Ангел с разбитыми крыльями

Глава 17

Настоящее время…

— Мария… Мария!

Мне снова снился огромный обветшалый особняк, затянутый серой дымкой сумрака, состоящий из множества заброшенных комнат, коридоров и лестниц. Я бежала по ним, пробиралась через камни разрушенных галерей, задыхалась от подвальной сырости чуланов и билась в закрытые двери. Искала Марию и не могла найти.

Сознание вновь и вновь возвращало меня в мир моего кошмара, словно повторялся раунд ужасной игры, который я никак не могла пройти.

Пожалуйста, я должна найти дочь и выбраться из этого лабиринта! Должна!

В холле с обрушенным потолком зияют дыры в стенах, с потолочных балок, похожих на чёрные обглоданные кости чертей, свисает старая промерзлая паутина, а босые ноги увязают в крошеве из льда и прелой листвы. Я тороплюсь уйти отсюда, но каждый шаг дается с трудом, а губы зовут… отчаянно шепчут в сумрак, боясь сорваться на крик и разбудить чудовище, которое живет в доме:

— Мария! Мария, доченька, где ты?!

Её нигде нет, и я вою.… захлебываюсь от ужаса и паники: я никогда ее не найду!

Бросаюсь вперед, но лицо и тело оплетает липкая паутина. Она закрывает рот, связывает ноги, не позволяя глотнуть воздуха и убежать. А где-то за спиной, из глубины дома уже доносится каменный скрежет когтей. Монстр проснулся и приближается.

Скрипучие доски прогибаются под его толстыми лапами, могучее тело бьется о стены, и вот уже затылка касается тяжелое, как адово пламя, дыхание:

— Ева… я говорил, что найду тебя.

Крик ужаса вырывается сам, разорвав то ли паутину, а то ли плотную тишину ночи. Руки рвут ее, липкую и мерзкую, борясь за жизнь, но ужас сильнее, и голос монстра, точно путы, с новой силой оплетает меня.

— Ты моя, не убежишь.… Моя!

Чёрные глаза надвигаются из сумерек, и я понимаю, что сейчас умру.

— Убирайся, проклятое чудовище! Не твоя! Ненавижу тебя! Ненавижу! — кричу.…

Но вместо смертельной мозолистой лапы мой рот накрывает теплая ладонь. Чьи-то сильные руки вскидывают меня с постели и прижимают к твердому телу. Выносят из спальни и вырывают из сна, пока я продолжаю бороться с ними….

— Отпусти, проклятый!

— Тише, Ева… Тише! Дочь разбудишь…

— Ненавижу тебя!

— Знаю.

— Мария!.. Где моя девочка?! Она…

— Спит! Всё хорошо, успокойся, она спит.

Мне знаком этот сухой голос, который умеет быть тверже льда. Он принадлежит только одному человеку во всей Вселенной, и я распахиваю глаза, изумляясь тому, что слышу его в своем кошмаре.

Или уже нет? Ночь настолько темна, что сразу и не поймешь.

— Адам?!.. — шепчу с надеждой в ночь. — Адам, это ты?!

— Я.

— Святая дева, спасибо!

Я кидаюсь вперед и обвиваю теплую шею руками. Прижимаюсь к Ангелу продрогшим телом, чувствуя невероятное облегчение, что он — не Лоренцо. Что я спаслась.

Возможно, лишь на этот раз, и чудовище ещё вернется, но вырваться из кошмара и узнать, что Мария рядом, что она жива — как воскреснуть.

— Как хорошо, что это ты!

Мне сложно от него оторваться. Он как воздух, в котором нет паутины, и можно вольно дышать. Как теплый берег океана с чистым песком и ласковым бризом. Как я устала идти к нему по острым камням и опасным провалам, если бы кто-нибудь знал! Задыхаться в удушливой сырости своего кошмара и не видеть выхода!

Я обнимаю Адама с отчаянным порывом. Прижимаюсь щекой к его щеке, пока вдруг не понимаю, что он замер. Продолжает держать меня в руках, но сам, кажется, не дышит. Словно отдал это право мне.

Или я позволила себе слишком много?

Время изумиться собственной смелости и опомниться. Сделать шаг назад, отпустить его и спросить, что он здесь делает. Испуганно спрятаться назад в свою раковину и укрыться в ней, если получится.

Но я не хочу, не могу! Сейчас мне нужно ещё немного его тепла. Ещё немного той силы, которая держит меня, вырвав из кошмара и обещая подарить покой.

А за окном так тихо, и никакой грозы.

Мы так и стоим какое-то время, прислушиваясь к биению наших сердец и молчанию стен, пока я наконец не разнимаю руки. Оторвавшись от щеки Ангела, поднимаю голову и смотрю на него в темноте. Он близко, наши губы почти соприкасаются, и я могу ощутить на своих его осторожное дыхание.

Дыхание мужчины, разбудившего во мне женщину. Ласкавшему меня, как самую желанную на свете любовницу.

Почему я именно сейчас об этом думаю?… Не знаю. Но поднимаю руку и кладу ладонь на его щеку. Глажу ее, успевшую стать колючей, узнавая в темноте черты своего Ангела. Его висок, крепкую точеную шею, красивый затылок…

Это он, мой совершенный Азраил, ошибиться невозможно. Мои пальцы помнят его тело с первой встречи.

— Ты вернулся.…

— Я и не уходил.

— Почему, Адам? Ведь я тебя прогнала.

Его ответ правдив, как сама ночь, обнажающая настоящее между нами:

— Некуда, Ева. Нет такой дороги из Бергамо, пока ты здесь.

— Нет?

— Нет.

Его ничего не заставляет находиться в моем мире. В моей крохотной квартире со старыми стенами и мебелью, но он держит меня, словно не слышал всех тех слов, которые я наговорила ему раньше, и не спешит отпускать. А меня ничего не заставляет ему верить.

Я вдруг приближаю лицо, касаюсь его губ своими и целую. Подхватываю их, слегка обветренные и теплые, и узнаю заново — как могла бы в юности узнавать губы своего первого парня, поддавшись порыву нечаянной смелости.

В моем поцелуе нет страсти, это скорее глубокий вдох, который дает возможность жить и чувствовать. Передать поцелуем слова, которые не произнести. Я ещё не знаю, о чём они, но закрываю глаза и продолжаю целовать застывшего Ангела. Погладив его по щеке, прошу:

— Не уходи, Адам… Останься. И будь что будет завтра, не хочу ни о чём думать! Просто знай: что бы я сегодня ни сказала — я рада, что ты жив.

