Дочь тумана и костей

ГЛАВА 25 ВЕЧНАЯ ВОЙНА

Кару прибыла в Прагу в пятницу, поздно ночью. Она назвала свой адрес таксисту, но уже на подъезде к дому попросила высадить ее на Йозефа, возле старого еврейского кладбища. Это место было самым посещаемым из всех знакомых ей, насыпь, столетиями выраставшая над мертвыми. Надгробия, установленные беспорядочно и торчащие, как зубы; вездесущие вороны, гнездящиеся на ветках деревьев, ветки которых походили на скрюченные пальцы старой карги. Она любила рисовать здесь, сейчас ее целью было не кладбище, которое, к тому же, в такое позднее время, конечно, было закрыто.

Вдоль неровных стен, ощущая его тяжелую тишину, Кару шла к порталу Бримстоуна, расположенного неподалеку. Или, вернее, туда, где раньше был портал.

Она остановилась на противоположной стороне улицы, набираясь смелости, чтобы пересечь ее и постучать в дверь. "Она должна открыться," — думала она. — "Она откроется, и на пороге будет стоять Исса и, раздраженно улыбаясь, скажет: "Бримстоун в скверном настроении. Ты уверенна, что хочешь войти?"

Как будто все это было всего лишь глупой ошибкой. Может, это все-таки возможно?

Она пересекла улицу. Сердце сжалось, она подняла руку и три раза отрывисто стукнуло. Едва она сделала это, как ее надежда мучительной волной накатилась на нее. Кару сделала глубокий вдох и задержала дыхание, сердце отбивало в такт ее мольбам "пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста". Глаза наполнились слезами. И она не сможет сдержать их, каким бы ни был исход, она расплачется — от разочарования или облегчения.

Тишина.

"Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста."

И… ничего не произошло.

Резко выдохнув, она снова начала дышать. По щекам пробежали две мокрые дорожки. Она продолжала ждать, минуты убегали одна за другой, пока, наконец, не сдалась и отправилась домой.

В ту ночь Акива наблюдал за тем, как она спит. Ее губы нежно приоткрыты, ладоши по-детски спрятаны под щекой, дыхание глубокое. Айзиль заявлял, что она невинна. Во сне она действительно казалась такой. А какой была на самом деле?

Эти последние месяцы она не покидала его мыслей — ее красивое личико, поднятое вверх, чтоб посмотреть на него, ее глаза, полные уверенности, что она сейчас погибнет. Это воспоминание обжигало его. Вновь и вновь оно напоминало, насколько близок он был к тому, чтобы убить ее. Что заставило его остановиться?

Что-то в ней напомнило о другой девушке — девушке из далекого прошлого, давно потерянной. Но что? Точно не глаза. Они были не теплыми, светло-карими, а черными, как у лебедя, яркими угольками выделяясь на фоне ее кремовой кожи. Да и вообще в ее чертах он не мог найти сходства с тем, любимым лицом, увиденным сквозь пелену когда-то очень давно. Обе девушки были прекрасны и, казалось, это единственное их сходство. Но все же, что-то их объединяло. И это не давало ему покоя.

И наконец до него дошло — жест. То, как она, словно маленькая птичка, склонила голову набок, глядя на него. Именно это и спасло ее. Такая ничтожная деталь.

Стоя на ее балконе, глядя в окно, Акива спрашивал себя: и что теперь?

Нахлынули непрошеные воспоминания о последнем разе, когда он наблюдал, как кто-то спит. Тогда между ними не было замороженного его дыханием стекла. Он был рядом с Мадригал, лежал, опираясь на локоть и проверяя, как долго сможет продержаться, не прикасаясь к ней.

Он не выдержал даже минуты. В кончиках его пальцев накапливалась боль, утихомирить которую можно было, лишь коснувшись ее.

Тогда на его руках было еще гораздо меньше отметин смертей, сделанных чернилами. Он уже был убийцей, но Мадригал поцеловала татуировки на его руках, палец за пальцем, отпуская его грехи.

— Война-это все, чему нас учили, — шептала она, — но можно жить по-другому. И мы узнаем, как. Акива, мы можем открыть для себя это. Это начало. Здесь. — Она положила ладонь на его голую грудь, — его сердце бешено скакнуло — а его руку приставила к своему сердцу, прижимая ее к шелковой коже. — Мы и есть начало.

И это действительно казалось началом, с той первой украденной ночи с ней — как открытие нового жизненного пути.

С нежностью, которой никогда до этого не испытывал, он проводил кончиками пальцев по векам спящей Мадригал, гадая, какие сны заставляют их трепетать.

