Чудовищная правда

ГЛАВА 12

ТАЛИЯ

Мне тепло, как никогда за долгое время, и я довольна. Ощущение безопасности окутывает меня, утягивая в сон, но какой-то шум заставляет меня нахмуриться и открыть глаза. Зевнув, я приподнимаюсь, еще больше хмурясь и оглядываясь по сторонам. На мгновение я не могу понять, где нахожусь. В моей квартире нет меха…

Потом воспоминания возвращаются, и я резко поднимаюсь, но Катона не вижу, только тарелку с едой и напитками рядом с кроватью. Поднявшись на ноги, потягиваюсь и осматриваюсь. Он уже вернулся? После его ухода я с удовольствием приняла теплый душ. Мне пришлось три раза намылиться, чтобы отмыть тело и волосы за последние несколько дней, но после душа я почувствовала себя намного лучше. Одежда, однако, оставалась грязной, и мне не хотелось надевать ее снова, поэтому я постирала ее и оставила сушиться, а затем нашла старую простыню, из которой соорудила импровизированную ночную рубашку. Она свисает с ивового плеча, пока осматриваюсь. Я не могу сказать, ночь сейчас или день, и как долго я спала, но есть еще не хочется, и чувствую себя более отдохнувшей.

В этот момент я снова слышу его.

Заглянув в приоткрытую дверь вижу Катона, и у меня перехватывает дыхание. На мгновение я забыла, насколько огромен мой монстр. Мой? Да ни за что, выкинь это из головы. Он не мой. Просто монстр. Но что-то в нем до боли прекрасное. Поскольку он сосредоточен на образцах перед собой, я прислоняюсь к двери и жадно наблюдаю за ним, не опасаясь навлечь на себя гнев Катона или, что еще хуже, интерес.

Вспоминаю ощущение его крепких рук на моем теле прошлой ночью и вздрагиваю, не желая признавать, что мне почти… понравилось.

Катон склонился над столом, сгорбив плечи, напрягая мышцы спины, и у меня пересохло во рту. Его мускулы напрягаются, когда Катон медленно и целенаправленно двигается. На его рогах отражается свет, и я пробегаюсь взглядом по их извилистой длине, прежде чем взглянуть на его лицо. Квадратная челюсть с заостренными скулами, нос как у человека, пухлые губы, с клыками, нависшими над ними. От черных длинных ресниц, кажется словно глаза подведены подводкой, и за спиной мелькает хвост. Когда он, нахмурившись, откидывается назад, мой взгляд падает на широкую грудь.

Катон ученый, но я никогда не видел такого ученого. Он сложен как воин, сплошные мускулы из четких, твердых линий пресса и грудных мышц.

Если не обращать внимания на красную кожу, виляющий хвост и рога, он выглядит почти человеком.

В моем предательском теле запульсировало желание, но не обращаю на него внимания, надеясь, что оно пройдет. Вместо этого сосредоточиваюсь на его ловких пальцах, которые работают быстрыми, уверенными движениями, в глазах горит целеустремленность, когда Катон изучает то, что перед ним.

Наблюдая за ним, понимаю, что от Катона исходит та же энергия, что и от меня, то же одиночество и решимость. Сердце на мгновение замирает, и монстр, должно быть, слышит меня, потому что он резко поднимает голову, взгляд черных глаз приковывает меня к месту. Я теряюсь в сияние его глаз, как будто Катон крадет мою душу, и не в силах отвести взгляд, когда он так смотрит на меня. Что-то вспыхивает в его темных глубинах, нечто, что я не в силах объяснить.

Когда Катон, наконец, отводит взгляд, я освобождаясь от его взгляда и почти задыхаясь.

Черт возьми, Талия, соберись.

— Ты поела? — пробормотал он, и когда я покачала головой, Катон нахмурился. — Я ведь тебя не разбудил?

— Нет, — отвечаю я. — Над чем ты работаешь? — Я подхожу ближе, обхватываю себя руками за талию, останавливаюсь позади него и заглядываю ему через плечо. Он как будто замирает, и понимаю, что мое дыхание обдувает его шею. Катон издает тихий рык, и я быстро отступаю назад.

Может быть, он, как и я, территориально относится к своей работе, или ему не нравится, что кто-то заглядывает ему через плечо. В любом случае, я останавливаюсь, не желая, чтобы этот огромный монстр разозлился. Он так легко может убить меня, но Катон медленно поворачивается, давая мне время увидеть его движения, как будто чувствуя мой страх и беспокойство.

