Четырнадцать дней для Вероники (СИ)

День второй. Тобиас

Лихозвонье до обрушившегося на него страшного бедствия только претендовало на звание крупного города, а потому найти в нём крепость труда не составило. Да и чего искать, если больших каменных домов в городке всего три: церковь, напротив неё крепость да между ними дом градоправителя. До чёрного проклятия главную площадь, на которой, собственно, и располагались эти три основы градостроения, украшало пёстрое разноцветье клумб и задорно журчащий фонтан. После магической атаки цветы поникли и облетели, а фонтан треснул, покрылся плесенью и паутиной. Ого, сильное было проклятие, если оно даже цветы и воду затронуло! Благоразумно решив, что с допросом чародейки можно и не спешить, вряд ли она в ближайшие час-другой отправится с визитами, я решительно направился в сторону фонтана и сохнувшей подле него клумбы, дабы поискать магические следы. Лёгкий порыв ветерка, долетевший от изувеченного фонтана, заставив меня брезгливо поморщиться и поспешно завязать нос и рот вытащенным из кармана платком. Застоявшаяся вода всегда пахнет неприятно, влага же, перенесшая проклятие, воняет гниющим мясом и стухшим яйцом. Надвинув импровизированную защиту повыше на нос, я решительно подошёл к фонтану и заглянул в расколотую заплесневевшую чашу. Ага, теперь понятно, почему так тухолью несёт, в фонтане рыбки… были. Я натянул плотные специально зачарованные перчатки, вынул одну из полуразложившихся рыбок и принялся её внимательно изучать, отмечая неестественно яркий окрас чешуи, заметную трансформацию челюстей и крошечные шипы на плавниках. Вряд ли жители города запустили в свой фонтан таких уродов, значит так обезобразило несчастных рыб проклятие. Интересно-интересно.

Я бросил тушку рыбки в волшебный мешочек для сбора улик, висящий на поясе, и осторожно зачерпнул буровато-сероватую жижу, некогда бывшую чистой водой. Так, а вот это и совсем интересно. Помимо остатков магии в воде было растворено что-то ещё, алхимического происхождения, то ли средство для очищения воды, то ли что-то гораздо более опасное. Я плеснул жижи в пузырёк, тщательно закупорил пробкой горлышко и приступил к изучению клумбы. Не знаю, какие цветы изначально высаживали на ней жители Лихозвонья, но сейчас в разные стороны от треснувшей, крошкой каменной рассыпающейся клумбы ползли уродливые корявые сухие ветви, густо усаженные длинными колючками. Я осторожно отрезал одну ветку, стараясь не пропороть перчатки о колючку, крепостью способную поспорить даже с моим кинжалом. Да-а-а, давненько я не сталкивался с таким буйством тьмы, дивно, что в Лихозвонье хоть кто-то живой и невредимый остался. Кузнец, болван, поди, сам не догадывался, какой вулкан пробудит его необузданная похоть. Я покачал головой, с досадой глядя на несокрушимый монолит, в который превратилась земля в клумбе. Эх, жаль, даже крошки на исследование отковырнуть не получится, земля прекрасно держит магические следы, но камень мёртв и никому своих тайн не выдаёт. Закончив сбор улик, я тщательно отряхнул одежду, основательно опрыскал себя из хрустального флакона с обеззараживающим, способным даже чёрным чарам противостоять, зельем и направился в сторону крепости. С градоправителем я общался ещё вчера, а в церковь можно не спешить, уже знакомые чёрные колючки, выползающие из дверей и окон, наглядно показывают, что чёрная магия место света не пощадила. Хм, странно, спонтанные проклятия обычно такой разрушительной силой не обладают.

