

Соня понимала, что Пабло нервничает. Их сборы на ночь глядя на посторонний взгляд выглядят более чем странно.

— Может, лучше нам выехать утром? Пораньше. С рассветом, — проговорил, ни к кому не обращаясь, Жан.

На что Пабло хмуро ответил:

— Чем больше времени вы промедлите с отъездом, тем меньше шансов на спасение останется. Между прочим, у вас у всех. В пяти лье от Барселоны у меня есть маленький домик. Часть наследства тетушки. Я не стал его продавать, потому что прежде в нем жила одна старушка — бывшая тетушкина компаньонка. Недавно она умерла, а у меня все руки не доходили им заняться. Однажды я посылал Бенито со служанкой, чтобы навели в доме порядок, а больше ни разу никто из нас там не был.

Карета удалялась от Барселоны не слишком быстро, но достаточно для того, чтобы вероятность погони уменьшалась с каждым лье.

— От наезженного тракта нам придется сделать небольшой крюк, — проговорил Пабло, — но, думаю, это и к лучшему. Если монахи организуют за вами погоню, авось благодаря этому потеряют ваш след.

— Меня беспокоит только одно: чем кормить Николо?

— Эту ночь пусть пьет козье молоко, а потом, когда утром выедете на тракт, через десяток лье будет деревня под названием Фобен. Там скорее всего и найдется кормилица. Но поскольку ехать вам далеко, лучше потихоньку от кормилиц малыша отучать.

— Он же совсем маленький, — сказала Соня, — а вдруг начнет болеть?

Жан согласно кивнул:

— Может, но разве у нас есть выход?

— Если бы вы захотели его оставить, я бы воспитал его как родного сына, — заговорил Пабло.

Он вопросительно взглянул на Соню, но та отрицательно покачала головой. Что же это получится: при первой же трудности отказаться от приемного сына?!

Вдвоем с Жаном Пабло подогнал к двери дома карету, и в самом деле на вид не слишком приглядную. Но когда Соня открыла дверцы, она увидела, что карета достаточно вместительна, с широкими крепкими сиденьями, на которых по необходимости можно даже спать.

Мари с Анхелой стали носить вещи, которых опять набралось предостаточно.

— Мы прожили в Барселоне всего два месяца, — говорила удивленная Соня. — Прибыли на судне, можно сказать, с пустыми руками, а уезжаем опять с кучей вещей.

— Лишь бы не наоборот, — посмеивался Жан, ставя за сиденье бережно обернутый полотном Сонин портрет кисти Пабло Риччи.

Домик, в котором недавно жила тетушкина приятельница, подошел беглецам как нельзя кстати. Нашлись даже дрова в небольшом сарайчике.

На шум вышла какая‑то женщина в таком же доме поодаль, но Пабло, подойдя, поговорил с ней, и та закрыла дверь. А в крошечном окошке вскоре погас и свет.

— Я сказал соседке, что мои друзья переночуют здесь одну ночь, поскольку на дороге опять пошаливают разбойники. Она утверждает, что это так и есть. Мол, кое‑кто с ними уже столкнулся и утверждает, что это Пройдоха Робер. Он ушел из дома якобы в город искать работу, а больше никто его не видел, потому что он примкнул к шайке лесных братьев и домой не появляется. И вроде родители от него отреклись.

Пабло не только показал им полузаброшенный колодец, но и помог распрячь и напоить лошадь. Принес дрова и сбросил их у очага.

На вопрос Сони, почему Риччи не взял для сопровождения кого‑то из слуг, он ответил:

— Чем меньше свидетелей, тем лучше. — Правда, помедлив, он уточнил: — Я виноват в том, что Лоло совершила ЭТО, я и должен отвечать. Если ко мне придет инквизиция…

Княжна испуганно ахнула, и Пабло постарался ее успокоить:

— Наверняка меня начнут расспрашивать о вас… Я скажу, что Долорес оговорила вас со зла… Побоялась сделать пакость мне, решила побольнее ударить через вас… Не бойтесь, Софи, я отобьюсь… Или откуплюсь… Слишком много богачей жаждут получить мои портреты… В крайнем случае пообещаю расписать один собор — его настоятель уже беседовал со мной на эту тему…

Он так и говорил, ненадолго замолкая после каждой фразы, точно проверяя ее на достоверность.

Затем Пабло постоял у порога, немного помялся и сказал:

— Нужно возвращаться. Розита подтвердит, что я ее провожал, но ночью мне лучше быть дома.