Он выдыхает с такой силой, словно всё это время себя сдерживал. Теперь уже сам целует меня, сжимает в руках, и я понимаю, почему он здесь. На этот раз объяснения не нужны. Мы просто встречаемся в темноте и говорим губами.

Не спешим, ночь впереди длинная, но говорим достаточно откровенно, чтобы доверить ей секреты. И мое тело, ещё недавно замерзающее в плену кошмара, под лаской губ Ангела отогревается. Загорается огнем, которого до встречи с этим мужчиной и не знало.

Я проникаю руками под его расстегнутую куртку и забираюсь под футболку. Прикладываю ладони к коже. Какое горячее у него тело, и такой холод в глазах. Сейчас я не боюсь об него обжечься, и льну к Ангелу, продолжая наш глубокий, как общий вдох, поцелуй.

— Ева, я хочу.…

Знаю! Чувствую. И кажется, тоже хочу.…

— Да-а-а!

— … чтобы ты была со мной.

— Что?

Я с шумным вдохом отрываюсь от Адама и удивленно всматриваюсь в скрытое ночью лицо. Разговоры даже шепотом возле спящей Марии не лучший вариант, и он открывает дверь в мою спальню. Заходит туда, унося меня с собой, и вновь отрезает нас от мира.

— Ты не ослышалась, — твердо повторяет. — Я хочу, чтобы ты была со мной.

— Нет… Это невозможно.

— Почему?

В спальню сквозь закрытые жалюзи проникает свет уличного фонаря, и можно увидеть черты лица молодого мужчины. Угадать по заостренным скулам напряжение, с которым он ждет моего ответа. Наверное, думает, что я упрекну его за Карлу, или вспомню нашу первую встречу, но есть вещи гораздо страшнее обещаний, которые он мне никогда и не давал.

— Потому что ты ничего обо мне не знаешь. А если узнаешь, то сам не захочешь со мной быть.

— Расскажи, кого ты боишься, Ева. От кого бежишь?

Но я мотаю головой и молчу.

— Кто является тебе во сне в образе чудовища?

— Пожалуйста, Адам, не надо! Это…. не твоя история, — возвращаю ему его же слова. — Она некрасивая. Я бегу, потому что хочу всё забыть, но сны не отпускают. А сегодня мой сон — ты! Если хочешь, чтобы я ответила, спроси какую-нибудь глупость. О чём мы завтра оба не вспомним.

Он ставит меня на пол, снимает с себя куртку и раздевается. Поднимает сильные предплечья и сдергивает футболку через голову. Расстегивает на брюках ремень и неотрывно смотрит на меня, словно ночной сумрак ему не помеха.

— Скажи, там, в офисе «Анфилады»… это правда, что ты предпочитаешь женщин? Не могу перестать об этом думать.

Вряд ли он думал об этом на самом деле, но принимает мое условие, а потому заслужил на честный ответ.

— Нет. До тебя я вообще никого не предпочитала. Это была моя защита.

— Звучит обнадеживающе, Соле. Значит мне не придется воспользоваться женским париком и духами, чтобы затащить тебя в постель. Иди ко мне…. — он протягивает руку, — буду твоим сном и прогоню всех чудовищ.

Нет, обнадеживающе звучит мягкость в его голосе и обещание. Мне хочется ему верить, пусть только сегодня!

Адам подступает ближе, склоняет голову и целует меня в момент, когда я замираю, удивленная тем, что он умеет шутить. Распробовав губы, прижимает к своей обнаженной груди и углубляет поцелуй до откровенно голодного. И только потом, когда нам снова не хватает воздуха, раздевает так естественно, словно делал это множество раз.

Он хотел меня голой, и теперь я голая стою перед ним, не чувствуя ни смущения, ни холода. Ангел вдыхает мой запах у пульсирующего виска и гладит ладонью волосы. Жадно подхватывает ртом губы, и вот уже пальцы в нетерпении скользят вниз и сминают мои ягодицы, а я глажу его спину.

Он опускает меня на постель, и я даже не подозревала за собой, что могу так сильно хотеть близости с мужчиной, когда обвиваю ногами его стройные, сильные бедра и подаюсь навстречу желанию, которому сопротивляться невозможно.

Нет, это Ангелу сопротивляться невозможно, и старая кровать снова скрипит под нами, бьется изголовьем о стену, нарушая сон соседей и тишину ночи. Бесстыже выдает нашу тайну, но на этот раз мне наплевать, что соседи подумают. Мое тело плавится и раскрывается, принимая мощную плоть Ангела, мысли туманятся под его съедающими поцелуями, а спина прогибается от подступающего остро-сладкого удовольствия.

Нас захватила страсть, и скоро она найдет выход.

— Скажи, Ева.… — просит Ангел с выдохом в мои губы, приподнимаясь надо мной, и я понимаю, чего он ждёт.

— Адам…. — с готовностью шепчу в ответ, обвиваю руками его шею и тянусь к губам: — Я хочу тебя, Адам!

Мы кончаем вместе и продлеваем близость, не отпуская друг друга. Горячий язык скользит за мочкой моего уха, дыхание согревает кожу, и эта ласка невероятно чувствительна и приятна. Как тихие слова Ангела:

— Ты пахнешь, как цветы апельсинового дерева. С первой встречи хочу тебе об этом сказать. И выглядишь так же.… как цветок. Когда-то подобное дерево росло за одним каменным забором, и я не видел ничего красивее его цветов.

На это мне нечего ответить, только смутиться. Но почему-то не хочется. Под сенью ночи всё возможно, даже услышать подобное признание.

— Есть цветы красивее, если перелезть через забор и попасть в сад.

— Где? Я так и сделал, но не увидел.

— В нашу первую встречу ты принял меня за морок, прогонял, и точно не напоминал романтика.

— Я и близко не он, Соле. Но я так чувствую.

— Да, — я открываю глаза и глажу рукой его затылок, — ты Азраил, я не забыла…

Подняв другую руку, провожу ладонью по гладкой, сильной спине и останавливаю пальцы на лопатке, отмеченной печатью шрамов.

— … Падший Ангел с разбитыми крыльями. Когда я увидела тебя впервые, то поверила, что это правда. Разверзлись небеса, и ты упал в мою жизнь с неба. Холодный, весь в крови, и беспощадный.