Крепость в Лихозвонье была точной копией крепостей во всех других городах, где мне доводилось бывать за годы моей службы: низкая крепкая дубовая дверь, щедро обшитая широкими железными полосами, сразу за дверью размещалась небольшая комнатка для отдыха сменившихся с дежурства стражников. Бдительный страж, седой и изборождённый морщинами, но ещё не утративший телесной крепости, решительно заслонил мне путь, но, увидев знак инквизитора, сменил гнев на милость и даже документы спрашивать не стал, сразу же повёл по тесным и извилистым, словно кротовьи норы, коридорам к камере, где содержалась арестованная чародейка. Возможно, когда-то, во времена расцвета Лихозвонья, в крепости было немало заключённых, в конце концов, не для красоты же градоправитель приказал обустроить более тридцати камер! Чёрное проклятие, обрушившиеся на город, внесло свои коррективы и в тюремный распорядок: кто-то из заключённых погиб (в паре камер я заприметил остатки уже знакомого чёрного пепла), кого-то отпустили, а кто-то, вполне возможно, воспользовался сумятицей и сбежал. Старательно возведённая крепость опустела и теперь словно оживала, жадно и недоверчиво вслушиваясь в звук наших шагов, громом отдающихся в пустых коридорах.

— Мы ведьму внизу, в подвале разместили, у нас там особая камера создана, — стражник криво усмехнулся одной половиной рта, — для злых колдунов. Думали, не понадобится никогда, а оно вон как вышло-то.

Да уж, тысячу раз прав был тот, кто сказал, что лучший способ рассмешить богов — это рассказать им о своих планах. Что ж, строители могут гордиться тем, что их особая камера всё-таки обрела, хм, скажем так, обитательницу.

Чем ниже мы спускались, тем более сырым, холодным и вонючим становился воздух. Противная слизь покрывала не только стены, но и ступеньки, приходилось внимательно смотреть под ноги, чтобы не поскользнуться на щербатых ступенях и не полететь в жадно оскаленную пасть вонючей темноты.

— Сюда, пожалуйте, — стражник ловко обошёл меня, шагнул к неприметной двери с большим ржавым замком, который сделает честь любому амбару, немного повозился, перебирая кличи, а затем с натугой открыл замок и распахнул передо мной ревматически заскрипевшую дверь.

— Прошу-с.

Я невольно поморщился от шибанувшего в нос холодного смрада, в котором вонь осклизлых стен каменного мешка перемешалась с человеческими нечистотами и застарелым металлическим запахом крови. Да уж, комфортным пребывание ведьмы в крепости не назовёшь, впрочем, учитывая, что произошло, дивно, что чародейка вообще до сих пор жива. Наверняка каждый второй мечтает удавить её наиболее циничным способом и готов пожертвовать половину (а то и больше) всего, чем владеет, на большой костёр в центре площади.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Осторожно, сыро тут, — прошелестел стражник, предупредительно подхватывая меня под руку и вводя в низкую, сырую камеру, которую иначе как мешком осклизлым было не назвать.

Старательно нагибаясь, чтобы лбом камни не пересчитать, я шагнул внутрь и огляделся в трепещущем свете тусклого факела. В первый миг мне показалось, что камера пуста, но затем, когда глаза немного привыкли к кромешной, видимо, особыми заклинаниями усиленной, темноте, я разглядел грязное существо, сжавшееся в углу. Ага, очевидно, это чародейка и есть. Я шагнул ближе, стражник проворно последовал за мной, освещая путь факелом, больше чадившим, чем дающим света, но оказавшимся ослепительным для той, что несколько дней просидела в абсолютной темноте. Чародейка слабо шевельнулась, пытаясь заслониться от света, и многочисленные цепи, обвивавшие всё её тело, протестующее зазвенели. Да уж, что и говорить, стража на кандалы не поскупилась, поди, со всей темницы собрала и на одну пленницу нацепила. Шею чародейки сдавливал специальный ошейник с шипами внутри, от которого шла короткая цепь до стены, руки и ноги арестованной были отягощены кандалами, также прикреплёнными к массивному кольцу в стене, а помимо этих оков была ещё прочная цепь на животе, не дающая толком повернуться.

