Ангел с разбитыми крыльями

Глава 15

Прошлое

Ева

Когда маму сбила машина, мы с Санто и подумать не могли, что виной всему Дино, мой сводный брат. Он был старше меня на пять лет, и насколько я знала, мой отчим никогда не был женат на его матери. Однако признал ребенка, и когда у той начались проблемы с алкоголем и мужчинами, стал растить сына сам. А потом появились и мы с мамой.

Мне было девять, а Дино четырнадцать, когда я впервые увидела, как он ворует деньги из моей копилки, сразу после дня рождения.

Я собиралась с подругой Инес сходить в приезжий парк аттракционов и купить театральные маски, но Дино соврал, что деньги нужны его больному другу на операцию, и если я наябедничаю родителям, то меня проклянет Бог. Потому что у нас с ним есть семья, а его друг — хромой сирота. И вообще, если у меня есть хоть капля сострадания к несчастному, я сама поищу деньги по своим карманам и отдам ему. Наверняка у меня что-то осталось от школьных завтраков.

Я хотела помочь, и очень боялась показаться Дино черствой. Тогда мне казалось, что мы и правда семья.

Потом деньги стали пропадать регулярно. Из маминой сумки, из моего школьного портфеля, из бумажника Санто.

Я пробовала класть свою копилку в пустую обувную коробку, оборачивать старым пледом и прятать под кровать — мы с Инес записались в студию танца и стали посещать уроки синьора Пеллегрино, я мечтала о красивом танцевальном купальнике и красных лаковых балетках — но мой сводный брат всегда находил мои тайники и оставлял их пустыми.

Он часто уходил из дома, не хотел учиться, тянул у отца деньги на сигареты и девчонок, был проблемой родителей и бесконечно умело врал, цинично играя на родственных чувствах и добром сердце Санто.

И это было хуже всего. Потому что у любящих родителей нет иммунитета к вранью детей. Он появляется только с годами, когда душа уже покрыта оспинами и помнит боль каждой раны. И все же до последнего хочется верить.

Я помню, как пропала мамина цепочка с кулоном, потом бабушкин перстень, за ним мои сережки с хризолитами под цвет глаз, которые Санто сделал сам и подарил мне на двенадцать лет (таких красивых ни у кого не было, и отчим говорил маме, что однажды я вырасту и стану самой завидной невестой во всем Неаполе).

Потом отцовская банковская карта. Пароль к ней Дино узнал хитростью и снял с неё всё до последнего цента, заставив нас какое-то время жить в кредит.

Затем разбил наш новый семейный автомобиль, на котором мы планировали путешествие по Европе, пока однажды сводный брат не взял его без спроса и, будучи под кайфом, спустил в кювет, чудом отделавшись синяками и царапинами.

Всё повторялось бесконечное число раз — новое воровство и новая ложь.

Когда мы с Санто и мамой приехали на место аварии, полиция как раз сре́зала специальной пилой дверь c «Рено» и достала Дино из подушек безопасности — всего в соплях, с разбитым носом и в обмоченных штанах. И, наверное, именно тогда, глядя на то, как искренне он плачет и истово просит прощения, на ходу придумывая себе оправдания и не ведая стыда — я поняла, что он никогда не изменится.

Мне было пятнадцать, я поумнела и попросила отчима поставить замóк на дверь моей комнаты. Я тоже училась беречь свое и становиться глухой к вранью Дино.

К тому моменту он уже связался с плохой компанией и был на учете в полиции за угон мотоцикла и карманные кражи. Я слышала от соседских парней, что он торговал травкой и чем-то запретным в метро, и ему всегда чего-то не хватало — еды, денег, модной одежды и того, что было у меня — родительской любви. Он любил бросаться этим обвинением.

Но самое гнусное, что это тоже была ложь. Добряк Санто любил своего непутевого сына, а мама старались понять и помочь. Обрабатывала ему ссадины, прощала украденное, и бранила, как бранят сбившегося с пути ребенка, умоляя его стать хорошим. Уже не веря, что это возможно, но до конца не отворачиваясь.

Мы все не отворачивались, пока однажды он не вернул нам добро чёрной сторицей и не разрушил каждого из нас.

Сначала маму сбила машина — вылетев из подворотни, темный автомобиль отбросил ее на кирпичную стену и протащил между стеной и кузовом несколько метров, прежде чем скрыться. Не убив, но покалечив и навсегда приковав к кровати. Тогда мы ещё не знали, что Дино играет на деньги и это было предупреждением ему. Местью за неоплаченный долг.

Затем пришел черед Санто.

Он ухаживал за мамой, заботился обо мне и старался заработать нам на жизнь, сохраняя семью. Именно тогда я бросила танцы и стала чаще бывать в ювелирной мастерской отчима, чтобы помочь с работой. Талантливый ювелир, он мог бы стать по-настоящему известным мастером, если бы не бесконечные проблемы с Дино и преступная тень, которую бездумный сын бросал на отца. Люди всегда ее чувствуют.

Но у Санто была я, и я старалась ему помочь, чем могла.

