Звезда эстрады

Глава 11

Кирилл во многом винил себя. Почти во всем. Он не нашел контактов с женами, проворонил дочерей, увлекался женщинами… Наверное, это главное.

Только его обвинения в свой адрес — самый верхний, тонкий пласт, как слабая, гнилая от сырости, желто-бурая осенняя простыня листьев на земле. Внизу прячется черная, просыревшая грязюка, плотная, слежавшаяся, сбившаяся в жестко-каменную твердь. Там собака и зарыта… И эта собака, глубоко закопанная от досужих, чужих, наглых глаз — собственная обида Кирилла на женщин.

Он безуспешно пробовал отучить себя перечислять и вспоминать все ее многочисленные прегрешения, потому что это нехорошо, и нельзя валить все на других, когда сам виноват. Но, помимо воли, память то и дело упрямо, настойчиво напоминала о поведении и поступках его любимых баб. И когда накатывала эта девятибалльная штормовая волна обид, бороться с ней сил у Кирилла уже не находилось. А если честно, он не очень пытался сопротивляться. И даже радовался ее обвалу, шуму и грохоту, в котором так четко звучали суровые обвинения жене.

Одни ревновали его, уверяя, будто он шляется за каждой юбкой и к любой прилипает глазами. А его всерьез, как выяснилось, не интересовали женщины на стороне до встречи с Лёкой. Лёка — совсем другое… Тихий океан серых глаз…

Кирилл плохо устроил дом? Да он его и не строил… Дочери?.. Это слишком болезненное, назойливое воспоминание… Но и здесь Кирилл не виноват. Он старался не один год избавиться от заклеенной трещины на разбитом стекле — ведь вставить новое уже не удастся! — от давящей, настырной, не стирающей детали памяти, не желающей умирать, уходить в темноту и запираться на ключ… От нее не удерешь к приятелям или в мастерскую, память не разорвешь на клочки и не сунешь походя в мусоропровод…

Он прекрасно понимал, что ведет себя по меньшей мере странно. И поступает в полном противоречии с привычными и оправданными жизнью взглядами и принципами, совершая глупые и необдуманные поступки. И он просчитался, думая, будто обеспечился личной идеологией и философией в достатке на всю оставшуюся жизнь. При первом же прямом попадании, когда жизнь пошла не по касательной, а саданула прямиком в него, Кирилл тотчас потерял все свои запасы убеждений и законов. Искал женщину на все времена, но слишком долго разменивался на знакомых дамочек… Хотел быть рядом с дочками, но упустил и одну и другую…

Он отлично понимал, что делает. И не мог этого не сделать.

Да, Кирилл когда-то подобрал на дороге приглянувшуюся ему сероглазую рыжеватую девочку-бестию — ему казалось, что ее лица никогда не касалась тень… Девочка безмятежно стояла на дороге, с интересом разглядывая бегущие мимо машины. Он остановился… Беспомощный, заблудившийся в ее серых очах человек… Но перед женщиной, как перед бутылкой, равны все должности и национальности. Он хотел, чтобы она стала его стойким и преданным маленьким другом, ведь биться в одиночку — жизни не перевернуть… А он все-таки задумал ее перевернуть…

Правильно ли он ее разворачивал? Конечно нет. И конечно правильно. В нарушение всех общепринятых взглядов и основ. Но если их никогда не нарушать, жизнь станет в конце концов слишком тяжким бременем, ляжет последним камнем, бесстрастно напоминающим о вечности. И под ним можно ненароком задохнуться… Жизнь играет в честную игру — не забывай! Она всегда заранее вежливо напоминает о последствиях. Твое дело — обращать на них внимание или нет. У тебя слишком шершавые вкусы и колючие настроения. С которыми тебе самому нелегко порой сладить. И далеко разбежавшиеся с твоими начальными представлениями и намерениями. Но когда это все было!.. Жизнь поменяла декорации и маски. В который раз.

Кирилл вспоминал ясно-серые Лёкины глаза, бездонные и подозрительно напоминающие беспределы прозрачных озерных вод, и думал: все равно, несмотря ни на что, он поступил как надо. Хотя жить возле озерных глаз нельзя вечно…

Слишком открытые и честные глазки…

Хорошо знакомая ему девочка… Самая знакомая из всех знакомых…

Лёка еще ни разу — во всяком случае, пока! — не заводила разговора о разводе Кирилла.

Почему?.. Этот вопрос интересовал его все сильнее и настойчивее. Но он, вопрос, оставался смущенно открытым, как тонкая, чисто вымытая шейка, впервые попробовавшая декольте.