— Извини, — шепчу я.

Он хмурится, когда избегаю его взгляда, и укоризненно смотрит на меня. Я замираю, скользя взглядом между ним и столом, и медленно подхожу ближе. Дойдя до него, Катон притягивает меня к себе. Я напрягаюсь от его рук на моих бедрах, но монстр либо не замечает, либо ему все равно, Катон снова поворачивается так, что я оказываюсь практически между его бедер. Я такая маленькая по сравнению с ним, Катон упирается подбородком мне в плечо, чтобы показать свою работу.

— Я пытаюсь определить, на какую именно часть нашей ДНК влияет солнечный свет, — пробормотал он, показывая мне образцы.

— Если ты сможешь найти эту особую часть, ты сможешь ее выделить, — отвечаю я, впечатленная его работой. Катон прижимается ко мне, втягивая воздух.

— Именно. — Он говорит более глубоким, рычащим голосом, и я быстро отстраняюсь, прислоняясь спиной к столу, чтобы встретиться с ним взглядом. У него обычно черные глаза, но сейчас они налились красным цветом.

— Отчего у тебя меняется цвет глаз? — спрашиваю я.

— Что делает? — спрашивает он, наклоняя голову.

— Вот сейчас. — Я показываю жестом. — Меняют цвет.

Он вздрагивает и отворачивается, медленно дыша, а когда поворачивается обратно, они снова черные.

— Прости, — бормочет он. — Это то, что иногда с нами происходит.

— Когда? — спрашиваю я, чересчур любопытствуя. Катон смотрит на меня, пока не приходит к какому-то выводу.

— Когда мы испытываем сильные эмоции: опасность, печаль, счастье, похоть… — Катон прерывается, и я глотаю воздух. Он слегка усмехается. — Это не похоже на дымку, но телесные реакции схожи.

— Дымку? — спрашиваю я, радуясь тому, что продолжаю спрашивать, раз уж он отвечает. Ответы помогут удовлетворить мое любопытство и не позволят мне анализировать, почему монстр возбудился от того, что я так близко. Это точно не был гнев или печаль.

— Биологическая реакция, хищная черта, — кивает он. — Она берет нас под контроль, когда наши эмоции становятся слишком сильными или нам угрожает опасность. Обычно, если нам угрожает опасность, она превращает нас в монстров, а не в людей, делая нас сильнее, быстрее и безумнее, но в таком состоянии мы не признаем никого и ничего. Мы можем ранить любого, если он встанет у нас на пути. Мы очень стараемся вернуться из этого состояния. Первые монстры, сбежавшие из лаборатории, жили и умерли в таком состоянии, и с течением поколений мы стали лучше контролировать дымку, хотя помогает то, что мы больше не воюем и можем найти счастье.

— А раньше? — спрашиваю я.

— Раньше? Большинство из нас существовало в дымке во время войны. Мы сражались, чтобы выжить, охваченные жаждой крови. Мы убили многих, и смерть нашего народа только усилила ее. Некоторые до сих пор живут в дымке, отвергнутые племенами за то, что не научились контролю. Они опасны, очень опасны, и они убили бы своих, если бы у них была возможность.

— Почему?

— Чем дольше ты остаешься в дымке, тем глубже погружаешься в безумие, и, в конце концов, ты сходишь с ума и не можешь вернуться. — Он пожимает плечами. — Я видел, как это происходит, и это было не очень приятно.

— Ого, ты видел, как это происходит?

Катон кивает, отводя взгляд в сторону, но потом встречается с моим взглядом.

— С моим отцом. Когда мама погибла во время побега из лабораторий, папа погрузился в дымку. Я был совсем маленьким, под защитой нашего народа, который ушел под землю, пока наши воины вели войну наверху. Но видел его достаточно, чтобы заметить, как папа погружается в дымку. Даже когда людей оттеснили и начали строить стену, он не смог выйти из нее. Отец был потерян, обезумел от горя.

— Катон, — шепчу я, беря его руку и сжимая, надеясь унять боль в его голосе. — Что с ним случилось?

