Замужняя невеста

Глава восьмая

— Госпожа! — Мари упала на колени и обхватила Соню за ноги; княжна даже устыдилась такой экзальтации ее служанки — что могут подумать мсье де Мулен и Жюстен!

Причем у Мари до сих пор действовала только одна рука, а второй, точно палкой, она невольно ударяла Соню по коленям. Ну да, у нее же на руке до сих пор деревянные дощечки, к которым Жан прибинтовал ее сломанную руку.

Сам Жан Шастейль лишь молча смотрел на Соню, и на глазах его были слезы, которые он даже не пытался скрыть.

— Я так и думал, ваше сиятельство, что если кто и спасет нас, это будете только вы!

Он целовал ее руку с таким благоговением, как будто она была святой, снизошедшей к закоренелым грешникам.

Капитан суденышка с названием «Хуанита» помог освобожденным пленникам сойти со своего судна, о чем‑то пошептался с де Муленом — тот вложил в его руку небольшой мешочек со звонким содержимым, который тут же исчез в кармане кожаных штанов моряка.

— Обращайтесь ко мне, командор, если еще понадобится вам кого‑то вызволять, сделаю это с удовольствием. Не будь я Педро Абарка!

Он свистнул своим морякам, те засуетились на палубе, и едва их капитан ступил на борт «Хуаниты», как она тут же стала отходить от берега.

— Что с вами, Жан? — между тем пеняла Шастейлю Соня, с его помощью поднимая коленопреклоненную Мари. — Мы давно перешли на ты, как добрые приятели, а вы зовете меня «вашим сиятельством»? Если кого и надо благодарить, так это командора Арно де Мулена и его славного оруженосца Жюстена.

— Которые приглашают вас в дом как желанных гостей, — коротко поклонился старый рыцарь.

Жан Шастейль с сомнением оглядел свою одежду.

— В какой приличный дом могут принять человека, одетого подобным образом? — тяжко вздохнул он.

— Главное, что вы остались живы и здоровы и можете считать себя свободным человеком. А одежда… Вон у Жюстена в сундуках, как в хорошей бродячей труппе, найдется одежда на любой вкус и фасон, но приносит ли это ему какие доходы, дает столь желанный титул?

— Не скажите, мсье! — возразил тот. — Может, я судьбою был предназначен вовсе для другого. Например, бродить по дорогам и веселить сердца людей своим талантом…

Он, как поняла Соня, нарочно при ней повторял это, чтобы отвлечь от Мари, на которую с жалостью посматривал.

Наверное, ему были понятны ее чувства, и радость от встречи с хозяйкой, и ее преданность. И как она тронута, какие чувства переполняют грудь девушки, в то время как ее сиятельство лишь раздосадована таким поведением служанки.

— А вместо этого ты стал их защитником и опорой, — прервал его командор, который, в свою очередь, не хотел, чтобы на дело, которому он посвятил всю свою жизнь, смотрели как на нечто случайное. — Недавно ты, Жюстен, пенял мне, что я жалуюсь на свою судьбу. Думаю, многие могли бы нам позавидовать. Жизнь, без остатка посвященная Господу. — Де Мулен предложил руку Соне и кивнул Мари: — Идите за нами, милая, ваша хозяйка теперь никуда от вас не денется.

Девушка с уважением посматривала на Жюстена, который шел рядом с нею, поддерживая под локоть, когда из‑под их ног срывался камень или разросшийся куст колючего чертополоха цеплялся за юбку.

Шедший позади всех Жан Шастейль с удовольствием оглядывался вокруг, весело насвистывая. Как, однако, приятно, вдруг расставшись со свободой, думать, будто впереди ждет тебя жизнь раба, а переменчивая судьба вдруг протягивает руку едва не разуверившемуся в ней человеку…

— Виноват во всем проклятый туман… — рассказывал Жан Шастейль некоторое время спустя, сидя за накрытым столом в доме командора де Мулена.

Мари не пожелала садиться вместе со всеми за стол и теперь помогала Жюстену, бесшумно скользила за спинами обедающих, переменяя им блюда и доливая в кубки испанское вино.