— Так и есть.

— И узнал все мои тайны.

— Не все. Но я узнаю, Соле.

Он поднимает голову, и я смотрю на него.

— Зачем?

— Чтобы сразиться с чудовищем из твоего сна и никогда не видеть твой чёртов парик. А ещё избавить твоего ребенка от страха. Думаю, это стоит моих усилий.

Я не понимаю, шутит он или говорит всерьёз — голос ничего не выдает. Только нежность ко мне, и это неожиданно заставляет меня ощутить волнение и ему поверить.

— Адам, пожалуйста, не нужно.…

— Что именно, Ева?

— Даже не думай мне помочь. Схватки Ангела с Дьяволом я не переживу. А он… он никого не пощадит — ни тебя, ни меня. В твоем мире хватает своих демонов, чтобы бросить вызов моим, ведь так?

Большего я не могу сказать, но Адам и не просит. Мы свернули на какой-то странный путь иносказательных откровений, когда невозможно лгать, но и всей правды не скажешь. Лучше снова забыться, пока ночь продолжается, и мой сон отступил. Скоро наступит утро, и новый день вернет нас к действительности.

Я сама тянусь к нему и целую. Опускаюсь сверху, когда он поднимает меня и кладет на себя. Оглаживает руками и греет каждый сантиметр моей кожи, не давая замерзнуть.

Плоть Ангела так же крепка, как твердо его желание сегодня быть со мной, и вот я уже сижу на его бедрах, разучивая вечный, как сам мир, танец наездницы.

У меня хороший учитель, и мне нравится урок. Наши глаза привыкли к темноте, мы смотрим друг на друга, пока Ангел держит меня за талию; поднимает пальцы к груди и ласкает соски. Опускает пальцы к ребрам, проводя по шрамам. Вновь согревает ладонями талию, заставляя ускориться, и вскоре я вскрикиваю, запрокинув голову, а губы Адама впиваются в мою шею.

— Я должен дать тебе отдых, Соле. Совсем с ума схожу, чувствуя тебя.

Я шумно дышу, держась за его плечи, и опускаю голову на мужской висок.

— Ну, разве что немного.

— Ты улыбаешься?

— Наверное.

— Хочу это увидеть.

Мне бы тоже хотелось увидеть, как Ангел улыбается, но это кажется невозможным.

— Нет, не сейчас. Ты слишком серьёзно меня об этом просишь.

Странная ночь. И я сошла с ума, с желанием отдавшись мужчине.

Я опускаю Адама на подушку, наклоняюсь и целую его красивые губы. Закрыв глаза, пробую их, как будто поцелуев между нами было мало.

Какой терпеливый у меня любовник — не шелохнется. Совершеннее его уже никогда не будет, и прямолинейнее тоже.

У меня вообще больше никого не будет.

А потом он укрывает нас одеялом, гладит пальцами мою шею под волосами, и я засыпаю. Забываюсь сном на мужской груди, разогнав все мысли, оставив только звук его размеренного дыхания, как колыбельную.

Мне так спокойно в этом коротком сне, что снится что-то легкое и неважное, вроде полета стайки бабочек над широким зелёным лугом. То ли я стала травой, а то ли одной из бабочек, но выпархиваю из сна так же легко, как уснула, и понимаю по дыханию Адама, что он не спит.

Ещё темно, но скоро рассветет. Ночь уже побледнела и приготовилась растаять, однако ещё держит над городом раскрытые темные крылья. Подумав о ночи, я вдруг думаю и о том, что скоро всё закончится. Наступит утро, за утром день, и я очнусь.

Мы оба очнемся и, возможно, больше никогда не увидимся.

— О чём задумалась, Соле? — отзывается мой Азраил. — Ночь — не время для мрачным мыслей. Гони их прочь.

— Откуда ты знаешь, что они мрачные?

— По твоему дыханию. Спи. Я не уйду, даже если небо снова разверзнется. Утром подумаешь.

Я поднимаю голову и смотрю на него.

— Утром я не буду знать, что тебе сказать.

— А что ты хочешь мне сказать?

В сумраке уже видны его глаза — темные и внимательные. Они ждут ответа, но почему-то сказать правду на этот раз непросто.

— Мы с Марией скоро уедем отсюда, Адам. Совсем скоро.

— Почему? Что тебя гонит?

— Интуиция. Я чувствую, что пора, иначе будет поздно. Только не спрашивай, какая причина, пожалуйста, — прошу, касаясь пальцами его подбородка. — Я не смогу рассказать, а ты… Ты вернешься в Америку и продолжишь успешную карьеру каскадера. И может даже станешь звездой какой-нибудь известной киностудии. Аврора и ее подруга будут в восторге…. и я тоже.

— Соле, мы оба знаем, что это неправда, и я останусь в Италии. Не быть мне звездой порноиндустрии и женских фантазий. Я предпочту эту спальню.

Я продолжаю гладить его подбородок и линию скулы.

— Но ведь необязательно говорить то, что и так ясно, правда?

— Правда. — Пауза между нами повисает почти ощутимая, прежде чем Ангел спрашивает: — Ты решила со мной попрощаться?

Он не выглядит расстроенным. Напротив, продолжает спокойно смотреть на меня.

— А как это обычно происходит?

— Понятия не имею. Я ни с кем не прощался, я находил свое. От тебя я уйти не смог.

Не знаю, что и думать. И что на это ответить. Мне вдруг становится колко под внимательным взглядом Адама. Я убираю руку и отстраняюсь.

— Это всё Бергамо, удивительный город. Жаль будет уезжать отсюда. Марии здесь нравилось.

— Я в этом не уверен, Соле. Или ты себя обманываешь.

Ну вот, ещё не наступило утро, а уже проснулась реальность — как будто кошмарный сон не развеялся окончательно, а всего лишь затаился в густом сумраке по углам.

И снова тяжело дышать, а в тишине, если закрыть глаза, можно услышать скрежет железных когтей монстра.

— Что… что ты имеешь в виду?

— Вчера в школе я увидел, что твою дочь тяготит роль мальчика. Она растет, и могут появиться проблемы, которые ты не решишь бегством в другое место. Ей совершенно точно не всё нравится в ее жизни.

Это то, о чём я и сама думаю постоянно, но не ожидаю услышать со стороны. Из категории самых больших страхов.

Я поднимаюсь и сажусь в постели. Сгибаю ноги в коленях и обхватываю их руками, не глядя на Ангела.