— Конечно, сеньор Пабло, вы и так много для нас сделали, — растроганно проговорила Соня и вдруг поцеловала художника в щеку, и он сделал то же самое, ничуть не удивившись.

Отстранился и посмотрел на нее долгим взглядом, будто запоминая.

— Меньше, чем мог бы. Или больше, чем требовалось, — вздохнул он. — Я доставил вам уйму хлопот, всего лишь посоветовав не ту женщину в кормилицы…

Жан вышел его провожать. Пабло отвязал от кареты, к которой та прежде была привязана, свою верховую лошадь и вскочил в седло.

Соня, не выдержав, все‑таки выбежала на крыльцо.

— Пообещайте мне, Пабло, что напишете, как все прошло, — попросила она. — Укажите на конверте: Дежансон, замок де Баррасов… Я буду волноваться за вас.

— Молитесь за меня! — крикнул тот уже с седла. — Может, ваш православный Бог сильнее нашего и вы не так грешны, как я.

— Плохо придется Риччи, если Долорес будет настаивать на своем, — заметила некоторое время спустя Соня.

— Не будет она ни на чем больше настаивать, — мрачно сказала Мари, без нужды поправляя сверток с Николо.

— Почему ты в этом так уверена?

— Не сможет, — коротко ответила Мари.

— Почему? — строго повторила Соня, всем своим видом давая понять, что служанке не удастся отделаться от нее ничего не значащими фразами.

— Потому что она умерла.

— Умерла? Не придумывай, чего вдруг! Всего пару часов назад она была жива и здорова.

— Ее убили. Ударили прямо в грудь кухонным ножом.

Нож! Уж не тот ли, что совсем недавно разыскивала Анхела? И потом… это исчезновение Мари. Ведь ее довольно долго не было дома. Соня даже вынуждена была соврать, прикрывая свою любимицу, будто бы та пошла к колодцу за водой.

Княжна не подозревала, где задерживается Мари. Да она просто помыслить не могла, что ее любимица… И заранее придумывала ей оправдание.

— Ты считаешь, она заслужила такую смерть?

— Заслужила, — упрямо сказала служанка. — В приюте нам говорили, что нет ничего хуже греха неблагодарности.

— Монахи могут послать за нами погоню. Мы убили их свидетеля.

— А сеньор Пабло говорил, что мы успеем добраться до границы.

Вот еще один момент в жизни Сони. Ее служанка убила кормилицу приемного сына. И Софья рассуждает об этом так спокойно, будто Мари всего лишь… украла кусок хлеба или пнула соседскую кошку. И не кричит, не падает в обморок, не ужасается. Даже попыталась взять на себя часть ее вины, сказав нечаянно: «МЫ убили…»

Она скосила глаз на поникшую Мари. Наверное, та думает, что госпожа таки ужаснется и ее прогонит. И не доверит ей больше нянчить детей, думая, что у нее душа монстра, и если она убила один раз, убьет и второй.

На Соню вдруг снизошло озарение: тот дар, которым славились женщины рода Астаховых и чем обычно восхищалась она сама, в большой степени был для них бременем. Наверное, не раз они хотели избавиться от него, ничего не ощущать, не знать и быть самыми обычными женщинами. Ведь если бы она не увидела Долорес, не сказала о том Мари с явным осуждением, разве пошла бы на убийство ее любимица?! Значит, и в этом виновата княжна, а вовсе не ее служанка…

— Ничего этого не было, — сказала Соня, глядя перед собой. — Ты слышишь меня, Мари, ничего! Долорес куда‑то исчезла перед нашим отъездом, и больше мы ее не видели.

— Но зачем… зачем вы мне это говорите?!

— На всякий случай, — тихо сказала Соня. — Вдруг кто‑то когда‑нибудь спросит.

— Если мы успеем добраться до границы, то никто не спросит, — угрюмо заметила Мари, — а если не успеем, то я все расскажу тем, кто нас догонит. Я во всем виновата…

— В любом случае господину графу знать об этом не обязательно.

— Вы, как всегда, правы, ваше сиятельство.

Мари хотелось поцеловать руку княжне, но она боялась, что та с отвращением ее отдернет. Или встать на колени и долго просить о прощении, но она лишь смотрела на Соню вымученным взглядом, все крепче прижимая к себе Николо.

Соня это в момент поняла, как и то, что Мари лишь стала ей еще ближе. Если это возможно.

— Мари, — сказала она через некоторое время, все еще удивляясь собственным ощущениям, — ведь ты всегда будешь мне верно служить?