— Говорили, что его убили в последние дни войны, но мы с братом узнали правду несколько лет назад. — Когда молчу и жду, он пораженно опускает плечи. — Один из наших был вынужден убить отца. Когда не осталось людей, которых можно было бы убить, отец обратился против своего собственного народа, так потерявшись в своей боли и горе, и у них не осталось другого выбора, кроме как покончить с его жизнью, чтобы он мог воссоединиться со своей парой.

— Но ты и твой брат… — Я покачал головой. — Вы потеряли их обоих?

— Он не мой родной брат. Он тоже потерял свою семью во время восстания, и мы с ним сблизились и защищали друг друга, и да, я потерял обоих родителей. Это было очень давно, и мой народ заботился, любил. Кормил нас и растил как своих.

— У меня нет слов. — Я сжимаю его руку, пытаясь утешить, зная, как тяжело терять семью. — Я рада, что они у тебя были, и ты не был один.

Что-то в моем тоне должно насторожить его, наверное, горечь, потому что Катон смотрит на меня с пониманием.

— Как ты?

Он рассказал мне свою историю, и в кои-то веки я решила рассказать о своей. Я киваю и отворачиваюсь, глядя на свою маленькую, бледную руку в его гораздо большей красной руке.

— Мои родители умерли, когда мне было пятнадцать лет. За день до моего дня рождения. У меня никого не было. Никому не было дела до того, что со мной происходит, никто не следил за тем, чтобы я была сыта, счастлива и здорова. Мне было очень одиноко, и я скучала по ним. Родители оставили мне деньги, и, поскольку я была уже почти взрослой, меня оставили в их доме на произвол судьбы.

— Талли. — Катон притягивает меня ближе, и я прижимаюсь головой к его груди, его ровно бьющееся сердце дает мне силы продолжать, пока он гладит меня по спине.

— Никому не было до меня дела, Катон. Я была совершенно одна. Я выжила, чтобы родители гордились мной, я сосредоточилась на учебе, стала лучшей из всех, но мне казалось, что этого недостаточно. Мне до сих пор их так не хватает. — Слезы наполняют глаза, и я пытаюсь их сдержать, но они все равно капают; слезы, которые я не проливала, даже когда узнала об их смерти.

Я никогда не плакала, словно оцепенела, когда была подростком, вынужденным слишком рано повзрослеть, как и он.

— Я не сомневаюсь, что они гордились бы тобой, Талия, мой человечек. Ты такая сильная и умная. Ты приспособилась выживать и стремишься сделать мир лучше. Я вижу это в твоей доброте и несравненной силе. Это нормально ‒ скучать по ним, — бормочет Катон, поглаживая меня по спине, когда слезы стекают с щек и падают ему на грудь, но он ничего не говорит по этому поводу. — Мне очень жаль, что ты была одна, и я ненавижу, что тебе пришлось пройти через это в одиночку.

Шмыгнув носом, слегка отстраняюсь, а Катон нежно утирает мои слезы и смотрит мне в глаза.

— Что с ними случилось? — наконец спросил он.

— Они погибли в результате несчастного случая, — шепчу я. — Глупый несчастный случай. В одну минуту они находились рядом, говорили о торте на мой день рождения, а в следующую — их не стало, и мир стал не таким ярким и гораздо более холодным.

Он кивает, как будто понимает, и я думаю, что так оно и есть.

Мы оба сироты.

— Ты больше не останешься одна, Талли, — обещает Катон, наклоняясь ко мне. Я невольно закрываю глаза, и Катон по очереди нежно целует каждое веко. — И я уверен, что они очень гордятся тем, какой женщиной ты стала.

Не знаю почему, но от этого я плачу еще сильнее, а он просто держит меня. Этот монстр, этот… этот человек, который должен ненавидеть меня за то, что я просто человек, бережно обнимает меня, пока я горюю по своим родителям. Он успокаивает и защищает меня, обнимая так крепко, что я впервые за долгое время начинаю чувствовать себя в безопасности.

Постепенно я успокаиваюсь, и неловко чувствую себя, сгорая от стыда из-за своей вспышки, поэтому, отстранившись, избегаю его взгляда и прочищаю горло. Пожалев меня, Катон сжимает мою руку и отпускает, оставляя между нами пространство. Катон, вероятно, знает, что мне это нужно, учитывая, как я себя чувствую. — Как насчет того, чтобы поесть, а потом ты поможешь мне с моими исследованиями? — предлагает он, и я резко вскидываю голову. Как он узнал, что мне нужно снова заняться исследованиями? Обратиться к логике, чтобы обрети уверенность и надежность?