— Знаю.… Знаю, Адам, — горько выдыхаю. Больше ответить нечего.

Он тоже садится. Горячая грудь снова греет мое плечо и спину. Говорит, пока ещё не касаясь меня.

— Ева, я всё ещё хочу, чтобы ты была со мной. Ребенок не помеха. Я не обижу твою дочь и не закрою дверь. Просто доверься.

Просто довериться? Если бы это всё решило!

Я поворачиваюсь и смотрю на него.

— А что, если кто-то обидит тебя? Очень сильный и опасный? Жестокий, как сам дьявол! Ты уверен, что я этого хочу? Хочу увидеть, как он тебя.… как ты…

Я не могу договорить. Отвернувшись, поднимаю руки и закрываю лицо.

Господи, я так устала всего бояться!

Ангел притягивает меня к своей груди. Обнимает, негромко спрашивая:

— Даст по морде или убьет?… Соле, меня сложно обидеть, поверь на слово. Я уже побывал в аду и знаю всех его обитателей. Дьявол так Дьявол.

— Адам, прошу, — я мотаю головой, — это не шутка. Я не девушка-мечта, и не цветок из прекрасного сада. Я должна защитить Марию от человека, который считает её грязью. И меня тоже. Мы будем бежать, пока сможем. Уедем из города, а потом и из страны…. Когда-нибудь он перестанет меня там искать! Просто надо быть ещё более осторожной! Я уеду и могу тебе пообещать, что больше никогда не стану подбирать незнакомцев в грозу. — Я поднимаю голову и смотрю на Адама. — Никогда!

Как быстро наступает рассвет. Уже видна синева в его пронзительных глазах. В глазах молодого мужчины, с которым захочет быть любая девушка.

Быть с ним означает встречаться? Ходить на свидания? В кино? Или что?

Не представляю. Не могу это нарисовать в своем воображении с Ангелом.

Святые небеса… Как глупо, что я вообще об этом думаю! О чужой роли, которая никогда не станет моей.

Я сбегаю от своего любовника в душ, а когда возвращаюсь, получаю ответ на все страхи. И уже ни рассвет не помеха нашей наготе, ни шрамы. Когда губы Ангела целуют мой живот, я не могу ни о чём думать….

— Адам, скажи мне, откуда взялись твои шрамы? Не обязательно правду. Если мы больше не увидимся, я буду вспоминать эту ночь и наш разговор. А вдруг ты и в самом деле упал с неба?

Я сижу на его бедрах и глажу сильную спину, пока он согревает меня руками. Наши поцелуи уже не глубокие, они невесомые и напоминают дыхание, которое, даже насытив тело, не разорвать. И мы продолжаем дышать ими, пока утро окончательно не наступило и не отрезвило нас.

— Ты была права, Соле, они появились не в одночасье, я рос с ними. Однажды появился один, затем их стало больше.

— Где рос?

— На каменном берегу, где море встречается с небом. Только тогда меня звали иначе, но я давно забыл то имя.

— Там, наверное, было очень красиво?

— Нет. Там было страшно и одиноко. Море было холодным, ветер злым, а небо.… Небо, Соле, всегда было чёрным, даже в ясные дни. Я видел его таким, когда перестал верить в святых. Есть места на Земле, куда они со своих небес не заглядывают.

— Знаю.

— Я жил на том берегу не один, а с такими же потерянными душами, до которых никому не было дела. В доме у Чудовища, которому мы все принадлежали.

— Нет. Только не ты!

— И я тоже. Есть вещи, которые нельзя изменить. Этот дом был воротами в ад, но даже там у меня был друг. Единственный, чья душа вопреки всему светилась.

Он был слабым и тощим, и не всегда в своем уме, но его глаза, даже в самый темный день отражали то, что, я думал, навсегда потерял вместе с именем. Веру.

Когда Чудовище становилось голодным, оно приходило его истязать. Однажды мой друг почти умер. Я согревал его всю ночь и отогрел. А потом понял, что следующей встречи с Чудовищем он не переживет.

Когда оно пришло в следующий раз, я встал между ними, и злость Чудовища досталась мне.

— Тебе было страшно?

— Нет. Когда ты в аду, Соле, твоя душа становится чёрной, а вера ценится на вес золота. Гораздо дороже жизни. И я не знаю, кого защищал больше — друга или то, что светилось в нем, не давая окончательно погаснуть и моей душе.

Но я боролся с Чудовищем много раз, и много раз проигрывал. Мой друг верил, что я Ангел, называл меня только так, и в отместку за его веру Чудовище срезало раскаленным прутом мне крылья.

Оно было безумным и каждый удар ложился в только ему понятный рисунок. Ему нравилось видеть следы своего гнева на моем теле. Он считал их красивыми.

— Ты победил его?

— Да.

— Я так и знала.

— Однажды я его убил.

— Почему мне кажется, что ты рассказал правду?

— Потому что это правда, Соле. Я солгал тебе только раз — сам не знаю, почему.

— Ну и ладно. Неважно. Скажи, что стало с твоим другом. Он умер?

Пальцы Ангела ласково гладят мой позвоночник, словно изучая его рисунок.

— Нет. Его зовут Тео, и он вполне себе жив. Иногда я устаю от него — он не всегда чувствует личные границы и очень любопытный. Но он часть моей семьи, и навсегда ею останется. Ты ему понравишься, и Мария тоже. Я познакомлю вас.

Ну вот, всего несколько слов, и Адам снова заставляет меня изумленно поднять на него глаза.

Уже всё сказано между нами. Пусть полунамеками, но я во многом ему призналась. Не может же он не понимать?

— Ты с ума сошел, — едва слышно выдыхаю. — Сам не знаешь, что делаешь и что говоришь.

— Знаю, Соле. Снова прогонишь?

Я молчу несколько секунд, прежде чем принимаю правду и сдаюсь:

— Нет, не прогоню. Но я не останусь в Бергамо, Адам, даже если…

— Если что?

— … Потеряю из-за тебя голову. Благополучие и жизнь Марии для меня дороже всего, я не могу позволить себе забыться.

— Почему?

— Иначе однажды мои кошмарные сны станут уже её реальностью, а тот, кого в них вижу — её Чудовищем, которого мне не победить. Лучше бы ты нашел свой цветок в саду, Ангел. — Я поднимаю руку и глажу его щеку. — Апельсиновый цвет быстро облетает, особенно в грозу. Сегодня очень тихо, но так будет не всегда. Если поднимется буря… от цветов не останется и следа.