— Красивая у тебя падчерица, Санто. Ты что, её из золота отлил?

— Ева мне, как дочь. Не облизывайся на неё, Фальконе. Она из другого теста, не мой прохвост. На слова и побрякушки не купится.

— Ухажеров, наверное, куча?

— Закончит школу и уедет отсюда, как можно дальше! Ни к чему нам ухажеры, пусть учится! Ты лучше смотри эскиз, раз пришел. Для жены кольцо будем делать?

— Не угадал, Греко. Для любовницы.

Это был первый раз, когда я увидела Лоренцо в мастерской отчима. А когда он ушел, Санто хмуро проводил его взглядом, закрыл дверь и с тревогой сказал:

— Обходи его стороной, Ева. Он опасный тип. Самый опасный из всех, кого я знаю! Даже в сторону его не смотри, поняла?

Я кивнула. Мне вовсе не хотелось смотреть в сторону крепкого взрослого мужчины с острым взглядом угольно-чёрных глаз и недоброй улыбкой, обнажающий золотой клык, как у хищника.

— Я закончу школу и уеду в Рим, Санто! Поступлю в художественную академию, получу работу и заберу вас с мамой к себе! Ты же знаешь, я лучше всех учусь и постараюсь получить грант!

Вряд ли отчим смотрел так же далеко, как я, но довольно кивал и целовал меня в макушку, ни разу во мне не сомневаясь:

— Вот и умница, милая! Уезжай-ка ты отсюда подальше! Не хочу, чтобы ты ходила по одним улицам с такими типами. У тебя обязательно всё получится!

Мне было пятнадцать, а Лоренцо тридцать. Он казался мне глубоко взрослым, неприятным человеком. Навязчивым и грубым.

— Эй, золотая, давай подвезу! Куда бежишь?

Я шла из школы, и всегда ускоряла шаг, увидев рядом с собой его дорогой, чёрный «Мазерати». Кожаный воротник куртки, крепкую шею с золотой цепью и хищный блеск клыка.

— Нет, спасибо. До свидания!

Автомобиль продолжал ехать рядом.

— Советую быть со мной поприветливее, девочка, я злопамятный! Сколько тебе лет?

— Зачем вам знать?

— Хочу на тебе жениться.

— Вы уже женаты.

— Разведусь. Так сколько?

Меня смущали эти неприятные разговоры, но я ещё помнила о вежливости и старалась быть тактичной со взрослыми. Этот Фальконе был клиентом Санто, и не бедным человеком. Я точно не хотела проблем.

— Скоро шестнадцать.

— Ты уже спала с парнем?

— Что?! Вы с ума сошли?! Как вам не стыдно!

В такие моменты краска стыда заливала мое лицо, а Лоренцо громко хохотал. Будто филин хрипло каркал над придушенной мышью, зажатой в когтях. Готовый то ли клюнуть ее до крови, а то ли до смерти разодрать, но только не выпустить.

Его смех обрывался, а голос становился повелительным.

— Это хорошо, Ева. И не смей! Я закопаю под землю любого, на кого ты посмотришь, запомни это!

— Вы меня пугаете, синьор Фальконе! Я расскажу обо всём папе!

— Попробуй, но тогда я вспомню, что Санто мне сильно задолжал, и потребую вернуть долг. Он не сможет, я разозлюсь, и тогда твоя мать останется не только без лекарств, но и без мужа, золотая.

Это были страшные угрозы для слуха ещё юной девушки. Они меня ужасно пугали. Пугал странный взгляд Лоренцо, будто раздевающий. Я не понимала его природы и молчала. Уходила или срывалась на бег, лишь бы добежать домой и не видеть этого человека.

— Санто, скажи.… Я хотела спросить про синьора Фальконе. Мы что, должны ему деньги? Много?

Мы только что покормили маму, она уснула, и я пришла к отчиму на кухню выпить кофе.

В тот вечер Санто выпил немного вина и думал о чём-то своем, сидя на стуле и грустно глядя в окно. Большой, добрый и заметно поседевший. Наверное, поэтому ответил, как есть.

— Не мы, а я, дочка. Хуже. Я должен Лоренцо свободу Дино. И лучше тебе не знать, в какое дерьмо мой сын вляпался.

Конечно же, я спросила:

— В какое?

— Оттуда в нормальный мир не возвращаются. Иди спать, милая, и лучше думай об учебе. И помни о том, что я вас с мамой очень люблю и никому не дам обидеть!

Но я узнала. Хотя это случилось позже, где-то через год. А может, меньше. Мой сводный брат не только показал мне изнанку мира, в которой жил, но и жестоко ударил о её дно — да так, что я уже не смогла оправиться.

Тогда Дино не появлялся в нашем доме больше месяца, ходили разные слухи, куда он пропал, и на Санто было больно смотреть. Поэтому я искренне обрадовалась, увидев сводного брата в салоне незнакомой машины.

Я возвращалась из школы, автомобиль стоял у обочины, и Дино окликнул меня:

— Эй, Ева! Привет, сестрёнка! Куда бежим? Домой?