Потому что он тоже так делает — я вижу это в его понимающих глазах.

— Я была бы рада, — пробормотала я.

⁓

После еды в дружеском молчании Катон приводит меня в лабораторию, показывает, на что он возлагает надежды в своих исследованиях, и я помогаю ему с образцами. Я как раз проверяю один из них, когда замечаю, что он наблюдает за мной. Катон смотрит на меня не с тревогой, как будто я могу испортить его эксперимент, а с теплотой.

— Спасибо, что разрешил мне помочь, — пробормотал я.

Он кивает и смотрит на свой образец.

— По крайней мере, ты не считаешь меня тупой блондинкой. — Я ухмыляюсь, а Катон хмурится в замешательстве.

— Какое отношение имеет цвет меха к твоему интеллекту? У людей есть такая взаимосвязь? — задается он вопросом вслух. Я не могу удержаться от хихиканья, и он просиял от этого звука.

— Нет, это просто выражение. — Я закатываю глаза. — Человеческие мужчины используют все, что угодно, чтобы унизить женщину, лишь бы почувствовать себя лучше.

На мгновение Катон умолкает, но, когда берет меня за волосы, я оборачиваюсь и вижу, как он проводит пальцами по моим локонам, поглаживая пряди.

— Они идиоты. Если уж на то пошло, твои волосы прекрасны. Они заставляют меня думать о солнце, как будто я наконец-то могу увидеть яркую, блестящую красоту, заключенную в этих прядях. — Катон опускает локон и снова сосредотачивается на своей работе, как будто только что не растопил мои трусики и сердце, пока я глазела на него.

Я никогда не задумывалась о своих волосах, но сейчас не могу не улыбнуться, щеки пылают, когда я смотрю на Катона. Интересно, что еще ему во мне нравится, но боюсь спрашивать.

Когда Катон откидывается назад, проверяя что-то, мой взгляд падает на сумку, и сердце замирает, когда вспоминаю, зачем я здесь и что мне следует делать.

Уж точно не флиртовать с Катоном.

И тут же понимаю, что больше не боюсь его. Как странно.

— Нам придется подождать несколько часов, чтобы получить результаты, — говорит он мне, аккуратно убирая эксперимент. Он совершенно не замечает моего мысленного спора, но когда смотрит на меня, то хмурится. — Талли, что случилось?

Я никак не могу забыть это прозвище, но сглатываю и перевожу взгляд с сумки на него. Катон следит за моим взглядом, и выгибает бровь дугой.

— Ты слышал что-нибудь об Арии? — спрашиваю я, отвлекая его внимание.

Он качает головой, и его взгляд возвращается к сумке. Однажды Катон спросил, почему я здесь, и я ему обязана многим, невзирая на то, что не должна ему говорить.

— Меня послали сюда, чтобы собрать образцы из лаборатории, — признаюсь я. — Они оставили исследования здесь. Именно здесь мы находились, когда на нас напали. Вот что в сумке.

— Не все, — пробормотал он, наблюдая за мной. — Я забрал часть давным-давно.

У меня рот открывается от шока. Катон отпирает шкаф и жестом предлагает мне заглянуть внутрь. Там лежат блокноты и замороженные флаконы. Я колеблюсь, затем беру блокнот и перелистываю его.

— Я не понимаю, что все это значит. Я знаю достаточно, чтобы расшифровать некоторые коды, касающиеся нашей генетической структуры, но не более того. Очевидно, это связано с тем, как нас создали.

— Я не понимаю — перевела взгляд на него. — Создали? Это генетические чертежи. — У меня округляются глаза, и я пристально смотрю на Катона, пока все детали встают на свои места. Катон настороженно наблюдает за мной. — Они… Вас создали в той лаборатории?

Он медленно кивает.

— Мой народ, а потом они вывели еще больше нас.

— Вы… Люди… — Я качаю головой, прорабатывая вопрос, и он вздыхает.

— Лаборатория ‒ это все, что мы знали. Многие там погибли. На нас проводились жестокие эксперименты. Первые несколько из нас были скорее монстрами, чем людьми, но постепенно мы эволюционировали в то, чем являемся сейчас. В конце концов, мой народ восстал, устав от притеснений, насилия и боли.