Она доверяла ему достаточно, чтобы позволить прикасаться к себе спящей. Даже возвращаясь в памяти в то время, он не переставал удивляться, как с самого начала она доверяла ему лежать рядом, трогать свое лицо, изящную шею, тонкие, сильные руки и суставы мощных крыльев. Иногда он ощущал, как от увиденного во сне учащался ее пульс; а порой она бормотала что-то и тянулась к нему, просыпаясь, когда он оказывался рядом с ней, а потом, осторожно, в ней.

Акива отвернулся от окна. Что так сильно всколыхнуло воспоминания о Мадригал?

Тонкие побеги догадки закрались в самую глубину его сознания, связывая все воедино, делая невозможное возможным. Но он не хотел признавать этого. Он не хотел верить, что где-то внутри него еще сохранилась способность надеяться.

Он спрашивал себя, что заставило его покинуть свой полк и, не сказав не слова даже Азаилу и Лиразу, вернуться в этот мир?

Ничего бы не стоило просто разбить стекло или даже растопить его. В считанные секунды он мог бы оказаться рядом с Кару и, зажимая ей рот ладонью, разбудить. Он мог бы потребовать, чтоб она сказала ему… что, что именно? Разве может она знать, почему он явился сюда? Кроме того, мысль о том, как сильно она испугается, казалась невыносимой ему.

Повернувшись, он подошел к перилам и посмотрел на город.

Азаил и Лираз должно быть, уже хватились его. "Опять," — будут говорить они друг другу приглушенными голосами, даже прикрыв его отсутствие какой-нибудь наспех выдуманной историей.

Азаил был ему братом наполовину, Лираз — наполовину сестрой. Они были детьми гарема, отпрысками правящего серафима, чьим хобби было размножение байстрюков, которые станут впоследствии воинами. Их "папа" — они произносили это слово сквозь стиснутые зубы — каждую ночь наведывался к разным любовницам — женщинам, которых ему поставляли как дань, или которые просто случайно попадались ему на глаза. Секретари вели список потомства, разделяя его на две колонки: девочки и мальчики. Новорожденные пополняли этот список, а когда они вырастали и гибли на полях сражений, их имена бесцеремонно вычеркивались оттуда.

Акива, Азаил и Лираз попали в список в один и тот же месяц. Они росли вместе, окруженные женским вниманием, а в пять лет их отдали в обучение военному делу. С тех пор им удавалось всегда держаться вместе, сражаться в одних полках, добровольцами вызываться на одни и те же задания, включая последнее: пометить двери Бримстоуна выжженными отпечатками, которые, синхронно вспыхнув, уничтожили порталы мага.

Это был второй раз, когда Акива исчез без объяснений. Первый раз случился много лет назад, и он отсутствовал так долго, что брат и сестра уже начали считать его погибшим.

И часть него действительно была мертва.

Он никогда не рассказывал ни им, ни кому-либо другому, где пропадал все эти месяцы, или что заставило его поступить так.

Айзиль назвал его чудовищем. Но разве он был не прав? Акива представил себе, что подумала бы Мадригал, встретившись с ним теперь, увидев, что он сделал с "новым путем жизни", о котором они шептали друг другу, так давно, в безмолвном мире переплетенных их крыльев.

В первый раз с тех пор, как потерял ее, память не смогла восстановить ее лицо. Вмешалась другая: Кару. Ее глаза были черными и напуганными, в них отражалось сияние его крыльев, когда он навис над ней.

Он был чудовищем. После всего, что он совершил, его грехи не могут быть отпущены.

Он открыл крылья и, встряхнув ими, поднялся в ночь. Находиться здесь, быть затаившейся опасностью, когда Кару так умиротворенно спала, было неправильным. Он опять устроился на крыше дома напротив, и тоже попытался уснуть и, когда ему наконец это удалось, увидел сон, в котором он оказался по ту сторону стекла. Кару — не Мадригал, Кару! — улыбалась ему, прижимаясь губами к одной за другой костяшкам его пальцев. И каждый ее поцелуй стирал черные линии, пока его руки не стали чистыми.

Невинна.

— Можно жить по-другому, — прошептала она, и он проснулся с комком в горле, потому что знал, что это неправда. Не было никакой надежды, только топор палача и месть. И пути к примирению не было. Вечная война.

Отчаяние росло в нем, словно крик, и он прижал ладони широкой частью к глазам.

Да зачем он явился сюда?! И почему не может заставить себя уйти?!