— Ой, привет, Дино! Да, а ты.…

— А я тоже еду домой. Садись, подвезу! Вот это родителям сюрприз будет!

В то время я уже знала, что если он называл меня сестрой, то ему непременно от меня что-то было нужно. И всё равно клюнула на его фальшиво радостный голос и родное лицо.

В машине сидели ещё двое незнакомых парней, гораздо старше брата, но я постеснялась их рассматривать. А вот они сыпали пошлыми шуточками, перемигивались между собой и странно реготали, поглядывая на меня.

— Пить хочешь? — невесело спросил Дино, когда прошло несколько минут и водитель свернул в незнакомый поворот.

Сын Санто был какой-то взъерошенный и грязный в незнакомой куртке, пах табаком, словно выкурил перед этим пачку сигарет, и старался не встречаться со мной взглядом.

— Н-нет.

— Лучше выпей, Ева. Потом спасибо скажешь.

Я ничего не поняла и отказалась, понимая, что хочу домой. Почувствовав острое беспокойство, посмотрела в окно на чужую улицу и попросила незнакомца остановить машину, но Дино вдруг обхватил меня рукой за шею и грубо дернул на себя.

Сунув в рот горсть таблеток, пихнул следом бутылку с алкоголем и сдавил губы ладонью, заставляя всё проглотить. Отпустил на пару секунд ладонь, чтобы вновь залить в меня алкоголь.

— Пей, дура! А то я тебя ударю! Глотай, сказал!

Мы боролись, мне было шестнадцать, ему двадцать один — у меня не было ни шанса себе помочь. Ни тогда, когда огнем обожгло горло, закружилась голова и я стала задыхаться. Ни тогда, когда меня куда-то волокли, а потом несли.

Мне было холодно, страшно и больно. Ужасно больно. Меня мучили. Мое тело страдало, сознание рвалось на поверхность, но темнота не отпускала, и кто-то постоянно меня душил. Давил собой, убивая.

— Помогите…. Пожалуйста… Мама!

— Очнулась, сучка. Мамочка тебе не поможет, ты теперь взрослая девочка! Хотя твою мамочку я бы тоже трахнул!

Это было первое, что я услышала, когда приоткрыла глаза и попыталась оторвать затылок от пола. А второе — мужской пьяный хохот.

Я находилась в какой-то полутемной комнате, в незнакомом месте, пропахшем по́том и липким запахом чего-то животного, лежала на каком-то матрасе и не могла встать.

Мое тело дрожало от боли и холода, сознание плавало в вязкой трясине, и больно было даже дышать, не то что подать голос.

— Где я? Мамочка! Помогите….

Если от страха можно умереть, то в тот момент я была на грани смерти. Я понимала, что со мной произошло что-то ужасное, непоправимое, но мозг отказывался мыслить ясно, а мышцы отказывались слушаться.

И все же слезы смыли пелену с глаз, а страх заставил подняться по стене и встать на трясущиеся ноги. Я сделала несколько неуверенных шагов и увидела их.

Они сидели за столом и пили что-то из бутылок — трое незнакомых парней и Дино. Работал телевизор, они играли в карты, и, конечно, заметили меня.

— Ну, и чего ревешь? — спросил темный. В сигаретном дыму я не рассмотрела его лицо, но голос показался будто знакомым. — Ты теперь под кланом Фальконе, детка. Что скажем, то и будешь делать, поняла?… А если поняла, то заткнись!

Я продолжала стоять и дрожать, держась за стену.

— Похоже, Гвидо, она ещё под кайфом и не въехала. Может, я ее прямо здесь на коленях покатаю? Объясню, что к чему, побуду мамочкой! Иди к Рокко, детка, приласкаю!

Снова раздался новый хохот, и страх пригвоздил к месту.

— Твой брат расплатился с нами тобой, уяснила? В жестоком мире свои законы и свои правила. Играть на деньги опасно, Дино знал, на что шел. А теперь узнаешь и ты.

— Греко, славная у тебя сестричка. Её бы вымыть, прежде чем снова пользовать. Хотя вряд ли она тебе сестра, судя по тому, что ты ей тоже присунул!

— Она мне сводная, говорил же!

— Пожалуйста… кто-нибудь…

— Заткнись, сучка! Вякнешь о нас, мы снова с тобой развлечемся! Только теперь ты опытная, так что придется не только ноги раздвинуть, но и ртом поработать!

Они ещё что-то говорили и смеялись. Я не слышала. В ушах шумело, перед глазами плыло, а в живот впилась и не отпускала боль.

Я опустила голову и поняла, почему так холодно — я была совершенного голой, стояла на каменном полу и была вся в крови — живот, ноги, бедра…

Обезумев от ужаса, я закричала — так громко, как только могла. И потеряла сознание.

А когда очнулась от жестких пощечин, то снова лежала на матрасе, и кто-то опускался сверху…

— Очнулась? Так-то лучше. Надоело трахаться с полудохлой. Я люблю, когда от меня кончают. Чёрт! Рокко, долбоёб! Просил же вытереть её после себя!