Совсем недавно он понял, что жизнь — это вопросы без ответов и ответы без всякого смысла и содержания. А рождается человек вовсе не в день своего рождения. Хотя у некоторых это совпадает. Но в основном люди рождаются по-настоящему значительно позже. Он сам, например, появился на свет только вместе с рождением младшей дочери. «Теперь и у тебя Наташка, и у меня Наташка…» Родилась она — родился он. И стал, наконец, осознавать и понимать действительность, присматриваться к ней, искать в ней себя, думать и анализировать…

После покупки и продажи Лорины Кирилл срочно расстался с Наташкой-большой. Решительно, жестко и грубо. Он допустил эту грубость умышленно, чтобы не оставить ни малейшей надежды в сердце девчонки. Темный и пустой человек, как декабрьский город в пять утра…

— И сколько ты собираешься так жить? — резко спросил Кирилл, привыкший сразу брать быка за рога. — Чего ждать? Зачем чересчур стараться на пустом месте? Ты, козюлька моя, на что надеешься? Поделись мыслями… Ната, пойми, я разводиться с Галиной и жениться на тебе не собираюсь. Ты просто хочешь замуж. Пора пришла… Тоже немаловажный фактор жизнеустройства… Но, девочка, я по себе знаю, как сейчас трудно найти мужа! Честное пионерское!

Он хотел пошутить, но не сработало. Наташка сидела молча, без улыбки и нервно без конца вытирала сухие руки о брюки. Ну и психованные пошли нынче бабы… Дурдом на елке… И смотрела Наташка злобно — настоящая ведьма! Какая-то она стала зачуханная… А чувство юмора у нее всю жизнь отдыхало.

— Что касается меня… Тут ты зря повторяешь слова известной песенки: «Я его слепила из того, что было…» Думаешь, это отличный жизненный принцип? Ошибаешься. И меня лепить ни из чего не нужно. Знаю я все эти ваши дамские примочки… Джентльменки удачи… Ты девочка в фартучке? Неужели тебя устраивает жизнь по касательной? Бессмыслица… Странное у тебя умонастроение…

Наташа сидела тихо и смотрела в окно. И глаза у нее тотчас стали мокрыми.

— Ну, поплыли… Наталья, стоп! — стал раздражаться Дольников. — Только болота мне здесь не разводи… Видишь ли, я с тобой живу вроде как по скучной обязаловке, ты мне напоминаешь Варвару, а вокруг — живая жизнь. Даже чересчур живая…

— Ты меня не любишь… — прошептала она. Тогда почему же…

— Потому! — проворчал Кирилл.

Ну что ж… Коротко и ясно…

Наташка недобро взглянула ему в глаза. Тихая такая была когда-то девчоночка… Почему она так изменилась?..

— Мы все постоянно стоим перед проблемой выбора и проблемой решения… — пробурчал Дольников. — И каждому из нас приходится всю жизнь исправлять свои и чужие ошибки, спасать и спасаться, учить и учиться…

Кирилл понимал, что привирает, но быть искренним до конца не мог. Не умел и не научился. И насчет ошибок… Ведь им противостояла вовсе не правда, не истина в последней инстанции. Противоположность правде — не ошибка. А что? Кирилл не знал. Но отрицательный результат — тоже результат.

Правда всегда очень противоречива, и все идут от заблуждения к заблуждению, порой так и не добираясь до истины. И добраться до нее довольно сложно, потому что люди видят вокруг себя совсем немного, но не из-за узости кругозора и ума, а из-за ограниченности своих поступков и возможностей. Это заложено в природе человека. Почти любое действие требует упрощения, приземления, определенного ограничения. Зато чувство, например, любви — торжество духа. И оно безгранично.

А вслух посетовал:

— Как быстренько катится время! Варька только вчера бегала малолеткой, а вон уже и замужем, и за океаном!..

И вновь опроверг сам себя. Время шло нормально, как и должно идти. Это люди постоянно мерили его разными мерками, у них ко времени чересчур разные подходы и измерения.

— А ты астрономией не увлекаешься? На звезды по ночам не любуешься? — спросил Кирилл Наташку. — Ну, это у тебя еще впереди… Тогда расскажу тебе о черных дырах, чтобы знала на будущее. Черные дыры — это бывшие яркие звезды, которые, сгорев, становятся темной бездной, затягивающей в свое пространство метеориты и другие летающие объекты. Действуют как магнит. Но, козюлька моя, «ты их лепишь грубовато, ты их любишь маловато, ты одна и виновата…».