— …Причал вырос у носа лодки как‑то вдруг, так что мне пришлось сушить весла, чтобы ненароком не расшибить их о деревянные сваи. Мы с Мари решили взобраться на него и по возможности оглядеться. Вначале вылез я, подал руку Мари. Княжну мы решили не будить, потому что не собирались оставлять ее одну надолго, а хотели попробовать купить на стоящем у причала судне — нам был виден его темный силуэт — какой‑нибудь свежей еды и порадовать нашу княжну чем‑нибудь вкусненьким. Тем более что у меня было несколько золотых монет, которые нам удалось прихватить с тонущей «Элизабет»…

Мари остановилась подле доктора с задумчивым видом — в ее памяти тоже были свежи воспоминания рокового вечера.

— Мы с Мари заметили на борту у трапа «Эфенди» матроса, который стоял, облокотившись о перила, и, очевидно, вслушивался в звук наших шагов по деревянным доскам причала. Я обратился к нему и спросил, не может ли он сказать, что за населенный пункт, возле которого стоит его корабль, и не можем ли мы купить у моряков немного продуктов. Он некоторое время молчал, соображая, почему мы задаем ему такой странный вопрос, да еще на французском языке, который он знал куда лучше, чем испанский…

— Иными словами, вы, Жан, опять доверились совершенно незнакомому человеку? — сказала Соня.

Шастейль смутился.

— Видно, мне на роду написано, — прокашлявшись, пробормотал он, — сидеть дома и принимать больных. Ни на что другое я попросту не годен.

— Ну зачем уж так себя грызть, — улыбнулась она. — Просто вам, видимо, надо жениться. И тогда ваша жена станет оберегать вашу жизнь от всякого рода мошенников.

— Правда? А мне казалось, что женщины — существа хрупкие, доверчивые и это им нужен защитник.

— Защитник — да. В том случае, если имеющейся в женщине силы недостаточно для отражения другой недоброй силы, с которой сталкивает ее жизнь.

— Хотите сказать, что для защиты ей нужна грубая сила ни на что другое не годного мужчины?

Арно де Мулен молча прислушивался к их перепалке, и на губах его играла улыбка человека, и впрямь соскучившегося по приличному обществу. А может, живя в Испании, он тосковал по родному французскому языку, вынужденный чаще общаться с испанскими рыбаками, чем с французскими аристократами. По крайней мере Соня представила своего товарища как графа, каковым он и был. Пусть совсем недавно.

— А насчет доверчивости, — упрямо продолжала Соня, — так женщина доверчива больше, на взгляд мужчины. Особенно того, кто ей пришелся по вкусу. Если же она доверяется своей интуиции, то обмануть ее не так‑то просто… Если она сама не хочет обмануться.

Последнюю фразу Соня пробормотала вполголоса, больше для себя.

Арно де Мулен постучал ладонью по столу:

— Молодые спорщики, вы увлеклись выяснением совсем других вопросов, нежели те, которые возникают у нас при рассказе мсье Жана. Например, почему вы не привязали лодку? Если я правильно понял, Софи проснулась на рассвете достаточно далеко от причала, иначе дозорные с «Эфенди» увидели бы ее…

Жан опять замешкался и взглянул на Мари, точно прося у нее помощи.

— Я попыталась привязать лодку, — сказала она, — но свая была мокрой, веревка выскальзывала из рук. К тому же мы подумали, что оставаться здесь не будем — слишком уж неудобное место, а все равно отплывем подальше. К тому времени туман стал понемногу рассеиваться, и я все время видела силуэт лодки, пока другой матрос, подкравшийся ко мне сзади, не набросил мне на шею удавку.

— Удавку? Мари, ты хочешь сказать, что тебя едва не задушили? — задним числом всполошилась Соня.

Она все больше привязывалась к своей служанке и, пожалуй, переживала за нее даже больше, чем когда‑то за свою крепостную Агриппину.

— Нет, душить Мари никто не собирался, но этим нехитрым приемом меня заставили молчать, не поднимать шума, угрожая, что в таком случае жизнь моей спутницы прервется одним движением руки напавшего на нее матроса… В общем, нас провели внутрь корабля. Меня втиснули в какую‑то каморку, а Мари увели.

— Куда тебя увели, Мари? — поинтересовалась Соня скорее машинально.

— Я не хотела бы об этом рассказывать, госпожа, — прошептала девушка и сразу заторопилась на кухню. — Поинтересовались только, не заразная ли болезнь покрыла пятнами мое лицо. Пришлось признаться, что это всего лишь побои…

Это она сказала уже от двери, после чего скрылась с глаз.

— В самом деле, мое любопытство неуместно, — смешалась Соня. — Продолжайте, Жан, и простите меня за то, что я все время вас перебиваю.