Девушка как раз ворошила дрова в очаге — Жан задерживался во дворе, — обернулась и, будто все еще не веря происходящему, посмотрела Соне в глаза:

— Ваше сиятельство, я готова отдать за вас жизнь!

И Соня сразу поверила, что сказаны эти слова вовсе не под влиянием минуты. Вообще‑то она вовсе не была так уж спокойна, догадавшись о содеянном Мари. Какой еще больший вред могла бы нанести им Долорес? Может, она боялась, что придется ей ехать вместе с Соней, и потому хотела ее устранить? Или тут и в самом деле месть, прав был Пабло? О том остается лишь гадать.

Как много тайн уносят с собой в могилу люди! Молодые, вроде Долорес, ни о чем таком не задумываются. Похоже, они считают, что будут жить если и не вечно, то долго. Такие, как Соня, стараются о смерти не думать, а она всегда рядом…

Домик, в котором путешественники собирались провести ночь, пока не прогрелся настолько, чтобы не было риска простудить младенца. Мари пристроила его на кровать, завернув в меховую накидку княжны. Накануне Соня купила ее для себя в одной из портовых лавчонок Барселоны. Совсем недорого. Женщины здесь не слишком увлекались мехами, а у Софьи сохранилась к ним любовь еще со времен проживания в холодном Петербурге.

Жан вернулся со двора и закрыл дверь, запирая ее на засов.

— Спаси и сохрани нас, Господи! — Он глянул на деревянное, потемневшее от времени распятие и перекрестился. А потом строго приказал: — А теперь всем спать! Нам предстоит трудная дорога. Я разбужу всех, едва начнет светать.

Мари перепеленала Николо — тот даже не проснулся. Видно, перед уходом на свое черное дело Долорес малышей как следует покормила, чтобы они до срока не выдали своим плачем ее отсутствие.

Соня прилегла у камина на старой волчьей шкуре, завернувшись в одеяло, а Жан натаскал себе из другой комнаты каких‑то тряпок и соорудил ложе в ногах у Сони. Мари оставалось лечь на кровать к Николо, и когда она попыталась возразить, Соня уже сонно прикрикнула на нее:

— Ночью ребенок заплачет, кто будет в темноте к нему вставать? Такая уж твоя доля.

Ночью Соня проснулась от нехорошего предчувствия. Не то чтобы ее разбудил какой‑то посторонний звук — в окрестности было по‑прежнему тихо. Но словно чей‑то голос — не во сне и не наяву — разбудил ее:

— Пора вставать. Быстрее. Уезжайте отсюда!

В очаге еще горели угольки, и она запалила лучину, чтобы в темноте в чужом доме попусту не биться об углы.

— Мари, — прошептала она.

— Я уже проснулась, ваше сиятельство, — проговорила та, проворно сползая с кровати.

— Жан, пора! — Соня стала будить товарища.

— В чем дело? Сейчас очень рано. До рассвета еще… — он выглянул наружу, — еще часа два.

— Пусть лучше останется, чем не хватит, — сказала она, помогая Мари собирать вещи.

— О чем ты говоришь? — не понял Шастейль.

— О времени.

Николо не проснулся. Мари так его сонного и перепеленала. Дала воды. Вздохнула:

— Скоро ему понадобится совсем другая еда.

А Жан вышел во двор, и вскоре женщины услышали, как он вполголоса уговаривает лошадь стоять на месте, пока он неуклюже запрягает ее.

Как бы то ни было, но и в таких тяжелых и неопределенных условиях, в которых они оказались, поневоле приходилось учиться то ли обращению с оружием, как в случае с Соней и Мари, то ли обращению с лошадьми, как в случае с Жаном Шастейлем.

Но, как видно, глаза боятся, а руки делают. Научился и Жан управляться с лошадьми, потому что, выйдя из дома с вещами и ребенком на руках, обе женщины увидели подле крыльца запряженную карету и молодцеватого кучера, сидящего на козлах.

Свесившись, он посмотрел, как Соня и Мари влезли в карету и захлопнули дверцу. Потом выпрямился, взмахнул кнутом и воскликнул:

— В добрый путь!

«Как мальчишка, — подумала Соня, — он не верит в то, что нас может ожидать какая‑то опасность. Кажется, он не до конца поверил и в то, что Долорес донесла на нас. Думает, это всего лишь мои слабые нервы?»

Но даже не имея в том особого опыта, Соня решила, что опасность лучше переоценить, чем недооценить.