Беременная для Зверя

Глава 77. Арина

Кавказец взгляд вниз переводит на мои пальцы, лежащие на его локте. Хмурится немного, но мои пальцы ладонью накрывает горячей и сухой. Мозолистой. Привыкшей трудиться физически или ножом орудовать.

— Иди спать, Арина, — похлопывает по моей руке и медленно в сторону отходит. — Поздно уже слишком. У тебя был тяжёлый день. Подумай о ребёнке. Завтра станет лучше.

— Что будет завтра?

Ризван медленно отходит, а я так же медленно к нему иду.

— Не просто так ты за меня вступаешься и Зверя злишь. Ты же его одним только фактом заступничества из себя выводишь. Он… без тормозов. Тебя терпит. Но… — перевожу дыхание и произношу дальше. — Он меня собой заклеймил. Теперь только либо с ним, либо сдохнуть. И другим нельзя смотреть даже, а ты заступаешься. Под удар себя подставляешь. Почему?

— Без тормозов. Это ты верно заметила. Их у него много лет назад сорвало. Должен быть кто-то, чтобы его совсем под откос не унесло.

— Да. Но только ты не ради него стараешься, — хмурюсь.

Понять пытаюсь. Мотивы его. Причины поступков. Не получается.

Ризван заботится обо мне. Защищает. Но так… по-отечески, что ли? Или по-братски. Так родственники, должно быть, заботятся и вступаются грудью. Но он же не родня мне. Ни капли. Какой интерес?

— Арина. Всех секретов тебе не достать. И не надо. Спать проще будет и врагов меньше мерещиться станет, — устало говорит кавказец. Проводит по лицу ладонью широкой, словно омывается.

— Не пойду. Пока не скажешь.

— Ты опять гонор свой показываешь? — негромко, но с яростью спрашивает Ризван. — Ну, чего тебе, а? Жива, никто пальцем не трогает, а туда же. На рожон. Иди спать, Арина. Можешь не бояться воя волкодава, он тебя не тронет.

— Никто меня пальцем не трогает? Да неужели… — усмехаюсь. — Не про то речь сейчас идёт. Зверь хочет отомстить. Это понятно. Порох? Не знаю… Хоть анализ и показал, что я — дочь его. Но сомнительно мне, что я нужна ему. Такому проще убить помеху, чтобы соринкой в глазу не мешалась, чтобы Зверю нечем крыть было. Да и странная это месть, не находишь?

— Нет. Не странная. Присвоить то, что принадлежит врагу, это значит, ударить его, пошатнуть авторитет. В этом мире всё на нём держится. Рот раззявил, прошляпил — уступай место молодому и борзому волку и вали подыхать.

Верчу слова Ризвана в голове. Логика в их поступках есть. Особая. Криминальная, с привкусом крови и металла на языке. Она мне ещё непривычна, как костюм с чужого плеча. Но жить мне приходится именно среди них — людей, у которых нет имён, но есть клички, нет привязанностей, но есть вера в приметы.

— Спать проще будет и врагов меньше мерещиться станет… — повторяю вслух слова Ризвана. — Это ты про себя? С чего бы мне тебя врагом считать? У меня врагов нет. Ни одного. Ты мне не враг. Но и не друг… Так кто ты?

Ризван застывает так, будто обмирает. Челюсти плотнее сжимает. Брови густые в прямую линию сходятся.

— Сколько тебе лет? Больше, чем Зверю? Да… Больше, — говорю, замечая волосы цвета соли в густой бороде. — Сорок три?

— Больше. Сорок шесть. Будет, — нехотя отвечает мужчина. — А теперь живо отправляйся в постель! Детское время ещё два часа назад кончилось!

— Значит, ты был уже очень взрослым, когда несчастье со мной приключилось и с семьёй Зверя. — гну свою линию, словно приказа его не слышу. — Когда ты с ним пересёкся? До или после? Позднее?

— Слишком. Много. Вопросов.

— А я их ведь не только тебе задать могу, но и Зверю.

— Ты что, мелочь, на шантаж намекаешь? И что тебе это даст? — изумляется Ризван.

Кавказец так сильно удивляется, что глаза его тёмные огромными плошками становятся, полными крепкого чая. Чифира, как сказал бы Пятый. А ведь привыкаю к их жаргону странному. Вот и глаза уже с чашками чифира сравниваю.