— Зачем столько оков? — Я забрал у стражника факел, подошёл к чародейке, окинул её внимательным взглядом. — Оставьте только ручные кандалы, вряд ли она попытается бежать или станет колдовать.

Откровенно говоря, арестованную чародейку можно было вообще избавить от оков, для неё было бы весьма затруднительно без посторонней помощи до выхода из камеры дойти, не говоря уж про что-то большее. Палач явно не собирался щадить чародейку, в неверном свете факела я разглядел рваные раны, ожоги, следы от плети и лохмы плоти, торчащей в разные стороны, словно ветки старого веника. В душе помимо воли шевельнулась жалость, пришлось напомнить себе, что эта женщина, вполне возможно, прокляла целый город. Правда, её вину ещё нужно доказать…

— Снимите с неё оковы, оставьте только ручные кандалы!

Стражник недовольно вздохнул, но спорить с инквизитором не посмел, сердито задребезжал ключами, снимая громко звенящие оковы.

— Спа…сибо… — сипло выдохнула чародейка и наконец-то повернулась ко мне, подняла голову, щуря глаза от света.

На меня повеяло напоенным зноем ромашковым полем, в тусклом свете факела удивлённо распахнулись, блеснули серо-зелёные, давно забытые и при этом не забываемые глаза. Искусанные в кровь разбитые губы слабо дёрнулись, прошелестели едва слышно, с трудом произнося короткое имя:

— Тоби…

Усилием воли я сохранил полнейшую невозмутимость, ни единый мускул у меня не дрогнул при виде грязной, измученной тени той, кого я так старательно забывал все эти годы. Вот и встретились, Вероника, я всё-таки тебя нашёл. Сердце в груди зашлось бешеным галопом, на один миг я даже глаза прикрыл, справляясь с обрушившейся на меня бурей эмоций, воспоминаний, восторгов и упрёков. Пять лет — это много или мало? Ещё час назад я был уверен, что это целая вечность, за которую вполне можно возродиться и начать жизнь с чистого листа, избавившись от докучливых воспоминаний. Теперь же мне казалось, что это единый миг, краткое мгновение, за которое даже песчинка в часах вниз упасть не успеет.

— Оставьте нас.

Стражник вытаращился на меня так, словно у меня рога на голове выросли, честное слово, у меня даже рука потянулась к макушке проверить подозрение!

— Дык, как же можно, — мужчина озадаченно похлопал глазами, — она же ведьма, ещё, оборони справедливость, заколдует вас, что я потом Элеасу скажу?

Нет, всё-таки надо решать вопрос о повсеместном просвещении, от этих дремучих суеверий скоро житья никому не будет! Я медленно выдохнул, разжал невольно стиснувшиеся кулаки и кротко заметил:

— Я — инквизитор. Магия ведьм, чародеев, ворожеек и прочих колдунов на меня не действует, поэтому бояться нечего. Это понятно?

Честно говоря, магия на меня действует, как и на всех прочих за редким исключением, просто инквизитор, в отличие от простого обывателя, способен почувствовать возрастание магической активности, определить направление волшебного потока и сплести ответное заклятие или поставить щит. Только вот стражнику всего этого я рассказывать, разумеется, не стал, а то мало ли, вдруг он заупрямится и категорически откажется оставлять меня с Вероникой наедине. А объясняться в присутствии посторонних мне не хотелось, да и ей, полагаю, тоже.

Мужчина озадаченно посопел, пару раз шмыгнул носом, побренчал защитным амулетом (самый простой, лишь прямой магический огонь один раз отразить сможет, на более сложные заклинания его сил уже не хватит) и, наконец, решился:

— Ладно, раз вы просите, то я, так уж и быть, выйду. А вы, коли что не так, не геройствуйте, кричите, я туточки, под дверью буду.