— Война, — лепечу я, и он снова кивает. Я хватаюсь за стол, чтобы устоять, когда мой мир рушится вокруг меня. Все, что, как мне казалось, я знала, было неправдой, ложью.

— Мы сбежали. Мы просто хотели, чтобы нас оставили в покое, и мы пытались бежать, но ученные никогда бы нас не отпустили, не после того, что они с нами сделали. Они заманили нас в ловушку, но они не ожидали, что мы будем сопротивляться. Все эти генетические инстинкты хищников, которые они заложили в нашу ДНК, обернулись против них, и они не смогли победить, но они также не смогли сказать правду.

— Они лгали нам всем. Мне всегда было интересно, как вы появились. Кто-то говорил, что вы пришельцы, кто-то, что стихийное бедствие, но я никогда не понимала этого. — Я покачала головой. — И никому не разрешалось спрашивать. — Дура. Я такая бестолковая дурочка. — Они создали вас, и когда вы сбежали, пытались вас убить. — Я смотрю на него. В голове проносится множество мыслей, но одна выделяется. — Ты, наверное, ненавидишь меня.

— Не тебя, Талли. Ты невиновна в этой войне, как и я. Мы лишь сопутствующий ущерб, но именно поэтому я и забрал эти исследования, чтобы помочь себе и помешать им когда-либо получить их в свои руки.

— А потом пришла я, чтобы забрать их. — Я косо взглянула на Катона. — Черт! — Я дергаю себя за волосы. — Я не знала, клянусь. Должна была, но никто никогда не задавался этим вопросом. Я выросла, зная о стене и о том, что монстры существуют, но никогда даже не думала… — Он накрывает мою руку своей, останавливая мои бредни.

— Все в порядке, Талли, — шепчет Катон.

— Нет, не в порядке. — Я вскакиваю на ноги и вышагиваю. — Они извратили природу. Они пытались играть в бога, и могли уничтожить весь мир! Но почему сейчас? Почему они пришли за исследованиями именно сейчас… — Я поворачиваюсь к нему. — Им нужны исследования, но зачем? Им нужны эксперименты, которые они проводили на тебе.

— Я не знаю, — отвечает он. — Я даже не знал, что ты здесь именно для этого. Как насчет того, чтобы выяснить это вместе?

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я, понимая, что весь мой мир рушится. Неужели люди, на которых я работаю, на самом деле враги? Настоящие монстры?

Они создали их, целую новую расу, а потом пытались уничтожить, чтобы правда не выплыла наружу. Сколько жизней было потеряно из-за их лжи… а я работаю на них. Меня послали сюда, чтобы дать им именно то, что они хотят, и я не знаю, как Катон не ненавидит меня, потому что в этот момент ненавижу себя. Я была так слепа, так глупа, думая, что смогу что-то изменить.

Теперь уже нет.

Выпрямив спину, я смотрю в глаза Катона.

— Я не отдам им исследования и не позволю снова причинить кому-либо вред, но мне нужно узнать, почему они послали меня сюда и что им нужно, чтобы я могла разгадать их планы. Если они готовы не только создать новый разумный вид и проводить над ним эксперименты, но и развязать войну, чтобы скрыть это, значит, они способны на все, и меня беспокоит, что это значит не только для людей, но и для вас.

Он смотрит на меня с чем-то похожим на надежду в глазах и медленно кивает.

— Тогда мы это выясним. Выясним, чего хотят люди. — Он встал, возвышаясь надо мной, но в отличие от людей, которые делают это, чтобы одержать надо мной верх, Катон делает это просто из-за своего роста. — Но знай, Талия. Я никогда больше не позволю им причинить вред моему народу.

Я понимаю, что это не угроза, а обещание. Если я вступлю в союз с людьми, и отдам им то, что они хотят, то Катон убьет меня, и я не виню его. Их так долго пытали, использовали, издевались над ними, не говоря уже о том, что их убивали просто за то, что они живы, за то, что их создали, так что у Катона нет причин доверять людям.

Но я хочу дать ему одну.

Я хочу, чтобы он доверял мне, понимаю я, и на душе теплеет.

Я думала, что должна помогать людям Атеса, но, возможно, мне судьбой было предначертано помочь этим монстрам, этим людям, которые с самого рождения не знают ничего, кроме боли и предательства.

Может быть, мне суждено было оказаться здесь, с ним, чтобы не допустить повторения подобного.