Адам ложится на подушку и тянет меня за собой. Я кладу голову ему на плечо. Закрываю глаза, когда он укрывает нас одеялом. У нас ещё есть немного времени, пока утро окончательно не наступило, и засыпая, я слышу его ровный ответ:

— Я не уйду, Ева. Бергамо или нет — место не имеет значения. Всё, что мне нужно, я нашел в грозу и не отдам буре. Спи, поговорим утром.

Адам

Мой сотовый телефон стоит на беззвучном, но я уже минуты две слышу, как он вибрирует в кармане моей куртки, прогоняя сон и требуя внимания.

Так настойчиво мне может звонить только один человек на свете и явно по серьёзному поводу. Так что приходится осторожно сместить голову спящей Евы с моего плеча на подушку и встать с кровати. Привычным движением надеть боксеры, брюки, и только потом сдернуть со стула куртку и достать сотовый — как-то я не привык разговаривать с дедом без трусов.

Звонит дон Марио, интуиция не подвела, и стоит принять звонок, как он тут же нетерпеливо гремит в динамик голосом, не растерявшим силу с годами. Явно раздраженный тем, что я не сразу ответил:

— Адам? Где ты?! Немедленно приезжай на виллу! Какого чёрта я снова не могу до тебя дозвониться?! Мне что, к твоей заднице жучок приклеить, чтобы связаться, когда это необходимо? Допросишься!

— Не кричи, я не один. Что случилось? — спрашиваю деда, отходя ближе к окну и бросая взгляд на старые настенные часы с гирями и маятником, которые просто чудом ещё идут, показывая, что самое время проснуться.

Деду требуется несколько секунд, чтобы взять себя в руки. Но голос, когда он отвечает, остается взволнованным и напряженным:

— Приехал человек из Неаполя, я принял его немедленно. Да, ты верно понял, по твоему делу. Сейчас он сидит в моем кабинете, а в моей руке — досье на Еву Соле-Греко. И то, что я успел узнать об этой девушке за последние пять минут… Адам, клянусь, это поставило на дыбы остатки моих волос! Я должен спросить у тебя, что к дьяволу происходит?!

— Марио, яснее можешь сказать? — негромко откликаюсь я. — Пока не пойму. Это у тебя в руках информация.

— Сначала ответь, это она? Я отправил на твой мессенджер ее фотографии. У меня ещё остается надежда, что мы говорим о разных девушках.

Я открываю мессенджер и смотрю на снимки.

С первой фотографии на меня смотрит совсем ещё юная девушка в короткой школьной юбке, светлых мокасинах и кофте на молнии. Здесь ей лет четырнадцать-пятнадцать, не больше. На груди лежат светло-рыжие волнистые косы, за плечами виден школьный рюкзак. Она широко улыбается, приняв кокетливо-дурашливую позу на фоне незнакомого дома, явно не стесняясь человека, который ее снимает, и я целую секунду всматриваюсь в ее улыбку — легкую и солнечную, словно она только что громко смеялась. И сияющие глаза — я не знаю их такими.

Второй снимок сделан издалека и гораздо позже — девушка на нем старше и одета иначе. У неё длинные гладкие волосы медно-золотого цвета, платье с разрезом на ноге и высокие каблуки. Она садится в машину и лицо видно в профиль, но это несомненно Соле — её мягкую линию бедер и талии не спутать с другой. А вот на лице уже нет даже следа улыбки, и на руке, над дорогим браслетом, когда приближаю снимок, я замечаю то ли пятна тени, а то ли синяки.

Я закрываю мессенджер, оглядываюсь и смотрю на спящую Еву. На обнаженное плечо и рассыпанные по нему волосы. На припухшие от моих поцелуев губы. Всё, что мне сейчас хочется, это обнять ее и снова почувствовать так, как чувствовал всю ночь. Сторожить ее спокойный сон. Но дед ждет, и я отвечаю:

— Да, это она, Марио. Моя Ева.

Дед тяжело выдыхает ругательство, после чего издает неясного свойства хмык:

— Твоя? Чёрта с два, парень! Думаю, тебе самое время узнать суть вопроса!

— Говори.

— Ева Соле — девчонка Лоренцо Фальконе. Его любовница, из-за которой он развелся с женой и был готов на ней жениться, но эта Ева вдруг дала дёру. Он ищет ее по всей Италии больше двух лет, а она какого-то чёрта спит с моим внуком! А теперь скажи, что это не сюрприз!

— Что?! Повтори!

Мне требуются секунды, чтобы осмыслить услышанное. Нет, невозможно. Но дед повторяет, и не думая щадить мой слух. После чего устало добавляет:

— Да, Адам, речь идет о том самом Ренцо Фальконе, убийце Ремиджио и Лары, к которому у Санторо не закрыт счет. И ты сам знаешь, что он последняя и самая опасная тварь в списке наших врагов. В досье достаточно фотографий, чтобы убедить тебя в их связи с синьориной Соле. Я ещё не всё услышал, но больше никаких разговоров по телефону! Приезжай, жду!

Я отключаю звонок и пару мгновений прихожу в себя. После чего прячу телефон в карман брюк и одеваюсь. Натягиваю футболку, носки, застегиваю ремень на брюках, когда неожиданно слышу за плечом тихое и удивленное:

— Адам?… Уже уходишь? Хотя… да… конечно. Так будет лучше.

Я оборачиваюсь и замираю. Ева уже проснулась и села в постели, натянув одеяло до плеч. В её зелёных и чистых глазах много чего отражается — проснувшиеся сомнения, ещё не погасшие крупицы надежды, и куда больше этого — принятие действительности.

Она уже смирилась с моим уходом и просто ждет.

Но одного в них точно нет — сожаления о нас, о том, что было этой ночью, и это дорогого стоит.

Я подхожу к постели и поднимаю её к себе прямо с одеялом. Прежде чем поцеловать, смотрю в лицо — мне это нужно, видеть её глаза. Отпустив губы, говорю, как есть:

— Мне только что звонил мой дед. Я должен приехать к нему немедленно — это важно. Днем вернусь, и обещаю, Соле, кем бы ни был твой дьявол — ты больше не будешь бежать. Дождись меня, хорошо?

— Я не знаю, Адам.

— Я знаю, Ева. Ты собрала вещи и сменила номер телефона, поэтому с тобой вчера не смогли связаться — я догадался. Дашь мне новый контакт?