Стражник вышел, заботливо закрыв за собой дверь и наверняка прислонившись ухом к специально оставленной щёлочке, дабы после дежурства потешить своих приятелей свежей байкой про инквизитора и ведьму. Что ж, его любопытство вполне понятно и объяснимо, не будем же разочаровывать человека. Я достал из кошеля на поясе щепоть золотистого порошка, бросил его в сторону двери, шепча заклинание. Всё вокруг подёрнулось едва заметной золотистой пеленой, а я впервые за всё время, что провёл в крепости, удовлетворённо улыбнулся. Отлично, теперь стражник будет слышать лишь обычный формальный допрос арестованной, а мы сможем спокойно побеседовать. Разумеется, о том, что произошло в Лихозвонье, я не собирался ворошить давно забытое прошлое!

— Ты всё-таки стал инквизитором? — Вероника слабо шевельнулась, звякнув оковами. — Представляю, как радовалась этому твоя матушка.

Губы чародейки изломала странная усмешка, глаза сверкнули. Моё обострившееся за годы службы чутьё упорно кричало, что между моей матерью и бывшей невестой явно что-то произошло, что-то, о чём обе дамы предпочли не рассказывать мне. Я и раньше знал, что матушка не в восторге от моего выбора, она упрямо твердила, что Вероника мне не пара, она не любит меня, ей нужна только моя магия, моё богатство и положение в обществе, но долгое время я ей не верил. Да что там, после исчезновения Вероники я прямо обвинил свою родительницу в том, что это именно из-за её происков моя любимая пропала, и ушёл из дома, решительно оборвав все связи со своими родственниками. Через два года, когда я уже получил звание инквизитора, общение наладилось, но за рамки формальной вежливости больше не выходило. И вот сейчас Вероника косвенно подтвердила, что мою матушку знала не только с моих слов.

— Почему ты тогда ушла?

Чародейка вздрогнула, словно на её едва прикрытые порванным рубищем плечи обрушился раскалённый кнут, опустила голову и невнятно пробормотала:

— Так надо было.

Шикарный ответ, а главное, такой содержательный, после него всё сразу стало понятно! Я фыркнул, присел перед Вероникой на корточки, пытаясь заглянуть ей в глаза:

— Моя матушка приказала тебе уехать?

Молчание, глухое и давящее, словно осклизлые стены каменного мешка. Мда, теперь я понимаю бешенство палачей, пытавшихся добиться признания. Я окинул взглядом многочисленные раны, ожоги, язвы и решительно вытащил из-за пазухи своё самое величайшее сокровище: язык пламени дракона, подаренный мне Эриком. Виновата Вероника или нет, я не хочу, чтобы она страдала от боли и холода. Тихо чпокнула плотно загнанная в горлышко небольшого стеклянного пузырька пробка, крохотный язычок пламени вырвался на свободу и любопытно заскакал у меня по пальцам. Я плавно, как учил меня молодой дракон, впитал его в ладонь, а затем резко дунул в сторону Вероники, выпуская не только целебное пламя дракона, но и часть своих жизненных сил. Чародейка испуганно вздрогнула, попыталась заслониться закованными в кандалы руками. После вспышки огня (я забыл зажмуриться) темнота в камере казалась непроницаемой, зато я услышал удивлённое аханье Вероники. Значит получилось, все раны, ушибы и прочие следы пыток ушли без следа.

— Как? — пролепетала Вероника, недоверчиво крутя у себя перед глазами восстановившимися кистями, вытягивая вперёд то одну, то другую ногу.

По губам девушки скользнула знакомая до боли в сердце улыбка, которая тут же сменилась настороженностью и глухой тоской:

— Зачем? Всё равно меня через четырнадцать дней казнят.

— Во-первых, через тринадцать, включая сегодняшний. А во-вторых, казнь состоится только в том случае, если будут собраны неопровержимые доказательства твоей вины.