— Нет… Не надо, пожалуйста… Мне больно!

— Будешь умной, Ева, выберешь меня. Хочешь в душ? Скоро пойдем.… А сейчас заткнись, пока я тебе в глотку кляп не вставил!

Они привезли меня глубокой ночью и бросили на пороге дома. Но не ушли.

Когда весь в слезах и беспокойстве за меня Санто открыл дверь, они жестоко избили его — действуя тихо, как кроты.

Я не помню, был ли в тот момент среди них Дино, но я помню, как Гвидо притащил меня за волосы в спальню к матери и пообещал свернуть ей шею, если один из нас вздумает обратиться в полицию.

Так, с его рукой в волосах, я сама позвонила в участок и сказала, что уже дома. Что заснула у подружки и всех напугала. Да, это некрасиво, и я плáчу потому, что мне очень стыдно. Пожалуйста, простите.

— Пожалуйста, уйдите.…

— Но мы ещё вернемся, Греко! Не думай, что так легко расплатился за долг!

У Санто случился инсульт и парализовало половину тела, мама не могла вставать, но могла двигать руками. И она не боялась смерти, как думал Гвидо Фальконе, потому всё-таки позвонила в полицию, когда мы оба с Санто попали в больницу.

Я не помню первые две недели после произошедшего, я как будто оглохла к реальности и ушла в себя. Один глаз заплыл, губы сочились кровью, а тело покрывали синяки и ссадины. Но сильнее всего болела душа.

Приезжала какая-то социальная служба, приходили из полиции, наведывался психолог — я молчала, совсем. Врач без меня сообщил им все подробности обследования, и скоро соседи, школа и весь пригород знал, что дочь Санто Греко подверглась насилию молодых отморозков.

Несмываемое клеймо, хуже грязи на лице. О нём узнают и будут говорить соседи. О нем не забудут друзья. Полная надежд и мечтаний жизнь больше никогда не будет прежней. И я не буду.

Но страшнее было думать, помня, что друзья Дино сделали со мной и Санто, что мучители вернутся и всё повторится вновь, если я назову их имена. Если хоть что-нибудь «вспомню», они доберутся до моих родителей и убьют нас всех.

Наверное, поэтому я равнодушно восприняла новость о смерти Дино.

Передозировка. Упал в метро под поезд. Свидетелей нет.

Когда следователь вошел в больничную палату и спросил, нет ли у меня предположений, откуда на теле моего брата взялись кровоподтеки и синяки, я лишь закрыла глаза и отвернулась к стене.

Сволочь он сводная, а не брат!

— Ева?

— Нет, мы не были с ним близки.

— А где он жил в последнее время и с кем общался, знаете?

— Не знаю. Я давно его не видела.

— Вы вспомнили что-нибудь из той ночи, когда пропали? Какие-нибудь события, имена?

— Нет, ничего.

— Ваш сосед Аролдо Моджо сказал, что видел Дино в тот день поблизости от вашего дома. Он околачивался там с каким-то парнем. Скажи, девочка, он мог желать тебе вреда?

— Пожалуйста, инспектор. Соседи и так не лучшего мнения о нашей семье. Я ничего не помню!

Когда смогла вставать, я приходила к Санто. У него отняло речь, он силился что-то сказать, мычал, растягивая звуки в подобие слов, и бессильно плакал. Но мне не нужно было его слышать. Я садилась рядом, утыкалась щекой в плечо отчима и понимала его без слов.

Он просил у меня прощения за своего сына. За то, что не уберег маму и не смог защитить меня. За то, что посмел любить нас и впустил в дом беду. Лучше бы Дино его убил.

— Санто, все будет хорошо. Ты выздоровеешь, мы вылечим маму и уедем отсюда далеко-далеко! Врач сказал, что ты сильный и молодой, мы справимся. У тебя будет новая ювелирная мастерская, ещё лучше прежней, много заказов и я буду тебе помогать…

Действующая рука Санто по-прежнему оставалась теплой, лежала на моем плече и была мне очень нужна. Как была нужна маме, которая оставалась дома одна с социальной работницей и от бессилия что-то сделать таяла на глазах.

Верила ли я тогда в свои обещания? Не знаю. Меня будто выпили изнутри, оставив пустую оболочку. Я ничего не могла изменить в своем настоящем, но продолжала любить тех, кто был мне дорог, и кого не могла потерять.

А Санто понимал, что если сдаст банду Фальконе, они сделают со мной то же, что с Дино, и никто не сможет им помешать.

Мы вернулись домой под молчаливые взгляды соседей и шепотки за спиной. Хромой и онемевший, волочащий ногу Санто, и его исхудавшая, со следами синяков на лице, падчерица.

Социальная служба назначила родителям мизерное денежное содержание, а мне — реабилитационный курс в центре для подростков, подвергшихся насилию. Незавидное предложение для шестнадцатилетней девушки, которая ещё недавно собиралась окончить школу с отличием и встретить взрослую жизнь с широко открытыми глазами, а теперь же не видела выхода даже из собственной комнаты, превратившейся в мир изнанки.