Она секунду молчит, но все же отвечает:

— Да. Но ты не знаешь…

— Узнаю, и уже скоро. Обещаю! У нас с тобой нет выбора. Я вернусь, и мы решим, как быть дальше. А сейчас мне пора.

Запахнувшись в халат, она провожает меня до дверей и, кажется, не верит, что увидит снова.

Что ж, моей уверенности хватит на нас двоих. Я не соврал ей, когда сказал, что нет дороги от неё, есть только к ней. И вписав в память сотового номер ее телефона, я касаюсь большим пальцем нежной щеки:

— Если поднимется буря, Соле, я отращу крылья, чтобы ее сдержать. Нет других цветов в садах, есть только ты.

Ева

Я стою и смотрю в окно, как Адам уходит. Не обернувшись, садится на мотоцикл, надевает шлем и уезжает, стараясь не встревожить утреннюю тишину коттеджа Белуччи.

Уже через минуту двор снова пуст и тих, даже ветви не шелохнутся, словно его здесь никогда и не было.

Но он был. Этот дом его помнит, мое тело помнит, и моя постель.

Не знаю, что и думать. Я разучилась верить и разучилась ждать. И что-то горькое щемит в груди, словно я не хочу его отпускать и боюсь не увидеть.

Или больше не хочу оставаться одна.

Я ухожу в ванную комнату, принимаю душ и сушу волосы. Готовлю для Вишенки завтрак. Дочка уже проснулась и спрашивает, пойдет ли сегодня в школу. Для неё вчерашний вечер вышел очень насыщенным, и многое она понимает без слов.

— Не уверена, золотце. Вчера я непростительно забылась. Когда приехала в школу и не нашла тебя, то сильно испугалась и назвала вместо Марио — Марией. Твоя учительница, должно быть, подумала, что я сумасшедшая. Но будет хуже, если она заподозрит неладное и станет тебя расспрашивать. Лучше останься дома, я пока не решила, как быть.

Во входную дверь стучат. По знакомому стуку я догадываюсь, что это Габриэль, но всё равно смотрю в дверной глазок. Прошу его подождать, пока впопыхах ищу в прихожей и надеваю парик.

Я верю, что бы Росси ни увидел позапрошлым вечером у подъезда, у него хватит тактичности об этом не вспомнить. Во всяком случае очень на это надеюсь, когда открываю дверь и здороваюсь с парнем:

— Доброе утро, Габи!

Сосед выглядит сонным и, увидев меня, даже не пытается пригладить торчащую во все стороны кудрявую шевелюру.

— Доброе, Анна.

Он в тапочках и с голыми ногами, на его плечи наброшен плед. Зевая, он протягивает мне из-под пледа телефон и пожимает плечами:

— Тут это…. из школы Марио звонят. Сначала синьоре Лидии позвонили, а потом уже мне… у тебя со связью что-то. В общем, держи, соседка… я ещё сплю и не соображу, что эта особа хочет. Только ты недолго с ней болтай, ладно? А то нам с Крисом сегодня всю ночь одна парочка спать не давала.… Чёрт… Мне бы энергию твоего Алекса!

Я беру у друга телефон и отзываюсь звонящему:

— Алло?

— Синьора Риччи? Анна, это вы?

Звонит учительница Марии, с которой вчера мы начали разговор в школе, а закончили дома. И мне приходится контролировать свой голос, чтобы он звучал спокойно:

— Доброе утро, синьора Мангано. Да, это я. Что-то случилось?

Голос у женщины немного взволнованный, как будто она торопится всё сказать и переживает, чтобы ее услышали:

— Нет, всё хорошо! Дело в том, что я обзваниваю родителей учеников по просьбе директора школы! Ваш муж не отвечает, поэтому я связалась с вами. Мне поручено сказать, что после вчерашнего ужаснейшего инцидента, полиция тщательно проверила учебный корпус и территорию, и не нашла никаких подозрительных предметов! Зато поймала двух подростков, которые, оказывается, развлекались подобным образом. Так что школа открыта для занятий! Как Марио себя чувствует?

— Спасибо, синьора, хорошо. Но я решила оставить его дома. Мы вчера очень переволновались.

— Да, я понимаю! Но, видите ли, синьора Риччи, сегодня в нашу школу приезжает комиссия из Рима. Звонили из мэрии и просили, чтобы все классы были в полном составе! Мы ожидаем приезда серьёзных спонсоров и хотим показать школу с наилучшей стороны, особенно после вчерашнего инцидента…. Нам нужны новые классы живописи и танцев, а муниципалитет ужасно скуп!

— Я не уверена, синьора Мангано….

— Иначе придется пересмотреть документы Марио. У нас не хватает учебных мест, а вы не предоставили некоторые справки. Но я закрыла глаза и выручила вас, а вы не хотите выручить меня.

Женщина вдруг всхлипнула. Или мне показалось?

— Синьора Мангано? С вами всё хорошо?

— Меня уволят, Анна! Господи, директор ужасно зол после вчерашнего — такая тень брошена на школу! Всего на пару уроков, умоляю!

— Ну, хорошо, я подумаю.

Я отключаю звонок и отдаю телефон Габриэлю. Сосед пожимает плечами, хмуро косится на мой парик и уходит. Я тоже захожу в квартиру.

Вишенка прибежала и всё слышала. Когда дверь закрывается, она щебечет:

— Лучше я пойду, мамочка. Чтобы они не думали, что ты сумасшедшая! Заберу свой рюкзак и буду вести себя, как мальчик! А потом скажу, что у меня болит горло, заболею, и мы уедем! А лучше скажу, что мы переезжаем далеко-далеко, к папе!

— Ладно, Мари, — сдаюсь. — Возможно, так, и правда, будет лучше. Собирайся, солнышко, но я заберу тебя пораньше….

Адам

Я приезжаю на виллу «Лара» и сразу же иду к деду.

Он в кабинете не один. С ним Селеста и мужчина лет тридцати пяти — прямой и поджарый, такой же серый и неприметный, как его волосы и костюм. Однако глаза у незнакомца внимательные и, увидев меня, он о многом догадывается, хотя и прячет удивление под умелой маской сдержанного спокойствия.

Перед доном Марио на широком полированном столе лежит раскрытая папка и фотографии. Оба мужчины стоят, Селеста курит у окна, натянутая и собранная больше обычного, и то, что все на ногах, говорит о крайней степени их напряжения.