— А тут и продолжать нечего, — сказал Шастейль. — Наутро за мной пришли, дали какой‑то жидкой похлебки, которой я не стал бы кормить и дворовую собаку, а потом заставили драить палубу, чистить медные ручки. На другое утро приковали меня за ногу у сиденья с огромным веслом и сказали: «Греби!» Там еще было много мужчин, но никто из них не обращал на меня внимания. Слава Всевышнему, продолжалось это недолго. Мы услышали сильный взрыв. Потом раздалась команда: «Суши весла!» А еще через несколько мгновений пришли матросы и сняли с меня оковы. Так что прелестями рабства в полной мере я насладиться не успел. Благодаря вам.

Он склонил голову в благодарственном поклоне ко всем сидящим за столом.

— Мы тоже вам благодарны, — усмехнулся де Мулен. — Вспомнили былую выучку. Честно говоря, даже жалко стало, что турки так быстро сдались.

— Но, мсье… — растерянно проговорил Жан Шастейль.

— Это такая шутка, — успокоила его Соня. — Мой друг, вы не устали? Может, сказать Жюстену и он отведет вас в ваши покои?

Тот благодарно взглянул на Соню:

— Вы очень кстати проявили заботу обо мне, ваше сиятельство. Я действительно вконец измотан, и не столько телесными муками, сколько духовными. Одна мысль о том, что остаток жизни, так блистательно улыбавшейся мне прежде, придется провести в рабстве…

Он тяжело, чуть ли не по‑стариковски поднялся из‑за стола, и Соня уже не стала напоминать ему, что они переходили на ты и решили считать себя друзьями.

— Э‑э… — начал было говорить Арно де Мулен.

Он не скрывал своего разочарования: собирался не один час провести вместе с гостями за столом, наслаждаясь увлекательной беседой, а на деле тот, на которого он возлагал такие большие надежды, не оправдал его ожидания.

Соня, поняв состояние старого рыцаря, накрыла его руку своей:

— Нам с вами, дорогой командор, будет о чем поговорить. Уверяю, и у меня в запасе найдется история, которой я смогу вас занять.

Жюстен со свечой отправился проводить Шастейля до отведенной ему комнаты, а Соня с Арно де Муленом расположились в двух глубоких креслах, напротив друг друга.

— Не правда ли, у нас с вами осталось еще немало тем для обсуждения? — полувопросительно вымолвила Соня.

— Но мешали обстоятельства, — подхватил де Мулен.

— Вы говорили что‑то про мой дар, который зажат тисками разума или еще чего‑то, но вы можете его высвободить каким‑то известным вам способом.

— Признаюсь вам, дитя мое, слушая ваши рассказы о прародителях рода, кои обладали особыми способностями, я было подумал, что сама судьба направила вас ко мне, чтобы я еще раз мог проверить свои теоретические выкладки. Они касаются воспитания в человеке путем упражнений неких новых черт, прежде ему несвойственных.

— Не знаю, как вы это стали бы делать, но при ваших словах у меня появилось предчувствие, что моей в жизни должны произойти важные события.

Старый рыцарь не отвечал на ее слова, как если бы он вдруг заколебался, стоит ли ему заниматься тем, что совсем недавно ей пообещал.

— Что же вы молчите? — с обидой проговорила княжна. — Передумали? Решили, что я этого самого «открытия» недостойна?

— Послушайте, дитя мое, — медленно проговорил тот, — я расскажу вам кое‑что из своей жизни, чтобы вас не обижали мои колебания… Странно, столько лет я прослужил в рыцарях, к вящей славе Господней, столько лет смирял свою плоть, свою чувственность — дело даже не том, как я относился к женщинам. Очевидно, и мой бедный отец был человеком увлекающимся, горячим, иначе он не женился бы на моей матери, хорошо понимая, что тем самым как бы разбавляет кровь высокородных аристократов, которые кичились своим высоким происхождением во все времена…

— Думаю, зря вас смущает собственная горячность, — вмешалась Соня; ей и самой постоянно приходилось сдерживать свои чувства. А теперь, когда в том признался ей человек пожилой, она вдруг подумала: надо ли это делать? Ведь мир не может состоять только из пресных, скучных людей с рыбьей кровью, неспособных на страсть.

