Звезда эстрады

Глава 19

— Витка, ты меня любишь? — грустно спросила Лёка.

Вика засмеялась:

— А тебе это так важно? Тебя уже обожают миллионы зрителей как у нас, так и за рубежом! Тебе мало?

— Мало. Знаешь, миллионы меня почему-то не вдохновляют, хотя, признаюсь, видеть эти восторженные глаза, слышать аплодисменты и нюхать цветы, брошенные к твоим ногам, — жутко приятно! И все-таки, несмотря ни на что, мне упорно кажется, что любовь одного человека не может заменить обожание миллионов!

— Ты опять о нем? — рассердилась Вика. — Упертая какая! Тебе давно пора его забыть!

— Пора! — согласилась Лёка. — Но никак не забывается… Приходи… У меня выдался свободный вечер…

Она уставала от поездок и гастролей, грустила вечерами в дорогих комфортабельных отелях, забивалась после концертов в свой номер и не спускалась вниз, хотя во всех гостиницах очень просили почтить вниманием ресторан, бар, сауну…

— Вы живете и работаете для людей! — наставительно говорил Эдгар. — Поэтому стоит иногда снисходить к народным просьбам!

— Я живу и работаю для себя! — сердилась Лёка. — И ты эти свои штучки брось! «Народные просьбы»! Патриот!

Эдгар ржал.

— По-моему, — как-то осторожно произнесла Вика, — ты любишь не его, а словно свою прошедшую любовь к нему. Так бывает…

И Лёка неожиданно взорвалась:

— Ну откуда ты можешь все знать и обо всем догадываться?! Что ты строишь из себя шибко умную и опытную? Прямо противно иногда слушать, честное слово! — Вика молчала, опустив голову. — А мне вообще ничего не нужно из того, что у меня есть! Мне нужно только вернуть прежнее! Чтобы все было так, как было! Чтобы я была с ним, а он — со мной!.. Будь оно проклято, это твое расчудесное Минское шоссе! Это там я села в его машину!

— Значит, я виновата во всем? — насмешливо поинтересовалась Вика.

— Да при чем тут ты?! Я вообще ничего не говорила о тебе! — Лёка не замечала противоречий. — Вот ты все твердишь, что человек должен стремиться стать добрым и кротким, должен учиться у всех и за все прощать! Но я, увы, к этому не склонна. К этому твоему всепрощению. И потом, как можно прощать тем, кто тебя ненавидит? Кто тебе мстит?! Со мной абсолютно все обходятся плохо! Весь мир! Кроме тебя да маэстро! Неужели я заслужила такое обращение?!

— В этом мире редко кто получает именно по заслугам…

— Редко?! Вот видишь! Ты сама признаешь это! Тогда зачем твердить о разумности и справедливости мира? Где чересчур многих, да почти всех, вознаграждают слишком мало! Чаще всего ничем хорошим! Кругом одна злоба, зависть, ненависть! А эти твои кротость, скромность, чистота! Да они ценятся и вознаграждаются только в дурацких романах! В сказочках для взрослых, где хеппи-энд обязателен! А в жизни люди используют этих чистых и кротких по своему усмотрению, а потом попросту отшвыривают! Выбрасывают за ненадобностью на помойку! И разве много в этом мире счастливых? Кто из нас получает то, чего хочет? О чем думает и мечтает? Кто?! Покажи! Человек мне часто представляется всего лишь песчинкой на том прибалтийском берегу из моего детства! Его воля и желания вообще не принимаются в расчет!

Вика выслушала ее довольно спокойно, словно ждала чего-нибудь подобного и была готова к язвительной вспышке.

— Да, конечно, никто из нас не в силах управлять жизнью, но мы можем бороться.

— Как?! — закричала Лёка. — Вот так, что ли?!

Хороший вопрос… Своевременный…

Она изо всей силы ударила по чашке. Та упала на пол и разлетелась. Раздался громкий звон фарфора.

— Это опасно — так развлекаться. — Вика встала, отыскивая веник и совок.