— Ничего мне не даст. Зверь со мной разговоры долгие водить не собирается. Я ему для других целей нужна. И ты прекрасно это знаешь. А после новостей о возможной женитьбе, я вообще начинаю сомневаться, что надолго здесь задержусь. Упрячут куда-нибудь, подальше с глаз, только для того, чтобы ребенка выносить смогла.

Паузу держу. Краткую, но весомую. Надеюсь, что кавказец хоть что-то скажет. Завесу тайны приоткроет. Но он губы сжимает в линию чёткую. Жёсткую. Напором этот упрямый изгиб не сломить и не разомкнуть.

— Хорошо. Спать пойду. Но охрану другую попрошу поставить, — говорю ему, отворачиваясь. К лестнице направляюсь, мгновения считая.

— Ты чего удумала, а?

Настигает в два счёта. Встряхивает за плечи.

— Отпусти. Ты не откровенен. Значит, теперь я тебе доверять не могу, — веду плечом, ладони крупные сбрасывая. — Мотивы Зверя мне ясны. А вот от твоей заботы показной веет чем-то странным. Подозрительным. Двуличным.

Последнее слово становится каплей последней. Лицо Ризвана на мгновение рябью колышет.

Я испуганно выдыхаю догадку:

— Все на Санька подумали. Что он заложил. А меж тем вдруг враг Зверя гораздо ближе сидит, а? Вдруг это ты шпион Пороха?

Провожая гостей, чувствую, как провода перегорают. Терпение на нуле. Мне в другом месте быть нужно, а я — здесь, расшаркиваюсь.

Ещё ничего не произошло, но чувство, будто уже ярмо на шею накинули и в нос кольцо всунули, как племенному быку, которого дёргают и пытаются заставить идти, куда нужно.

Бесит, сука.

Медлительность, церемониальность… Порядки, которые по-хорошему сейчас лишь фикция, показуха… Такая же лживая, как показное смирение Мадины.

Одета по-правильному, глаза в пол опускает, рта лишний раз при мужчинах не раскрывает — невеста, сука, года. Но на прощание трогает пальцами. Едва заметно, но не порядку это.

Правильная и скромная хер бы сама мужика тронула. Да и какая она, нахуй, правильная? За рубежом училась. Западные порядки в её голове. Холодный и здравый расчёт пополам с меркантильностью.

Это хуже всего — понимать, что желание породниться продиктовано лишь выгодой.

Но когда было иначе?

Всегда и во всём — выгода впереди. Так и сейчас.

Перед отъездом замечаю Нино. На лице грузинки читается явное желание сообщить что-то. Она дожидается, пока я окончательно распрощаюсь с гостями. Переминается с ноги на ногу от нетерпения. Ворота медленно закрываются за отъезжаюшими тачками братьев Исаевых.

Нино ковыляет ко мне. Её перехватывает Арес. Спорят о чём-то. Чуйка на дыбы встаёт, сигнализируя — неспроста это. Кипиш какой-то случился, но мимо прошёл, пока я за столом сидел. Сам к слугам подхожу, улавливаю обрывки разговора.

— Иди, Нино, я всё передам хозяину, — отправляет сестру прочь.

— Арес, это важно.

— Разумеется, я и сам понимаю, — хлопает по плечу, целуя в лоб. — Тебе стоит отдохнуть, Нино. Я вижу, как ты сильнее хромаешь.

Арес поворачивается ко мне с вежливым выражением на лице. Готов услужить. Во всём.

— Какие будут распоряжения?

— Сегодня Ризван прикатить должен.

— Ему уже приготовили комнату в служебном помещении.

— Ты чё, бля? Какие служебные помещения? Он мне почти как семья. Приготовь в доме. Гостевых спален — хоть жопой хавай…

— Хорошо. Я отдам приказ. Ещё что-нибудь?

— Да. Что мне Нино сообщить хотела? — требовательно смотрю на управляющего.

— Уточняла о девушке. Распорядок, расписание, когда в больницу… — перечисляет Арес.

— Пиздишь, — рублю словом. На лице управляющего проносится тень. — Вылетишь нахер, Арес. Не посмотрю на твои седины — выставлю пинком под зад.

Ноздри старого управляющего раздуваются. Но он сдерживает себя, сообщая:

— Нино приставила девочку смотреть за вашей гостьей.

— Да. Я так приказал. У неё имя есть. Язык обломается назвать?

— За Ариной, — исправляется моментально. — Девочка слышала… разговор Арины и Мадины.

— Мадины? — удивляюсь. — Какого хера она не в углу сидела?