— Но мне на это частенько пеняет Жюстен, — смущенно пробормотал де Мулен; впрочем, он не подозревал, чем вызвано Сонино заступничество. — Но я продолжу. Итак, в рыцари меня посвятили в тринадцать лет. Возможно, для особ менее импульсивных, чем ваш покорный слуга, тринадцать лет — пора возмужания, но для меня этот возраст оказался еще слишком нежным. Жизнь все решила за меня, не интересуясь особо ни моими желаниями, ни наклонностями. Возможно, в наше время более мудрый, разумный воспитатель понял бы, что для жизни в монашеском ордене я не создан…

Соня против воли приоткрыла рот. Она ожидала каких угодно откровений, но таких!

— Кто меня спрашивал… Все же Господь сжалился надо мной: дал мне в одном лице слугу, и товарища, и человека истинно верующего, который всегда служил примером для меня… Теперь я мог бы заниматься делом, о коем мечтал прежде, если бы не понял внезапно, что мои знания никому не нужны…

Он на мгновение поник, но тут же опять оживился. Судя по всему, уныние не было тем занятием, которому старый рыцарь охотно предавался.

— Но вот явился ко мне ангел в образе прекрасной женщины, и я понял, что именно благодаря ему мне представится возможность попробовать свои силы в искусстве, которому я долгие годы пытался обучиться.

— Иными словами, в успехе вы не очень уверены. — Соня не выдержала витиеватых речей де Мулена и сказала немногими словами то, вокруг чего рыцарь все еще описывал круги.

— Скорее наоборот, я уверен в успехе больше, чем следовало бы, — признался тот. — Я чувствую, от вас исходит такая мощь, такой поток магнетизма, что вряд ли мне предстоит очень уж большая работа. Ее можно сравнить с потоком, которому преградила путь хлипкая плотина. Убери из нее камешек, другой, и нет перед быстрой водой никакой преграды.

— Но прежде я всегда считала, что у меня нет никаких особых талантов, — призналась Соня. — Мои великие тетки, о которых в семье Астаховых сохранилось немало преданий, казались идеалом, которого такой простушке, как я, вовек не достичь…

— И никогда у вас не было видений, озарений? Никогда вы не делали того, чего не могли другие? — удивился командор Мулен, не обратив, кажется, внимания на ее слова самоуничижения. В самом деле, какая уж она простушка!

Соня хотела ответить отрицательно, но потом вспомнила картины, каковые в последнее время и вправду представали перед нею. К примеру, накануне смерти ее бывшего дворецкого Патрика Йорка. Или совсем недавно, когда она смотрела на турецкий корабль, еще стоящий у причала, и отчего‑то точно знала, что ее пропавшие друзья находятся именно на нем…

Маловато свидетельств. Этак любой человек, никаким особым талантом не наделенный, может сказать, что то или иное событие он предвидел. Потому она честно призналась:

— Пожалуй, что‑то происходило, но это такие мелочи!

— И в виде чего они происходили?

— В виде ярких, вполне отчетливых картин. Так, однажды я увидела покойную жену… моего дворецкого, которую до того прежде никогда не видела. И узнала ее имя: Джейн. Будто открылось небольшое окошечко в прошлую жизнь и мне дали увидеть кое‑что и даже услышать…

— Вы испугались, увидев такую картину, или приняли свое видение как должное?

— Скорее, как должное, — сказала Соня, подумав. — То есть в первый момент я удивилась, а потом просто стала смотреть.

— А вы не пробовали какое‑нибудь видение вызвать?

— Нет, зачем, да я и не знаю, как это делать.

— Значит, и вы новичок?

— И я, — согласилась Соня.

Она почувствовала, как предчувствие новых ощущений заставило ее кровь быстрее струиться по жилам. Она тоже получит дар своих предков. Да что там, он просто в ней есть и всегда был…

Охвативший княжну экстаз поднял ее и понес в своем потоке выше, выше, но потом случилось странное. Как будто вдруг лопнула струна, и очарование пропало. Что она собирается делать? Допускать чужого человека, пусть даже такого приятного, как Арно де Мулен, в святая святых каждого человека, в свою душу?

Разве ее бабки такое допускали? Если бы судьбе было угодно наградить ее даром, Соня бы им обладала, а делать это насильно…

— Вы, наверное, удивитесь, — с запинкой проговорила она, — но я вовсе не хочу никакие видения себе устраивать.

— Почему? — и в самом деле удивился де Мулен. — Мне казалось, что все люди любят таинственное, необычное… И если бы им предложили такие способности в себе открыть, кто бы отказался?..