— Перестань… — прошептала Наташа.

Кирилл не торопясь прихлебнул чай. Девочка права: он несет чушь, разбавленную винегретом чужой философии и нахватанных где-то мыслей. Просто для того, чтобы хоть что-то сказать. Люди вообще нередко говорят именно для этого.

За окном заговорил очередной осенний дождь.

— Ты рот широко не открывай! И не делай лоб гармошкой, тебе не идет! С выглаженной мордахой ты настоящая краля! Красивше не видел, как говорила моя деревенская бабушка. Любил я ее…

Насчет красоты он врал напропалую. Красота не стояла в списке отличительных особенностей Натальи.

— Уж прямо и рассказать тебе ничего начистоту нельзя… Организация моментов истины у нас так просто не проходит! — хмыкнул Кирилл. — Козюлька моя, все, что было вчера, нужно забыть и на все плюнуть! Это уже не имеет значения, как и твой статус и возраст. Я вообще скоро дедом стану. Вот Варька родит… И куда постарше тебя! А ведь редкостный еще молодец — любо-дорого взглянуть!

Наташа неодобрительно покачала головой.

— Ты головой не качай! Сама тоже хоть куда! Завела бы тут без меня безмятежный романчик, пока я декорации малюю… Родила бы себе парня или девку… А то и двоих сразу… Дело молодое! Но у тебя слишком широк колебательный момент.

Наташка опять налилась слезами. Кирилл с досадой скривился.

— Ну, поплыли… Семь футов под килем! Куда ж нам плыть?.. И кто рулевой?.. Нет чтобы просто так потрепаться! А ты вообще мастерица тихим голосом сгущать пространство. Я все думаю, Ната, где бы мне заранее вырыть окоп, куда бы от вас, от бабья, скрыться и обо всем забыть? Или лучше запить? Не получится, настоящей привычки к горькой за всю жизнь не выработал. В монастырь не возьмут: слишком много жен! Еще неплохой вариант — поселиться в лесном шалаше, как Ленин в Разливе… Чем я хуже?! Проживу и без милой, и без удобств… Влегкую в нашем климате… Ну ладно, выкладывай подробности твоих слез! Ты меня любишь? Только честно…

Наташа по-прежнему тупо молчала.

— Не хочешь общаться? Жаль… Помнишь, как Айседора называла Есенина? Она по-русски выучила всего несколько слов, и это все о нем: «Золотая голова! Ангел! Черт!» Вот так — ангел и черт в одном лице! Забавно! Думаешь, не бывает? Ну ладно, ты пока размышляй над проблемой…

Дольников разозлился всерьез. Ну что ему действительно надо от нее? Он попытался сосредоточиться на одном, самом важном сейчас вопросе: зачем он с ней? Кирилл и сам не понимал. Для чего все?.. Для кого?.. И как глупо…

Когда-то он не раз безуспешно пробовал менять свою судьбу. Но стрелять в прошлое опасно — оно вполне может потом выстрелить тебе в затылок… А ты становишься заложником двойного стандарта.

— А я тебя, козюлька, видел недавно с довольно симпатичным парнем, стриженным «петухом», и с отлично вылепленной фигурой. Глазищи еще у него такие круглые. Это кто?

Дольников ударил в самое больное место. Так надо было…

Наташка залилась краской стыда. Ну вот мы и квиты, Натулечка!..

— Это сокурсник… — прошептала она. — Мы с ним были в клубе…

— Отлично! «На скамейке, где сидишь ты, нет свободных мест…» — одобрительно промурлыкал Кирилл. — Вот с ним тебе и гулять самое оно! А не со мной, перестарком… Только учти, Ната, в этих клубах одни спиды! Но дело ваше, молодое… Соловьев с ним по весне обязательно послушайте… А знаешь, почему соловьи поют? Думаешь, из любви к искусству? Чухня! Они так охраняют гнездо в брачный период, чтобы другой самец слышал их трели издалека и понимал, что гнездо занято. То есть на шухере стоят с песнями. Ну почему ты так безрадостна? Улыбайся! Мужики и шефы любят идиоток. Кроме того, улыбка — лучшее украшение. И помни, твоя удача уже пришла. А у меня, Натка, сгорели последние нервы… Вот и все… Мне много лет… Как вы, молодые, жить будете? — неожиданно патетически спросил он, тоскливо вспомнив Варвару.

Наташка быстро взглянула на него, тонко уловив его фальшь.

