Анатомия чувств

72

В последний день года вы увиделись только на обеде. Сельваджа выскользнула из твоей постели и твоих объятий чуть позже десяти утра, потому что спешила на встречу с Мартиной, которая спрашивала у нее совета по поводу платья для бала.

Бал был организован в твоей школе.

Многие твои товарищи женихались с девушками из психологического техникума. Между вашими школами была какая-то особая связь, какая-то естественная притягательная сила, которая сводила умы, привыкшие иметь дело с математикой, и умы, привыкшие иметь дело со всеми типами умов. Непонятые гении и головы, которые могли понять их, — идеальный союз.

Мартина. У нее тоже был бойфренд, который учился в твоем лицее.

Как и ты, он тоже был из пятого, выпускного класса, но не из твоего. Ты знал его, хотя он никогда не вызывал в тебе достаточного интереса, чтобы ваше шапочное знакомство переросло во что-то большее.

Что до Сельваджи, она с энтузиазмом восприняла известие о бале, похвалив тебя за то, что так стойко хранил секрет.

Ты отпустил ее не сопротивляясь. Как известно, тебе не нравилось расставаться с ней, но все же нельзя было совсем лишать ее личной свободы. В конце концов, тебе тоже нужно было твое личное пространство, несмотря на то что ты полностью заполнял его мыслями о ней.

Без четверти час, когда мама вошла на кухню с намерением приготовить обед, замок в двери щелкнул, и легкой, почти неслышной походкой вошла сияющая Сельваджа. Она снова была дома.

Счастливая улыбка, которой она приветствовала тебя, сразу же согрела твое сердце, пока она садилась рядом на диван, не говоря ни слова. Вы не обменялись ни единым поцелуем, потому что ваши предки были в кухне и могли запросто наблюдать за вами, зато вы обнялись, чтобы пожелать друг другу доброго дня, забыв сделать это утром.

— Все в порядке с твоей подругой? — спросил ты.

Сельваджа кивнула. Она взяла с журнального столика в гостиной лак для ногтей, который мама, вероятно, забыла, и рассеянно стала красить себе ногти. В то же время она завела с тобой разговор. Тебе казалось невероятным, что она могла делать два дела одновременно с такой удивительной естественностью.

— Мы поболтали немного, — начала она, — я помогла ей выбрать наименее ужасное из ее вечерних платьев. Вот и все.

Она бы внимательно выслушала тебя, если бы тебе было что сказать, не оставляя при этом своего занятия с лаком для ногтей. Ты предположил, что за ее внешне равнодушным видом что-то скрывается. Ты был немного озадачен, но весьма далек от того, чтобы понять, в чем тут дело.

— Твое замечание насчет ее платьев дает мне повод думать, что тебе не нравится, как одевается Мартина.

Сельваджа ответила с легкой ухмылкой:

— Вот именно. Но это не моя проблема.

— Что верно, то верно, — засмеялся ты.

— Кстати, — добавила она по-прежнему с равнодушно-апатичным видом, которому в этот день, похоже, отдавала предпочтение. — Я сказала ей, что приведу своего брата на бал.

Боже, это заявление привело тебя в оцепенение, если придерживаться эвфемизмов. Тебе понадобилось некоторое время, прежде чем твой мозг обработал ее слова. Теперь ты, как после полученного электрического разряда, силился сообразить, какими будут вероятные осложнения, к которым приведет эта простая и безобидная, в сущности, фраза. Между тем Вильям вскочил на диван и свернулся клубком у нее на коленях, блаженно урча.

Ты закрыл глаза и вздохнул с сожалением. Ее подруга Мартина видела тебя практически каждое утро, когда ты провожал ее до класса. Она знала тебя как Джонни и как Джонни воспринимала тебя в определенном качестве, прекрасно зная о ваших куда как невинных поцелуях. Она не знала, что ты брат Сельваджи.

Если теперь на балу она увидит вас вместе, начнутся очень серьезные проблемы, потому что Сельваджа в порыве безумства сообщила ей, что придет на бал с братом. Она тут же сообразит, что к чему, а если и нет, все равно начнет сомневаться на ваш счет. Она наверняка скажет об этом бойфренду и своим подругам. Бойфренд скажет другу, тот — своему другу, и пошло-поехало. Кто-нибудь в конце концов намекнет, если не заявит прямо, учителям, а те, в свою очередь, для вашего же блага сообщат родителям.