Вероника подалась вперёд, напряжённо глядя мне в лицо, словно пытаясь то ли уловить скрытую насмешку, то ли прочесть что-то, оставшееся невысказанным.

— Почему ты мне помогаешь?

Я мысленно от всего сердца возблагодарил своего наставника, учившего меня при любых обстоятельствах не терять самообладания и сохранять полнейшую невозмутимость, дабы никто ничего не смог разглядеть в ровном, словно лесное озеро, лице настоящего инквизитора.

— Ты ошибаешься. Я не помогаю тебе. Я призван восстановить справедливость.

Отлично сказано. Теперь самое главное — самому в это поверить. Вероника, даже если и не поверила, спорить не стала, вздохнула негромко, голову опустила и медленно отодвинулась в угол, сжимаясь в комочек. Я прицыкнул на некстати решившую пробудиться жалость и ровным тоном, коим и надлежит инквизитору вести допрос обвиняемой, вопросил:

— Вероника, это ты прокляла жителей города?

Вообще подобные вопросы можно смело отнести к числу риторических, поскольку, как показывает мой личный опыт и изучение всевозможной литературы по данной теме, никто и никогда честно на подобные расспросы не отвечал. Подозреваемые или молчали, или отпирались до последнего, порой отрицая даже очевидные улики. Вот и Вероника не стала исключением, головой покачала, даже взглядом меня не удостоив:

— Нет, я никого не проклинала.

— Хочешь сказать, тебе понравилось, когда тебя кузнец… — я споткнулся, заменил режущее горло слово на менее болезненное, — лапал?

По губам Вероники промелькнула тень горькой усмешки:

— Он меня не тронул.

Угу, охотно верю. Неужели эта чародейка до сих пор считает меня наивным идиотом, которому можно вешать на уши любую лапшу, всё равно не заметит?!

— Хочешь сказать, он показывал тебе кратчайший путь домой, зажимая рот и утаскивая в кусты?!

Мрак, чувства опять вырвались из-под контроля, выплеснув слишком много яда и боли в вопрос, которому полагалось быть всего лишь холодной насмешкой. Вероника всегда была наблюдательной, вот и теперь её чёрная бровь знакомо изогнулась, а в голосе прозвучала давно забытая нотка лукавства:

— Мне кажется или господин инквизитор изволит ревновать?

— Ещё не хватало, — совсем по-мальчишески фыркнул я и мысленно отвесил себе здоровенную затрещину, ещё и ведро холодной воды за шиворот вылил. — Не люблю, когда мне лгут, изображая святую невинность.

Глаза Вероники вспыхнули и погасли, словно небо закрыли непроницаемые свинцовые тучи, плечи поникли, от возродившегося было лукавства не осталось и следа.

— Я смогла вырваться от кузнеца, он мне ничего не сделал, потому и проклинать его или ещё кого-то в Лихозвонье мне не было никакого резона.

Что ж, за неимением ничего иного примем за правду услышанное и зададим последний для первого разговора вопрос:

— Как ты считаешь, кто мог наслать проклятие на жителей Лихозвонья?

Этот вопрос тоже можно отнести к числу риторических, его цель не добиться правды, а очертить примерный круг подозреваемых, естественно, не вычёркивая из оного и допрашиваемого. Обычно обвиняемые соловьями заливаются, стремясь очернить всех вокруг и тем самым обелить себя, но Вероника смогла меня удивить. Услышав вопрос, она вздрогнула, словно я её со всей силы ударил, вскинула на меня лихорадочно заблестевшие глаза, даже губами шевельнула, готовясь что-то сказать, но потом вдруг резко сникла, закрылась, снова отодвинулась в тёмный угол и неохотно пробурчала:

— Не знаю.

А ведь ты врёшь, чародейка, ответ на мой вопрос тебе очень хорошо известен, только вот делиться со мной своими соображениями ты почему-то не спешишь. Кого же ты скрываешь, девочка? И главное почему?