— А ты сам?

— Да я уж как-нибудь дойду…

Дождь за окном ударил с удвоенной силой…

Они с Лёкой молча лежали рядом. Темнота забила углы и закрасила мебель. Где-то далеко сливались в единый, резвый, энергичный поток сумасшедшие машины. Их мощь была Кириллу раздражающе-противна. Какая глупость — куда-то нестись и рваться, зачем-то гореть, если все рядом, под рукой, родное и теплое, маленькое и нежное… Разве это нужно — осужденное на бессмысленность непрерывное движение и нескончаемое стремление вперед?.. Тот проклятый магнит, бороться с властью которого порой невозможно…

— Там шумно и гамно, — часто говорила Лёка. — Не спеши…

А он и не торопился. Куда ему мчаться?..

Тишину разорвал на части мобильник. Лёка взяла трубку и заверещала. Все о пении да о музыке… Деловая вобла… Дурдом на елке…

Наконец, она вырубилась. Дольников уже бесился про себя. Даже в постели покоя не дают…

— Я тут как-то на досуге читал рассказ, который начинался примерно так: «Лермонтов после дуэли встал и пошел…» Забавно… — пробормотал Кирилл. — Хороший рассказ, мне понравился. Если вы ничего этого понять не можете, то и не поймете, как любит повторять моя Чапаиха… Леля, а давай махнем в Крым, пока его у нас окончательно не отобрали! Чего мне тут зря бумажками шебуршать?

Лёка согласно кивнула.

— Можем наших двух усатых с собой прихватить… — продолжал фантазировать Дольников. — Мы очень неплохо проведем вчетвером время на «Украйне милой». В Бахчисарай съездим, на Аю-Даг заберемся… Там есть каменный город Чуфут-Кале. Не слыхала? Осталась одна улочка и несколько пещер. Тишина и спокуха. Только солнце и ветер. Увидишь — и никуда уходить не захочешь. Стоишь столбом и думаешь: вот он, момент истины! И его не худо бы приостановить и подзадержать. Так бы и поселился в камнях на всю оставшуюся жизнь… Сам себе режиссер… Потом приходится искоренять и вытравлять в себе эту подленькую мысль. Нам всем сейчас полезно отвлечься от работы и от мерзких баб. Имею в виду одну Галину… На крайняк других себе наймем… Гарных хохлушечек. Будем там сало лопать и петь «Дивлюсь я на небо и думку гадаю…». Глядишь, потом поющую группку организуем. Групповщина нынче в большой моде. Назовем «ЛЕКИ». В честь себя, любимых… Как тебе идея? Вроде неплохая…

Жизнь, которую он попробовал наладить заново с Галиной, не состоялась. Галя затаила обиду, разговаривала мало, в основном о дочери, и Кирилл быстро затосковал возле нее.

Но это поначалу. Затем Галина стала организовывать взрывы. Часто прямо с утра, без всяких предупреждений и намеков. Нервная, прямо нагревательный прибор…

— Твои дубари художники вчера обзвонились! Мне твои собутыльники здесь не требуются! У тебя что, опять в мастерской телефон не работает? А мобильник для чего?

Кирилл нахмурился, уютно устраиваясь в огромном старом кресле с драной обивкой. Слишком выцвели старенькие обои в прихожей, да ободралась эмаль на холодильнике. Его семья нищает на глазах… У Галки плащик, которому давно пора на заслуженный отдых, платья пенсионного возраста… Горько смотреть… Но ведь он немало зарабатывает… Или жена тайком от него кладет все на книжку?.. Вполне возможно… Стерва…

— Ну, поплыли! Галина, стоп! Женщину в основном украшает молчание. Это ее главное достоинство, чтобы ты знала. Сядь и не возникай!

Жене нравилось чересчур часто делиться впечатлениями. И заниматься дележкой — твои, мои… Дурдом на елке…

Кирилл вздохнул.

— У меня от ваших бабских воплей давно в ушах мозоли. Любишь ты переводить стрелки, прямо обожаешь! Для мобилы я не успел вчера купить карточку. Ну забыл, понимаешь? А телефон в мастерской отключил, чтобы не мешали работать.

— Работать или спать с бабами? — съязвила Галя. — А дружки у тебя тупаки известные! Пока до них что-нибудь дойдет, в стране снова победит социализм!