Я отказалась куда-либо ехать. И не вернулась в школу. Поначалу инспектор соц. защиты приходил каждую неделю, но мне не нужны были беседы с психологом и доверительно-вкрадчивые разговоры с посторонними людьми. Мне нужны были мои стены и моя семья. Замкнутое пространство и тишина.

Я больше не могла смотреть в лица здоровых людей и видеть в их глазах отражение моего настоящего. Я и сама знала, что не похожа на прежнюю улыбчивую и милую Еву Соле. Я стала ее тенью.

И даже с подругой Инес уже не клеились разговоры, когда мы изредка встречались утром на нашей улице или в магазине. Больше не было по выходным совместных походов в кино и веселых разговоров о симпатичных мальчишках. Теперь по вечерам я всегда оставалась дома и не отвечала на телефонные звонки.

Все изменилось.

Наверное, поэтому где-то через месяц с небольшим Лоренцо пришел сам. Умело выбил дверь руками своего охранника и вошел в наш дом, как к себе домой.

— Греко?

Мама с отчимом были в спальне — смотрели телевизор или мама снова занималась с Санто речью. Отчим чувствовал ответственность за нас и не мог смириться со своей беспомощностью.

Я готовила для всех ужин на кухне, повязав голову косынкой, чтобы длинные волосы не падали на лицо, и думала о чём-то о своем. Потому не сразу отреагировала на шум в прихожей. Но услышав в нашей гостиной чужие твердые шаги, мгновенно обернулась и испытала ужас, увидев за спиной темную фигуру.

Крепко сбитый, высокий Лоренцо стоял в проеме двери и смотрел на меня. Живое олицетворение моего кошмара. Вот на кого был похож Гвидо и чей голос я слышала, когда младший Фальконе говорил со мной. Вот кого Дино боялся так сильно, что предал семью и своего отца.

Он стоял и сверлил меня взглядом, полным едва сдерживаемой злости, готовый, казалось, ударить, окажись я в эту секунду прямо перед ним, а не в пяти шагах. Чужой человек, обжегший меня своей яростью.

Тогда я впервые подумала, какие чёрные и змеиные у него глаза, как у аспида.

А вот какие злые руки, узнала немногим позже.

— Оклемалась, сопливая дура? Прокатилась с ветерком? — процедил Лоренцо сквозь крупные зубы, стоя посреди нашего дома, как хозяин. — Ко мне в машину значит не села, а к моему брату сама забралась? Ну и как, понравилось быть подстилкой?!

Я дрожала, как ива под ветром. Страхом звенел каждый нерв и каждая клетка в теле, а ещё болью и памятью. Я стала старше, мне исполнилось семнадцать, и больше не было секретом, что именно меня ждет, если он перешагнет порог кухни и подойдет ближе.

— Понравилось, спрашиваю?!

Прижавшись к столу, я в отчаянии схватилась за нож, которым нарезала салат, и протянула перед собой.

— Не подходите! Не приближайтесь ко мне!

Конечно, Лоренцо было плевать на мои угрозы, он не пугаться пришел, и расстояние между нами сократилось.

— Что тебе стоило сказать, что ты под моей защитой, безмозглая девчонка? Что?! — прогремел он. — Никто бы не посмел тебя тронуть. Даже взглянуть в твою сторону! А теперь я мучусь дилеммой, что мне с каждым из вас сделать — покалечить или убить? Думаешь, это, мать твою, легко?!

Кухонная дверь ударилась о стену, и я подскочила на месте, едва не выронив нож, когда чёрные глаза оказались ещё ближе. Но в последний момент схватилась за орудие защиты двумя руками и испуганно закричала:

— Уходите, Фальконе! Я не хочу с вами говорить!

Лоренцо меня не слышал и совершенно точно не боялся.

Он легко выбил нож из моих рук и сдавил запястье. Притянув к себе, сдернул косынку с моей головы и впился толстыми пальцами в подбородок, почти выкручивая его от злости.

— Я не услышал ответ, Ева! — прошипел. — Думаешь, это легко — помнить, что ты была под другими?! Что тебя имели на грязном матрасе, как последнюю шлюху?!

Слезы полились из глаз — я не могла их сдержать, а Лоренцо не мог сдержать себя, и его пальцы тут же вошли в мои волосы, больно стянув кожу на затылке, а лицо придвинулось ближе.

— Почему ты не нашла меня? — прошипел он непонятное, касаясь неприятным, жестким дыханием. — Я ждал! Это мне ты должна была свою первую ночь, чёртова ведьма. Мне!

— Но.… вы мне никто.

— Ошибаешься. Я твой чёртов ад! Мне теперь решать, где ты будешь жить и чем дышать! Кому молиться, поняла?!

Он был пьян и страшен. И я не знаю, что приготовился сделать со мной, если бы в кухне внезапно не раздался выстрел.… и на спину Лоренцо не посыпалось стекло из кухонного шкафа вместе с посудой.