Лёка чуточку пришла в себя. Разбитая чашка ее немного охладила. А все-таки есть известная доля смысла в битье посуды… Надо будет сделать запас дешевых тарелок на случай очередного приступа бешенства…

— По-моему, со своим настроением лучше бороться юмором и весельем, а не гневом, — заметила Вика, аккуратно сметая осколки.

— Но это тоже надо уметь, — буркнула Лёка. — По-моему…

— Вопрос выдержки, тренировки и работы над собой. Мы все часто хотим пробить стенку башкой. И это желание проходит только с годами.

— Или никогда не проходит, — проворчала Лёка. — У некоторых, вроде меня…

Ей было уже стыдно за дурацкую вспышку.

— А почему ты уверена, что жизнь нам дана для радости? — спросила Вика, снова садясь напротив. — Кто тебе внушил такую мысль? Ведь нужно уметь и проигрывать. Иначе просто нельзя жить. Или ты собираешься всегда оставаться победительницей?

— Я бы не возражала, — призналась Лёка, наливая себе чай в другую чашку. — Но не получается… Я не умею ничего забывать и не принимать ничего близко к сердцу. А то, что примешь, хочется удержать. Но удержать ничего нельзя… Это я понимаю… Почему настоящее всегда так прочно сцеплено с прошлым, а будущее — с тем и другим?

Вика пожала плечами:

— Отвечать не буду. Ты и так обвинила меня в излишнем умствовании.

— Витка, прости… — пробормотала Лёка. — Левка всегда называл меня дурой… Я жутко обижалась на него за это. Но ведь он был прав… Я стала какой-то раздражительной, недовольной, несдержанной. Мне все чего-то не хватает…

— А твое творчество разве не приносит никакого удовольствия?

— Приносит… Конечно приносит. Иначе я бы давно просто удавилась… Но знаешь, Витка… Творчеством оно было раньше. А в последнее время это превратилось в ремесло. Я уже хорошо знаю, как двигаться, где лучше поднять руку и где лучше ее опустить. Я автоматически — уже все давно отработано — убыстряю и замедляю темп, ритм… Все случилось так, как и должно было случиться, это понятно. Это раньше я шла вслепую, думала, гадала, мучительно размышляла, какой именно жест подойдет здесь, а какой — там… Где остановиться, а где, наоборот, поторопиться вперед… Теперь я не думаю. Я делаю. И все… И часто замечаю, что вместо радости пение теперь приносит мне деньги… Неплохая замена! О счастье вопрос просто не стоит, зато эти бабки нередко действуют чрезвычайно успокаивающе. А главное — они дают мне независимость. Независимость от родственников, мужей и любовников. Это важно…

Подруга по-прежнему слушала очень внимательно.

— Но знаешь, Витка, когда я приехала в родной городок после долгого отсутствия, я сначала была в ужасе… Раньше я как-то мало что замечала вокруг или была просто слишком молода и глупа… Или раньше так не бросалось все это в глаза… Но сейчас меня просто убила откровенная страшная нищета… Там все рушится, обваливается, все в аварийном состоянии… А грязь!.. Люди лишены всего… Но человеческий эгоизм силен. И я подумала: какое счастье, что мне удалось отсюда вырваться! Как же мне повезло! И бессмысленно теперь себя терзать… Да и какой дурак откажется от удовольствия из-за того, что его лишены другие? Кто способен пожертвовать своим счастьем потому лишь, что кто-то другой несчастлив?..

— Кто-то и пожертвует… — задумчиво отозвалась Вика. — Но такие люди — большая редкость…

Но Лёка будто не слышала ее, полностью погруженная в себя.