Когда я вхожу в кабинет, мы обмениваемся с незнакомцем сухими кивками, и седовласый хозяин дома говорит последнему без обиняков, и не думая раскидываться обещаниями:

— Карлос, это мой внук, сын Ремиджио и Лары. Настоящий Адам. Проговоришься о нем раньше времени — поставлю твою голову на свой стол вместо вазы с цветами. В остальном я тебе доверяю, парень. Ты меня ещё никогда не подводил.

— Будьте спокойны, Дон Марио, не подведу. Моя голова мне дорога. Карлос Леоне, — представляется гость, и мы коротко пожимаем друг другу руки.

— Адам Санторо.

— Карлос, расскажи моему внуку и покажи всё, что ты нашел в Неаполе по нашему запросу, — командует дед, и Леоне не заставляет себя ждать.

У раскрытой папки лежат подписанные конверты. Судя по всему, этот парень умеет не только добывать информацию, но и умело ее сортировать.

Он раскрывает один и раскладывает передо мной на столе карточки-досье на незнакомых мне людей, кроме одной фотографии… Хотя такую юную Еву я тоже не знаю.

— Дино Греко. Санто Греко. Эсти Соле. Ева Соле… Семья Греко-Соле, какой ее знали соседи. Жили в небогатом пригороде Неаполя, южный район старой застройки. Глава семьи — талантливый ювелир, которому не повезло иметь зависимого к запрещённым веществам сына-вора. По словам соседей, Дино Греко не раз обчищал семью до нитки и вгонял в долги. Из-за его долгов неизвестные искалечили Эсти Соле, мать Евы, сломав женщине ноги и позвоночник. Она так и осталась до смерти парализованной.

Дино и Ева — сводные брат и сестра. Нет прямых доказательств, но есть свидетель разговоров, который утверждает, что Дино был одним из группы парней, изнасиловавших Еву в шестнадцать лет. Вскоре после случившегося он был найден мертвым на рельсах в метро… Вот фото трупа из полицейской картотеки.

Карлос пододвигает новую партию фотографий, а у меня от напряжения исчезает дыхание.

— Второй из неподтвержденной группы насильников — Рокко Пертини. На момент смерти — двадцать семь лет. С четырнадцати лет состоял в банде Фальконе и считался лучшим другом Гвидо Фальконе. Жесток, дерзок, подавал надежды стать одним из лидеров клана. Избит до неузнаваемости и заколот ножом в одно время с Дино Греко — убийство осталось нераскрытым. В момент смерти ему выбили глаз и лишили гениталий, что наводит на мысль о правдивости слухов.

Третий — собственно, Гвидо Фальконе. Тогда он остался жив, но исчез из страны на целый год. Был ли кто-то ещё в этой группе — не известно. Но известно, что с этого времени Ева Соле бросила школу и вскоре стала любовницей Лоренцо Фальконе.

Вот фотографии самого Лоренцо, его бывшей жены Паломы и их детей. На карточках адрес проживания последних.

Несмотря на наличие семьи, старший из братьев Фальконе не скрывал своей связи с несовершеннолетней Евой Соле, снимал для неё дорогой особняк в Неаполе и долгое время держал охрану. Устанавливал за любовницей слежку. Я поговорил с одним из его бывших легавых, и он утверждает, что Лоренцо был помешан на девчонке задолго до их связи, ещё когда она жила с родителями. Преследовал и буквально требовал сообщать ему о каждом ее шаге…

Леоне продолжает рассказ подробностей из жизни Евы, а меня захлестывает сухая петля ненависти. Стягивает горло сильнее удавки, мешая дышать и заставляя сердце биться чаще.

Не могу поверить, что Соле была с Ренцо Фальконе. Что ее прошлое связано с подонком, которого однажды я поклялся убить. Но вспоминаю нашу первую встречу, страх и слезы в глазах Евы, когда я нашел их с дочерью документы… Когда позже она уверяла меня, что у нее нет денег заплатить за мое молчание, а значит есть тот, кто готов ее найти… И внезапно неизвестное обретает черты и смысл.

Я спрашиваю у сыщика то, что хочу знать:

— Она по своей воле была с ним?

Карлос смотрит на меня почти равнодушно — пряча огонь интереса глубоко в светло-серых глазах. Отвечает, как сборщик информации, которого обязали изложить голые факты:

— Нет. И этому есть немало свидетельств. У Евы Соле был ребенок, девочка. Сейчас ей, должно быть, лет семь…

— Я знаю.

— Ребенок жил с ее отчимом-инвалидом. Иногда появлялась Ева. Соседи не раз слышали, как Ренцо приезжал и крушил дом Греко. Избивал отчима и саму Еву, требуя ее покинуть дом и забыть дорогу к дочери. Этого нет в официальных данных, но мой источник подтвердил, что в интересующий нас период в полицию поступало несколько заявлений от Санты Греко и синьорины Соле. Однако клан Фальконе уже имел вес в Неаполе, и каждый раз ход делу не давали.

— Ребенок от Фальконе? — хмуро подает голос дед, и Карлос взглядывает на него.

— Дон Марио, я не готов ответить наверняка. Но если это важно…

— К чёрту! — сухо обрываю я. — Это не важно! Леоне, давайте дальше!

— Адам! — жестко поджимает рот Марио. — Ты рехнулся? Ты не можешь игнорировать факты! Что эта девчонка с тобой сделала?! Лишила ума?!

Он недоволен, и я понимаю, почему — слишком неожиданно и болезненно звучит правда и режет слух фамилия врага. Но у судьбы свой расклад, и я не собираюсь танцевать на этой теме.

— Ничего, что бы я не захотел сделать сам, — отвечаю, глядя на деда. — Девочку зовут Мария, и по словам ее матери — у нее нет отца. Ева несколько лет живет под вымышленным именем и прячет дочь под обликом мальчика, называя его Ма́рио. Ребенок напуган и боится мужчин. Сама Ева считает своим долгом защитить дочь от человека, которого называет Чудовищем и проклинает в снах. Ты правда, дед, считаешь, что отец — Фальконе?

— А что, если он, Адам? Это что-то меняет?

Об этом я прежде всего должен честно спросить себя сам. Но именно сейчас мне трудно выдержать взгляд деда — такой же прямой и тяжелый, как мой собственный, и желваки натягиваются у обоих.