В проеме двери, расставив ноги и держась одной рукой за стену, стоял Санто и свирепо сверкал на незваного гостя глазами, держа перед собой пистолет.

Он прокричал-промычал свою угрозу так яростно, что стало понятно каждое слово.

— Убирайся из моего дома, Фальконе! Вон, проклятый! Или, клянусь, я тебя убью!

В тот миг Санто был готов на все. Однако и Лоренцо тоже.

Он обхватил меня рукой за шею и грубо дернул к себе.

— Давай, чёртов калека! Стреляй! Но если промахнешься, я живьем сдеру с тебя шкуру, а её заберу себе, — пообещал низким голосом. — Ты всегда знал, что я хотел Еву, и то, что случилось — твоя вина, Греко! Мог взять деньги и вправить ей мозги раньше, тогда бы и твой сын был жив! А теперь поздно, она моя, пока не надоест. Я её царь и Бог!

— Нет, — Санто замотал головой. — Не твоя!

— Не дури, Греко, ты знаешь меня, — зашипел змеем Лоренцо. — Со мной мои парни. Они доберутся до твоей жены и отымеют так, что она больше никогда не вспомнит о твоем вялом члене.

Санто перевел пистолет и наставил на меня. Пообещал, свирепо ворочая перекошенным ртом:

— Тогда я убью Еву и нас с Эсти! Закончу этот кошмар. Клянусь, я так и сделаю!

Лоренцо замер.

— Вон! — выкрикнул Санто. — Убирайся, Фальконе, или я стреляю!

Я знала, что отчим не выстрелит. Просто знала и все, даже увидев, что его рука перестала дрожать. Но не Лоренцо, который тоже это заметил.

Схватив с плиты чайник, он оттолкнул меня и обрушил его на шкафы, на стекла, на стоящую на столе посуду, дав выход своей ярости. После чего сверкнул чёрными глазами…. и ушел.

Не помня себя от страха, я кинулась к Санто и обняла его. Зарыдала вслух, не справляясь с эмоциями и дрожью, которая продолжала меня сотрясать.

Так мы и простояли посреди развороченной и разрушенной кухни, не отпуская друг друга и не находя сил, чтобы сойти с места и пойти к маме. А ведь она тоже все слышала.

— Он вернется, — промычал Санто, вдруг растеряв всю стойкость и ссутулившись.

— Знаю.

— Тебе надо уехать, дочка. Завтра же.

— Мне некуда ехать. А вы без меня не сможете.

— Сможем. Мы найдем куда! Иначе не будет тебе здесь жизни.

Я уехала. Санто продал знакомому ювелиру драгоценные камни, которые у него оставались, и отправил меня в дальнюю деревню к своим родственникам. Я прожила там четыре месяца, прежде чем люди Лоренцо нашли меня и привезли к нему в Неаполь.

К тому времени я уже знала, что беременна, а вот что с этим делать и кому сказать — нет.

Тетушка Санто, девяностолетняя старушка, плохо слышала и ходила с тростью, но видела хорошо, и первой заметила во мне изменения. Позвав в свою комнату и плотно закрыв дверь, женщина прямо спросила, понимаю ли я, что происходит. И я так же честно ответила, что нет. Новость стала для меня шоком.

Последствия надругательства долго болели, я старалась забыть кровь на себе и не вспоминать о случившемся, поэтому отсутствие месячных не замечала. А Мария была такой маленькой, что в неполных пять месяцев беременности мой живот почти не изменился, и я отказывалась верить. Нет, не может быть!

Сначала плакала, потом тенью ходила по улицам, мучаясь дилеммой: если брошусь под машину, что будет с мамой и Санто? Смогут ли они жить без меня?

Не смогут — я знала ответ, и вновь возвращалась домой.

— У тебя будет девочка, — однажды сказала старушка, присев на скамейку рядом со мной и похлопав меня по коленке. — Ты молодая, нарожаешь ещё, а этого ребенка отдай на воспитание. Иначе всю жизнь будешь помнить, чья она, и винить, что испортила тебе жизнь. Ребенку забота нужна, внимание, а ты сама ещё девчонка. Думаешь, не знаю, как ночами по маме плачешь?

Я на самом деле была ещё очень юной. Не любила, не встречалась с парнями и не строила планы на будущее с одним из них. Дети и материнство, замужество и долг, ответственность.… все эти слова были из взрослой и серьёзной жизни других людей, не моей.

— Не знаю, синьора Лиона.

— Не наделай ошибок, Ева. Здесь тебя никто не знает, родишь и начнешь жизнь заново. Вон ты какая хорошенькая, парни головы сворачивают, лишь бы ты заметила их. Даже я, старая, а вижу.

— Не говорите пока никому, пожалуйста.

— Не скажу. Но время не оставит это в тайне, девочка.

— Знаю.

Я не хотела рожать. Это было так страшно! Без мамы и Санто, в чужой семье и малознакомом городке, меня каждую ночь сводила с ума неопределенность!