— Не знаю, господин. Но разговор был не самым… приятным. Арина хвалилась родством с Порохом, вашим врагом.

Внутри вулкан сразу же закипает. Эмоции бьют набатом. Дурные. От одного только слова — Порох — взорваться хочется, как долбаной бомбе над Хиросимой. Чтобы всё, к хуям, в фарш. Без остатка.

— Хвалилась? — скалюсь. — Быть не может. Я по камерам сам посмотрю.

— В саду, — качает головой Арес. — Камеры лишь по периметру. Не все участки видны. Тот участок лишь немного захватывает, звук не пишется…

— Не понял… На моей территории может всё, что угодно — всякая хуета твориться… Всякая гнида в щель пролезть? Так, что ли? — напираю. — Почему?

— Территория оснащена. Охраняется. Камеры, вооружение, собаки. В-в-вы же знаете, — Арес назад отступает, боясь, что по нему злостью долбануть может.

— Рот захлопни. Чтобы уже завтра камеры везде были понатыканы. Везде. Чтобы муха без моего ведома даже не срала.

— Хорошо. Прошу прощения. В доме чужих не бывает, поэтому сад не везде просматривается — затратно и не совсем целесообразно, — оправдывается Арес. — Так специалисты сказали, — добавляет и опускает лицо взглядом в землю.

— Значит, других найди. Тех, кто выполнит всё, что надо, и язык свой умный в жопу засунет, сделав всё молча!

— Хорошо. Всё будет сделано, господин, — отчитывается Арес. — Сегодня вас ждать?

— Нет. Дела есть.

С Нино надо будет поговорить. Арес слишком много на себя берёт. Старается ради семьи, которой был предан. Но одного не понимает — семьи больше нет. Есть я — обрубок от неё. Мои интересы — иные. И сейчас они вразрез с семейными идти начинают.

Как будто свернул не туда — и только глубже с каждым часом увязаю.

— Опасаясь навлечь ваш гнев, всё же скажу. С Исаевыми вам сейчас невыгодно ссориться, — после непродолжительного молчания говорит Арес. — Исаевы сделали выгодное предложение. Брак с Мадиной даст преимущества. Ваш отец бы сейчас согласился на него…

Разворачиваюсь, едва не проделав в горделивом старике дыру взглядом.

— Мой отец… совершил немало ошибок. Одна из них стоила жизни всей семье. Не говори мне про него, — раздражённо бросаю. — Старый, не капай мне на мозг. Сам разберусь.

Покидая территорию дома, бросая взгляд на окна. За одним из них — дочка Пороха. Желание увидеть её разъедает кровь, направляет мысли не в том направлении. Дурным становлюсь. Пальцы чешутся волосы её на кулак намотать и в горло засадить. Хочется узнать, что она своим языком Мадине сказала, и выдолбить хуем все, до последнего, слова похвальбы о её отце.

Гонор появляется. Стержень оттачивается. Как бы он против меня потом не обернулся…

Всё блажь. Пустое. Сейчас другими делами нужно заняться. Звоню Пятому.

— Ты на месте?

— Как штык, — усмехается и сразу сообщает. — Пидар в клубе, уже девок лапает.

— Хорошо, — киваю. — Немец тоже там?

— Да. Пасёт неподалёку. Комар не проскочит.

— Хорошо, — усмехаюсь. — Скоро буду.

Пора тряхануть одного из людей Пороха. Шалава настучала своему хозяину, что тот кусок говна о Порохе обмолвился…

Вовремя. Очень вовремя. Если гниду прижать, он растреплет о схроне Пороха. Тогда с Порохом можно будет разделаться, не прибегая к помощи хитрожопых друзей…

Только сейчас я о таком варианте всерьёз думать начинаю. Ризван может быть засланным Порохом. Он может шпионить для моего отца. Потому и оберегает?

— Ты работаешь на моего отца? — прямо спрашиваю.

Кавказец в ответ матерится. Долго и грязно. Вижу, что вывела его на эмоции. Он их сдержать пытается, но брешь уже найдена. Вернуться к исходному положению малоразговорчивого истукана не получится

— Будь это так, от Зверя бы уже ничего не осталось. Поверь, — негромко говорит Ризван. — Ты только две стороны видишь. В мире их гораздо больше.

— И с какой же ты стороны, Ризван? Если не от Пороха… Но и не от Зверя с самого начала, так? Так кто же ты?

— Зараза приставучая! Клоп — и то меньше хлопот доставляет, чем ты, Порохова! — почти выплёвывает мою фамилию Ризван.