— Я вот еще что поняла, Витка… Быть счастливым — очень опасно. Плохо, если у тебя закружится голова и ты не сумеешь справиться. Тогда начинается пора самообольщений. Ты не замечаешь ничего дурного, а все прекрасное относишь на свой счет. И думаешь, если счастлива ты, то и все вокруг тоже. И все кругом должны разделять твое счастье, радоваться вместе с тобой… Какая чушь!.. Счастье — всегда такое короткое… Особенно если оно настоящее, полное… Хотя тебе кажется, что отныне оно пришло к тебе навсегда. Какой я была беспечной дурой! И когда вдруг неожиданно все рухнуло, со мной случилась беда, стряслось что-то нехорошее… Я была больная не во время любви, а заболела позже, после нее, и не могла ничего себе объяснить, как всякий больной не умеет объяснить свою болезнь. И я сильно устала от собственного непрерывного самообмана…

— Разве ты обманулась в нем? — спросила Вика.

— В себе, — буркнула Лёка. — Я оказалась другой, чем казалась себе самой… Не лучше и не хуже, просто другой…

— А по-моему, для любви нужна некоторая наивность. Это дар Божий. Пока она у тебя была — была и любовь. Но ты выросла, изменилась и потеряла свое простодушие. И потеряла все. А вернуть эту детскую наивность нельзя. Правда, люди часто называют ее глупостью. Они не правы. Это никакой не недостаток, а, напротив, достоинство. А насчет Кирилла… Мне кажется, в вашем общем сценарии он играл лишь одну роль — роль человека, давшего тебе возможность полюбить по-настоящему. И этим его значение в твоей жизни исчерпано.

Лёка вздохнула и пробурчала:

— К философии и аналитике склонны только одинокие женщины. У семейных на это не остается ни времени, ни желания, ни сил.

Вика засмеялась, ничуть не обидевшись.

— Ты права! Может, тебе вновь выйти замуж?

— Да за кого? — развеселилась Лёка. — Разве что за Эдгара… Он от этого варианта не откажется и всегда готов… А ты не хочешь попробовать поискать себе мужа?

— Нет, — ответила Вика и тотчас замкнулась.

Она давно и упорно не пускала в свою личную жизнь никого, даже лучшую подругу. И Лёка, давно увидев это, старалась туда не лезть.

Сначала Аркадий ничего странного и нехорошего не заметил. Ему понравилось, как устроились Таня и ее подружки. Тесновато, конечно, но чисто и дружно. И Вовка, племянник, очень вырос, сразу узнал Аркадия и бросился к нему.

— Ты с нами теперь будешь жить? — спросил Вовка.

— Да, — кивнул Аркадий, — приехал вроде бы насовсем. Пока сниму комнатенку подешевле, чтобы вас тут еще больше не стеснять. Найду работу. А потом продадим нашу квартиру — я ее пока сдал, чтобы хоть немного денег получить, — и купим себе что-нибудь здесь попроще, оформим прописку… Тебе скоро в школу идти, учиться в Москве будешь.

— А ты возьми меня с собой, — неожиданно попросил Володька.

— Куда? — не понял Аркадий.

— В свою комнатенку. Я хочу жить с тобой.

Аркадий насторожился. Нет, он ничего не имел против племянника, которого очень любил, к которому давно привязался, но почему малышу не нравится жить с матерью?

Это вопрос он и задал Володьке. Смышленый, тот попытался хитро и ловко уйти от ответа.

— Здесь тесно и шумно! — заявил он. — И мамы часто нет…

— Ну, она ведь работает, ты знаешь.

— Да она работает днем, когда я детском саду! — крикнул Вовка. — А что она делает вечерами и ночью? Я часто ночую с тетей Леной и тетей Милой.

Непонятно, подумал Аркадий. Таня подрабатывает еще и ночами? Как же у нее хватает сил? Бедняга…

Вечером он изложил свои планы на будущее слушающей его вполуха Татьяне и добавил:

— Ты бы, Танюша, не надрывалась так на ночных работах! Это все на износ! А всех денег все равно не заработаешь!

Крутившаяся по хозяйству на кухне Мила фыркнула:

— Ну, ты, Аркаша, у нас и лопух! Тебе любой мозги запудрит! Тебе кто сказал об ее ночных работах?

— Вовка, — отозвался ничего не понимающий Аркадий.

Таня сидела хмурая и смотрела в стол.