И вот тогда наступят кранты, как после всеобщей ядерной войны.

Но неожиданно твое состояние, близкое к нервозности, стало более спокойным, будто ты готов был смириться с неизбежным.

«Какого черта, — повторял ты про себя, — Сельваджа сделала это, и к тому же с легким сердцем?» Ты знал: если бы она не захотела, у нее никогда бы не вырвалось даже намека на правду. Значит, она сделала это специально, теперь ты был в этом уверен. И ты знал также, что она сделала это вовсе не для того, чтобы просто привлечь внимание. У нее был план, и тебе надо было срочно выяснить, какой, потому что ни к чему хорошему он не мог привести.

— Прости, что ты ей сказала? — обратился ты к ней, глядя искоса, будто хотел убедиться, что правильно расслышал.

— Ты что, оглох? Я сказала ей, что приду на бал с моим братом.

— Ну что ж, гениально. И зачем ты это сказала?

— Затем, что мы не сможем прятаться всю жизнь.

— Но могли бы еще некоторое время, пока не стали свободными и не ушли из этого дома!

— Ах, вот что тебя беспокоит. Наши предки ничего не узнают.

— Я не был бы так уверен на твоем месте.

— А я уверена. Очень редко заинтересованные лица замечают то, что происходит вокруг них. Это как рогатый муж, который узнает обо всем последним в деревне.

— А, ну конечно, — сказал ты с таким видом, будто потакал рассуждениям психически неуравновешенной персоны. — А если это тот самый редкий случай, когда муж очень подозрительный и обо всем догадывается?

Она ничего не ответила, только вздохнула и посмотрела в потолок, будто просила помощи у высших сил.

— Это не один из тех редких случаев, — сказала она.

— Но объясни хотя бы, — прошипел ты, — почему ты сделала это, не посоветовавшись со мной? Она знает нас, знает о наших отношениях, знает, что за ними стоит. И сейчас, когда ты сказала ей, что приведешь своего брата на бал, а она увидит меня, будет скандал!

Она не придала твоим словам никакого значения:

— Я тебе уже говорила, зачем я это сделала.

— Это сумасшествие. И, тем не менее, мы должны были предварительно обсудить это вместе!

— Самые жесткие решения всегда самые лучшие. Это как молочный зуб, который никак не может выпасть. Если ты не вырвешь его, новый зуб вырастет криво.

Ты рассмеялся. Это было похоже на банальные трюки с цилиндром фокусника, только бы уйти от сути вопроса.

— Какой идиотизм! Какой идиотизм! — повторял ты в промежутках между нервным смешком. — Ты понимаешь, что ты говоришь?

Ты надеялся, что, играя на ее совести, убедишь Сельваджу сдаться, и тогда вместе вы найдете выход из положения, отличный от того, который она выпустила на орбиту.

О боже, твоя самая большая ошибка заключалась в том, что ты опять путал ее с кем-то другим, судил по своим меркам, если действительно думал, что она могла отступиться от своих слов, поджав хсвост.

Господи, она понимала, что натворила?!

— Отлично, — сказала она. — Тогда вот что мы сделаем, милый. Ты пока подумай, а потом мне расскажешь, — решила она, поднимаясь с дивана, держа на руках Вильяма и чмокнув тебя в щеку, прежде чем отправиться на кухню.

«Скажу что? — хотел ты крикнуть ей вслед. — Что скажу-то?»

Ты забился в дальный угол дивана, нервы ни к черту. Ну, почему, почему, когда ты меньше всего ожидал, обязательно должно было что-то случиться?

— Да, гори оно все огнем, верно? — спросил ты громко, когда она была уже на пороге.

— Не знаю, — ответила она, пожимая плечами как ни в чем не бывало. — Полагаю, это означает: ты скажешь мне, что ты об этом думаешь, а потом мы сделаем так, как я решу.

Она была спокойна и иронична и высмеивала тебя в открытую, не стесняясь, с высоты своего порога, который вдруг превратился в выход в ничто, в пропасть, в тартарары.

Это было единственное мгновение, с тех пор как ты знал ее, когда тебе серьезно захотелось приструнить ее раз и навсегда и удушить.