— Карлос? — холодно обращаюсь к присутствующему в кабинете мужчине, давая сыщику понять, что если он останется — его молчание будет равноценно слову, которое он дал главе клана.

Леоне сухо кивает, а дед дает отмашку рукой.

— Говори! Карлос знает о нас больше, чем я сам! Да у тебя всё на лице написано!

— Чёрт.… нет! Это ничего не меняет! — отвечаю резче, чем должен бы в этом доме. — Ничего! Не знаю, насмешка наша встреча с Евой или игра судьбы, но ей ничего не известно о Санторо. Ренцо заплатит жизнью за убийство Ремиджио и Лары, я поклялся и совершу вендетту любой ценой! Но Ева для меня та же, кем для твоего сына была Лара — так понятно, Марио? Плевать, кто отец! Я не откажусь от нее, а значит и от ее дочери. Я хочу, чтобы ты считался с этим при любых исходах. Особенно, когда я пойду за Ренцо!

Я выдыхаю и твердо произношу то главное, что меня волнует больше всего:

— Дед, я прошу тебя взять их под крыло семьи Санторо.

Мы всё ещё меряем друг друга тяжелыми взглядами, когда к столу подходит Селеста и кладет руку на локоть своего мужчины. Говорит устало, но вместе с этим уверенно — профессионально давая оценку происходящему:

— Успокойся, Марио. Ты сам всё видел. Кто в своем уме сотворит такое с матерью своего ребенка?… Карлос, — обращается она к Леоне, — покажите Адаму то, что я попросила вас пока убрать. Но сначала передайте мне второй конверт.

Она берет конверт, достает из него фотографии и раскладывает на столе. Пододвигает ко мне. На них снова Ева и Лоренцо Фальконе. На улице. В фойе ресторана. Возле стола-рулетки в казино. На палубе яхты.

— Посмотри на фотографии, Адам, — просит Селеста, — он окружил ее роскошью и обвешал драгоценностями, но она не выглядит счастливой, как могла бы выглядеть девушка из небогатого пригорода. На всех снимках Ева Соле сторонится Фальконе, не касается и не смотрит в его сторону. Не улыбается, принимая закрытые позы.

Как психолог, я бы сказала, что она угнетена и сломлена чужой волей. Зато Фальконе напротив доволен жизнью, не отпускает ее от себя и следит, как коршун.

Женщина замолкает, выжидающе смотрит на меня, и я прошу:

— Говори, Сел.

— Он следил за ней с пятнадцати лет. Судя по всему, убил всех, кто был причастен к ее изнасилованию. Осыпал подарками, но при этом избивал до полусмерти и покалечил мать. Когда Ева пропала, проломил череп ее отцу, а когда не нашел пропажу — сжег их дом. Сломал ребра и стрелял в неё, но при этом развелся с женой и купил очень дорогое кольцо, собираясь жениться на Еве.… Адам, ты видел одну сторону, но есть другая.

Селеста берет следующий конверт и достает из него новую пачку фотографий. Передает мне, обращаясь к Леоне:

— Карлос, пожалуйста, повторите Адаму то, что рассказали нам с Марио. Только прежде выпейте воды.

Она понимает: мне нужна минута, чтобы осознать, что именно я вижу, и снова обрести способность дышать. Потому что стоит взглянуть на снимки — и глаза мгновенно слепнут, а горло окончательно захлестывает удавка гнева.

Я о многом догадывался, но не ожидал увидеть это сам.

На лице Леоне по-прежнему не отражается никаких чувств, когда он продолжает рассказ, пока я пытаюсь взять себя в руки, не в силах оторвать взгляд от фотографий, на которых почти невозможно узнать Еву, настолько она избита и иссечена кровоточащими порезами.

— Я случайно достал эти снимки, их давно нет в отделе судебной медэкспертизы, но у Фальконе достаточно недоброжелателей в Неаполе, чтобы кое-что сохранить, если за это хорошо заплатят.

Они сделаны три года назад сотрудником медицинской полиции в госпитале, куда Еву доставили после дорожной аварии, во время которой она якобы вылетела через лобовое стекло. Одному из дежурных врачей показалось странным, что у поступившей без сознания девушки на шее следы удушения, нет нижнего белья, явные следы насилия и гематомы по всему телу. А также следы от огнестрельных ранений и многочисленные порезы, не соответствующие одежде.

Но в больничной выписке, которую я нашел в картотеке пациентов, уже ничего похожего не упоминается. Сказано лишь о нестабильном психологическом состоянии пациентки, панических атаках и депрессии, сменяющих друг друга, вызванных аварией и возможным приемом наркотических веществ.

— Ложь! — не выдерживаю я. — Ева слишком любит дочь, чтобы рисковать своей жизнью!

Карлос сдержанно кивает.

— Лечение в госпитале оплатил Лоренцо Фальконе. Он же и избил Еву, других объяснений нет. Для всех, кто его окружал, не было секретом, что он помешан на своей любовнице и ревновал к ней собственную тень. Судя по слухам, в тот день он застал ее со своим братом и охранником, после чего первому отрубил руку, а второго застрелил.

Человек Фальконе, с которым я общался, подтвердил, что Гвидо был в числе парней, изнасиловавших Еву в шестнадцать лет, и не раз хвастался этим за спиной Лоренцо, обещая дождаться момента, когда она ему надоест. Ева боялась и сторонилась обоих братьев, так что можно с уверенностью сказать, включая характер ран на фотографиях, что снова имело место насилие.

— Чёртовы ублюдки! — я срываюсь, только силой воли не смяв фотографии, хотя это и стоит мне труда. — Видит Бог, я доберусь до обоих и, клянусь, мир будет чище без этих мразей!

— Гвидо мертв, — сдержанно сообщает Леоне. — Лоренцо убил его вскоре после исчезновения Евы. Сложно сказать, что случилось между синьориной Соле и старшим из братьев Фальконе в их последнюю встречу, но с тех пор у него шрам на щеке и парализована половина лица. Он ищет ее по обвинению в нападении и краже. Продолжает искать всё это время, нанимая частных детективов, и последние сведения не обнадеживают.

— Адам, — вновь заговаривает Селеста. — Лоренцо Фальконе — жестокий психопат с маниакальной зависимостью. Ева для него — предмет вожделения и ненависти, больной страсти, вот что я хочу сказать. Он не успокоится, пока не найдет ее и не заставит заплатить за свои, как он считает, страдания. Но хуже то, что он её, похоже, уже нашёл….