— Вовка! — издевательски расхохоталась Мила. — А ты всегда веришь детским баечкам? Ну ты сам подумай, кто же Вовке скажет правду, тем более о матери? У твоей сестрицы сплошные романы! Прямо закрутилась да избегалась по мужикам! Только и твердит: «Девочки, я мигом слётаю! Подежурьте с Вовкой!» Мы и дежурим, идиотки, до самого утра! У нее морда больно смазливая, мужики клюют! И еще задница здоровая и круглая! Тоже идет нарасхват! Вот твоя Танюшка на нас своего парня и бросает все время, больше не на кого. И врет ему, что работает. А теперь тебе кидать его будет! Готовься!

— Я думал, вы дружите… — растерянно пробормотал Аркадий и привычно дернул себя за ухо.

— А чего ж нам не дружить? — распалилась еще больше Мила. — Да если бы мы не дружили, разве стали бы с Вовкой сидеть? Как же, больно нужно! А подружке почему бы не помочь?..

— И при этом ты так о ней говоришь… — удивленно добавил Аркадий.

Таня упорно молчала.

— А как же мне еще о ней говорить? — воскликнула Мила. — Врать, что ли? Я правду говорю! Все как есть! Она потому и притихла, что крыть нечем! Ты что, не понимаешь? Ох, и недотепа ты, Аркаша! Тебя из-за того и жена бросила!

— У нее были совсем другие причины… — пробормотал Аркадий.

— Да никаких других причин! — засмеялась Мила. — Опять ты не видишь дальше своего носа!

— В общем, ты права, — пробурчал Аркадий. — Только, по-моему, дар предвидения вреден. Любое умение видеть далеко вперед и предсказывать грядущие события редко приносит счастье. Скорее наоборот…

— Можно подумать, ты счастлив! — фыркнула Мила. — Не видящий ничего впереди!

— Да, — неожиданно твердо произнес Аркадий. — Да, Мила, я действительно счастлив. И именно поэтому не хочу забегать и заглядывать вперед. Там часто оказывается совсем не то, чего ты ожидаешь и на что рассчитываешь. Хочу пожить, на сколько хватит сил, счастливым человеком…

Татьяна и Мила взглянули на него удивленно. Аркадий, по их разумению, ничем не напоминал счастливого человека — без денег, без нормального жилья, без семьи… Лысеющий, некрасивый и уже не слишком молодой… Что он плетет о счастье?

Но потом обе дамы вгляделись попристальнее в его лицо и увидели, какое оно умиротворенное… Заглянули в его глаза — и поразились их спокойствию и ясности…

Что это с ним? — немного испуганно подумала Таня. Ее страшила и настораживала любая определенность и четкость, любая понятность в постороннем человеке. Она привыкла к двусмысленностям и размытости очертаний, к расплывчатости взглядов, к таинственности намерений и внезапности поступков, приучилась никому не доверять и не верить. Она освоилась и сжилась с такой жизнью. И эта жизнь Таню устраивала, потому что была ей близка и понятна. А вот перед открытостью и безмятежностью брата Таня растерялась… Что это, откуда?..

Малахольный, подумала Мила. Для жизни непригодный. Чепухой замороченный. Правильно его жена бросила. Ишь, счастлив он… Поддал небось с утра, вот и счастлив…

Хотя Мила прекрасно знала — Аркадий в рот не брал спиртного.

Он с детства был застенчивым, неуверенным, безвольным… Был и остался таким, потому что жизнь редко меняет подобные характеры. Чтобы измениться, ему потребовались бы немалые волевые усилия, а у него их не нашлось. Он вырос плохо приспособленным к жизни, нелюдимым, с неутоленной потребностью любить и быть любимым. Боялся чужих людей и пытался отдавать всего себя близким — родителям, жене, сестре… Но они как-то странно относились к его желанию. Люди, подобные Аркадию, словно специально появляются на свет для того, чтобы ими помыкали и злоупотребляли. Никто не в силах устоять перед соблазном вонзить в такого слабака острие ножа… И Аркадию оставалась на долю неизменная боль разочарований.