Как я буду? Где буду? Почему это случилось именно со мной?!

Теперь я ненавидела Дино и его друзей ещё больше, и с каждым днем яснее понимала, почему. Я пережила насилие, бросила школу и отказалась от будущего. Я жила вдали от дома и не видела близких, которых очень любила. И у всех моих лишений была причина и имена, закрывать глаза бессмысленно.

Подонки из клана Фальконе так захотели, а теперь я не могла встать на твердые ноги, потому что они перебили мне щиколотки, и я продолжала падать. И дальше будет только хуже, если не смогу найти опору в себе и подняться.

Беременность сначала напугала меня, а потом что-то изменила в душе, словно пробудила спящее до сих пор упрямство.

Я ещё не знала, куда и как оно будет направленно, когда во время утренней прогулки в аптеку за лекарством для тетушки Лионы меня оглушили дозой хлороформа, прижатой ко рту, и затянули в незнакомый фургон.

Я очнулась уже по дороге в Неаполь и меня стошнило прямо на ноги выродка, который прижимал мою шею к сидению и тут же грязно выругался. А потом тошнило всю дорогу, так что хоть этим я смогла им отплатить.

Однажды, уже годы спустя, я дала себе слово, что не буду вспоминать Лоренцо. Ни близость с ним, ни его ненавистное лицо. Он был моим кошмаром и тюрьмой без права выхода на свободу. Моим мучителем. Но память всё равно во сне возвращает меня в прошлое. И я снова оказываюсь в том дне, когда стояла в незнакомом доме перед взбешенным Фальконе в испачканной одежде и босиком, потому что потеряла туфли.

На этот раз слез не было, хотя я дрожала и была очень бледной. А он кричал на меня, словно имел на это право. Я вновь разочаровала его, оказалась не только испорченной, но и брюхатой, и не желала с ним говорить.

В тот вечер Лоренцо сам вымыл меня и взял там же, прямо в душе, и это было возвращением в ночь насилия. Каждое прикосновение. Только теперь я знала, что бесполезно звать на помощь и просить о пощаде. Этот чужой мужчина намеренно делал мне больно, вымещая на моем теле месть за предательство и глупость, как он считал. И я молчала.

Лоренцо вообще не умел быть человечным.

— Ты не должна была садиться в ту машину, слышишь?! Ты не должна была сбегать! Проклятье, Ева, ты теперь моя, уясни себе это! Завтра ты избавишься от ребенка, или, клянусь, я задушу его в тебе!

— Нет. Или я убью себя. Ненавижу вас!

— Что ты сказала?

— Проклятый Фальконе, вот кто ты такой!

Частный врач, к которому меня привел Лоренцо через неделю, нарядив в дорогие вещи, которые для меня же купил, сказал, что прерывать беременность поздно. А если даже и рискнуть.… то он на себя такую ответственность не возьмет.

— Подсудное дело, Ренцо. Может понадобиться госпитализация и оперативное вмешательство. Если её расспросят, и она расскажет, как в этом положении оказалась, у тебя будут проблемы, дружище. Она несовершеннолетняя, не впутывай в это дело меня.

Я сказала, что чувствую тошноту, вышла в туалет и сбежала через окно. Зайцем проехала до нашего пригорода и пришла домой — мне было всё равно, что предпримет Фальконе. Поэтому не стала прятаться, когда Лоренцо вскоре появился и, оттолкнув растерянного Санто, вошел в мою комнату и бросил на стол деньги.

— Не будь дурой, Ева, не играй с огнем. Оставь это своим калекам и идём!

Следом за Лоренцо в дом ввалились его отморозки и уже держали Санто у стены их с мамой спальни.

Взглянув на отчима, я решительно мотнула головой и выкрикнула:

— Нет. Я дома и никуда не пойду! Это ты убирайся, здесь не хотят тебя видеть! Я уже позвонила в полицию, и они сейчас приедут!

Я отчаянно хотела напугать Лоренцо, надеясь, что моя угроза подействует. Ведь я действительно сообщила полиции, что меня выкрали, а теперь я сбежала и вернулась домой.

Лоренцо кивнул своим парням, и один из них принялся отбивать Санто печень. Прямо на моих глазах.

— Нет! — Я бросилась вперед. — Перестаньте, что вы делаете!

— Бери её, Кайно, и неси в машину. Если эта дура не врет, мне придется решить проблему и заткнуть рты легавым. Но если вздумаешь её лапать — оторву тебе руки!

Так я снова оказалась в доме, который Лоренцо снял для нас и куда наведывался чаще, чем в свою семью, оставляя меня под постоянной охраной.

Дни, когда его не было, были счастьем даже в моей тюрьме. Но когда он появлялся, тюрьма становилась адом. Фальконе делал со мной, что хотел, ломая психику и ожидая покорности. Любви и преданности в глазах.

Не получая ласк благодарной любовницы, злился на мое молчание и бесчувственность, упрекая, что ради меня оставил всех своих шлюх, а я не способна это оценить.