— Скажи, в чём дело — отстану, — упрямлюсь я. Потом внезапно для себя с просьбой в голосе говорю. — Пожалуйста. Я же чувствую, что ты ко мне хорошо относишься. Иначе. Почему?

— Не успокоишься, пока душу не вытрясешь? — спрашивает Ризван, хмурясь. — Как твоя мать…

Слова Ризвана звучат словно гром посреди ясного неба. Я о многом думала, разные варианты в голове прокручивала. Но ни в одном из них не предположила, что Ризван мог знать мою мать.

— Ты знал её?

— Да.

— Говори. Немедленно! — требую.

Кавказец начинает ходить беспокойно по комнате. Потом осматривает окна и выходы все проверяет. Резко возле меня замирает.

— Сядь, — приказывает, показываю рукой на кресло. — Хорошо. Скажу. Но пообещай. Что на рожон лезть не станешь и бросишь выкидывать вот эти фокусы с понтами. Не доросла ещё. Зубы не отрастила…

— Обещаю. Честно! — выпаливаю поспешно, не давая себе задуматься и взвесить всё. Иначе струшу тайну узнать.

— Твою мать звали Анастасия. Я знал её давно. Со школы. Моя семья тогда только перебралась сюда с Кавказа, там очень неспокойно в наших краях было. Я учился в школе. Вместе с Настей. Плохо язык русский знал, да и не любили нас тогда. Настя мне помогала, с учёбой… — по губам Ризвана скользит светлая улыбка. — Я ей помогал от лишнего внимания уходить.

— От какого лишнего внимания? — недоумеваю.

— Ну, ты глупая, — добродушно усмехается мужчина. — Себя в зеркало видела же? Красивая ты, очень. Только глаза у тебя отцовские, от Пороха. Но всё остальное — от матери. Заглядывались на неё многие, район не самый благополучный.

— Вы дружили?

— Дружили в школе, — усмехается Ризван. — Не самый желанный гость в доме Насти. Я бы даже сказал, нежеланный от слова совсем. Семья хоть такая же небогатая, но в друзьях дочери хотели видеть своих.

— Где моя мать сейчас? У меня есть дедушка и бабушка? — требовательно спрашиваю.

— Тише. Всё по порядку. Деда с бабкой у тебя нет. Даже я их не застал. Настя говорила, что они погорели в доме от угарного газа, а она в это время у тётки в гостях была с ночёвкой. Тётка её и воспитывать взяла.

— И?

— Что и? Школа кончилась, меня в армию забрали. Настя поступать хотела в школу искусств. Поступила. Первое время ещё были письма, потом на нет всё сошло. Само собой. Новая жизнь — её талант разглядели, танцевала на сцене театра, стала известной… Я на службе остался… Жизнь раскидала по разным сторонам. Вот и всё.

— Не может быть, чтобы это было всё, — упрямо говорю. — Есть ещё что-то! Говори до конца…

— Ты сейчас, так же, как она, требуешь своего, — усмехается Ризван. — Как будто плёнка жизни назад отматывается. Чудно…

— Как моя мама встретила Пороха? — недоумеваю я. — Он же бандит…

— Настя была довольно известной. У неё были деньги, слава, много поклонников. Самых разных. Видимо, Порох среди них каким-то чудом затесался… Я их историю не знаю, — нехотя говорит Ризван.

Почему-то мне кажется, что он что-то упускает нарочно. Но сейчас главное — общую картину увидеть, а потом можно уже за детали цепляться.

— Где она сейчас?

— Погибла. Порезали в переулке, — немного помолчав, отвечает Ризван. — Говорят, случайное разбойное нападение.

— Как?

— Арина, я всего не знаю. Говорю, жизнь раскидала нас. Не общались мы долгое время. Я об этом только по служебным каналам узнал, и позднее участие принял в облаве на Пороха по приказу начальства.

— Погоди, — перебиваю. — Ты из полиции, что ли?

— Был, — нехотя сплёвывает Ризван. — После армии и военных действий только туда и воткнуться можно было. Или в криминал. Поначалу решил, что на белой стороне лучше. Долго не пробыл. Хрень это, а не белая сторона. Есть только серый цвет. Вот и весь рассказ! — пытается отвертеться кавказец.

— Нет, не весь! — злюсь, что он говорит А и не говорит Б. — Это не рассказ, это кость, брошенная собаке помойной!

