Для тебя

Глава 12

Следующим утром Эдик наконец-то задал мне вопрос, которого я ждал еще несколько дней назад:

— Ты уверен, что это поможет?

— Из всех существующих вариантов лечения этот выглядит наиболее эффективным, — дипломатично ответил я.

— А вдруг лекарство не сработает, и это все зря?

— Не может быть. Это было бы несправедливо.

— По-твоему, жизнь воздает всем по справедливости? И что я сделал, чтобы заслужить такое? — он похлопал себя по колену. — Или бог и вправду не любит педиков?

— Зачем он тогда их создал? — пытался отшутиться я. — И потом, неужто геем быть так плохо?

— Как когда. Иногда довольно приятно, но проблем хватает. Например, если из-за этого от тебя отвернутся друзья или родители. Или, например, влюбишься в убежденного натурала.

Разговор приобретал опасное направление, и я поспешил увести его в сторону:

— Неразделенная любовь бывает у людей любой ориентации, от этого никто не застрахован. А в остальном тебе повезло: отец относится с пониманием, и друзья не бросили — несмотря на то, что ты ведешь себя с ними отвратительно.

Я вспомнил влюбленные взгляды его симпатичного одноклассника и прибавил:

— А некоторые люди испытывают к тебе не только дружеские чувства.

Эдик посмотрел на меня удивленным взглядом, и я запоздало сообразил, что эта фраза прозвучала довольно провокационно — учитывая мои опрометчивые обещания, данные несколько дней назад, но было уже поздно.

— Иди сюда, — негромко позвал он, похлопав ладонью по дивану.

«Ну вот, попал», — подумал я и осторожно присел рядом. Но Эдик всего лишь взял меня за руку.

— Пообещай, что все получится, — попросил он.

— Откуда я могу это знать? Препарат новый, проходит испытания…

— Неважно, просто пообещай. Скажи это так, как будто не сомневаешься. Можешь ты хоть раз мне соврать, в порядке исключения.

Я чувствовал, что должен что-то сделать — именно сделать, а не сказать, — но совершенно не представлял себе, как ведут себя парни в такой ситуации. Девушку я бы нежно погладил по всяким приятным местечкам, поцеловал бы, нашептал бы ласковых слов на ушко… Только вот незадача — на мой придирчивый взгляд, у парней нет никаких мест, которые было бы интересно погладить, при одной мысли о поцелуе меня пробивала холодная дрожь, что касается нежных слов — если я обзову Эдика моей деткой или заинькой, то он наверняка попросит Федора вызвать психиатра.

— Мне так страшно, — грустно сказал Эдик. — Обними меня, пожалуйста.

Я приподнял его — привычным, доведенным до автоматизма движением — и усадил к себе на колени: если парни и этого не делают друг с другом, я уж и не знаю, как им удается довести дело до постели.

Эдику понравилась моя идея — он как-то сразу очень удобно пристроился ко мне, положив голову на грудь и обняв руками за плечи. Как ни странно, физический контакт успокаивал нас обоих — я это замечал уже не в первый раз. Решив закрепить успех, я осторожно погладил Эдика по спине, потом слегка растрепал волосы — он довольно засопел и потерся щекой о мое плечо. Не похоже, что он собирался приставать ко мне с какими-нибудь гомосяцкими нежностями, поэтому я окончательно расслабился.

Застав нас в такой недвусмысленной позе, Анна ничуть не удивилась — похоже, она уже сделала для себя выводы о наших с Эдиком отношениях.

Я собирался было перенести его в кресло, но она меня остановила:

— Так и сидите, заодно будешь за пульсом следить. И попробуй с ним разговаривать, это иногда помогает.

Глядя, как иголка входит в вену, я лихорадочно пытался найти подходящую тему, но все мысли вылетели у меня из головы.

— О чем говорить?!

— Да все равно о чем, хоть стихи читай, — посоветовала Анна, вводя лекарство, — лишь бы он хотя бы немного отвлекся от болевых ощущений.

Совершенно растерявшись, я забубнил первое, что пришло в голову — затверженный в школьные годы отрывок из «Медного всадника».

Очень скоро я стал путаться в словах, но Эдик вдруг начал подсказывать, и мы продолжили хором — с совершенно несоответствующими тексту драматическими интонациями. На «прозрачном сумраке» его наконец-то отпустило.