Галина вновь забулькала… Язва… Опять припухла… Новый наезд и очередная мозговая атака… Сколько таких атак уже отбито Дольниковым… А сколько предстоит…

— Галка, ну что ты такая озлобленная?.. — посетовал он. — Прямо состоящая из одних зубов… С тобой и говорить бесполезно, разве что сразу махнуть рукой и плюнуть… И согласиться на все твои условия…

Жена давно впала в нехорошую и распространенную в последние годы ошибку; решив, что тот, кто злее, тот сильнее. Эту мысль из ее дурацких бабских мозгов нужно было вытравить, но как?..

— У тебя есть условия перемирия? — Кирилл старался не взорваться. — Выкладывай!

— А зачем нам с тобой мириться? — завизжала Галя. — Все равно ты неизменяем, как фонарный столб! Но жизнь в любом случае тебя переделает, вот увидишь! Воздаст за все твои заслуги и фокусы!

Дольников помрачнел еще больше и потер лоб.

— Опять справедливости захотела? Не дождешься! Хоть изведись! Ты раздерешь своими воплями мои хрупкие барабанные перепонки на составляющие. Они не готовы к таким перегрузкам.

— Ты думаешь только о себе! — не унималась Галина. — Эгоист!

— Козюлька моя, я ничего о себе не думаю, я все о себе знаю. И о тебе тоже, — устало объяснил Кирилл. — Ты бы немного умялась характером… На пользу всем пойдет.

Он Галину жалел, потому что тоже знал о ней все.

Отца у Галки отродясь не было, а мать пила, водила в дом пьяных мужиков, ребенка била смертным боем и гоняла в магазин за бутылками. Потом отдала в детдом, через год забрала. Лучше бы уж оставила дочку в покое… Какой-то сожитель матери, нахлеставшись горькой до посинения, порезал девчонку ножом, по квартире гонялся за ней, а потом на ее глазах повесился. Да Галка лет до семи о нормальном семейном обеде из трех блюд не слыхала! Одна пьянь вокруг. Судьба всем подает разные автобусы, иногда даже без колес и двигателя.

Но потом девчонке повезло. Неожиданно в Москву нагрянула из Питера двоюродная сестра матери, женщина сильная и властная, безмужняя и бездетная. Филолог, талантливая переводчица с английского и немецкого, помнившая еще школу Кашкина. Замучившись в петербургской сырости, она решила сменить ее на московскую, моментально лишила Галкину мать родительских прав, получила опекунство над Галиной, отсудила у сестры московскую квартиру и стала жить-поживать… Через полгода Галя стала называть ее мамой. Через год умерла ее настоящая мать. Но злая память детства осталась, словно вбитая накрепко…

Такая тихая была когда-то девчоночка… Вроде Наташки-большой… Забавно… Как быстро разрушаются детские люди…

На что способна Галина в состоянии аффекта, Дольников прекрасно знал. Они знакомы не первый год. И слишком хорошо знакомы…

Еще до рождения Наташки Галя как-то ночью выскочила на лестницу и устроила у дверей соседей, принимающих гостей, жуткий тарарам. Орала, будто у нее ребенок проснулся и устроил истерику, ему спать не дают…

Соседи изумились: какие еще дети?! Но на всякий случай притихли.

Горюет она без детей, подумал тогда Кирилл. Жалко ее: бесхозная женщина, пустоцвет. И посоветовал тогда:

— Когда наверху шум, ты повторяй переделанный стишок Заходера: «У меня сосед — стукач. Да какой еще! Хоть плачь!» Мы с Варварой маленькой раньше вместе читали. Люблю Заходера!

Потом родилась Наташка… А что изменилось?..

Да, Галочка орать умеет… Отменная зараза, вздохнул про себя Дольников. Как только у такой интеллигентной филологини-тетки выросла этакая стерва, понять не могу!

Особенно ему нравилось, когда тетка, вечно носившаяся на высоченных каблуках, на манер гоночного автомобиля, становилась в картинную позу, торжественно воздевая руку вверх, и провозглашала: «Человек, прочитавший Гомера, всегда останется человеком, прочитавшим Гомера! А человек, не прочитавший Гомера, — полный презрения жест рукой вниз, — навсегда останется человеком, не прочитавшим Гомера!» Бабка что надо!

Галя, заслышав это, всегда насмешливо кривилась.