— Ха! Ладно. Сама напросилась, — усмехается он. — Я тогда едва заступил. Мы Пороха гнали в составе патруля… Операция была несанкционированная в верхах. Просто мой начальник то ли выслужиться решил, то ли отмутить бабки Пороха. Его тогда обложили со всех сторон — и менты, и враги из-за резни, устроенной в доме Алиевых. Теснили отовсюду. Мой шеф нас по следу погнал. Как собак бешеных. Полный карт-бланш. Режь без разбору, стреляй всех. Но батю твоего — живьём взять… И погнали. Долго. Борзая или дичь — кто кого? Так думали. Только не учли, что в тот раз не было дичи, только борзые. На выживание. На выносливость. На хитрость. На смекалку. На количество людей. Почти догнали. В глуши несусветной. Но людей уже мало осталось, ведь у Пороха ублюдки, как на подбор, один другого изворотливее. Непогода. Буран. Шли по наводке тех, из кого удалось сведения выколотить. Один сказал, мол, Порох дальше двинул. И груз скинул, чтобы идти быстрее. Что за груз, хрен его знает. Ничего не сказал, как бы мы ни пытались выбить. Я за старшего среди троих нас остался. Принял решение по следам Пороха дальше идти. Место, куда, по словам подельника, Порох груз кинул, себе в голове пометил. Потом вернуться можно. Всегда можно вернуться, если живым остаться.

Я застываю. Как капля воды на морозе, льдинкой становлюсь. Рассказывать Ризван умеет. Ничего особенного. Но штрихи и голос баюкающий картины рисует. Или у меня воображение слишком яркое?

Вижу всё, как будто перед глазами стоит. Живое. Яркое. Ослепляющее. Жестокое. Живое. Резью по сердцу. Гул в голове стоит. Дыхание рваное и частое.

— Догнали? — спрашиваю.

— Почти, — усмехается. — Одного из нас насмерть подстрелили, но он успел Пороха ранить. Так что дальше вдвоём погнали. Загнали в угол. Почти. Рукой можно было достать. Но он гранату швырнул, я был впереди. Мне осколком едва полголовы не снесло, — дотрагивается до левой стороны головы, волосы густые пальцами ероша. Только сейчас замечаю, что у него верхняя часть уха как будто срезана. — И всё…

— Что значит всё? А дальше что было?

— Я вырубился. Без сознания долго провалялся. Третий остался. Ему удалось Пороха повязать и даже доложить. Но только ему это не помогло. Порох сумел вывернуться. Нас ни с чем оставить. Дорога трупами устлана была, но он сумел вывернуться. Всё-таки.

Я сравниваю слова Ризвана с тем, что он раньше мне как-то рассказывал.

— Тот… Ты говорил однажды про мента, который Пороха заковал и думал о повышении. Это третий, оставшийся в живых?

— Скорее, в мёртвых, — поправляет меня Ризван. — Да, это он.

— А с тобой что стало?

— Да ничто. Чудом выкарабкался. Меня в больницу доставили. Я там без сознания с декабря до марта валялся. Чудо, что не отключили и не выбросили, ведь это в порядке вещей у нас. Очнулся. Понял, что меня уже выперли с ментовки. Но я шефу о грузе всё-таки доложил. Ориентировку дал. Не знаю, на что надеялся. Бараном был. Шеф только поржал, как конь, и на дверь мне рукой указал. Сказал, что грузом Пороха был ребёнок. С дитём он драпал, когда его прижали отовсюду. Но младенец тормозил его сильно. Так что Порох решил груз скинуть. В сумке спортивной. Вот так, Арина… — вздыхает. — Тельце только по весне нашли. Незадолго до моего выхода из комы. Нашли, всё по бумагам оформили, похоронили. Могила есть. Я сам всё проверил. Своими глазами видел.

Морозом сильным меня продирает так, что срывает кожу. До мяса оголяет. До нервного приступа. Истощение моральное. Пустота. Гул только в голове. И злость. Не на этого мужчину, а на того, кто зачал меня. Отцом назвать его язык не повернётся — на корню обломается.

Сбросить груз. Плохо мне от слов Ризвана становится. Я — груз. Обуза. Лишняя. Помеха.

Теперь понятно, почему Порох Зверя вывести на эмоции пытался — не нужна я ему. Плевать, что со мной станет. Даже если бы Зверь меня при нём драть в отместку начал, Порох лишь бы посмеялся. Голосом тихим прошелестел, что ему плевать — и всё на том.