— Знаешь, а это работает. Но я, кажется, до конца своих дней буду ненавидеть стихи Пушкина, — сказал Эдик.

А потом уткнулся мне в плечо и жалобно и беззвучно расплакался — впервые за все это время.

После пережитого нам обоим не хотелось лишний раз шевелиться, так что я устроил Эдика рядом с собой на диване, и он задремал, положив голову мне на колени. Время от времени он вздрагивал — видимо, сны он видел не самые приятные. Неожиданно для себя я погладил его по волосам — он коротко вздохнул, и на губах на секунду промелькнула тень улыбки.

Я никогда не был сентиментален или излишне чувствителен. Наверное, потому, что моим воспитанием занимался отец, да и рос я среди таких же, как я, мальчишек-спортсменов — амбициозных и целеустремленных, считающих сочувствие или нежность проявлением слабости.

Но в тот момент все внутри меня сжалось от понимания того, как он уязвим и зависим от меня, и насколько я к этому не готов. Я допустил огромную ошибку, позволив эмоциям вкрасться в наши отношения, и уже не мог абстрагироваться, воспринимать Эдика как пациента. Я был вымотан почти до предела, а мы были только в начале пути, и дальше должно было быть еще тяжелее.

Дверь бесшумно отворилась, и я недовольно поднял голову. Всю прислугу я уже приучил к тому, что они не являются в комнату после сеансов без приглашения — каждая минута отдыха для Эдика на вес золота.

Но это был Евгений Петрович. У меня вновь мелькнула совершенно абсурдная мысль, что этот человек единственный, кто сможет меня понять, если я поделюсь с ним, тем, что сейчас чувствую.

— Как Эдик? — негромко спросил он.

— Держится.

— В основном благодаря тебе. Отличная работа. Ты не пожалеешь, что согласился — получишь все обещанное и еще нехилый кусок сверху.

— Послушайте, я не могу больше, — шепотом, чтобы не разбудить Эдика, сказал я, — это слишком тяжело для меня. Я не могу взять на себя такую ответственность. Он болен и слишком остро все воспринимает. Одно мое неосторожное слово, неправильный поступок — и последствия могут быть ужасны. Я не хочу ему навредить. Возможно, мне лучше на какое-то время отойти в сторону и не вмешиваться.

— Даже не думай дезертировать, Андрей, — с угрозой в голосе ответил Евгений Петрович. — Он тут же все бросит. Я этого не позволю.

— Вы преувеличиваете. И потом, возможно, есть другие способы лечения. Медицина постоянно развивается…

— Ты знаешь, каково это — когда твой ребенок страдает, а ты ничем не можешь ему помочь? Ну хочешь, я на колени перед тобой встану, сопляк, мальчишка! Встану и буду стоять, пока ты не пообещаешь мне, что сделаешь все возможное…

Если бы он орал на меня, то было бы не так страшно, как этот срывающийся шепот.

Эдик заворочался и поднял голову.

— Пап, привет, — сказал он, сонно моргая.

— Привет, малыш, извини, что разбудили, — виновато проговорил Евгений Петрович.

— Вы что, ссоритесь? — окончательно проснувшись, подозрительно сказал Эдик. — Пожалуйста, не надо! Это из-за меня, да?

— Не выдумывай, — строго сказал я. — Можно подумать, кроме тебя нам больше не о чем поговорить.

— И вовсе мы не ссоримся, — добавил Евгений Петрович, — да, Андрей?

— Да! — сказал я и криво усмехнулся. — Мне еще жить не надоело.

Евгений Петрович рассмеялся, точно услышал какую-то очень забавную шутку.

— Ладно, мне пора, я только на минутку зашел посмотреть, как вы тут.

Выходя из комнаты, он бросил на меня многозначительно-предостерегающий взгляд.

— Папа иногда бывает слишком резким, — извиняющимся тоном сказал Эдик. — Что бы он тебе ни наговорил, выкинь это из головы, я никогда не позволю ему причинить тебе вред.

Я шутливо потрепал его по макушке.

— Не лезь во взрослые дела, мы уж как-нибудь сами разберемся, Спящая красавица.

Эдик ответил мне витиеватой нецензурной фразой, из чего я заключил, что он уже вполне пришел в себя, и спихнул его на диван — я считал совершенно излишним позволять между нами какие-то нежности без особой необходимости.