— Если оно происходит с другими, — подхватила Соня. — И тебе рассказывают об этом как сказку.

— Но разве вы сами не говорили, что ваши прабабки…

— Были женщинами незаурядными, — согласилась княжна, — но они обладали своим даром от рождения или в какой‑то момент судьба сама открывала им свои тайны, но совсем другое — совершать насилие над своей сутью…

— Вы меня разочаровываете, — медленно проговорил мальтийский рыцарь.

Соня, взглянув на него, едва не расхохоталась: какими по‑детски наивными бывают мужчины. Ему захотелось ставить на ней опыты, как на какой‑нибудь зверушке, и при этом думать, будто она с легким сердцем ему это позволит.

— А вы не пробовали применить свои знания к Жюстену?

— Пробовал, — вздохнул несостоявшийся ученый, — но он отказался. Мол, хозяин, все, что угодно, жизнь за вас отдам, а свою бессмертную душу, увы, не могу… Глупости все это. Невежество, да и только… Кстати, однажды на Тибете я видел мужчину, прошу прощения, совершенно обнаженного, но обвешанного железными цепями. С помощью духовного упразднения собственной тяжести — как известно, именно тяжесть держит человека на земле — он стал настолько легким, что без цепей сразу бы улетел. Некоторое время мы шли за ним и видели, как, сбросив цепи, он поднялся в воздух и сколько‑то мгновений парил над нами подобно горному орлу… Вы мне не верите?

Он спросил Соню об этом осторожно, с заведомой обидой. Наверное, когда‑то он уже пытался рассказывать об этом случае не слишком доверчивым слушателям.

— Отчего же, — отозвалась Соня, — верю. Еще в юности я изучала немало документов по истории своего рода — князей Астаховых и нашла в документах упоминание об одном из своих предков, некоем Сильвестре, который умел летать. Правда, за это его называли колдуном и пытались сжечь в собственном доме.

— Его сожгли бы и теперь, — согласно кивнул де Мулен и посетовал: — Люди, которые столь тщательно изыскивают ересь там, где ее нет, а есть лишь чудеса, творящиеся с помощью Господа нашего, делают церкви плохую услугу. Они не понимают, что не все таинственное и даже великое непременно от Сатаны. Я думаю, именно через таких людей Господь посылает нам свои знаки…

— Однако инквизиторы, услышав ваши речи, обвинили бы в ереси и вас, — заметила Соня.

Командор заметно смутился.

— Мне всегда приходилось наказывать самого себя за вольнодумство.

Соня подумала, что Арно де Мулен попал в рыцари ордена скорее по недоразумению. Он имел от природы пытливый ум ученого и страстность отнюдь не монаше—скую. Но судьба распорядилась так, как распорядилась, и кто знает, куда бы завела его пытливость вкупе с такой страстностью.

— Вот если бы вы согласились преподавать мне кое‑какие навыки владения оружием, — осторожно проговорила она.

Сказать, что старый рыцарь просто изумился, значит, ничего не сказать. Он остолбенел. Соня, увы, ожидала от него именно такого отношения и потому с сожалением наблюдала, как вдруг замкнулось и стало отчужденным лицо де Мулена. Он еще некоторое время молчал, переваривая ее слова.

— Вы хотите владеть оружием? Но зачем? С вашей красотой. Вы вполне владеете шпагой — достаточно, чтобы остановить среднего фехтовальщика. А в чем‑то более серьезном… Достаточно вашему сиятельству высказать вслух желание иметь при себе защитника, как он тут же объявится.

Опять все сначала! Замкнутый круг. Мужчины в большинстве своем отказывают ей в необходимости защищать саму себя, но в то же время без мужчин этому нельзя научиться. Исключение может составить мсье Жуо, которому она за уроки платила, да Жозеф Фуше, придворный из свиты короля, которому нравились воинственные женщины.

Ах нет, она назвала не всех. Был еще Григорий Потемкин, ее муж, который считал, что навыки самозащиты могут понадобиться женщине, если она станет добывать сведения для нужд отечественной политики. Соня, по его мнению, для таких дел не слишком годилась…

— Учить вас стрелять или фехтовать не стану, и не просите, но вот обороне нетрадиционной, той, в которой вам почти наверняка никто не сможет противостоять…

Она все же кое‑чему научилась: и стрелять, и худо‑бедно фехтовать… Но тогда что еще может предложить ей старый рыцарь?