— Кому он нужен, твой Гомер? Сейчас тем более…

— Не скажи! — ответил как-то Кирилл. — Рубишь с плеча! Я тут как-то сподобился фильм про Одиссея посмотреть. Кончаловский делал. Чапайка очень расхваливала. Так сидел не отрываясь. Она сама потом жалела, мол, что наделала, дозваться ужинать не могла… В комнату к телевизору тарелки таскала…

Кирилл всегда с удовольствием любовался прекрасной, не меняющейся с возрастом фигурой Галиной тетки. Вот тощей стерве-Галке бы такую! Но бог шельму метит. Страшна, как коричневый чемодан выпуска семидесятых годов.

Зачем он на ней женился?.. Полная чухня…

Да вот так по глупости, по пьяни, пожалел когда-то… Впрочем, он жалел всех баб подряд. На том и попадался.

Хотя это он так сейчас о ней думал. А когда-то худенькая ловкая Галочка была для него мисс Совершенство… Как быстро все меняется!.. И у человека внезапно становятся совсем другие глаза и уши… Забавно…

Он встретил ее на Кузнецком. И одурел. Галина шла, никого не замечая вокруг, походкой «ноги на спине», и круглая ее небольшая попка при каждом шаге соблазнительно покачивалась из стороны в сторону. Юная модельерша чересчур старалась. Показательные выступления! Она показалась Дольникову прекрасной, как «мерседес-бенц». И так же перла на прохожих…

Он, Кирилл, распустил ее больно. Все ей дозволено… Нехорошо! Когда-то она моментально разболтала всем знакомым об их отношениях… Дольникову были ни к чему лишние афишки, но он ей простил. Мягкий, а с бабами тем паче, декоратор выбирал для себя всегда психованных, чересчур нежных и чувствительных дамочек. С горящими нервами. Сплошные ох да ах!

Психованных? — задумался Дольников. Или просто слишком хорошо умеющих примерять на себя каждую ситуацию? Разве разберешь их, этих баб…

Галина помолчала, но мрачные злые глазки — два маленьких таракана — не потупила. Никудышка, на которой написано крупными буквами: «Осторожно, окрашено!»

— Ты собираешься растить Наташку под аккомпанемент криков? — спросил Кирилл.

— А ты одну уже вырастил! — парировала Галина. — Многим ли лучше? Да и одну ли?

Дольников смущенно крякнул. Это — не ходи к гадалке… Хотя настоящий мужчина никогда не знает, сколько у него детей…

— Ну, это с какой стороны посмотреть… — пробормотал он.

— С какой угодно, — отрезала Галина.

— Когда караван разворачивается, последний верблюд становится первым… — пробормотал Кирилл.

— К тебе это не имеет ни малейшего отношения, философ доморощенный! Ты у нас всегда первый! — съязвила Галина. — И спишь с бабами даже на ходу! А твои кадры решают все! Великий девиз усатого вождя, который ты успешно претворил в жизнь!

— Это не актуально, про кадры, — отозвался Дольников. — Нынче все решают деньги. Забыла, в каком веке живешь? Но мы отклонились от темы.

Закукаревший мобильник прервал скандал…

Галя ответила. Что-то по работе…

Деловая вобла, ничего не скажешь. Таких, как она, поискать…

Он немного ошибся — на Галине написано: «Осторожно, злая собака!»

Наконец, Галина вдоволь натрепалась о новых моделях.

— Ну, теперь твой ход, козюлька моя, — напомнил Кирилл, поспешив сменить тему. — Как там Наташка? Ты вот шумишь, а ребенок…

— А что ей сделается? — резко заявила вдруг жена с несвойственной ей интонацией. Когда речь шла о дочери, она начинала лепетать в нехарактерном для нее стиле. — Ребенок у мамы! — отрезала Галина.

— Ты обожаешь работать тихой сапой! — возмутился Кирилл. — Я ведь хотел ее видеть! Для того и приехал сегодня пораньше… Как тебе нравится сушить мне мозги! У меня, как всегда, полный затык на работе!

— Перехочешь! — ехидно пропела жена. — Пока поразвлекаешься с бабами!

Дольников махнул рукой:

— Дремучий у тебя ум, Галина! Если он и есть, то слишком незаметный! Ладно, заскочу в пятницу… ЕБЖ… Хотя дел выше крыши… И слишком широк колебательный момент. А я лучше больше ничего не буду говорить, иначе что-нибудь скажу, как говорит господин Черномырдин.

Галина взглянула на мужа исподлобья и встала.

— У меня тоже дел полно! Надеюсь, мне не нужно тебя развлекать?

И вышла. Стройная, как милицейский жезл, — Кирилл вспомнил Лёку и ее папашку — и свободная, как ветер в поле. Открытая и замкнутая одновременно. Вот зараза… Все вы, бабы, стервы…