Как же, я ведь была измазана похотью подонков, которых Лоренцо использовал и мешал с грязью, и он искренне верил, что снизошел ко мне, силой раздвинув ноги и взяв после них.

— Так и быть, Ева, родишь ребенка и оставишь в больнице. Только после этого сможешь выходить со мной на улицу. Я не собираюсь быть посмешищем в глазах своих парней и терпеть рядом чужого ублюдка. Мне нужны мои дети. Избавишься, и я подарю тебе автомобиль.

Те дни проходили перед глазами как страшный сон, от которого не было способа очнуться. Я не собиралась быть мамой и понимала, что не смогу воспитать ребенка в условиях своей тюрьмы. Но иногда моя смелость — тихая, но упрямая — пугала меня саму.

— Чем твой ублюдок будет лучше этого?

Пощечина была сильной и сшибла с ног, я ударилась о стену. Обычно Лоренцо легко разбивал мне губы, когда злился, а потом усаживал на колени и долго слизывал с них кровь, наматывая мои волосы на свою руку.

— Хочешь, чтобы я развелся, а, золотая? Тогда ты полюбишь меня?

Было страшно отвечать чёрным глазам, и всё, что оставалось, пока они приближались — это молчать.

— Отвечай, ведьма, тогда?!

Лоренцо мог что угодно видеть в моих глазах: страх, покорность, боль, ненависть, но только не любовь.

— Я ещё не простил тебя, Ева. Никого из вас! Не могу смотреть на твое пузо и гадать, чьего выродка ты в нем носишь?… Оставишь в больнице, сказал! Или я сделаю с ним то, что обещал!

Роды наступили раньше, в восемь месяцев и неделю. Я была измучена и худа и, наверное, готова умереть, если так случится.

Пока длились схватки, сцепила зубы и не кричала — к тому времени я уже привыкла к боли и мысли, что оставлю ребенка в родильном отделении общественной больницы. В неё меня привез шофер Лоренцо, заставив сказать по научению босса, что я рожаю без ведома родителей, а кто отец — не знаю.

Вот такая гулящая малолетка.

Когда я повторяла это, хотелось умереть от стыда.

— Ну вот и все! У тебя принцесса, девочка! Хочешь посмотреть?…

— Н-нет…. не знаю.

— Ух, какая крикунья! Крохотная, и откуда только силы берутся?

Доктором, принявшей у меня роды, оказалась женщина лет шестидесяти — низенькая, круглая и очень приветливая. Она положила мою дочь под специальную лампу рядом с родильным столом и принялась делать свою работу, все время посматривая в мою сторону и улыбаясь.

Уже потом я поняла, что эта женщина знала о жизни гораздо больше, чем молодая испуганная роженица. И увидела больше, чем я рассказала.

— Нет, вы только посмотрите на неё — какая красавица, вся в маму! Пальчики кукольные, губки бантиком, а щечки наливные — ну точно вишенки! И волосики, когда пушок спадет, будут золотистые, как у тебя. Я деток сразу вижу!

— Как у меня?… — Я приподняла голову и посмотрела на специальный столик, где лежал мой ребенок.

Моя дочь. Она и правда казалась куклой. Очень аккуратной и маленькой.

Я вдруг забеспокоилась:

— А ей не холодно?

Врач засмеялась.

— Немного, но на мамином животе и возле груди согреется!

— А почему она замолчала? С ней все хорошо?!

— Голос твой услышала и узнала! Давай-ка я тебе ее дам, девочка, а то, смотрю, ты не веришь, что стала мамой.

— Стойте, я не знаю, как её держать!

— С любовью! Все остальное природа подскажет! Ты уже придумала, как назовешь свою принцессу?

— Н-нет.

— Ну, ничего, у вас впереди целая жизнь. Я своей старшенькой неделю имя подбирала, пока определилась, а когда родился сын — за полгода вперед знала, что будет у меня свой Микеланджело.

— А как зовут вас?

— Меня? — женщина улыбнулась. — Доктор Мария.

— Мария? Какое красивое у вас имя, доктор.…

Мой следующий побег был уже из роддома вместе с Вишенкой. Но на этот раз я была умнее и остановила такси за квартал до дома родителей. После чего с ребенком на руках прошлась по улице на виду у всех, не глядя в глаза удивленным соседям, но и не таясь.

Они не забыли мою историю, а значит и спрашивать, кто отец, не станут. А для себя я твердо решила, что Мария будет только моей и точка.

Она так смешно морщила носик и поджимала губки, будто просила прощения за то, что появилась в моем мире изнанки. Цеплялась крохотной ручкой за мой палец и сразу же затихала, стоило прижать её к себе.

Нет, я никогда не стану винить её в том, в чем она не виновата.

У Лоренцо Фальконе не получится отнять у меня дочь, а гордость не позволит ему связываться со мной дальше.

Вот пусть и убирается ко всем чертям! С обещанным автомобилем и дорогими побрякушками в придачу!

Всё что я хотела — это вернуться к родителям в наш дом. Пусть в сломанную, но свою жизнь, где больше не будет места угрозам и страху.