— …Если бы я своими глазами не наблюдал удивительную, поражающую силу этого оружия, то и сам бы не поверил, что какие‑то там железки могут не просто защищать их обладателя от нападения врагов, но и наносить смертельные раны… Обождите меня немного, сейчас я кое‑что вам покажу…

И де Мулен ненадолго вышел, оставив Соню одну.

Вернулся он, впрочем, довольно быстро.

— Посмотрите. — Рыцарь протянул Соне какую‑то железную безделушку, похожую на звездочку. — Как вы думаете, что это такое?

— Для украшения — слишком дешевый вид, — медленно проговорила княжна, — но, может, его используют в одежде как‑нибудь… например, пришивают к поясу или этим укрепляют каблук…

Командор с веселым удивлением посмотрел на нее:

— Браво, если вы расположите эти «звездочки» на поясе, никто ничего не заподозрит.

— А что может быть в них подозрительного?

— Знатоки не ошибутся, распознав в них очень опасное оружие.

— Опасное? — расхохоталась Соня. — Вы хотите сказать, что им можно расцарапать лицо соперницы, чтобы не портить для этого собственные ногти?

Старый рыцарь тоже улыбнулся:

— Вы правы, нужно было вам все сразу объяснить, а не загадывать загадки. Или показать. Вот, смотрите.

Он взмахнул рукой, и из нее, точно серебристые шмели, вылетели «звездочки» и глубоко впились в деревянную панель противоположной стены.

— Что будет с телом человека, прими оно в себя все это железо, вы можете только догадываться.

— Они могут нанести серьезные раны. Жан говорил, где‑то в Америке есть такие хищные рыбы, что могут рвать на куски тело всякого живого существа, пока оно не истечет кровью.

— У вас слишком живое воображение, мадемуазель Софи, — улыбнулся де Мулен, — но это оружие способно скорее отвлечь нападающего на вас злодея… Смертельно оно лишь в руке настоящего бойца, который знает точно, в какое место на теле человека его направить. Чтобы научиться их метать, нужна немалая сноровка.

— Иными словами, вы отказываете мне в праве защищаться более серьезным оружием, а предлагаете какие‑то «звездочки». — Соня обиженно надула губы.

— Зато Жюстен может научить вас защищаться и вовсе без оружия, — мечтательно произнес старый рыцарь. — К сожалению, мне таким искусством овладеть не удалось — все как‑то не было времени… Нет, буду с вами честен: я не стал просить его, чтобы он своему умению научил и меня… Мне казалось, что рыцарь без оружия не должен даже выходить из дома. Защита без оружия — скорее удел простых людей… Возьмите скандинавов. С древних времен их племена были очень воинственны. Если монголы сажали на коня крохотного ребенка, чтобы он с детства привыкал ездить верхом, то северные народы с малых лет давали сыновьям в руки меч… Словом, может, я и глуп, но науке самозащиты не стал учиться… Но если к нему в ученицы попроситесь вы и окажетесь к учению способны, то сможете отбиться даже от хорошо вооруженного мужчины.

— То есть науке защиты для простых людей вы обучаться не желаете, а меня к тому же склоняете. Вы думаете, я присвоила себе княжеский титул?

— Что вы, Софи, как странно мыслят женщины. Наверное, я не умею объяснять… Я лишь хотел сказать, что простолюдинам не разрешается носить при себе оружие… как и женщинам. Не потому, что это как‑то уравнивает их в правах, а потому, что… Я таки запутался! — Командор смущенно вздохнул и жалобно посмотрел на Соню: — Ну, если вы не хотите учиться этой восточной борьбе, так и не учитесь. Бог с нею.

— А если мой противник тоже будет этой борьбе научен? — поинтересовалась Соня.

— Видите ли, тот монастырь в Тибете стоит далеко от проезжих дорог, и вряд ли кто‑то из его обитателей станет путешествовать по Европе…

— Если только этот человек не будет отправлен с поручением, подобным вашему, — подхватила княжна.

— Я понял, переспорить женщину невозможно, — заключил де Мулен. — Она, оказывается, все переворачивает вверх ногами и стоит на своем, так что мужчине остается только развести руками и ретироваться со своей философией и логикой прочь.

— Я всего лишь спросила, знают ли об этой борьбе европейцы. И если знают, то кто.

— Жюстену с таким знатоком встретиться не пришлось. Думаю, и вам это не угрожает. Разве что ваш ангел‑хранитель совсем уж перестанет выполнять свои обязанности.