Родители пробовали его шлифовать, муштровать, воспитывать. Давали ему кучу пустых, бесполезных советов, в которых он совершенно не нуждался. Учили быть смелее, бойчее и нахальнее. Приятели и жена крали его мысли, выпытывали тайные чувства и со смехом выставляли их на всеобщее обозрение. И тогда Аркадий чувствовал себя голым на людях…

Конечно, он понимал, что его патологическая стеснительность мешает ему, не дает быть самим собой. Любой человек в полной мере раскрывается лишь тогда, когда чувствует себя непринужденно и свободно. Но Аркадию эта непосредственность и естественность не была дана. А воспитать ее в себе он сначала не сумел, а позже — не захотел. Потому что однажды внутренне воспротивился, встал на дыбы против родных, пытавшихся его исправить, против всех знакомых, насмехающихся над ним… Восстал и откинул их мнения, оценки и взгляды навсегда. Оставшись при своих. Тоже навсегда. Зато приобрел долгожданное спокойствие, помогавшее ему забывать о том, чего не хотелось и было совсем не нужно помнить.

Это произошло незаметно для Тани, которая жила погрузившись в свои проблемы. Теперь она с трудом узнавала своего так сильно изменившегося, прежде вялого, безынициативного, вечно смущенного брата.

Аркадий моментально, довольно неплохо продал их квартиру в родном городке, снял себе комнатку у чистенькой приветливой старушки, где поселился вместе с племянником, и устроился работать в «Олимпийский» — продавать книги. Дела у него сразу пошли неплохо, и через несколько месяцев Аркадий смог купить в Москве двухкомнатную квартиру, угрохав на нее все деньги от проданной плюс свои и Танины сбережения. И сумел даже прописать себя и сестру с племянником с помощью новых рыночных знакомых. Очевидно, за хорошую взятку. Таня только диву давалась… Она перебралась к брату и первое время сидела тихо, не высовываясь. На рынке больше не работала и решила пойти трудиться в школу. Все-таки по специальности… Хотя свою профессию давным-давно позабыла.

— Это правильно, — одобрил ее Аркадий. — И вспомнишь ты все быстро. А работать с детьми — одно удовольствие.

— Если бы еще за это удовольствие нормально платили, — пробурчала Таня. — Мы с Володькой и так сидим у тебя на шее…

— Ничего, она у меня выносливая! — улыбнулся Аркадий. — А как твои романы? Танечка, ты не думай, что я вмешиваюсь в твою личную жизнь! Ни в коем случае! Просто мне бы очень хотелось, чтобы ты нашла себе хорошего человека, а Володьке — отца! Он у тебя чудесный парень!

— Мне бы тоже хотелось, — пробормотала Таня. — Но не в моей власти… Мне жутко не везет. Попадаются одни подлецы и негодяи… Понимаешь, я — жертва…

— Кто? — не понял Аркадий.

— Жертва, — с удовольствием повторила Таня, вспомнив Дмитрия и его слова. — Жертва жизни, времени и судьбы. Как многие другие бабы. Привыкла вкалывать как лошадь и получать за это копейки. И говорить спасибо, что эту копеечку тебе пока еще платят. Слабое звено…

Аркадий изумился:

— Танечка, что с тобой?! Нельзя поддаваться таким упадническим настроениям! Куда ты себя готовишь? На жертвенный алтарь? А ради чего? Ерунда какая-то! А человека надо искать. Искать везде и постоянно. И ты найдешь его обязательно! Чтобы ты — да не нашла? Ты ведь у меня и умница, и красавица!

— Ага! — со смехом подхватила Таня. — И отличница, и спортсменка! Вот только не комсомолка! Опоздала родиться!

— Никуда ты не опоздала! — сердито возразил Аркадий, не склонный сегодня к шуткам. Да и вообще чувство юмора ему частенько отказывало. — И ты будешь счастливой и радостной! Обязательно!

Опровергать его убеждение Таня разумно не стала.